Behind The Scenes

— Ты не выйдешь на сцену. Чонгук последний человек, от кого Чимин ждал услышать эти слова. Он теряется на пару секунд, встречая прямой, жесткий взгляд, как точка в диалоге, который даже не начался: Чонгук ставит Чимина перед фактом. Что моментально вызывает яростный внутренний протест. — Это не тебе решать, — холодно отвечает, пытаясь заморозить бурлящий внутри вулкан: если Чонгук сейчас скажет или сделает что-нибудь не то, Чимин взорвется — и прощай его хваленый самоконтроль. У него и так нервы на пределе. — Не мне?! — Чонгук повышает голос, и другие впервые видят его таким: почти взбешенным, а не привычным стеснительно улыбчивым тихоней, который при малейшей возможности старается забиться куда-нибудь в уголок и не отсвечивать лишний раз. — Я не позволю тебе так рисковать. Исключено. — Не тебе это решать, — повторяет Чимин, щурясь, чеканя каждое слово. — Это мое решение. Это моя жизнь. — Ты!.. — Чонгук не успевает сказать все, что думает о Чимине и о его неспособности вообще здраво мыслить, потому что прибегает Намджун, которого срочно вызвал стафф. Они стали свидетелем этого разговора на повышенных тонах, который правильней было бы назвать ссорой, но не решились вмешаться, вместо этого доложив о стремительно накаляющейся обстановке лидеру группы. — Стоп! — решительно вмешивается Намджун, сделав шаг между Чимином и Чонгуком, разрывая их зрительный контакт и упрямое противостояние. Он поднимает руку, зная, кого нужно заткнуть в первую очередь — Чонгука, оставив Чимина за своей спиной, будучи уверенным в том, что тот не станет говорить или делать глупости на камеру. И так достаточно материала, за который кому-то придется оправдываться. — Не здесь, — с нажимом произносит Намджун, взывая к затуманенному яростью разуму Чонгука. Он все еще пытается выцепить Чимина взглядом поверх плеча лидера, но тот настойчиво загораживает ему обзор. Тогда Чонгук переключает свое внимание на него. — Ты хочешь, чтобы он вышел на сцену? Ты это допустишь? Чтобы он рисковал собой и пострадал?! — он не пробует взять себя в руки и успокоиться, потому что гори оно все синим пламенем! Насрать ему на свою девственно чистую, ангельскую репутацию, работу и все остальное впридачу, если на кону стоит вопрос жизни и смерти. — Чонгук, — Намджун тщетно пробует остановить уже сошедшую с гор лавину, — никто не пострадает, будут предприняты все меры, чтобы обеспечить безопасность Чимина... — Я в это не верю! — заявляет он и давит указательным пальцем в плечо Намджуна, словно это его решение и ответственность и последнее слово за ним, хотя это не так. И даже не за Хитманом. А за Чимином. Который уже все сказал. Когда ему сообщили, что поступила анонимная угроза от хейтера, обещающего Чимина убить, если тот посмеет выйти на сцену, тот, обдумав свое решение за десяток секунд, спокойно сообщил руководству, что от сегодняшнего выступления не откажется. Реакция Чонгука была предсказуемой. — Нельзя предусмотреть всего, а малейшая ошибка будет стоить ему жизни, черт возьми! Ты что, этого не понимаешь?! — Успокойся, — Намджун берет Чонгука за плечо и с силой сжимает пальцы, зная, что Чонгук начнет вырываться, а ему нужно его удержать — и от необдуманных поступков в том числе. — Полиция будет проверять каждого, она будет дежурить на концерте, Хитман уже подключил дополнительную охрану… — А если этот психопат один из них?! Они все американцы, все чужие, мы их не знаем, мы не можем им доверять! — Чонгук не успокаивается. И как он вообще может успокоиться, когда через пару часов Чимин может умереть прямо у него на глазах?! — Ладно, я вас понял, отлично, хотите, чтобы Чимин вышел на сцену — вперед. А я не выйду, ясно? Пошли вы. Он сдергивает с себя уже закрепленный для финального саундчека головной микрофон, дергает провода из-под сценической рубашки, вытаскивает из заднего кармана передатчик и швыряет все на диван. Намджун тихо охуевает от происходящего, тормозя с реагированием, так что когда он протягивает руку, попытавшись Чонгука остановить, и открывает рот, еще даже не зная, что собирается сказать, тот уже вылетает из гримерки, едва не сбив с ног кого-то из стаффа. — Боже… — Слышит Намджун обреченный, уставший стон Чимина, который запрокидывает голову назад и закрывает глаза. Ему и так с трудом удается сохранять самообладание и убедительно улыбаться на камеру, когда внутри всего знобит, трясет и уже почти колотит. Потому что не каждый день он получает реальные угрозы. И как любой человек, он боится покушения, ведь никто не знает, кто хочет его убрать, почему и как далеко этот человек готов зайти, чтобы претворить свою угрозу в жизнь. Намджун поворачивается к Чимину. Тот трет лицо руками, опустив голову, пытаясь собраться с мыслями, насрав на то, что испортит макияж, который придется переделывать — все эти глупости волнуют его в последнюю очередь. У них выступление через полтора часа, а Чонгук его готов сорвать. И это та ситуация, в которой Чимин не знает, как убедить его этого не делать. Чонгук бывает упрямым, как баран, и пойдет на принцип, какие бы разумные и логичные доводы ему ни привели, пытаясь переубедить. — Что будем делать? — мрачно спрашивает Намджун. — Не знаю, — почти несчастно, слово вот-вот расплачется, выдыхает Чимин и оседает на диван — от стресса ноги подкашиваются, и все тело наполняется предательской слабостью. Он наклоняется, упираясь локтями о колени, закрывает лицо руками и остается в такой позе, раскачиваясь. Намджун хочет что-то сказать, но не может подобрать правильные слова. И решает, что лучше вообще ничего не говорить. Что толку от разговоров? Им нужно что-то делать — и срочно. Пока Чонгук не натворил большей херни, чем может случиться, если Чимин не внемлет смертельной угрозе и все равно выйдет на сцену. — Если ты боишься, — осторожно пробует начать он, — это нормально. Если ты не хочешь выступать… просто так и скажи. Никто тебя за это не осудит и не накажет. Хитман… — Я буду выступать, — резко прерывает его Чимин, который за этот час, как им сообщили “радостную новость”, уже устал повторять одно и то же. Он смотрит на Намджуна исподлобья тяжелым, пробирающим до костей взглядом. — Я не позволю никому себя запугать. Кем бы ни был этот ублюдок, который оставил для меня послание, пусть видит, что у него ни черта не вышло. Это лишь пустая угроза. Я не трус, чтобы отсиживаться в кустах и вздрагивать от каждого шороха. И сколько мне там сидеть? До конца жизни? Намджун напряженно его выслушивает, параллельно обдумывая варианты. Не хочет об этом размышлять, но Чонгук может оказаться прав. А если убийца кто-то из стаффа или, того хуже, охраны? Этот псих может скрываться под любой личиной, даже той стеснительной молоденькой американки, которая отвечает за их воду. Не обязательно совершать открытое покушение, используя огнестрельное оружие — достаточно подсыпать яд в напиток, и дело сделано. Чимина могут убрать не на сцене, а после нее, если он ослушается и выступит. Им правда стоит так рисковать? — Хорошо, — вздыхает он. — Теперь осталось решить, что делать с Чонгуком. Чимин треплет свои волосы, окончательно портя многочасовую работу стилистов, которым судорожно придется все переделывать. — Мне бесполезно с ним разговаривать. Как и тебе. Он не станет нас слушать. — Тэ? — предлагает Намджун первое, что приходит в голову, и Чимин соглашается, что это может сработать. Они находят Тэхёна и кратко вводят его в курс дела. Тот внимательно их выслушивает, хмурясь все больше от тревожащих подробностей, и соглашается: — Я его найду и уговорю. Идите на саундчек без нас, — он снимает с себя головной микрофон, отдавая его Намджуну. Тот кивает: объяснения перед звукорежиссером и руководством он берет на себя. Тэхён выстраивает в голове диалог, пока ищет Чонгука по всем служебным помещениям, понятия не имея, куда тот пошел. Звонит менеджеру, чтобы узнать, не был ли Чонгук замечен на парковке — почему-то машина, излюбленное место Чонгука, чтобы быстро спрятаться, приходит первой на ум. Но охрана Чонгука у машин не видела, и Тэхён отправляется на поиски дальше. Лишь по чистой случайности или следуя внутренней интуиции он заглядывает на пожарную лестницу и видит там Чонгука: тот сидит у первого пролета, напряженно сцепив руки замком, до побелевших костяшек пальцев, и стучит по ступени обеими ногами, не справляясь с обуревающими его эмоциями, перехлестывающими через край. Тэхён впервые видит его таким. И все умные слова, которые он готовил, попросту исчезают из его головы. Он молча поднимается и садится рядом. Чонгук его игнорирует, смотря в одну точку перед собой, не замечая ничего вокруг, целиком погрузившись в себя и свои переживания. Тэхён не решается его трогать: опасается, что даже малейший физический контакт приведет к взрыву. А им нужно любыми способами его избежать. — Эй, Чонгук-а, — тихо зовет он, наклоняясь и заглядывая Чонгуку в лицо, пытаясь привлечь его внимание, но тщетно. — Давай поговорим, ладно? — в ответ тишина, и Тэхён осторожно продолжает: — Я знаю, о чем ты думаешь, и понимаю, чего ты боишься. Я тоже этого боюсь. Мы все. И тем более Чимин. Но страх не всегда имеет под собой основания. Иногда мы боимся, потому что у нас нет опыта. Или потому, что опираемся на чей-то чужой опыт. Я просто хочу сказать… Это может оказаться лишь пустой угрозой, розыгрышем, если тебе угодно. — А если нет? — мрачно спрашивает Чонгук и наконец смотрит на Тэхёна, встречая его обеспокоенный, искренне участливый взгляд. — А если это не пустая угроза? Какого черта какое-то выступление теперь важнее жизни Чимина, а? Скажи мне. Я один считаю, что этот риск не оправдан? Тэхён ведет рукой по залаченным волосам, собираясь с разбегающимися мыслями — будто крысы, спасающиеся бегством с тонущего корабля, не осознающие, что их участь давно предрешена: им не преодолеть расстояние до берега, чтобы спастись. — Допустим, Чимин согласится и не выйдет на сцену, — медленно проговаривает Тэхён. — Тот, кто ему угрожает, этим удовлетворится. Но послезавтра у нас следующий концерт. И придет еще одна угроза, может быть, с новыми требованиями. И Чимину снова придется с ними согласиться, потому что он уже один раз уступил. Черт, я правда переживаю, не меньше тебя, но я доверяю Хитману, я знаю, что он позаботится обо всем, что он никому не позволит причинить вред ни Чимину, ни кому-либо из нас, — уверенно заканчивает он. Чонгук резко выдыхает и роняет вниз голову. Его пальцы ослабляют жесткую хватку, и плечи опускаются. Только тогда Тэхён решается его приобнять. Мягко гладит по сгорбленной спине и опущенной голове. — Нам всем страшно, — тихо продолжает. — И Чимину больше нас всех. И ты ему нужен. Ему нужна твоя поддержка, твоя защита. Не оставляй его сейчас, когда он нуждается в тебе больше всего. Чонгук продолжает сидеть с закрытыми глазами. Когда он нарушает повисшую тишину, его голос звучит низко и почти надрывно: — Я не могу его потерять. — Ты его не потеряешь, — Тэхён обнимает его уже обеими руками, прижимая к себе, сжимая сильнее руки, не зная, как еще Чонгука поддержать, когда тот в таком раздрае. — С ним все будет хорошо. Не думай о плохом, тогда оно и не случится. Чонгук только кивает. Тэхён прижимается губами к его макушке и раскачивает его в своих крепких объятиях, убаюкивая, как ребенка. Чонгук давно не малыш, да и Тэхён никогда его так не воспринимал, с самого начала игнорируя их несущественную разницу в возрасте. Он не считает, что Чонгук ведет себя неправильно или неприемлемо — на самом деле, Тэхён сам хотел загнать Чимина в угол и убедить отсидеться в гримерке, а не выходить на сцену, на которой его можно снять из любой точки — легко и непринужденно, пустив пулю в сердце. На сцене они как на открытой ладони, незащищенные и не прикрытые ничем с трех сторон, кроме одной —кулис. И враг может быть где угодно. Никто из них не успеет среагировать, чтобы Чимина толкнуть или закрыть собой, если в него действительно будут стрелять. Но Тэхён не представляет, как кто-то сможет пронести оружие, когда уже все входы перекрыты, всюду дежурят наряды полиции с металлодетекторами и служебными собаками — меры предосторожности и охрана усилены в несколько раз, даже мышь не проскочит незамеченной. Но Тэхён разделяет опасения Чонгука, что они ждут нападения не там. Снимать Чимина на сцене — глупо и рискованно, еще и велик шанс промахнуться на дальней дистанции. А вот тихо убрать его за кулисами может любой — даже на ходу воткнуть нож в почку. А что-то в еду подсыпать или в воду вообще проще простого: в комнате отдыха и гримерке всегда полно снующего туда-сюда народу, никто не следит за вещами. Вернее, не следил. Теперь-то с Чимина охрана глаз не сводит. И их менеджер лично его всюду сопровождает, следя за тем, чтобы к Чимину не приближались посторонние. Если кто-то все еще планирует его убить, сделать это после обнародования угрозы будет совсем непросто. И это та причина, по которой Тэхён в это анонимное послание не верит: если бы Чимина захотели убрать по-настоящему, то сделали бы это без предупреждения. И Чимин может оказаться прав, что это лишь способ его запугать, поставить всех на уши и посмотреть, что из этой идиотской затеи выйдет. Тэхён надеется, что местная полиция злоумышленника вычислит и заставит понести ответственность согласно уголовному кодексу. Но перед этим им придется выйти на сцену, закончить концерт, и это будет непросто, учитывая, как сильно они нервничают. Еще начнут путаться в словах и хореографии… И Чонгук будет дергаться от каждого громкого звука или резкого телодвижения в фанзоне. Не запороть бы ничего — иначе риск окажется неоправданным. Чимин хочет отработать на совесть, подарить людям те эмоции и впечатления, за которыми они пришли. Он хочет выйти на сцену несмотря ни на что — даже если окажется, что в последний раз. И он не меняет своего решения после саундчека. Возвращается в гримерку, садится за туалетный столик, вверяя себя в руки стилистов, и уже не ждет, что Чонгук одумается и изменит свое решение, которого Чимин напряженно ждет. Если Чонгук откажется выходить на сцену, им, вероятно, придется отменить выступление, а это значит, что люди, отстоявшие очередь больше суток, прошедшие жесткий досмотр полицией на входе, уже занявшие свои места в зале, уйдут домой ни с чем — только с обидой, непониманием, возмущением и разочарованием. Чимин не может так поступить со своими фанатами. Они ведь ждут их, они так сильно хотят их увидеть — как он может всех подвести, поддавшись своему страху? Если ему суждено умереть, так тому и быть. Но он не позволит никому стращать себя и прилюдно унижать. Он выйдет на сцену с гордо поднятой головой — и ни одному человеку в зале не даст понять, насколько ему страшно. Фанатам ни к чему знать, что произошло и что может произойти. Они и так напряжены, видя, сколько кругом полиции и охраны, но пока еще воспринимают это как штатную ситуацию. Чимин не хочет, чтобы они волновались без причины — и анонимную угрозу в расправе он этой причиной не считает. Даже если кто-то в самом деле хочет его убить, это еще не значит, что он решится или банально сможет это сделать. В любом случае, скоро они это выяснят. Так или иначе. Чимин сидит с закрытыми глазами, погруженный в дыхательную практику — стандартное занятие, чтобы успокоить нервы перед первым выходом на сцену. Он всегда дается тяжелей, чем последующие, когда они возвращаются после коротких перерывов, предусмотренных программой, для быстрого отдыха, смены костюмов и коррекции макияжа. Выходить на сцену сложно, а уйти с нее практически нереально. Им так не хочется, чтобы концерт заканчивался — хочется остаться еще с их фанатами, поболтать с ними, увидеть их счастливые лица, поделиться своими благодарностью и любовью в ответ. Чимин ненавидит прощальные речи. И наверное поэтому ничего не пишет ни родителям, ни Чихёну, хоть и чувствует, что написать стоило: сказать им еще раз, как сильно он их любит, если вдруг что-то случится и он больше не сможет этого сделать. Он чувствует теплое, мягкое касание к шее. Ладонь, совершенно точно не стилиста, ложится на его шею с одной стороны, а с другой он ощущает кожей чужое дыхание. Открывает глаза и видит в отражении зеркала Чонгука, стоящего позади его кресла и склонившегося к нему. — Прости… — шепчет и утыкается носом ему в плечо, проскальзывая рукой вниз, к груди, ощутимо обнимая. Чимин невольно проверяет взглядом периферию, убеждаясь, что на них никто не обращает внимания. — Все хорошо, — Чимин гладит лежащую поперек груди тяжелую руку. Видит телесного цвета повязку на кисти Чонгука, скрывающую его татуировки, и снова, как в первый раз, испытывает раздражение и негодование. Чонгука, на самом деле, совершенно не обижает и не задевает то, что его частенько просят чем-то прикрыть свои тату, чтобы ими в камеру не светить. А вот Чимина от этого трясет: для него это все равно что нарушение его личных границ, когда кто-то смеет говорить ему, как он должен выглядеть и что обязан скрывать то, что большинство считает неприемлемым. Чимину хочется сорвать эти дурацкие маскирующие бинты с руки Чонгука, но он этого не делает, потому что это их работа, как бы они ни относились к некоторым ее аспектам, полностью игнорирующим их общечеловеческие права, их право на самовыражение. И если бы не фанаты, Чимин давно бы послал эту индустрию гореть в аду вместе с теми, кто придумывает все эти унизительные правила и вертит айдолами, как бездушными игрушками, из которых можно выжимать все до последней капли крови, пока вложения не окупятся. Это бизнес. В бизнесе никто не думает о людях — все сосредоточены лишь на деньгах и прибыли. И Чимин рад тому, что оказался в Компании, а не любом другом лейбле. И когда Хитман просит их сделать что-то, что заведомо может им не понравиться, всегда видно, что ему это нравится еще меньше, чем им. И если выбирать между двух зол… На самом деле, лучше вообще не выбирать. — Прости, — снова повторяет Чонгук и ведет носом вверх по его шее, двигаясь на ощупь, пока не утыкается в волосы. У Чимина вся кожа стремительно становится гусиной. Ему и щекотно, и очень жарко — близость Чонгука и его касания всегда на него так действуют, даже если невинные, как сейчас. — Я не должен был на тебя кричать… и ругаться с тобой… я не хотел тебя обидеть. — Ты меня не обижал, — Чимин поднимает вторую руку и гладит Чонгука по волосам, неотрывно следя за ним в зеркале, вглядываясь в выражение его лица. — Но я действительно могу обидеться на тебя, если ты бросишь меня и я выйду на сцену один. — Я этого никогда не сделаю, — сразу же заявляет Чонгук, отстраняясь. Чимин поднимает голову и смотрит ему в глаза, полные мрачной решимости. — Мы выступим, как и всегда. И я буду все время рядом, поэтому не волнуйся. Чимин еле сдерживается от того, чтобы заплакать: иначе бедной визажистке, которая только-только освежила мейкап, опять придется все переделывать. Их стилисты такими темпами поседеют раньше времени. Но слова Чонгука, его настрой и отношение Чимина правда трогают до глубины души. И сердце начинает биться быстрей от глубинного осознания, как же сильно он Чонгука любит — так что порой не выразить словами. И будь они сейчас одни, Чимин бы уже его обнимал и всюду целовал. — Спасибо, — только говорит он, но Чонгук все понимает по его взгляду. Нежно ведет рукой по его щеке, задевая кожу бинтами, позволяя себе лишь это мимолетное касание, но Чимину его достаточно. Он прикрывает на миг глаза, а когда снова смотрит на Чонгука, тот уже протягивает ему руку раскрытой ладонью вверх. — Пойдем, нам уже пора. Чимин кивает. Подает свою руку, сразу чувствуя, как надежно, но бережно сжимаются чужие пальцы, и встает с кресла. В комнату заходит стафф, чтобы их поторопить: они никого не задерживают, но лучше заранее встать на исходные позиции. Так же, как и всегда, Чонгук занимает место подле Чимина на подъемной платформе. Но становится к нему вплотную, почти касаясь плечом, и следит за каждым человеком из стаффа, находящимся поблизости. Он никому не доверяет, кроме мемберов и сотрудников Компании, которых здесь меньшинство. И приходит очередь Чимина успокаивающе гладить его руке. Он незаметно опускает руку ниже и переплетает их пальцы. — Все будет хорошо, — говорит он то, что должен был сказать Чонгук. Но тот кивает, соглашаясь: знает, что так и будет и по-другому быть не может. Чтобы ни произошло, он останется рядом с Чимином до самого конца — не только предстоящего выступления, но и всей своей жизни. И с этим ощущением он выходит на сцену, готовясь встретиться с их верными и преданными фанатами. Дикое напряжение начинает отпускать их только после второй песни. Активная физическая нагрузка, заложенная в сложной хореографии номеров, помогает мемберам справиться со страхом и переживаниями за судьбу Чимина, а сам Чимин и вовсе умудряется забыть о том, что кто-то ему угрожал смертью. Он позволяет себе отпустить ситуацию и просто наслаждаться каждой секундой, пока он еще жив. Во всех свободных номерах Чонгук целенаправленно нарушает порядок работы с камерами и зонами, чтобы не отходить от Чимина далеко, и в какой-то момент вовсе отключает наушник, когда устает слушать требования режиссера следовать сценарию. Чимин спасает ситуацию: переходит на бег, чтобы успеть отметиться не только в своих точках, но и в точках Чонгука, который только рад за ним побегать по сцене. Со стороны это, должно быть, выглядит забавно. Мемберы над ними посмеиваются, фанаты от их импровизированных “игр” в восторге, так что на первом перерыве никто Чонгуку заслуженных пиздюлей не отвешивает. Возможно, до руководства уже дошли слухи, что Чонгук вовсе собирался отказаться выходить на сцену, так что они смиряются с этим компромиссом с обеих сторон: Чонгук выступает, но по своим правилам, не отходя от Чимина ни на шаг. Придраться не к чему: поставленные номера он отрабатывает безупречно и о “фансервисе” не забывает. Как и о том, что Чимину все еще может что-то угрожать, а потому за кулисами Чонгук превращается в его личного телохранителя, следующего за ним всюду по пятам, даже в туалет. — Чонгук-а, — пробует поговорить с ним Чимин, заперев дверь уборной, на всякий случай, — глубоко вдохни, медленно выдохни и расслабься, хорошо? — просит он. — Мы не в постели, — фыркает на это Чонгук, за что сразу получает тычок в плечо, и невольно улыбается от того, каким милым выглядит наигранно сердитый Чимин. Все еще пытается быть с ним строгим, но Чонгук-то знает, что стоит только приобнять его за талию и притянуть ближе к себе, как твердый и непреклонный Чимин тает быстро и стремительно, словно податливое сливочное масло. — Я рад, что ты уже шутишь, — серьезно произносит Чимин. — Но давай хорошо поработаем, ладно? Не нужно создавать еще больше сложностей, ты и так знаешь, что все на взводе. — Знаю, — вздыхает Чонгук, зарываясь носом во влажные от пота волосы Чимина, жадно вдыхая запах его разгоряченной кожи. Думая снова о постели и вспоминая, каким Чимин ощущается после секса, как он пахнет, как льнет ближе, как хочется стиснуть его в своих руках, обвить всем телом, как будто Чонгук удав, а Чимин его добыча, и не выпускать из своих объятий ни под каким предлогом. — Но не могу себя пересилить. Я не хочу отходить от тебя далеко. — Со мной ничего не случится, — мягко проговаривает Чимин, поглаживая Чонгука по спине. — Ещё пара часов, и мы уже будем в отеле. — Угум, — соглашается Чонгук. Прикладывает неимоверные усилия, чтобы разжать руки и отпустить Чимина, когда так не хочется. — Ладно, я буду следовать сценарию, обещаю, больше никаких перетасовок и не согласованных перемещений. — Я люблю тебя, — выдыхает Чимин и целует Чонгука в губы, не удержавшись. Руки Чонгука тут же ложатся ему на талию, и он жадно отвечает, не думая о том, как они будут избавляться от следов размазанного тинта. Кто-то из стилистов сегодня точно уволится, когда окончательно сдадут нервы. А вот нервы Чонгука успокаиваются. И оставшиеся часы концерта проходят замечательно. Им снова не хочется уходить со сцены, но Чонгука греет мысль, что в скором времени они окажутся в отеле. Чонгук сразу же запрет Чимина в его номере, куда он уже перетаскал тайком свои вещи, и точно проследит за тем, чтобы никто не посмел нарушить его покой, не то что попытаться совершить покушение. Чонгук никогда не участвовал в драках, но у него черный пояс по тхэквондо, он много лет активно занимается силовым тренингом, а последний год еще и боксом, а это значит, что он может набить морду или сломать руку, а заодно пару ребер кому-то конкретному. Чонгук не приемлет насилия и жестокости, которые всегда не оправданы, но за Чимина, ему кажется, он готов даже убить. И это осознание его пугает в той же мере, в какой и успокаивает. Он защитит Чимина любой ценой — и это не просто слова. Даже если пострадает сам, ему совершенно плевать. И пусть хоть кто-то осмелится причинить Чимину вред — он за это поплатится, Чонгук об этом позаботится. И это не пустая угроза.