Behind The Scenes

Предчувствие Чимина никогда не подводит. Уходя из комнаты отдыха, он испытывает быстрый, но тревожный укол, когда, обернувшись, видит Чонгука, растянувшегося с ногами на диване, который снял берцы, чтобы не пачкать обивку. Он слушает музыку и дрочится в свой телефон, отказавшись идти вместе с ними за кофе, но попросив принести ему что-нибудь вкусное и хрустящее, раз они все равно будут в кафетерии. Чимин позволяет Хосоку обнять себя за плечи и увести. А когда они возвращаются, Чонгука на месте уже нет. Но все его вещи, включая телефон, остались на диване. Чимин сразу думает, что тот отошел в туалет, а потому продолжает болтать с Хосоком. Но Чонгук не появляется ни через минуту, ни через пять. Уровень тревоги стремительно растет. Чимин то и дело бросает взгляды на оставленные Чонгуком вещи. Тот никогда не бросает свои телефон и камеру без присмотра. Что-то случилось. Чимин не знает что, но чувствует это. — Я сейчас вернусь, — говорит он Хосоку и подрывается с места. Спешит найти менеджера или хоть кого-то из стаффа, у кого можно спросить, куда запропастился Чонгук. И находит всех в дальнем служебном помещении: Тэхён дежурит у открытой двери, приобняв себя за плечи и прикрыв рот рукой — от всей его фигуры сквозит напряжением и волнением. Когда он поворачивается к Чимину, лицо у него такое, что лучше бы Чимин его не видел. По спине сходит волна холода. — Не смотри, — Тэхён запоздало пытается перехватить Чимина за плечи, развернув и не дав повернуть голову, но тот уже видит все: и столпившихся людей у выдвинутого в середину комнаты стола, и Чонгука, который лежит на нем, с закатанной до колена штаниной, а с его ноги, прямо в районе ахиллово сухожилия, сочится кровь, капая на пол. У Чимина никогда не было реакции на кровь, но когда он видит Чонгука, ему становится резко дурно, и он едва успевает схватиться за дверной косяк — в глазах стремительно темнеет. Тэхён подхватывает его, но Чимин почти сразу отстраняется от него, жестом убеждая, что это лишнее и он уже в порядке. — Можно зайти? — тут же спрашивает он у менеджера, который оборачивается, среагировав на возню в дверях. Тот кивает, выглядя таким же обеспокоенным и мрачным, как и все в комнате. Не считая Чонгука, который неловко изображает бодрость духа и неуместно веселый, будто не у него из ноги кровища хлещет так, что уже залила весь пол, несмотря на все попытки дежурного врача остановить кровотечение. — Нужно накладывать швы, — говорит он, поняв всю тщетность повязки. Да и не наложишь ее никак: не то место, где она будет держаться, а у Чонгука шило в жопе — даже если на одной ноге прыгать будет, все равно не поможет. — Что случилось? — Чимин подходит к столу и смотрит на Чонгука. Тот удивленно вскидывает голову: даже не заметил и не услышал, как тот пришел. Одного взгляда на Чимина ему достаточно, чтобы растерять весь свой боевой настрой: он сразу же выглядит виноватым, зная, что напортачил, зная, что ругать его не будут, но это из-за него у Чимина такой бледный вид и глаза почти на мокром месте. Больно Чонгуку, а сердце обливается кровью и вот-вот остановится у Чимина. — Я случайно поранился, — отвечает Чонгук тихо и шипит, когда врач снова заливает дезинфицирующим раствором рану, готовясь к “полевой” операции на месте — у них нет ни времени, ни возможности отвезти Чонгука в больницу. Врачу уже принесли все необходимое, настроили свет, а всех лишних попросили освободить помещение. Чонгук продолжает покорно лежать на столе и ногу даже не пытается отдернуть, как бы больно ни было: понимает, что нужно перетерпеть. В конце концов, сам виноват. — Хотел хореографию еще раз повторить, сделал шаг назад и напоролся на край металлического ящика и… вот. Результат налицо. Чимин бросает быстрый взгляд на ногу Чонгука. Не может понять, насколько все плохо и насколько серьезная травма. Еще в таком опасном месте… Можно ведь повредить сухожилия и на всю жизнь инвалидом остаться. — Я могу остаться? — с надеждой на положительный ответ спрашивает он у ассистента врача. — Хорошо, только встань там, чтобы не мешать. Ему разрешают присутствовать, Чонгук тоже не просит его уйти. Менеджер закрывает за собой дверь, чтобы меньше глазели любопытные. Оператор остается, и Чимин машинально делает шаг в сторону, закрывая собой Чонгука. Не хочет, чтобы его сейчас снимали. Злится. На себя, идиота, ведь как чувствовал, что не надо было идти за кофе и оставлять Чонгука одного. И на дурака Чонгука, который еще пытается ему улыбаться, будто это Чимина надо приободрять и убеждать, что ничего страшного не случилось и все обойдется. Чимин осторожно гладит Чонгука по волосам, не зная что сказать. Чонгук кладет голову обратно на подложенную толстовку. — Очень больно? — тихо, сочувствующе спрашивает Чимин. — Ноет, — отвечает Чонгук коротко, закрывая глаза, зарываясь лицом в мягкую ткань. Чимин резко выдыхает и продолжает также медленно и нежно проводить ладонью по его голове, второй рукой до побелевших костяшек пальцев сжимая край стола. — Ну что, готов? — спрашивает врач, уже приготовив нить и иглу. Он пробовал нанести местное обезболивающее, но из-за крови препарат не успевает впитываться, а укола под рукой как на зло не оказалось. — Придется потерпеть, я постараюсь все сделать максимально быстро. Чонгук кивает. Понимает, что ждут его озвученного вслух подтверждения, и, подняв голову, говорит “да”. Чимин видит, как он стискивает кулаки и челюсти, весь напрягаясь, когда врач собирает пальцами расходящиеся края кожи, чтобы зафиксировать их максимально близко друг к другу. Он делает первый прокол. И когда Чонгук стонет, не справляясь, Чимин инстинктивно хватает его за руку. Разжимает скованные спазмом пальцы, давая сжать свои вместо толстовки, и Чонгук вцепляется в его руку изо всех сил, словно утопающий за спасательный круг. У Чимина рябь перед глазами, ком в горле и словно вата в ушах: но он все равно слышит каждый стон Чонгука, закусившего ткань толстовки, чтобы сдержаться и не закричать — эти звуки проходят мучительной волной холодного жара по телу Чимина, снова и снова. У Чимина немеют пальцы в чужой судорожной хватке, но он едва ли обращает внимание на боль: это все равно меньше, что испытывает Чонгук, а он хочет разделить с ним эту боль. Резко наклоняется к нему, почти ложась сверху, обнимая его второй рукой. Утыкается лицом в его шею и быстро шепчет, чтобы слышал только он: — Пожалуйста, потерпи, мой хороший, осталось еще чуть-чуть, ты такой молодец, так хорошо держишься, еще немного, скоро все закончится, я рядом, я люблю тебя, Гукки, я так сильно люблю тебя, слышишь? Чимин слышит громкий всхлип, а потом резкий выдох, как только врач произносит “готово”. Он максимально аккуратно завязывает узел, стараясь лишний раз не тянуть концы нити, и обрезает их. Ассистент смывает оставшуюся на коже кровь, после чего бережно накладывают повязку. — Ты хорошо справился, — врач похлопывает Чонгука по второй ноге, благодаря за мужество и терпение. Чонгук даже ни разу не дернулся, хоть ассистент на всякий случай придерживал поврежденную ногу. — Отдыхай. Врач уходит — доложить о результатах руководству, которое дожидается за дверью. Ассистент собирает инструменты и протирает пол, убирая все перед тем, как тоже уйти. Когда Чимин оборачивается, видит, что оператор опустил и, видимо, выключил камеру: не тот контент, который когда-нибудь куда-нибудь пойдет. Чонгук тяжело дышит. Чимин снова гладит его по волосам, осторожно поглаживая большим пальцем другой по напряженной кисти. Чонгук до сих пор держит его руку так крепко, будто все самое страшное не осталось позади, а только ждет его впереди. И это так. Потому что осознание того, что он сделал, неизбежно его накроет. И Чимин знает: больше всех винить, корить и наказывать Чонгук будет себя. Он себя сожрет и изведет за эту ошибку. А Чимин даже ничего сделать не сможет. Что бы он ни сказал, любые слова будут пустым звуком. Поэтому он ничего не говорит. Снова наклоняется и целует Чонгука в мокрый от выступившего холодного пота висок. Чонгук наконец выдыхает и постепенно расслабляется. Поворачивает к нему голову, и Чимин ласково улыбается, хоть губы и подрагивают, будто вот-вот готовы политься слезы. Чонгук смотрит на него из-под слипшихся стрелок ресниц, глаза слезились от боли, но он не плакал, и тихо выдыхает: — Прости… — Не нужно, — просит Чимин. — Не нужно извиняться. Ты ни в чем не виноват… — Я все запорол, — Чонгук снова прячет от него лицо. Чимин до боли закусывает губу. Не знает, как Чонгука поддержать, понимая, как тот чувствует себя. О, он очень хорошо его понимает. Потому что однажды, когда у него снова начались проблемы со спиной, врач тоже запретил ему выступать. И он был вынужден просидеть на табурете весь концерт. Самое страшное наказание, которое ему пришлось пережить. И, тем не менее, он справился. И Чонгук с этим тоже справится. — Главное, чтобы ты поправился, — говорит Чимин, гладя его волосы — даже они выглядят поникшими, как и сведенные плечи с торчащими острыми лопатками. — Остальное неважно. На следующем концерте задашь всем жару, а на этом отдохнешь. Ничего страшного. — Они меня не выпустят, да? — глухо спрашивает Чонгук. — Ты ведь слышал врача, — осторожно напоминает Чимин. — Тебе сейчас нельзя лишний раз двигаться, чтобы швы не разошлись и хуже не стало. Чонгук только резко вздыхает. Тянет руку Чимина, которую так и не выпустил, к своему лицу и утыкается в его ладонь носом. Дышит, пытаясь справиться с обуревающими его чувствами и мучающими мыслями. Чимин остается рядом. И он будет рядом все время, не отходя от Чонгука ни на шаг — больше точно никогда. Чонгук пробует встать. Чимин ему помогает, поддерживая, пока тот не садится, свесив ноги с края стола. Он присаживается перед ним, чтобы оправить штанину, а сам бегло осматривает повязку. Крови нет. Слава богу. Чонгук молча за ним наблюдает. Он подавленный и тихий. Устал после физической пытки и морально тоже. Чимин с тревогой заглядывает ему в лицо, медленно выпрямляясь. Они смотрят друг на друга несколько секунд, после чего Чимин молча притягивает Чонгука к себе, обхватив руками за голову, тот утыкается лицом в его грудь и начинает плакать. Чимин, не проронив ни звука, обнимает его крепче, поглаживая, давая возможность выплакаться, время, чтобы успокоиться, и сам глотает слезы, которые уже не может сдержать. Ему так Чонгука жалко: за эти незаслуженные страдания, за то, что ему пришлось вытерпеть, и за то, что еще предстоит вынести. Но он не позволяет себе погрузиться в эти переживания: ему нужно сохранить стойкость и оптимизм, чтобы Чонгук мог на него положиться, чтобы не чувствовал себя ущербным, чтобы не сделать все еще хуже. Им дают время — столько, сколько нужно. Даже оператор уходит, никто не беспокоит их, не стучится, не заходит. Чимин приносит Чонгуку бутылку воды, которой заливали его ногу, и тот допивает ее. Чимин присаживается рядом на край стола. Чонгук сидит, устало опустив голову, и бездумно болтает неповрежденной ногой, другую стараясь лишний раз не тревожить, пытаясь абстрагироваться от тянущих, ноющих ощущений, которые никуда не делись. — Тебе не нужно идти готовиться? — бесцветно спрашивает Чонгук. Сейчас, наверное, мемберы уже вышли на финальный саундчек. — Все нормально, это не обязательно, — говорит Чимин и гладит Чонгука по бедру, тепло ему улыбаясь. — Я лучше побуду с тобой. А то тебя нельзя на пять минут без присмотра оставить: еще башку себе расшибешь, стоит мне за дверь выйти, и в кого ты такой ловкий? В меня, видимо. Еще начни со стульев падать, и все сразу поймут, каким путем тебе это передалось. Чонгук хмыкает, и впервые за последний час на его лице появляется слабая улыбка. — Не тем, которым они подумают, — отвечает он. — Всему свое время, — улыбается Чимин, и Чонгук, взяв его руку вновь в свою, переплетает их пальцы. В любой момент может кто-то войти и увидеть их, но они оба этом сейчас не думают. — Спасибо… за все. Я так люблю тебя, — Чонгук сам обнимает его, кладя голову на плечо, и Чимин невольно закрывает глаза. Когда Чонгук рядом, ему всегда так тепло, хорошо и спокойно — он будто оказывается дома, которого у него никогда не было, в месте, где он чувствует себя нужным, в безопасности и комфорте. И неважно, что вокруг: чужая страна, чужие люди, незнакомые улицы и временное жилище — важно, что Чонгук все это время рядом. А остальное не имеет никакого значения. К тому моменту, как за ними приходят менеджер и стафф, Чонгук уже улыбается и даже шутит. Его переодевают и гримируют прямо на месте, как и Чимина: времени уже нет. Прикатывают инвалидную коляску, и Чонгук радуется ей, как болван, а Чимину за это хочется его треснуть: нет ничего прикольного и классного в том, что он на ней теперь покатается, как всегда мечтал. — А на сцену я на ней тоже поеду? — живо интересуется Чонгук. — Нет, если не хочешь всех до смерти перепугать, — сразу отсекает эту идею их менеджер. Чимин напряженно смотрит на взъерошенный затылок Чонгука перед собой, пока катит коляску по длинным коридорам служебных помещений за сценой. Мемберы ждут их у подъемной платформы. Звукооператоры последний раз проверяют их микрофоны и оборудование. Чонгука, подхватив под обе руки, пересаживают, пока он скачет на одной ноге, на табурет, который уже закрепили на платформе: ему не придется с него даже вставать. Он прокручивается на нем так, чтобы видеть Чимина, занявшего свою позицию. Чимин ласково ему улыбается и подмигивает, делая улыбку Чонгука шире. Чимин видит, как ему некомфортно, неприятно, тяжело и физически, и морально, но Чонгук хорошо держится. Расправляет плечи, когда слышит сигнал и обратный отсчет до начала поднятия платформы, и убирает все лишние эмоции со своего лица, откладывая их в дальний ящик. Он вернется к ним позже: Чимин в этом даже не сомневается. Но это все будет уже после выступления. А пока нужно самому собраться и все не запороть, до сих пор пребывая в дезориентирующем раздрае. Поначалу улыбку приходится вызывать механически, сокращая лицевые мышцы. Но когда огромный, заполненный до отказа зал приветствует их бурными овациями, криками и ярким свечением хаотично двигающихся фонариков-бомбочек — единственное, что они видят в темноте, — Чимин понимает, что улыбается уже по-настоящему. Как и Чонгук, который рад наконец оказаться на сцене. Пускай и прикованный к своему табурету на ближайшие часы. Они давно этого не делали во время выступлений, только иногда приходилось на репетициях, если вдруг графики не совпадали — им не доводилось танцевать вшестером. Когда Чимин в первый и, как он надеялся, последний такой раз сидел на табурете, он не думал, что это так тяжело. Несмотря на заученные до автоматизма движения, связки и переходы, каждый раз, делая перестроение и утыкаясь взглядом на пустое место, где должен быть Чонгук, он теряется и сбивается с ритма. И не он один. Но у них получается сосредоточиться и не запороть первые три танцевальных номера. В свободном номере Чимин сразу же стремится к Чонгуку. Бегло осматривает его, проверяя его состояние — стабильно тяжелое, но выдавливать из себя улыбку у него пока получается. Чимин касается его плеча и бестолково скачет вокруг, пытаясь позабавить и переключить, пока тот совсем себя не накрутил. У него не получается, но он не сдается. Мемберы ему помогают: постоянно курсируют со своих контрольных точек к центру сцены, чтобы Чонгука растормошить и рассмешить. Возвращаются к исходной позиции, готовясь к следующему танцу, и после него Чимин хватает две бутылки воды, чтобы одну отдать Чонгуку. Тот благодарит его кивком головы, отключая головной монитор, и пьет. У Чимина тоже микрофон выключен, поэтому он может с ним поговорить: приходится наклониться, чтобы они могли услышать друг друга, и Чимин снова кладет руку ему на плечо, заглядывая в лицо: — Ты такой хорошенький, когда щеки дуешь, так бы тебя и съел, — журит он его, не собираясь спрашивать, в порядке ли Чонгук, когда и так очевидно, что нет. Такие вопросы лишь еще больше дестабилизируют, как и слова "все будет хорошо" — они не только обесценивают чувства, но и не дают никакой определенности, когда это хорошо наступит. В него не веришь и его не ждешь, когда тебе плохо. — Можешь съесть меня, когда вернемся в отель, — с кривой ухмылкой отвечает Чонгук, и в его глазах появляется проблеск задорного огонька. Волшебство сцены делает свое дело: Чонгук начинает оживать. — Не могу, ты слишком сладкий, попробовав, не смогу остановиться, а я на диете. Хочу хорошо выглядеть в кадре, — смеется Чимин. — Ты всегда хорошо выглядишь. — Не смущай меня, — Чимин делает саечку, подцепив пальцами подбородок Чонгука, словно говоря "выше голову". И смущенно сбегает, слишком взволнованный из-за их спонтанного флирта. Еще одна танцевальная песня — слава богу, последняя перед перерывом. Чимин уже выжат. Почему ему так сложно? Вроде в танцах ничего не поменялось, но мемберов по-прежнему шестеро, и Чонгука так сильно не хватает, будто не он ноги лишился, а каждый из них. Чимин то и дело бросает на Чонгука быстрые взгляды, делая развороты. Чонгук наблюдает за ними. Видит, что они справляются, и сам не дает себе раскисать. Хлопает себя по бедру, заземляя, отвлекая, хоть так скидывая градус нервного напряжения. Без заминок включается в свои партии, и его голос звучит чисто, не ломается и не дрожит, хоть Чимин уверен: плачет, пока камеры его не снимают. Ему издалека не видно, но когда он подходит, конечно же, ресницы у Чонгука мокрые, и слезы прочертили блестящие дорожки по щекам. Чимин тут же обнимает Чонгука сзади, прижимаясь щекой к его макушке, слушает, как тот поет, выкладываясь по полной, и сам вступает в свою партию в нужное время. Незаметно щекочет Чонгука вдоль позвоночника, и тот невольно улыбается, вскидывая на него взгляд. Чимин отвечает ему лисьей, озорной улыбкой и радостный убегает: он и так пренебрегает последовательностью перемещения по сцене. И хотя Чонгука ему надолго оставлять одного не хочется, он не может не думать о фанатах, которые пришли сюда ради них. И Чимин проводит с ними время, подходя близко к краю сцены, но мыслями постоянно пребывая там, позади, с Чонгуком, который даже встать не может, чтобы просто походить по сцене. Когда перед перерывом гаснет свет и мемберы занимают места на лифтовой платформе, Чимин тут же Чонгука обнимает: тот опять плачет, но остановиться уже не может. Парни наперебой подбадривают его, как могут, стафф суетится вокруг, все беспокоятся, что Чонгуку больно или плохо. И ему правда больно и плохо, но не физически, и никто не может ему с этим помочь. Даже Чимин, который все время рядом и не отходит ни на шаг, но магия его улыбок, смеха и прикосновений больше не действует. А впереди еще два часа. Врач осматривает ногу Чонгуку. Предлагает ему выпить обезболивающее, но тот отказывается: обычное не поможет, а от сильнодействующего его может совсем вынести. — Хочешь, я тебя на руках поношу по сцене? — предлагает Тэхён, присев перед Чонгуком на корточки, пока тот сидит в коляске и выдергивает лишние нитки из рукава сценического костюма, лишь бы чем-то занять руки. — Надорвешься, болезненный, — усмиряет его пыл Юнги, стоящий рядом в напряжении. Руки скрещены на груди, между бровей залегла глубокая складка. Юнги меньше всех суетится и волнуется, но переживает за Чонгука больше всех. Его состояние ему не нравится категорически, как и Чимина, который сам никак собраться не может, запинаясь и спотыкаясь на ровном месте. — Я могу, — вызывается самоотверженно Намджун, готовый подставить не только свое дружеское плечо, но и спину — ему несложно Чонгука покатать. — Обещаю не ронять. — Ты всегда обещаешь. А потом все равно все роняешь. И ломаешь, — хмыкает Сокджин. Все мемберы Чонгука окружили, не давая ему ни секунды побыть одному и возможности вернуться к самобичеванию: постоянно переключают на себя его внимание, и это пока работает. Из-за танцевальных номеров поддерживать его сложнее. У Чимина сердце болит каждый раз, когда он вынужден оставить Чонгука одиноко сидеть где-то позади, а сам уходит так далеко, еще и поворачивается к нему спиной. — Могу придумать хореографию, где надо будет только махать руками и крутиться, не вставая со стульев, — предлагает Хосок, не теряя своего оптимистичного настроя. Но видно, что немного переусердствует — всегда, когда сильно волнуется. — Лучше придумай хореографию, где мы будем просто лежать на сцене и ничего не делать, — просит Сокджин, и все начинают безудержно ржать, наконец давая выход накопившемуся стрессу. Чонгук неуверенно присоединяется, а сам ищет взглядом Чимина, выглядывая из-за столпившихся вокруг него парней. Находит его рядом с врачом, с которым они, отойдя в сторону, переговариваются. Понимает, что говорят о нем: лицо у Чимина напряженное и сосредоточенное. Он правда так сильно о нем волнуется. Чонгуку становится еще хуже от мысли, что это он причина всего этого хаоса за сценой, беспорядка на сцене и двойной нагрузки на всех мемберов. Но те не жалуются. И бодренько продолжают выступление, сменив костюмы, освежив макияж и переведя дыхание. И радуются тому, что танцевальных номеров становится все меньше. В этот раз Чимин приносит Чонгуку вместе с водой полотенце: тот уже устал плакать, но предательские слезы все текут и текут. Чимин ласково треплет его по волосам, вытягивает из его уха монитор и повышает голос, чтобы Чонгук точно его услышал: — Тучка, тучка, уходи, уноси от нас дожди! Пусть сегодня будет жарко, Солнце пусть сияет ярко! — напевает он глупую детскую песенку, и Чонгук едва не давится рыданиями, смехом и безумной любовью к Чимину, которая переполняет его и вот-вот выплеснется наружу. Смотрит на него, забывая дышать, и Чимин понимает его без слов. Улыбается так нежно и любяще, проводит костяшками пальцев по его мокрой щеке и снова убегает: ему еще никогда столько по сцене носиться не приходилось, потому что время поджимает, а работу с камерами и зрителями никто не отменял. Чимин пытается успевать все и сразу. Хорошо, что есть мемберы, которые дружно ему помогают: они по очереди сменяют друг друга у Чонгука, следя за тем, чтобы улыбка не сходила с его лица надолго. Дурачатся, прикалываются, дразнят его, похлопывают, гладят, обнимают — и Чонгука в самом деле начинает отпускать. Чимин это видит, чувствует, и на очередном заходе, уже не стесняясь, нагло усаживается к Чонгуку на бедро. Он, блин, реально выдохся, и Чонгука ему уже даже не жаль: сидит тут, прохлаждается, водичку попивает. Чимин насмешливо глядит на него сверху вниз, еще и за плечи обнимает, а Чонгук молча офигевает от его выходки, глядя на него во все глаза. Довольный собой Чимин встает и как ни в чем не бывало продолжает свой путь по сцене. Следующий день, тот же номер, та же песня, тот же табурет, те же костюмы и сценический реквизит. Чонгук внутреннее собирается и отчего-то волнуется, когда видит, какой вальяжной походкой Чимин к нему приближается, будто грациозный хищник, который нашел раненую добычу: ему даже торопиться не нужно, ведь она никуда от него не денется. Вместо защиты Чонгук выбирает нападение. Ловит Чимина за кричаще-розовый длинный галстук, свободно повязанный на шее, и тянет к себе. Чимин, будто они у себя дома, на диване, беспардонно перекидывает ногу через его бедра и усаживается на него сверху. По-хозяйски обнимает Чонгука за шею, и свободная от микрофона рука Чонгука сама собой ложится на талию, точно зная, где ее законное место. — Ну ты точно идешь на поправку, — Намджун даже ругаться не может, когда они оказываются под сценой и наконец могут поговорить. А ему есть что сказать: много чего за эти два дня накопилось. А послезавтра еще один, уже финальный концерт. И если такими темпами пойдет, то мемберам реально придется кидаться наперерез камерам, лишь бы не дать запечатлеть рейтинговые лобызания Чонгука и Чимина, которые все выступление друг от друга отлипнуть не могут дольше, чем на пару минут. — Мне сказали, швы еще рано снимать, — отвечает Чонгук, убедительно делая вид, что дурачок и не понимает, о чем Намджун говорит. — Тебе это, смотрю, не мешает, — хмыкает Намджун. Даже злиться на Чонгука толком не может: тот опять в своем инвалидном кресле. Хочется его поскорее из него вытащить и вновь увидеть бодро скачущим на своих двоих. — Конечно, это ж какая-то щиколотка, а не то же бедро, иначе Чим-Чим не смог бы так смачно ерзать по тебе своей накачанной задницей, — ехидно встревает Тэхён, который все видел. Да и не он один: еще десяток тысяч фанатов. — Не завидуй, — невозмутимо парирует Чимин и катит Чонгука в комнату отдыха. Тэхён не отстает, держась рядом, прокладывая им путь и вежливо прося людей освободить проход. — Задница у него и правда ничего, — задумчиво произносит Чонгук и сразу получает от ее хозяина легкий подзатыльник. Смеется, приглаживая волосы, и давит неуместное веселье, а то у Чимина рука тяжелая: еще передумает и треснет его как следует. И есть за что. — Да я не спорю, — тянет Тэхён. — Все б такую хотели. Если не самим иметь, то хотя бы потрогать. — Эй, руку убрал! — Чонгук реагирует раньше Чимина, когда Тэхён покушается на святая святых, а у Чимина обе руки заняты, потому что он толкает коляску. Чонгук перехватывает Тэхёна за запястье и отводит его шаловливую ручонку в сторону, от греха подальше. У него и так нервы ни к черту по понятным причинам. — Ты чего такой собственник? — удивляется Тэхён. — Не твое же, имею право трогать. Чонгук открывает было рот, а потом закрывает. Чуть на камеры не спалился, заявив во всеуслышание, что, вообще-то, его. Все его, весь Чимин его: от пушистой макушки до кончиков пальцев маленьких ног. И хотя сам еще стесняется и не решается Чимина трогать там, где очень хочется, он не хочет, чтобы его трогали другие. — Эй, ты чего? — удивляется Чимин, когда, стоит ему лечь в кровать, Чонгук тут же зажимает его со спины, крепко прижимая к себе, обвивая сразу всеми конечностями, как удав. Чонгук молчит, только усиленно сопит ему в затылок. Чимин боится снова услышать, как тот плачет: Чонгука-таки прорвало на закрытии концерта, когда Чимин попросил фанатов всех вместе прокричать "Чонгук-а, мы тебя любим!", что те с невероятной искренностью и самоотдачей и сделали. И Чонгука опять размазало в сопли, хотя последние дни он держался молодцом, даже не хромал почти, уже пробуя наступать на поврежденную ногу. Чимин перебрался в номер Чонгука в ту же ночь, как тот получил травму — ни от кого из руководства возражений не последовало. Чонгуку нужен был кто-то рядом, чтобы помочь ему передвигаться и лишний раз не нагружать ногу. И Чимин правда старался окружить Чонгука максимальными заботой и вниманием — и на сцене, и вне ее. — Ничего, просто хочу тебя обнять, — бормочет Чонгук. — Только обнять? — улыбается Чимин, уютнее устраиваясь в крепких, таких приятных и нужных объятиях. — Не дразни меня, — несчастно просит Чонгук. Он снова себя чувствует ужасным ссыклом. Потому что ему много что хочется с Чимином сделать, но он не решается. Опять наступает на те же грабли, но почему-то страшнее шагнуть в сторону и попробовать вести себя иначе. — Прости, больше не буду, — тихо смеется Чимин и гладит Чонгука по лежащей поперек груди руке. Заводит свою руку за голову и нежно треплет его по волосам, проверяя заодно, хорошо ли их высушил после душа. Чонгук не немощный инвалид, который сам даже помыться не может, но ему так приятно, когда Чимин за ним ухаживает, что он не может отказать себе в этом удовольствии. — Нет, — возражает Чонгук. — Ты будь. Будь всегда таким. И всегда со мной. У Чимина от его слов бегут мурашки по всему телу и перехватывает дыхание. Чонгук не пил вместе с ними на трансляции после финального концерта, потому что на антибиотиках, чтобы рана не воспалилась, и Чимину не верится, что тот говорит ему такое на трезвую голову. Похоже на какой-то нереальный сон, но Чимину даже щипать себя не нужно, чтобы поверить в происходящее. Он поворачивается в руках Чонгука и встречает его прямой взгляд. Чонгук казался сонным и заторможенным всего каких-то полчаса назад, как Чимин ушел в душ, оставив его одного — и оставив дверь открытой, чтобы, если что, ломануться обратно, а то с этим неуемным парнем сам черт не шутит. Чимину уже реально стремно терять его из виду дольше, чем на пару минут: мало ли чего Чонгук еще отчебучит? Но сейчас тот серьезен и собран. И сердце Чимина начинает биться быстрее от этого проникновенного взгляда. Он открывает рот, чтобы сказать, что обязательно будет — всегда будет рядом с Чонгуком, всегда будет любить его, — но не успевает даже вдохнуть, как Чонгук его целует. Сразу с языком, не колеблясь, не тратя время на невинную прелюдию, когда хочется нырнуть на самую глубину. Тянет его ближе к себе, сжимая еще крепче, и Чимин дрожит от урагана вмиг поднявшихся эмоций. Вплетает пальцы в волосы Чонгука, словно хочет притянуть его еще ближе к себе, и жадно отвечает на его поцелуй. Судорожно пытается и в этот раз удержаться на тонкой, острой грани между удовольствием и возбуждением. Все чаще, когда Чонгук его касается, трогает, гладит, обнимает и целует, особенно как сейчас, даже когда просто смотрит, он вызывает однозначную реакцию в его теле. И Чимин с ней уже почти не справляется. Хочет трусливо отстраниться, так сильно боясь увлечься и пересечь черту, но Чонгук ему не дает. Кладет обжигающе-горячую руку на шею сзади, удерживая, и снова смотрит в глаза. — Скажи, что ты мой, — шепчет он ему в губы. — Скажи, что ты только мой. — Я только твой, — также взволнованно шепчет Чимин, дрожа всем телом, отчаянно цепляясь за последние крупицы самоконтроля, считая секунды до момента, как потеряет самообладание, уже давно потеряв голову от любви к Чонгуку. Тот резко выдыхает. Прислоняется лбом к его лбу, закрывая глаза, и застывает в этой позе. Ничего больше не делает. А потом медленно Чимина выпускает, разжав руки и убрав ногу с его бедер. Чимина почти трясет. От желания самому Чонгука поцеловать, сдернуть это чертово одеяло между ними, которое так мешает, прижаться к нему всем телом, запустить руку под его футболку… Но ему страшно. Страшно, что Чонгук не захочет и остановит его. Еще страшнее, что он с жаром ответит, и они с большей долей вероятности уже пойдут до конца, не взирая на последствия. А они будут. И Чимин еще не придумал, что с ними делать, а потому бездействует. — Спи, — тихо выдыхает, целуя Чонгука в лоб. — Спой мне колыбельную, — просит Чонгук. Уже четвертую ночь подряд, как Чимин ложится с ним спать в одну кровать в его номере. — Хорошо, — Чимин обнимает Чонгука. Тот льнет к нему ближе, пряча лицо на груди, и Чимин, закрыв глаза, начинает тихо петь ему, все медленней проводя рукой по его волосам, усыпляя своими прикосновениями, теплом, ровным биением сердца и нежным голосом. Чонгук засыпает с улыбкой на лице, точно зная, что он самый счастливый человек на этом свете. Потому что Чимин его.