Behind The Scenes

— Почему вы не вместе? Этот вопрос волнует всех без исключения. С годами сложилось общее мнение, что Чимин и Чонгук не расстаются никогда, а по слухам даже в туалет вместе ходят. И они многократно подтверждали это нелепое убеждение, следуя друг за другом в уборную, чтобы там спокойно поговорить без посторонних или урвать хотя бы пару минут наедине. — Чонгук встречается с друзьями. — Какими еще друзьями? — еще больше округляются глаза у Хосока, который точно знает, что никаких реальных друзей, кроме мемберов, у стопроцентного интроверта Чонгука нет, а с виртуальными игровыми сопартийцами даже более экстравертированный Сокджин живой встречи не ищет: утверждает, что все они поголовно отмороженные, и вообще ему, кроме мемберов, никто не нужен. — Моими друзьями, — невозмутимо отвечает Чимин, и у Хосока отваливается челюсть. Он глядит на Чимина во все глаза, и видя его состояние экзистенциального ступора, Чимин со вздохом поясняет: — Они трое его ровесников, тоже айдолы, тусят с Чонгуком в их общем чате погодок уже давно. Мы пересеклись с ними случайно пару дней назад, и они предложили Чонгуку встретиться. — И он согласился?! И пошел один?! — У Хосока вот-вот волосы дыбом встанут от нереальности происходящего. Может, он еще спит и проснулся не в той реальности, только не осознает этого? Даже в инопланетян поверить проще, чем в Чонгука, который захотел куда-то пойти, еще и один, еще и чтобы встретиться с "друзьями", еще и не со своими! — Хён, — мягко произносит Чимин, — Чонгук-и взрослый мужчина. Он может принимать приглашения и ходить, куда ему захочется. — Но почему без тебя?! — не понимает Хосок. — А зачем ему там я? — тоже не понимает Чимин. Его ради приличия, конечно же, тоже позвали, но Чимин не пошел, потому что это понимал: у парней на лицах было написано, что они хотят оторваться по полной и не переживать, что старший хён их потом за это отчитает. — Вы же все время вместе! И все делаете вместе! — На Хосока накатывает такое отчаяние, словно он первым узнал, что Чимин и Чонгук расстаются, все давно решено, и ничего уже не исправить. — Тебе так кажется, хён, — осторожно произносит Чимин, боясь разрушить чужие воздушные замки. Хосок в самом деле после его слов сдувается. Чимин понимает, почему у всех сложилось такое впечатление. Чимин и Чонгук действительно стараются проводить больше времени друг с другом. Но это желание непреодолимой силы возникает именно тогда, когда позволяют себе и друг другу быть порознь и заниматься собой и своими делами. И если они находятся в одном помещении, это вовсе не значит, что они зациклены один на другом и обязательно должны контактировать, взаимодействовать и что-то вместе делать. Даже в выходной дома они могут пересечься за весь день только дважды: утром за завтраком, если встанут в одно время, и вечером в постели, когда лягут спать — и именно спать, а не безудержно друг с другом сношаться всю ночь. И никого из них это не напрягает, ведь это так естественно. Чихён и Чонгук многому Чимина научили. В первую очередь, признанию того, что все люди разные и всех под одну гребенку не причешешь. Благодаря им Чимин понял, что не нужно никого насильно тащить в социум и навязывать свои идеи, как правильно, а как нет. Что ему самому нужно учиться тормозить, расслабляться, не думать, как он выглядит, не переживать, что о нем подумают; не беспокоиться, как произвести хорошее впечатление на вон того человека, как получить одобрение от другого; учиться не бояться оставаться наедине с собой и в полной тишине смотреть в свою глубину, а не в экран смартфона; и просто кайфовать от жизни и от самого себя, забывая на время о мире, который может и подождать, когда его придут и завоюют. С Чонгуком Чимин понял для себя одну вещь: самые здоровые отношения те, в которые вступают два полноценных и автономных человека; которые хотят проводить время вместе и двигаться в одном направлении не потому, что так надо или они жить без друг друга не могут, а потому что это приносит им удовольствие и открывает пути для совместного развития и личностного роста; потому что они успевают соскучиться, а случиться это может лишь тогда, когда необходимое каждому время они посвящают только себе — и неважно, в одной они квартире или, как сейчас, на разных концах города. Это не значит, что они теряют связь или интерес. Чонгук только минутой ранее прислал Чимину видео из ресторана, где все друзья активно слали Чимину приветы. Видя счастливое лицо Чонгука, Чимин не может не радоваться тому, что он отлично проводит время, пускай и не с ним. Зная, как Чонгуку тяжело находиться в обществе малознакомых людей, тем более незнакомых, Чимин ужасно им гордится: для Чонгука это большой шаг, и Чимин обязательно вознаградит его, как только Чонгук вернется домой. Вероятно, после этого Чонгук надолго не захочет от Чимина отходить далеко — у Чимина все продумано. Но он тоже проводит свое свободное время с удовольствием, предложив любимому хёну Хосоку съездить вместе на международный фестиваль танца, который в этом году проходит в Сеуле. Они оба ищут вдохновения в народных танцах, думая, как лучше включить те или иные элементы в их новую хореографию, добавив в современность колорит традиционности. Людей на фестивальной площадке собралось очень много, всех полов и возрастов и разных рас (среди участников они видели иностранцев), и Чимин и Хосок очень быстро потерялись в этой разношерстной толпе, никому не бросаясь в глаза. — Сам посуди, хён. Разве наши отношения не стали крепче и лучше, когда нас всех расселили по разным комнатам, дав каждому свое личное пространство? — замечает Чимин, следуя за Хосоком к главной сцене. Скоро уже объявят официальное открытие. — Ты заметил, что мы все вообще перестали ругаться и будто бы стали спокойней и уверенней? Если бы мы с тобой проснулись в одной комнате в старой общаге, и я тебе предложил сюда поехать, ты бы послал меня одного и надолго. — Слушай, так и есть, — поражается Хосок, лишь сейчас это осознав, но все равно спрашивает, потому что хочет быть уверен: — Значит, у вас с Чонгуком все нормально? — У нас все лучше не бывает, поверь, — смеется Чимин. — Мне всегда кажется, что я уже не могу стать счастливее, но тут происходит что-то еще, и еще, и я себя чувствую гормональным наркоманом, помешанным на эндорфине, дофамине, окситоцине и серотонине. — Реально звучит как страшная наркота, — смеется Хосок. — Как там ваш малыш, кстати? Когда мне Тэ фотку скинул, с бантом этим, я сначала не поверил, думал, опять они меня с Чонгук-и разыгрывают. А потом знаешь, о чем подумал? — О чем? — улыбается Чимин. — Моя бабушка всегда говорила, что дети появляются тогда, когда любви становится слишком много для двоих. У Чимина очаровательно краснеют скулы, стоит ему услышать эти слова, сказанные Хосоком с таким почтением, и из-за них сердце пускается вскачь. Чимин никогда раньше не думал об этом в таком ключе. Он просто думал, что они с Чонгуком хотят собаку, хоть все и дразнили их постоянно, что не собаку они хотят, а ребенка. Чимин понимает, что Бам собака. Он любит его, но как собаку, хоть и слишком временами балует, в чем прекрасно отдает себе отчет. Но ничего с собой поделать не может, когда на него снизу вверх смотрят эти зеленые просящие глаза. Бам вьет из него веревки не хуже Чонгука. Их “сынок” вообще пошел весь в “папочку”: такой же гиперактивный, добродушный и временами ужасно бестолковый. Чимин до сих пор вспоминает и ржет, как на недавней прогулке по парку Бам увидел белку и едва на руки к Чонгуку не запрыгнул от ужаса, когда та шагнула в его сторону. Вот вам и доберман. Бам не только умнеет, но и растет не по дням, а по часам. Из мелкого карапуза он уже превратился в длинноногого оленя, и им никто не верит, что ему всего пять месяцев — они будто только вчера его привели в свой дом. В теории Бам, конечно, может выглядеть устрашающе, когда еще подрастет, но точно не с такими смешными хлопающими ушами и длинным хвостом-антеной. Чонгук тоже может выглядеть устрашающе в своих черных шмотках, в татушках и пирсинге, но не с таким хорошеньким личиком, что так и хочется потискать его за щечки. В чем Чимин себе, в общем-то, никогда и не отказывает. И Бама тискать он тоже обожает. — Я слышал, что собаки похожи на своих хозяев, — весело говорит Чимин. — Вот с этим не поспоришь. У меня дома теперь словно два Чонгука, только один с хвостом, а другой без. Хосок заливисто хохочет, запрокинув голову назад, не забывая утешающе хлопать Чимина по спине, мол, держись, бро, все будет хорошо. А у Чимина и так все лучше некуда. Хотя он уже не зарекается: кто знает, какие еще счастливые перемены и встречи ждут его в будущем? Чимин первым возвращается домой, сообщив об этом заранее кинологу, которого они взяли в качестве няни для Бама, пока “родителей” нет дома. Бам только вернулся из собачьего парка, довольный и уставший до вываленного языка и повисшего наконец хвоста. При виде Чимина он радуется, но не так бурно, как обычно, и Чимин даже присаживается, чтобы получить свою порцию безудержных поцелуев и усердных обтираний, не боясь, что его свалят на пол. Дома Бам сразу идет в ванную, где Чимин моет и вытирает ему лапы, а потом на кухню — за заслуженной миской с едой. После сытного ужина он устало тащится спать на свое место. Они поставили клетку в гостиной, перенеся ее из спальни, потому что, как любой ребенок, Бам очень активно включался во взрослые игры "родителей", мешая им наслаждаться друг другом. И если поначалу это было смешно, потому что он бестолково носился вокруг кровати, подтявкивал, ставил передние лапы, пытаясь подтянуться, раз не получалось запрыгнуть, то через какое-то время превратилось в проблему. И каждый раз, как Чимин по неосторожности издавал громкий стон, Бам тут же мчался его “спасать” — и спасал ведь, вынуждая Чонгука с Чимина слезть и пойти укладывать малыша обратно спать. Первые ночей пять было тяжело: выставленный из спальни Бам скребся в закрытую дверь, и у Чимина с Чонгуком сердце кровью обливалось. Они даже засыпали с трудом под жалобный скулеж, и ни о каком сексе и речи не шло. Но в итоге Бам все-таки сдался и принял новые правила. И ему это пошло на пользу: он не только стал намного спокойней оставаться один дома, если они ненадолго отлучались куда-то, но и начал крепко спать по ночам, не слоняясь по квартире и не пробуя мебель и элементы декора на вкус. Клетка — любимое место Бама в доме, не считая еще холодного плиточного пола в ванной, где он растягивается на пузе, как цыпленок табака, расставив лапы в разные стороны. В клетке хранятся все его любимые игрушки и несколько старых носков, которые он украл из корзины для белья и спрятал там, чтобы запах "родителей" оставался с ним всегда. Клетку они никогда не закрывают. Чонгук хотел вообще купить будку, но потом они почитали информацию в интернете, проконсультировались с заводчиком и кинологами, и поняли, что клетка — оптимальный вариант. Она хорошо проветривается, ее при желании можно накрыть тканью, создав эффект норы и убежища, она не требует чистки и ухода, и если они куда-то поедут, то смогут сложить ее и взять с собой — и у Бама всегда будет место, где он сможет спрятаться, отдохнуть и быть уверенным в том, что его никто не будет беспокоить и трогать. Клетка Бама — священна и неприкосновенна. Ни Чимин, ни Чонгук, договорившись о том, как будут вести себя с собакой и воспитывать ее, не нарушают эти правила. Они знают, как важно соблюдать чужое личное пространство. Пожелав Баму спокойной ночи и погасив общий свет в гостиной, Чимин оставляет освещение только на кухонном островке. Смотрит на часы, чтобы точно знать, сколько у него времени до возвращения Чонгука. Сначала он его вкусно накормит, если тот успел проголодаться: после ресторана они с друзьями пошли колесить по Хангану, и Чонгук написал, что приедет только через часа полтора, и это при условии, что его отпустят. Чимин, конечно же, поддержал его шуткой, что приедет и разберется с друзьями лично — и пусть Чонгук им так и передаст. Чонгук шутку заценил и передал. Буквально через пару минут Чимину в личные сообщения от каждого друга пришло сообщение о том, что они о Чонгуке хорошо заботятся, приглядывают за ним, веселят и развлекают всячески, и Чимину не нужно ни о чем беспокоиться — и, пожалуйста, не надо приезжать. Чимин поржал над ними и пожелал хорошо провести время. Их же с Чонгуком время еще не настало. Но Чимин его очень ждет, успев соскучиться за день. Оставив приготовленный ужин на подогреве в духовке, он идет в ванную. Хочет не только принять гидромассажный душ, помыться и расслабиться, но и подготовиться. Это больше не вызывает у него такого дикого сопротивления и напряжения, как было поначалу. Честно говоря, уход за своим телом и погружение в свои ощущения даже приносит ему удовольствие и пробуждает первые отголоски возбуждения — как предвкушение чего-то большего и приятного, что он обязательно получит в конце. Чонгук, когда едет домой, конечно же, ничего не ждет: у них нет четкого распределения обязанностей, когда один всегда готовит, а другой всегда убирает, и они ждут, что каждый будет выполнять эти функции бесперебойно и без спасибо. Сложно сказать, это потому, что они оба парни и на них не давят социальные стереотипы из серии “мужчина должен”, а “женщина должна” — и дальше по списку. Чонгук обычно убирается чаще, потому что ему это нравится, он любит, когда дома порядок и чистота. Но не закатывает скандалы, если Чимин оставляет свои вещи разбросанными по дому или не заправляет за собой кровать. Он может за ним убрать, если захочет, а может все оставить, и Чимин сделает это сам, когда появится время. Кормить друг друга им нравится одинаково сильно, так что большинство моральных противостояний случается как раз на кухне. Но они научились управлять и этим, придумав простое правило: кто первым возвращается домой, тот и готовит. Если оба устали и никто не хочет стоять у плиты сегодня, значит, привет доставка готовых блюд из ресторана или фастфуда. Единственное, из-за чего Чимин и Чонгук до сих пор спорят и никак не могут сойтись во мнениях, это чем кормить “ребенка”. Чонгук за натуралку, потому что Курым так родители всю жизнь кормят, а Чимин за сбалансированные сухие корма. В итоге, устав ругаться, они просто дали Баму выбор: поставили перед ним две миски, и Бам, недолго думая, выбрал, понятное дело, мясо. Но в какой-то момент оно ему будто надоело. И последний месяц он радостно лопает сухой корм, вылизывая миску дочиста. И этим он пошел во второго своего “папочку”, любителя лапши быстрого приготовления. Чимину кажется, он может от любой еды отказаться, кроме рамена. А вот Чонгука по утрам без сэндвичей лучше не оставлять. Чимин иногда делает ему их и с собой, и они всем говорят, что они покупные, чтобы мемберы их не начали бесконечно троллить “женатой парочкой”. Понятное дело, Чимин молчит о том, что Чонгук гладит ему рубашки и носки — иначе у бедных парней совсем мозги вскипят, на кого вешать бирку “жены”, а на кого “мужа”. Хотя Чимин бы от души посмеялся, увидь на их лицах эту напряженную мыслительную работу по преодолению вековых дурацких стереотипов. Чимину нравится быть разным: женственным, мужественным, нравится брать и отдаваться, нравится получать максимум удовольствия из всего, что он делает, и еще больше нравится доставлять это удовольствие другим. И Чонгуку особенно. Потому что Чонгук для Чимина особенный. Он ждет его прихода и открывает сразу, как слышит звонок домофона. Чонгук успевает улыбнуться ему в камеру и махнуть рукой, прежде чем заходит на территорию: ему как обычно лень искать по всему рюкзаку и бесчисленным карманам электронный ключ. Бам вскакивает и бежит встречать Чонгука первым, едва слышит щелчок открывающейся входной двери. — Привет, малыш, — слышит Чимин ласковый голос Чонгука из коридора и бешеную пляску когтей по паркету. И как раз зажигает последнюю свечу на столе, когда появляется разувшийся, но еще не переодевшийся Чонгук, с Бамом на руках, довольно свесившим лапки. Только Чонгук еще может без напряга таскать эту лошадь. — Привет, любимый, — широко улыбается Чонгук, с восхищением оглядев накрытый стол в романтичном желтом свете свечей, и не успевает спустить Бама, как Чимин подходит и привстает на носочки, чтобы дотянуться до улыбающихся губ Чонгука и поцеловать его. Зажатый между ними Бам тут же лезет третьим, активно используя преимущество своего длинного языка, и Чимин с Чонгуком смеются, уже обмусоленные все. — Привет, милашка. Дуй в ванную руки мыть, — Чимин забирает Бама и, держа за ошейник, ведет его обратно в клетку — даже большим малышам уже давно пора спать. Чонгук не удерживается и шлепает Чимина по заднице, тут же получив игриво-укоризненный взгляд через плечо. — Сначала ужин, потом десерт. — А что на десерт? — тут же ободряется Чонгук, послушно идя в ванную, но оставив дверь открытой, чтобы продолжить разговор. — Узнаешь. — Я уже полон предвкушения. — Это хорошо, — улыбается Чимин. Гладит Бама, когда тот слушается и ложится на свое место, и первым садится за стол. Берет тарелку Чонгука, накладывает ему рис и мясо. Когда Чонгук приходит, ему остается только выбрать соус и гарнир. — Когда ты успел все приготовить? — удивляется он, подойдя и поцеловав Чимина в щеку перед тем, как сесть за стол напротив. — Разве вы с Хосоком не мотались хрен знает куда на весь день? — Я уехал пораньше, а хён еще остался, он там своих друзей встретил, — объясняет Чимин. — И мы кое-что придумали, пока смотрели выступления. — Что? — тут же жадно интересуется Чонгук с набитым ртом, не забывая есть. Он каждый раз прикрывает глаза и мычит от удовольствия, потому что нет ничего вкуснее домашней еды, приготовленной с любовью. Чимин только посмеивается и подкладывает ему еще: Чонгуку надо хорошо питаться, чтобы поддерживать силы и энергию. Они ему сегодня ночью пригодятся. — Танец с веерами и масками, — обычно они откладывают телефоны во время еды, но Чимин против правил достает свой, чтобы включить Чонгуку нарезку видео с фестиваля, и кладет телефон на стол рядом с его тарелкой. Чонгук с интересом смотрит и комментирует, через каждые секунд пять вставляя свое "круто". Чимин не удерживается и находит на ощупь его ступню под столом. Гладит вверх-вниз по голеностопу и ведет пальцами вверх по голени. Чонгук бросает на него тот же наигранно возмущенный взгляд, и Чимин тут же отвечает ему невинной улыбкой. А ногой забирается выше, по внутренней стороне бедра. Но до паха не доходит, двигаясь в обратную сторону. Чонгук успевает схватить его за лодыжку, не дав этого сделать. — Ты же сказал десерт после ужина, — насмешливо напоминает он, откладывает палочки и, опустив обе руки под стол, начинает профессионально мять и массировать ступню Чимина, у которого по телу тут же проходит дрожь. Он закусывает губу, стараясь справиться с растущим возбуждением, но это не так просто, когда он нагуливал аппетит весь день, представляя, что с Чонгуком сделает вечером. — Твой десерт. Про себя я ничего не говорил. — Ах вот как ты заговорил. Теперь есть твои и мои десерты. Дальше что? Будем делить кухню, потом кровать? — Чонгук продолжает массаж, давно забыв о танцах, которые сменяют друг друга на экране, и про еду, потому что на самом деле голоден, но это не тот голод, который можно утолить пищей. Чем больше Чонгук встречает других людей, тем больше его тянет обратно к Чимину — потому что ни с кем ему не бывает так хорошо, как с ним. — Давай поиграем сегодня в одну игру? — предлагает ему Чимин. Мягко высвобождает ногу и забирает ее. Чонгук разочарован, что все так быстро кончилось, и неохотно возвращается к ужину. — Какую? — Чонгук любит игры. Не все. Он любит соревноваться и побеждать. Но что-то ему подсказывает, что в той игре, которую придумал Чимин, ему отчаянно захочется проиграть и сдаться на волю победителю. — Условия простые: ты можешь смотреть, но не можешь трогать. И должен продержаться минимум пятнадцать минут. Чонгук тяжело сглатывает, потому что еще ничего не происходит, а он уже себе все представил — в красках и интимных подробностях. — Так, а говорить могу? — Да, если захочешь, — томно улыбается Чимин, и Чонгук допускает, что может быть в том состоянии, когда и двух слов связать не получится. — А что будешь делать ты? — этот вопрос его волнует больше всего. Потому что от него зависит, выживет Чонгук сегодня или нет. — Увидишь, — тихо смеется Чимин и первым встает из-за стола, чтобы отнести в посудомоечную машину грязную посуду. — Мне нужно подготовиться? — тут же следует за ним Чонгук, захватив свои тарелки и приборы, и его взгляд не может сфокусироваться ни на чем, кроме обтянутой домашними тонкими хлопковыми бриджами задницы Чимина. Хорошо, что он сегодня не в шортах и даже в футболке, а то тогда Чонгук бы не смог даже поужинать. — Нет, тебе нужно продержаться пятнадцать минут. Чимин ждет, когда Чонгук загрузит оставшуюся посуду и включит посудомойку. — А если я продержусь дольше? — допускает такую невероятную возможность Чонгук, повернувшись к Чимину. — Тогда тебе понравится эта игра еще больше, — снова уходит от прямого ответа провокатор Чимин и берет его за руку. Даже от этого простого прикосновения Чонгука насквозь прошивает, как ударом тока. — Пойдем. Чимин тушит по дороге свечи и ведет Чонгука за собой в спальню по полутемному коридору: свет исходит только с улицы, из окон. Чимин оставил всю панорамную стену в спальне полностью расшторенной: и с их этажа открывается потрясающий вид на реку и сияющий желто-белыми огнями ночной город. Чимин останавливается у кровати, утопая ногами в пушистом ворсе ковра, и спрашивает: — Хочешь сесть в кресло или лечь на кровать? — Давай сяду в кресло, — выбирает Чонгук, и Чимин его туда подводит. Отпускает его руку, и Чонгук послушно садится. Смотрит на Чимина и жадно ждет дальнейших указаний. — Помнишь правила? Пятнадцать минут, трогать нельзя. — Хорошо, — Чонгук сдавливает пальцами подлокотники кресла. Чимин дарит ему еще одну многообещающую улыбку и, подключившись через телефон к переносной колонке, включает переливчатую, тягучую, наполненную сексуальной энергией музыку. Он засек по трем трекам, сколько в общем они длятся: ровно пятнадцать минут. Что ж, время пошло. Чимин берет с края кровати приготовленный заранее шарф и повязывает его себе на глаза — ткань плотно прилегает к лицу, и веки не открыть при всем желании. Чимин находит на ощупь край ковра — он лежит посередине комнаты, в изножье кровати, и если Чимин не будет выходить за его границы, то ни обо что не ударится и не споткнется. Это его зона безопасности. Чонгук может говорить, но ничего не говорит. Он сидит неподвижно и наблюдает за тем, что происходит. Чимин начинает плавно раскачиваться, позволяя своему расслабленному телу вести его по мелодии, выбирая движения, какие ему захочется. Он полностью погружается в себя и ощущение мурашек по коже, которые вызывает глубокое звучание музыки, с красивыми, низкими нотами, вибрацией проходящими от кончиков пальцев босых ног до самой макушки. Чимин танцует, а Чонгук не дышит: он перестал в тот момент, когда Чимин заскользил изящными руками по своему телу, лаская себя, наслаждаясь этими прикосновениями. Его руки забираются под футболку, задирая ее, и Чонгук мельком видит черные буквы татуировки на ребрах слева, но все его внимание сосредоточено на оголенном животе, на котором проступает и работает каждая мышца, пока Чимин плавно, как змея, изгибается под звуки музыки. Он двигается практически на одном месте, повернувшись лицом в сторону Чонгука, но тот видит лишь его приоткрытые губы, по которым то и дело скользит язык. Чонгук было дергается, а потом вспоминает условия, что надо продержаться пятнадцать минут (КАК?!), и приковывает себя обратно к креслу, напряженно вжимаясь в спинку. Чимин снимает с себя сначала резинку для волос, потом футболку и трясет своими пепельными волосами, позволяя им вновь свободно рассыпаться. Чонгук и не замечал раньше, что они так сильно отрасли. Ему нестерпимо хочется самому зарыться в них пальцами, но, словно считывая его желание, это делает Чимин. Зачесывает и перебирает свои волосы, ведет руками по шее к груди, гладит себя в ритме танца, плавно спускаясь ниже, и Чонгук снова дергается, когда тот медленно тянет концы бантика на штанах, развязывая его. Он помнит, что Чимина трогать нельзя, а себя можно? Он ерзает: ему уже крайне неудобно и дискомфортно сидеть в штанах, которые сильно жмут в паху. Но он так и не решается к себе прикоснуться, даже расстегнуть ширинку: если нарушит правила, игра закончится. А он, кажется, уже не хочет, чтобы она заканчивалась, а Чимин останавливался. Чимин освобождается по очереди сначала от штанов, потом от нижнего белья. Он все делает очень медленно, чтобы не потерять равновесие, когда глаза надежно завязаны, не видно даже просвета снизу. Но он и не пытается подглядеть или увидеть реакцию Чонгука. Странным образом он ее чувствует: чувствует, как его откровенный взгляд скользит по его обнаженной коже, оставляя пылающий след. Трек сменяет один другой, и к тому моменту, как звучит последний и время игры заканчивается, Чимин не только ощущает малейшие колебания воздуха своим телом, но и слышит, как тяжело дышит в повисшей тишине Чонгук. Чимин не говорит ему, что время вышло: вряд ли Чонгук считал секунды. Он доходит, двигаясь назад, до кровати, пока не упирается в ее край, после чего ложится на нее, перебираясь ближе к изголовью. Разрешает себе растечься по мягкому, прохладному покрывалу, чуть понежиться, потягиваясь всем телом, после чего сгибает ноги в коленях и разводит их в стороны. Кресла с кофейным столиком стоят прямо напротив кровати, Чонгук сидит там, все видит, и ему не требуется другого приглашения. Сердце Чимина колотится так быстро, будто он отпахал часовую тренировку по танцам без перерыва, а не расслаблялся и кайфовал четверть часа. Он не слышит шагов Чонгука, приглушенных ворсом ковра, но чувствует, как продавливается под чужим весом матрас. Самое первое прикосновение — чужих горячих пальцев к его лодыжке — уже заставляет его застонать: он и не думал, что чувствительность от этой практики повысится настолько. И когда Чонгук целует его в коленку, подбираясь ближе, Чимин весь трепещет — теперь он весь как одна сплошная эрогенная зона, куда ни дотронься. А Чонгук трогает его всюду. Хаотично, будто слепо, то едва ощутимо, то с давлением проводит руками по его телу, от ног вверх к бокам, к животу, к груди и плечам, пока не садится между разведенных ног Чимина. Он скользит ладонями вверх по его рукам, берет за запястья и заводит его руки за голову. Прижимает к подушке и удерживает одной рукой, и Чимин инстинктивно под ним выгибается, пытаясь получить необходимый ему контакт. Вторая рука Чонгука ложится на его живот и гладит, и Чимин тихо стонет, прогибаясь и прижимаясь к его ладони, отчаянно нуждаясь в еще большем. Он тянется за поцелуем, но Чонгук надежно его фиксирует, не позволяя этого сделать, и Чимин резко выдыхает, падая обратно, принимая новые правила их игры. Быстро облизывается и инстинктивно зажимает Чонгука между своих бедер, когда, намеренно обойдя его член, пачкающий смазкой живот, тот сразу ведет ладонью от живота к промежности. Чимина мелко потряхивает, пока чужие пальцы мягко оглаживают вход, а потом проникают сразу два — смазки не хватает, но Чимин хорошо себя растянул, зная, что они оба будут раздражены, если придется тратить на это время и упускать нужный настрой. — Боже… — голос Чонгука звучит так хрипло, низко и резко, что Чимин невольно сжимается весь, покрываясь мурашками, и Чонгук вторит его стону, толкаясь пальцами глубже, стараясь достать максимально глубоко, чтобы точно найти нужную точку. — Мин-а, ты меня нахер с ума сводишь… что ты со мной делаешь… Чимин не может ответить ничего внятного: только стонать, извиваясь под Чонгуком и на его пальцах, которыми он массирует его изнутри. Но они без предупреждения исчезают. Чонгук его отпускает, чтобы дотянуться до тумбочки, на краю которой стоит лубрикант: как Бам переехал в гостиную, они перестали его убирать и прятать. Раньше приходилось, потому что Бам страсть как любит откручивать у любых флаконов и бутылок крышечки. И стоит Чимину подумать о Баме, как они слышат цокот его когтей за дверью и жаркое дыхание. Оба по выработанной привычке замирают и затихают. Чонгук, тем не менее, открывает лубрикант и шепчет: — Придется тебе сдерживать свои стоны, мой хороший, — он будто нарочно целует его в шею, горячо и влажно, и Чимин до боли закусывает губы, лишь бы не застонать. Если Бам решит, что его тут опять “убивают”, начнет прыгать на дверь, царапать ее и лаять до тех пор, пока ему не откроют и он своими глазами не убедится, что все в порядке. Пользуясь тем, что его руки теперь свободны, Чимин тут же вцепляется Чонгуку в волосы, не позволяя ему отстраниться, находит на ощупь его губы и то ли целует, то ли кусает, страстно набрасываясь на него. Чонгук провокационно об него трется, и Чимин уже весь пылает и изнывает от нетерпения, но получает не его член, а пальцы, которые щедро наносят смазку на пульсирующе сжимающийся вход. — Пожалуйста, быстрее… — выдыхает Чимин в губы Чонгука, прервавшись, чтобы судорожно глотнуть воздуха, которого катастрофически не хватает, и в ответ слышит лишь сиплый смешок: — Тебе надо продержаться пятнадцать минут, сладкий. Чимин не успевает ответить, как Чонгук, закончив с приготовлениями, наконец в него входит. Головка легко проскальзывает внутрь, Чимин полностью расслабляется, готовый его принять, и Чонгук максимально растягивает проникновение до момента, как его бедра плотно прижимаются к заднице Чимина и он весь оказывается в нем. — Дыши, — выдыхает Чонгук, напоминая, что только громко стонать нельзя, и целует его. Чимин тут же обвивает его руками за шею, а ногами — за талию. Чонгук наконец начинает двигаться, плавно раскачивая его под собой, и Чимин глушит свои стоны в поцелуе, который они не прекращают. В какой-то момент Чонгук сам снимает с него повязку, потому что хочет видеть его глаза, и выпрямляется на руках, нависая сверху. Чимин смотрит ему в глаза, не отрываясь, стискивая зубы на каждом слишком глубоком и чувствительном толчке, лишь бы случайно не застонать. Бам ушел, но может вернуться в любой момент, если услышит “крики о помощи”. Чимину очень не хочется, чтобы их сейчас прервали — ему бы протянуть пятнадцать минут и не умереть из-за того, что дыхание перехватывает: Чонгук такой нереально красивый, сексуальный, желанный, весь его и только его, и он берет его так уверенно, точно зная, что Чимин принадлежит ему одному и больше никому. Весь остальной мир попросту перестает существовать, когда они сливаются в единое целое и их тела двигаются в унисон, и в то же время они ощущают связь с нечто большим — тем, что доступно им для ощущения и осязания только через глубинную связь друг с другом. Впервые Чимин это чувствует так явно и ярко: как его организм готовится к взрыву. Он будто видит, как на горизонте, над раскачивающими его волнами, поднимается гребень, все стремительнее увеличиваясь в размерах, ввысь и вширь, и он все ближе. Вода уходит, убегает, ускользает туда, назад, под эту гигантскую волну, затмившую своей мощью солнце, и Чимин считает секунды до момента, как она обрушится на него, безжалостно погребя под собой. Чонгук в последний момент успевает заглушить его стон, накрыв его рот своим, и Чимин бьется под ним, как в агонии. Но Чонгук еще не останавливается, и Чимин даже не успевает вынырнуть на поверхность и судорожно вдохнуть, как его накрывает во второй раз. И в этот раз он выплыть уже не может, падая вниз, на самое дно. Тело будто больше не его — он даже не чувствует, в какой лежит позе, не понимает, где пол, а где потолок. Слышит голос Чонгука, который зовет его, и когда открывает глаза, то видит его лицо в моменте кульминации. И только какое-то время спустя Чонгук наконец останавливается, перестав стонать сквозь стиснутые зубы, и позволяет себе опуститься на Чимина всем телом. Они оба загнанно дышат, пробуя прийти в себя, но тщетно. Чонгуку требуется куда больше времени, чем обычно, чтобы найти в себе моральные и физические силы и слезть с Чимина, позволив ему свободно дышать. У Чимина сил шевелиться нет. Он лежит с закрытыми глазами, и в его голове ровно ноль мыслей: внимание все еще рассредоточено по телу, в которое он с каждым вдохом постепенно возвращается. — Кто придумал эту игру? — сипит Чонгук. Он хочет знать, кто Чимина этому научил, и то ли этого человека убить, то ли поблагодарить. — Психологи, — бормочет Чимин в ответ. — Снова записался на онлайн тренинг? — Чонгук перекатывается обратно. Просовывает руку под шею Чимина, тянет его за талию, переворачивая на бок, и обнимает, прижимая к себе. Они почти соприкасаются носами, и Чимин приоткрывает глаза, чтобы видеть глаза Чонгука напротив, отражающие скудный свет, словно крупные, драгоценные камни. — Мне было интересно послушать мнение со стороны и доказанные факты, — признается Чимин, любуясь своим возлюбленным. — На самом деле, это забавно, что мы построили наши отношения, ничего этого не зная. Я не услышал ничего нового, но эта практика мне показалась интересной. — А надо обязательно знать, чтобы все получилось? — хмыкает Чонгук, скользя ласковым взглядом по его лицу. — Я всегда думал, что достаточно друг друга чувствовать и слышать. А построить и подстроиться можно под что угодно. — Ты знаешь, что я люблю тебя? — шепчет Чимин, прильнув ближе, и руки Чонгука сжимаются сильней. — Нет, я это чувствую. Знания ненадежны. — Ага, то же ты говорил, когда не хотел готовиться к выпускным экзаменам, — журит его Чимин, припоминая те веселые деньки, когда Чонгук вместе со своими хёнами готовился к выпуску со школы. Чонгук смеется и Чимина порывисто целует, преисполненный любовью, которую Чимин чувствует. Ему даже не нужно знать, где Чонгук, с кем он и что делает — расстояние и другие люди никак не влияют на их связь. И в Чимине так много этой любви, что он хочет делиться ей не только с Чонгуком, Бамом, своими родными и близкими, но и со всем миром. Он хочет показать им на своем примере, что так тоже можно: быть таким, как он, быть счастливым и делать счастливыми других.