Behind The Scenes

— Меня тошнит, — выдыхает Чимин. — Нас ждет пополнение? — тут же спрашивает Чонгук и получает заслуженный толчок в плечо. Посмеивается беззлобно над страданиями Чимина и, положив обе руки на его шею, тянет к себе. Чимин не сопротивляется и закрывает глаза, когда теплые губы Чонгука нежно касаются его лба, целуя. — Не нервничай так. — Мы никогда раньше все вместе не собирались, семьями. А если начнут ссориться? А если Чихён что-нибудь отчебучит? — не успокаивается Чимин. — А если мы их в неловкое положение поставим? Ты ведь представляешь, что они захотят посмотреть всю квартиру, зайдут в спальню, а там этот траходром? — Слушай, — рассудительно начинает Чонгук, — во-первых, мы с тобой оба появились как-то на свет и, могу поспорить, не святым зачатием, так что наши родители тоже не без греха. Во-вторых, они взрослые люди, которые прекрасно понимают, что мы не только за ручки все время держимся и целуем друг друга исключительно в щечку. В-третьих, скажешь, что кровать такая большая, потому что я брыкаюсь во сне и громко храплю тебе в ухо, поэтому ты меня отселил на другой ее конец. В конце концов, хочешь, футон вытащим из шкафа и на пол у двери положим, чтобы все сразу поняли, где в доме сплю я, а где ты. Чимин не хочет, но начинает улыбаться. Чонгук тут же крадет быстрый поцелуй, успев распробовать сладкий вкус этой улыбки. — Не надо, — тихо шепчет Чимин ему в губы. — Ладно, ты прав, я себя накручиваю на пустом месте. Лишь бы мама не начала спрашивать, предохраняемся мы или нет… — Можем расставить по всему дому упаковки презервативов вместо корзинок с фруктами. Флаконы смазки вполне сойдут за вазы, — с серьезной миной предлагает Чонгук, и Чимин шлепает его по груди, заставляя рассмеяться. Чонгук пробует прикрыться, но Чимин все равно настойчиво пробирается к его соскам, чтобы крутануть их один раз как следует — глядишь, и мозги чудесным образом на место встанут. — Ай, ай, ай! — причитает Чонгук, уворачиваясь, поворачиваясь спиной и сгибаясь от смеха. Чимин наваливается сверху, усердно сопя, и на ощупь ищет свою цель в складках одежды, пока Чонгук не догадывается перехватить обе его руки. — Все, все, сдаюсь! Чимин еще помнит те времена, когда Чонгук был меньше: тощий такой, какой-то нескладный, будто большой нос вот-вот перевесит, все время сутулился, втягивал голову в плечи и стеснительно опускал глаза в пол каждый раз, как оказывался в центре повышенного внимания. А еще Чимин помнит, как ему в те времена ничего не стоило Чонгука завалить одной левой, зажать так, что тот даже рыпнуться не мог, и потискать его от души. Теперь — хрена с два. Чимин давно уже проиграл Чонгуку и в силовых показателях, и в выносливости, и обычно этому очень даже рад, сдаваясь и отдаваясь ему снова и снова, но уже в плоскости постели. Но в такие моменты, как этот… Обидно, блин. Чонгук его удерживает, крепко, но бережно, а Чимин выдыхается раньше, чем начинается борьба. Вздыхает и нагло распластывается на широкой спине Чонгука — жестковат, конечно, но сойдет. Чонгук улыбается и отпускает его, чтобы подхватить под бедра и закинуть себе на спину. Чимин сразу обнимает его руками за шею и прижимается щекой к его щеке. Чонгук его держит, но нести и скидывать на диван не спешит. Ему не тяжело: Чимин для него ничего не весит, еще и опять сидит на очередной диете. Чонгук не первый месяц изо всех сил старается Чимина дома откормить, но пока безуспешно. И не скажешь ведь ничего: Чимин сразу загоняться начнет и никогда не поверит, что Чонгука от его пухлых щек разносит в щепки — одно только умиление и желание затискать до синяков. И пускай все шесть кубиков пресса не идеально прочерчены, зато так приятно лежать головой у Чимина на животе, когда тот такой мягкий и расслабленный — лучше любой подушки, Чонгука вырубает, как младенца. Но Чонгук наслышан от Тэхёна и других умудренных мужей, что у большинства девушек вечный пункт на объемы талии, груди и бедер, а также цифру на весах, которая еще и скачет в течение месяца из-за цикла. У Чимина, казалось бы, таких проблем нет, но почему-то они есть: и то он становится стеснительным и зажатым, как девственница, ничего не ест, потому что “поправился” и “надо срочно похудеть”, то устраивает свои дерзкие танцы на сцене, которые странно, что не цензурят, потому что рейтинг шоу резко возрастает до восемнадцати лет минимум, а потом они вдвоем еще полночи пьют и жрут все, в чем Чимин себе зачем-то так долго отказывал, а Чонгук, как обычно, сидел с ним на диете за компанию. Один раз, правда, Чонгук собрал свои яйца в кулак и решился спросить, почему для Чимина так важен его вес. И тот ответил, что это очень сильно влияет на его ощущение тела и его движения: чем меньше он весит, тем проще ему танцевать. Даже лишние пару кило воды, когда он отекает после острой и соленой пищи, сразу же портят всю динамику и заставляют хромать технику. Чонгук это замечал, но с весом никогда не связывал. Конечно, ему нравится, как Чимин двигается, не только в танце. Но если выбирать между комфортом Чимина, его здоровьем, удовольствием от жизни и еды в том числе и возможностью делать филигранные прыжки и сальто, проявлять максимальную пластичность и завораживающую грациозность, понятное дело, что Чонгук выберет первое. Но его мнение решающей роли не играет. Возможно, у него и получилось бы помочь Чимину справиться с его тараканами, не будь они оба публичными личностями, еще и задействованными в сфере развлечений и эстрады. Чонгук знает, как Чимину важно нравиться себе на экране, быть идеальным до мелочей. Поэтому не говорит ничего. И еще знает, что когда все закончится и они смогут жить как обычные люди своей собственной жизнью, не распланированной никем по минутам и не выставленной напоказ на всеобщее обозрение и обсуждение, Чонгук восполнит Чимину с лихвой все, что ему пришлось вытерпеть и выстрадать. Он давно дал себе это обещание. — Я люблю тебя, — бормочет Чимин ему в шею, и у Чонгука тут же бегут мурашки от его жаркого дыхания. — Я так счастлив, что ты со мной… и что наши родные тоже наконец будут все вместе… мне даже не верится, что это происходит… — Ну, еще не происходит, — замечает Чонгук. — Они только выезжают в Сеул. Так что если ты хотел накрыть праздничный стол, самое время начать, чтобы успеть. — Мама сказала, что они кучу всего наготовили и привезут с собой, — вздыхает Чимин. — Ее было не переубедить и не остановить. Я хотел, чтобы они на самолете полетели, а они отказались, сумок много. Лишь бы половину ресторана с собой не привезли — как мы все это съедим? — Придется постараться, — Чонгук скрывает преждевременную и неуместную радость. Наконец хоть мама Чимина (даже в мыслях звать ее тещей неловко) вернет своему сыну здоровый цвет лица и очаровательные щечки, которые впали, подчеркнув сексуальные скулы, но Чонгуку все равно решительно хочется Чимина откормить. — Нехорошо маму расстраивать, когда она так старалась. Чимин тяжело вздыхает и с Чонгука сползает. Тот неохотно его отпускает, придерживая, и Чимин становится на ноги. — Ладно, хватит прокрастинировать и наводить панику, — говорит он сам себе и смотрит на наряженную елку. Хоть еще светло, они уже включили гирлянды, которые переливаются среди пушистых зеленых ветвей и разноцветных шариков. Для Чимина это первое за много лет Рождество, которое он проведет со своей семьей. И первое Рождество, которое они с Чонгуком встретят не с мемберами. Чимин по ним скучает. И хоть они увидятся уже через пару дней, обменяются подарками и поздравлениями, глядя на нарядную, высокую, идеальную рождественскую елку, Чимину становится грустно. Потому что он вспоминает совсем другую: потрепанную, облезшую, с накренившейся макушкой и неустойчивыми ножками, которую они ставили в углу у окна и привязывали на всякий случай к ручке шкафа, лишь бы не грохнулась. Они наряжали ее все вместе, вкусы у них катастрофически не совпадали, поэтому выглядела елка нелепо, аляповато и, пожалуй, немного безумно. Чимину ее не хватает. Как и их старого общежития, в котором было тесно, неудобно, но так… тепло, уютно, лампово. И эта атмосфера так и не появилась в новом общежитии, где мемберы разбрелись каждый по своей комнате на огромном этаже, и елок у них стояло несколько: и в общей гостиной, и на кухне, и наряжали их уже не они, а стафф. Эту елку выбрали, купили и украсили Чимин с Чонгуком — так, как им хотелось. И Чимину она правда очень нравится, такая красивая. Но ощущение праздника все не приходит. Чего-то не хватает. Или, скорее, кого-то… О ком Чимин избегает лишний раз думать, чтобы совсем не расклеиться. Чонгук его состояние считывает моментально. Как обычно, вопросов не задает и только поддерживает невербально, через мягкие прикосновения и мимолетные ласки, через теплые улыбки и влюбленные взгляды. Ему удается Чимина рассмешить, и Чимин чувствует, как его отпускает. Время за шутками, подколами и дурачествами пролетает незаметно. Чимин вздрагивает, когда слышит звонок домофона, и только сейчас замечает, что за окном уже совсем темно. И снова идет снег. — Я открою, — тут же вызывается Чонгук. И даже выходит на лестничную клетку в домашних тапках, чтобы встретить долгожданных гостей прямо у дверей лифта и помочь донести сумки. Это он еще Чимину не сказал, что его мама тоже еды наготовила… Чихён уже звонил им и жаловался, что они с родителями Чонгука едут одним поездом, поэтому прибудут все вместе. Чимин ждет их в квартире, вытирая о штанины внезапно вспотевшие от волнения руки. Первым он видит вернувшегося обратно Чонгука, с его кроличьей улыбкой на все лицо, нагруженного пакетами, как гужевая лошадь. Следом заходят обе мамы, которых пропускают вперед мужья. — Мин-а! — мама Чимина не дает ему даже сказать ничего толком, как тут же ловит его в свои холодные, снежные объятия: снежинки еще не растаяли на меховом воротнике ее пальто. Чимин успевает пожать руку своему отцу, не отпуская маму из объятий, пока та продолжает причитать, как давно его не видела, какой он красивый, но почему такой худой? — как она рада, что они наконец увиделись вживую, а не по видеосвязи, и что квартира у них чудесная — лучше, чем на фото и видео, но зачем такая большая? — Это заранее, чтоб было, где плодиться, — слышит Чимин сиплый голос Чихёна, который последним, шаркая, переступает порог их дома. Встряхивается, как воробей, роняя снег на придверной коврик, и ежится от холода, который пробрал его до костей, пока они ждали такси на вокзале. Чонгук предлагал за ними приехать, но они наотрез отказались. И специально не сказали, когда у них поезд, поэтому и заранее выехать не получилось. Их родители будто сговорились. И Чимин получает этому подтверждение, когда, строго осадив своего излишне болтливого младшего сына, отец сообщает, что, оказывается, в один поезд они сели не случайно. И вообще уже как полгода частенько захаживают друг к другу в гости. — И вы говорите об этом только сейчас?.. — Чимин зависает с пальто в руках, которое помог снять маме Чонгука и собирался, отряхнув от подтаявшего снега, повесить в шкаф. — Ну, как-то к слову не приходилось, — тут же извиняется мама и спешит на кухню: её зовет Чонгук, который сумки донес, но понятия не имеет, что делать дальше и куда что убирать: то ли в холодильник, то ли на столе оставить. — Мы не так часто виделись, как нам бы хотелось, — мягко улыбается мама Чонгука, гладя Чимина по плечу. — А Курым где? — спрашивает он, только сейчас вспомнив, что не хватает еще одного члена семьи. — Она старенькая уже, мы ее оставили с бабушкой и дедушкой. Не хотелось ее мучить такой долгой поездкой, еще и похолодало. — Мин-а, какое полотенце могу взять? — слышит Чимин голос отца из ванной, не успев ничего ответить, и его прорывает на смех, возможно, несколько истеричный. Он думал, что мемберы хаотичные, к чему он давно привык, но теперь понимает, что их родители тоже умеют наводить шороху, когда не знаешь, куда бежать и за что хвататься. Черт, ему реально этого не хватало. Мамы согласованно и оперативно занимают стратегически важное место — кухню. Всех мужчин выставляют в гостиную и разрешают только сглатывать слюну от божественных ароматов блюд, которые одно за другим появляются на барной стойке, откуда кочуют на большой обеденный стол-трансформер, заказанный Чимином и Чонгуком в самый последний момент — урвали витринный образец и чудом, не иначе, успели в последнюю перед праздниками доставку. Чихён зажигает на столе свечи, и Чимин напрягается при виде зажигалки в его руке — не доверяет он брату и его шаловливым ручкам. Но Чихён против правил играет роль паиньки и хорошего мальчика, чтобы сильно не шокировать родителей Чонгука, и мама Чонгука в нём души не чает. Единственному разрешает помочь на кухне и отнести закуски. — Мы еще кого-то ждем? — не выдержав, спрашивает Чимин, когда стол уже буквально ломится от еды. Хорошо, что папы перед этим все-таки проверили, надежно ли Чимин и Чонгук зафиксировали раздвижные механизмы, когда максимально раздвинули столешницу. — Нет, кого? — удивляется мама. — Зачем тогда столько еды? — Ничего страшного, уберете в холодильник, потом доедите, вам меньше готовить. Кстати, а кто из вас обычно готовит? — тут же любопытствует она. — Чонгук-и, — отвечает Чимин, стушевавшись. Начинается… Почему он себя вмиг почувствовал пристыженной невесткой, которая даже по дому ничего не делает? И не то чтобы Чимин не делает… он просто тупо не успевает. Только глаза с утра с трудом разлепит, а Чонгук уже все помыл, протер, пропылесосил, постирал, погладил… Еще и завтрак приготовил и в постель принес. И это обычно после того, как Чимин его полночи загонял до седьмого пота. Чимин правда не знает, откуда в Чонгуке столько сил и энергии. Которые чудесным образом испаряются сразу, как Чимин просит его в выходной пройтись за шмотками по магазинам. — Правда? — удивляется мама Чонгука. — А дома прикидывался, что только посуду мыть умеет. — Мам, я, считай, служу по контракту во взводе с шестью парнями, у меня не было и шанса отмазаться одной посудой, — делится своими “армейскими” историями Чонгук, и Чимин впервые задумывается о том, что они с мемберами и вправду будто солдаты на войне. И протянули столько времени лишь благодаря тому, что всегда держались друг за друга и каждый ответственно и мужественно выполнял свои функции и делал свою работу, невзирая на усталость, боль, недомогание, дискомфорт и страх. — Вкусно хоть? — лукаво подмигивает мама Чонгука Чимину, который стремительно краснеет. И не соврешь ведь… — Вкусно, — смущенно выдыхает он и быстро находит предлог, чтобы сбежать и избежать дальнейших расспросов: отец нашел пульт от домашнего кинотеатра и пытается включить центральный канал, чтобы не пропустить праздничные концерты. Чимин спешит ему помочь: с навороченной техникой у папы отношения сложные. Двигатель в машине перебрать — запросто. А вот мамины электронные кухонные весы починить — без шансов. Они садятся за стол. Мужчин сажают во главе, мамы, конечно же, сразу занимают места подле своих мужей, и Чимин колеблется, не зная, как лучше: сесть напротив Чонгука и не дай бог начать на нем залипать, а то и строить ему глазки, или лучше рядом, но тогда велика вероятность спустя какое-то время почувствовать его руку на своих плечах, а пальцы — уже где-нибудь под воротом футболки... А то и сразу начнет его за бедро под столом лапать. Засада. — Чего стоишь как неродной? — улыбается мама и решительно тянет Чимина за руку, сажая рядом с собой. Чонгук улыбается и садится напротив. Чимин собирает остатки силы воли в кулак, лишь бы выдержать. Может, стоит сразу от алкоголя отказаться? Так больше шансов сохранить тотальный самоконтроль и не начать бездумно Чонгуку улыбаться, забыв и о еде, и о гостях, и вообще обо всем на свете. Говорят, влюбленность длится максимум пару лет. А Чимин будто каждый день влюбляется в Чонгука снова и снова — и каждый раз все сильней. И его не отпускает. Он еще не пил, но уже чувствует себя опьяненным. Родители рассказывают им, как впервые встретились. Сначала, конечно же, сдружились их мамы: не только смогли поделиться переживаниями о своих детях, разделивших одну судьбу, будучи участниками BTS, но и теми вещами, о которых женщины имеют возможность поговорить лишь друг с другом. Волей-неволей подключились к общению и их мужья: сначала они встречались вчетвером, а потом папы все чаще начали вдвоем выбираться на рыбалку и по другим своим крайне важным мужским делам. В итоге юбилей отца Чонгука они планируют отпраздновать в ресторане Паков, и даже Чихён удивляется, впервые об этом слыша. — И не сказали, — приходит очередь Чонгука обиженно дуть губы, и у него это получается лучше, чем у Чимина, поэтому родители тут же бросаются его утешать и кормить вкусненьким, лишь бы задобрить. Чимин смеется над комичностью этой ситуации и забавно корчащим милые рожицы Чонгуком, не успевающим все прожевать. Случайно задевает ногой его ногу под столом. Сразу понимает, чью — потому что Чонгук бросает на него быстрый, но такой темный и голодный взгляд, что Чимин быстро прячет свои босые ступни под стул, чувствуя, как тут же вспыхивает лицо. Господи, кому начать молиться, чтобы Чонгук после уже третьего бокала вина чего-нибудь не ляпнул при родителях… Надо отдать им должное: единственная тема, которой они негласно не касаются, — это их отношения. Им прекрасно о них известно. Когда Чимин и Чонгук решили съехаться, родители тоже были поставлены в известность — а дальнейшее развитие могли додумать сами и вряд ли бы ошиблись. Но Чимину отчего-то все равно неловко. Он не знает, откуда это в нем: это неприятное, гложущее, стыдливое чувство, которое будто не его, навязанное извне, но поселившееся в нем так прочно, что он никак не может от него избавиться, вытащить его из-под своей кожи, как воспалившуюся занозу. Чимин не смеет на Чонгука смотреть дольше, чем прилично, избегает пересекаться с ним руками, пока они накладывают себе еду из разных тарелок, и больше не вытягивает ноги, лишь бы случайно не коснуться. Чонгук поглощен едой и активно участвует в разговоре, но то и дело бросает быстрые взгляды на Чимина. И когда тот идет на кухню, чтобы отнести грязные тарелки в конце застолья, тут же следует за ним, прихватив пустые бутылки из-под алкоголя. — Все в порядке? — спрашивает он, остановившись так, чтобы закрыть Чимина своей широкой спиной от чужих глаз. Кухонный островок, отделенный от гостиной барной стойкой, — замечательное решение, но спрятаться негде. И зачастую запахи с кухни, разносящиеся по всему помещению, сильно мешают бесцельно валяться на диване или дрочиться в приставку. — Да, конечно, — улыбается Чимин, закрыв дверцу посудомоечной машины и повернувшись к Чонгуку лицом. — Все замечательно. — Тебе некомфортно, — и это даже не вопрос. Чонгук знает и чувствует Чимина слишком хорошо, чтобы он смог обмануть его. Но Чимин и не пытается. Вздыхает, прислоняясь поясницей к кухонной стойке, и кладет ладони на край, опираясь. — Почему? — осторожно спрашивает Чонгук и, словно уже предвидя ответ, добавляет: — Они ведь наши родители. — Я знаю, — тихо произносит Чимин. И не знает, что вызывает в нем большую скованность: присутствие его родителей или родителей Чонгука. Он помнит, как первой об их отношениях заговорила мама Чонгука — и каким облегчением и счастьем было получить от нее и отца Чонгука одобрение. Он помнит, как решился рассказать обо всем своим родителям, и это не стало для них шокирующей новостью, потому что они давно были в курсе. С тех пор ничего не изменилось. Но Чимин будто не на своем месте. Он хочет прогнать от себя эти мысли, но они почему-то всегда возвращаются: эти нелепые представления о том, что родители Чонгука наверняка хотели бы видеть на его месте девушку; что его собственным родителям было бы куда проще, не знай они, что Чимин гей, и перед родственниками, знакомыми и друзьями не приходилось бы краснеть и даже оправдываться: и так понятно, что с его работой отношения ему не светят, потому что контракт и прочее. Весь вечер Чимин наблюдает за их родителями, видит их счастливые лица и широкие улыбки, слышит радостный смех и возбужденный разговор: ни одна реакция не выглядит наигранной. Так почему ему так страшно в это поверить? Почему так страшно почувствовать себя принятым, понятным, на своем месте, там, где он должен быть, там, где его хотят видеть? И не хотят видеть никого другого. Чонгук давит тяжелый вздох и делает полшага вперед, чтобы взять руки Чимина в свои. Его пальцы холодные, но не от воды, — всегда так, когда он нервничает. Чонгук согревает их в своих ладонях. — Я могу поцеловать тебя? — почти шепотом, заглядывая в глаза. Чимин вздрагивает. Знает, зачем Чонгук это делает. И ему хочется сбежать. Но он остается. Позволяет чужой горячей руке коснуться своей щеки, двигаясь назад, к затылку. Еще полшага — и Чонгук его целует, так тепло, приятно и нежно. Чимин весь напряжен, как натянутая тетива, даже не пробует на поцелуй ответить — он будто обратился в камень. Но Чонгук, закрыв глаза, настойчиво, но мягко продолжает, и не думая останавливаться. Ждет, когда Чимин переключится, осознает, проживет, позволит себе отпустить контроль, ситуацию, свои страхи и переживания, расслабится и оттает. Проходит не больше минуты, когда Чимин наконец оживает: не замечает, в какой момент глаза сами собой закрываются, а руки уже машинально обвивают Чонгука за шею. Его потряхивает от спавшего напряжения в мышцах, и Чонгук притягивает его ближе к себе, утягивая в новый поцелуй. И Чимину уже неважно, есть ли рядом другие люди, которые могут их увидеть, тем более, их родители, которые еще ни разу не видели, как они при них за руки держатся, не то что позволяют себе что-то большее. Ему становится все равно, смотрят они сейчас на них или нет. Чонгук мягко отстраняется первым. Ласково улыбается Чимину, обхватив его лицо ладонями и поглаживая. Видит такую же нежную улыбку в ответ и чувствует, как руки Чимина, соскользнув с плеч, ложатся на талию. Ощутимо сжимают под безразмерной футболкой, мнут, массируют, поглаживают, и Чонгук сам не замечает, как уже вжимается пахом в чужой пах — так получается, потому что ему хочется оказаться ближе, поддаться этим ласкам, утонуть в этих бездонных, полных любви и обожания глазах напротив… — Мальчики, там есть еще место? Это последние тарелки, — внезапно раздается сбоку голос мамы, и Чимин едва не подскакивает: они даже не услышали, как она пришла на кухню, принеся еще посуду. — Д-да, — он спешит неловко отпихнуть Чонгука от себя и открыть посудомоечную машину. Чонгук отходит, но не уходит, наблюдая за тем, как мама, сполоснув тарелки, отдает их Чимину, который расставляет их внутрь посудомойки по корзинам. Длинные волосы спадают, закрывая его лицо, но Чонгук и так знает, что Чимин смущен. И мама будто решает его добить. — Я должна спросить, — решительно начинает она, и Чимин замирает, уже зная, какой вопрос последует, когда задан такой тон. — Вы ведь следите за своим здоровьем и заботитесь друг о друге? Помните о важности предохранения? — Ма-а-ама-а-а, — стонет Чимин, избегая смотреть на Чонгука — не хочет видеть его реакцию. Ему так стыдно. — Тебе обязательно об этом спрашивать, да? — Я хочу быть уверена, — нисколько не смущается и не отступает мама. Чимин выдыхает, набирает воздуха побольше, готовясь выдать ответ, но Чонгук его опережает: — Не беспокойтесь, мама. Конечно же, мы помним о безопасности, — успокаивает ее Чонгук. Чимин тут же бросает на него быстрый взгляд. Вот хитрец! И не соврал, и правду не сказал. Глядит на маму такими честными и наивными оленьими глазами, что невозможно усомниться в его искренности. И когда только успел стать таким профессиональным манипулятором? Надо им с Тэхёном запретить столь часто видеться — сразу видно его дурное влияние. — Я рада это слышать, — тепло улыбается мама и гладит Чонгука по плечу. — Боже, какие же вы уже взрослые… А так хочется, чтобы подольше оставались детьми, — вздыхает умиленно, ласково проводит рукой по мягким волосам Чонгука и уходит с кухни. Родители уже собираются расходиться по спальням: конечно, хочется подольше провести время в столь приятной компании, но усталость после дороги и потребность в сне дают о себе знать. Стоит им остаться снова одним, Чимин тут же делает страшные глаза. Чонгук невинно улыбается в ответ. — Чего ты так застеснялся? — беспардонно журит его Чонгук, откровенно наслаждаясь своей безнаказанностью. Все-таки, когда у него хорошее настроение, это временами страшно — дите непредсказуемого, первородного хаоса. — Боялся, что скажу ей, как ты позавчера ночью стонал, что хочешь без резинки и чтобы я в тебя кончил? — Я тебя убью сейчас, — на полном серьезе говорит Чимин, но его уши предательски пылают, просвечивая сквозь волосы. Пробует Чонгука поймать, но тот ловко уворачивается — еще и смеет ему в лицо смеяться! — Доиграешься — выебу. У Чонгука очаровательно округляются глаза, загораясь детским, искренним восторгом, будто Чимин ему подарок пообещал, о котором он весь год мечтал. И с удвоенным энтузиазмом, чтобы точно его получить, он продолжает бесстрашно нарываться: — Прости, что? Повтори громче, не расслышал. — По губам читай, — чеканит Чимин и повторяет по буквам для особо “одаренных”: — В. Ы. Е. Б. У. Бесстыжий Чонгук ржет, не воспринимая его всерьез. А зря. Чимин совсем не шутит. И желание Чонгука схватить, швырнуть на стол и отыметь, заставив стонать свое имя, настолько сильное и нестерпимое, что аж в глазах темнеет — не продохнуть. Не будь дома родителей и Чихёна… даже вероятность вызова соседями полиции его бы не остановила. — Иди сюда, засранец, — Чимин от угроз переходит к конкретным действиям. Не дает Чонгуку улизнуть с кухни, загоняя его в угол, и ловит там. Чонгук делает вид, что из последних сил вырывается, а потом тут же затихает, когда Чимин наваливается на него всем телом, прижимая к кухонной стойке. — Ты меня специально из себя выводишь, да? — жарко выдыхает он ему в лицо, удерживая его руки прижатыми к столешнице. — Так понравилось огребать последствия? Взволнованно дышащий Чонгук быстро облизывается, опуская взгляд к губам напротив, и, как зачарованный, кивает. Если бы не родители в соседней комнате… Что за пытка: когда Чимин так близко, что можно его поцеловать прямо сейчас, но нельзя, а то уже не смогут остановиться только на поцелуе — руки так и просятся забраться под одежду и прикоснуться к чужой обнаженной горячей коже. — Я хочу тебя, — Чонгук делает контрольный выстрел, и Чимин глухо стонет, уронив голову ему на грудь. Вот проклятье… У него уже почти встал, как по команде, хотя они вообще ничего не делали, только смотрели друг на друга. И ведь не пойдешь вдвоем в душ, и в кровати сексом тоже не займешься, даже если дверь будет заперта: Чимин не может, когда у него папа за соседней стенкой спит. — Ой, — раздается за спиной возглас Чихёна, но звучит он скорее инфантильно, чем удивленно. — Надеюсь, я вам не помешал. Вы продолжайте. Чимин отстраняется и отпускает Чонгука, слыша его резкий выдох. Чихён открывает холодильник, чтобы достать бутылку воды, а сам стреляет в них хитрыми глазками, и не скрывая своих любопытства и заинтересованности в происходящем. — Иногда мне кажется, что ты брат Тэ, а не мой, — говорит Чимин, зачесывая волосы назад обеими руками. Пытается отвлечься от Чонгука и всех левых мыслей и порнографических картинок, с ним связанных. — Вы с ним как сговорились. — Ну, общается он со мной явно больше, чем ты, — сразу же забрасывает камень в его огород Чихён, и Чимину правда становится стыдно за это. Раньше он Чихёна избегал намеренно, а сейчас его попросту на всех не хватает: и работа, и Чонгук, и домашний быт… Но это все оправдания. Чимин умеет организовывать себя и свое время и расставлять приоритеты — не может прикрываться тем, что у него не хватает времени. Тогда что? Нет желания? Потребности? Он знает собственного младшего брата хуже, чем любого из мемберов. Не знает, чем Чихён живет, чем увлекается, не может подобрать общих тем для разговора даже в чате Какао. И хочет изменить это, но не может придумать, с чего начать: все его предыдущие попытки сблизиться заканчивались обычно ничем или делали только хуже. Чихён на него до сих пор обижен, и это чувствуется, когда он перестает контролировать каждый свой взгляд и жест. — Я пойду кровать расстелю, — тихо говорит Чонгук, который сразу понимает, что он на кухне сейчас третий лишний. Он мягко гладит Чимина по напряженной спине, словно говоря, что он всегда рядом и поддержит его в любом случае, и тихо уходит. Чихён садится на барный стул и пьет холодную воду. Чимин собирается с мыслями, пользуясь этой небольшой паузой. — Не хочешь куда-нибудь съездить вместе? — предлагает Чимин. Чихён подозрительно на него косит. — С какого перепугу? Знаешь, мне очень нравится за вами наблюдать, но исключительно со стороны, участвовать я не хочу, свечку держать не буду — и не проси. Чимин пропускает едкие комментарии мимо ушей и решения своего не меняет: — Только ты и я, вдвоем. Чихён еще сильнее сощуривается. Долго смотрит на него, словно пытается выяснить, есть ли скрытый умысел. Но у Чимина его нет: эта идея внезапно пришла ему в голову. И морально он готов к отказу, потому что никаких причин соглашаться у Чихёна нет. Чимин хреновый старший брат. И он это о себе знает. Но Чихён до сих пор молчит. Думает, закручивая и раскручивая крышечку на бутылке. На его худых, нервных пальцах — новые пластыри. Чимин понимает, что под ними. Но не знает, как Чихёну помочь. Как и врачи, которые разводят руками, признаваясь в своем бессилии: что бы это ни было, генетика или психосоматика, максимально что они могут — это купировать приступы и облегчать симптомы. — И куда ты хочешь поехать? — спрашивает Чихён тихо. — Куда ты захочешь, — улыбается Чимин и подходит. Мягко забирает бутылку, поставив ее на барную стойку, и берет руки брата в свои. Нежно сжимает, чтобы не сделать неприятно или больно, и гладит по здоровой коже, избегая задевать пластыри. — На море? В горы? В пустыню? На необитаемый остров? — Необитаемый остров? — фыркает Чихён. Не вырывается. Смотрит на их руки, будто не верит, что это Чимин сейчас его держит и ласкает, и заглядывает ему в лицо, чтобы убедиться наверняка. — Ты от меня избавиться что ли хочешь? Есть и проще способ — подождать еще пару лет. Чимин сразу же хмурится, и улыбки на его лице как не бывало. — Что говорят врачи? — спрашивает он напряженно. — То же, что и всегда, — небрежно отвечает Чихён и хочет вырваться, но Чимин его не отпускает, перехватывая за запястья. Удерживает, и Чихён, попытавшись, быстро выдыхается. Вздыхает. Сдается. — Хотят опять меня посадить на иммунодепрессанты, чтобы я дома сидел безвылазно и вздрагивал от каждого чиха. Ну нет уж. Лучше сразу сдохнуть. — Не смей так говорить, — Чимин ловит лицо Чихёна, обнимая своими руками, заставляя посмотреть на себя и не позволяя отвести взгляда. — Если бы они хоть что-то знали или понимали, давно бы уже тебя вылечили и не давали каждый раз прогнозы, которые никогда не сбываются. Что бы они тебе ни сказали, не думай об этом. Лучше подумай о том, что тебе хотелось бы сделать или получить. У тебя есть мечта? Чихён удивленно хлопает ресницами, не ожидав этого вопроса, особенно от Чимина — он максимально интересовался, что хочет Чихён получить на день рождения или другой праздник. И Чихён, чтобы не усложнять ему жизнь, называл от балды вещи, первыми приходящими на ум, даже если они ему были не нужны. Он всегда хотел от старшего брата внимания, чувства близости, защиты и поддержки — то, что не купишь за деньги. И то, что раньше он никогда не мог от него получить. А теперь все вдруг стало иначе. И Чихён теряется. Есть ли у него мечта? Самая-самая заветная и, как он был уверен, несбыточная? Конечно же есть. — Хочу поехать с тобой в путешествие. Вдвоем, — тихо говорит он. — Куда? — широко улыбается Чимин, поощряя его продолжить, нежно поглаживая большими пальцами по скулам, которые начинают предательски розоветь. Чихён никогда еще не выглядел таким по-детски искренним и ранимым как в этот момент, когда решился ему полностью открыться и довериться. — На Луну? — пробует отшутиться Чихён, испытывая неловкость. Он совсем не привык таким быть, особенно со старшим братом, перед которым всегда хотелось казаться взрослым, самодостаточным и нисколько в нем не нуждающимся. — Извини, на Луну я уже обещал Гукки, — тихо смеется Чимин. — Давай туда полетим позже, а сейчас выберем другое место. — А можно не одно? — робко спрашивает Чихён, будто ребенок, который боится поверить, что Санта действительно существует и может исполнить любое его желание. Или знает, что количество желаний ограничено, поэтому нужно выбирать с умом — а так хочется получить все и сразу... — Конечно можно, — Чимин ласково гладит его по волосам. — А тебя отпустят? — еще больше сомневается Чихён. — Так надолго? — Отпустят, — твердо произносит Чимин. Он найдет способ выбить себе хотя бы неделю перерыва в следующем году — Хитман им обещал, но не сказал когда, вероятно, после выпуска альбома и камбека. — Так что составляй план нашего путешествия и начинай готовиться. Только если надумаешь заглянуть в Антарктиду и передать привет белым медведям, предлагаю полюбоваться и помахать им ручкой максимум из вертолета. — Нет, в холод не хочу. Хочу… в тепло, — сразу же отказывается Чихён и, будто наконец решившись и преодолев свой потаённый страх, порывисто Чимина обнимает. От неожиданности Чимин замирает, удивленно смотря на взъерошенный затылок, когда Чихён прячет лицо у него на груди, крепче стискивая руки. Еще секунда — и слышит полузадушенный всхлип, который Чихён не может подавить, как и свои рвущиеся наружу эмоции и слезы. Чимин тут же обхватывает его обеими руками, стараясь еще ближе прижать к себе. Утыкается носом в его волосы, чувствуя привычный запах антисептика, и сам готов вот-вот заплакать. Если бы он мог забрать на себя болезнь брата, он бы сделал это, не раздумывая. Если бы он хоть чем-то мог ему помочь… — Я люблю тебя, — всхлипывает Чихён. — Боже… я так сильно скучал… Мне так тебя не хватает… — Прости, — Чимин закрывает глаза, и слезы, сорвавшись с ресниц, чертят влажные дорожки по его щекам. — Прости меня, Хённи… За все, что я с тобой сделал. И за то, чего никогда для тебя не делал… Я тоже люблю тебя. Я так счастлив, что ты у меня есть. Пожалуйста, не бросай меня, хорошо? Давай будем вместе до самого конца. Я не позволю тебе сдаться или проиграть, слышишь? Ты сильнее меня. Только не хочешь поверить в свою силу и принять ее. Если бы видел себя таким, каким тебя вижу я… Ты бы был полон восхищения и гордости. Я правда так восхищаюсь и горжусь тобой… ты такой невероятный… мой самый лучший младший брат, которого я так сильно люблю. От его слов Чихён начинает реветь уже по-настоящему, надрывно и в голос, вцепившись в него мертвой хваткой. Конечно же, это слышат родители и Чонгук, и тот оказывается на пороге гостиной первым, выбежав из их спальни. Чимин только смотрит на него и чуть качает головой, продолжая гладить рыдающего брата по волосам и спине. Чонгук понимает все без слов. Кивает, отступая обратно, стараясь остаться незамеченным, чтобы не испортить момент. Чимин видит отца и маму, которые тоже выходят. Мама, конечно же, сама сразу в слезы и зажимает себе рот, чтобы не издать ни звука, и папа обнимает ее за плечи, привлекая к себе. Они не подходят, но и не уходят, разделяя со своими детьми эти тяжелые минуты, которые приносят им всем в итоге столь долгожданное облегчение. Чихён выдыхает, успокаиваясь окончательно. Чимин сначала свое лицо вытирает рукавом водолазки, а потом и Чихёну помогает, который позволяет ему поухаживать за собой и даже не пытается спрятать свое зареванное лицо. — Пойдем умоемся, — мягко говорит Чимин и, взяв впервые не сопротивляющегося брата за руку, ведет за собой в ванную. Родителей уже нет: ушли сразу, чтобы Чихён их не увидел — понимают, как важно, чтобы то, что случилось, осталось только между братьями. В ванной Чихён долго умывается и сморкается над раковиной. Чимин стоит рядом, поглаживая его по спине, чувствуя, какой тот худой: он может без труда пересчитать все позвонки и ребра. Сердце сжимается — уже который раз за последние полчаса. — Хочешь со мной лечь? — тихо спрашивает Чимин. Чихён глядит на него недоверчиво из-за мокрых волос, спавших на лицо, и забирает полотенце, которое Чимин ему подает. — Ты же с Чонгуком спишь. — Он может поспать в гостиной, — спокойно говорит Чимин. Не принимает решение за Чонгука, но точно знает, какое оно будет: Чимину даже не нужно будет его просить и уговаривать. — Блин, Мин-а, это же его дом, — Чихёну неловко. — Как я его могу из его собственной кровати выгнать спать в гостиной на диван? — Не беспокойся о Чонгук-и, — мягко улыбается Чимин, вешая полотенце обратно на крючок. — Если хочешь со мной лечь, пойдем. Чихён колеблется. Не знает, как ему в глаза Чонгуку смотреть после того, как он его за дверь его собственной спальни выставит, потому что ему, двадцатитрехлетнему парню, блин, а не трехлетнему, захотелось в кровать к старшему брату. — У вас кровать большая, мы же втроем поместимся? — неуверенно спрашивает Чихён. Не может все-таки Чонгука на диван выселить. И поражается тому, что Чимин, оказывается, может. — Поместимся, — смеется Чимин. — Ладно, втроем так втроем. Он достает из зеркального шкафчика рядом с раковиной аптечку, при виде которой Чихён только обреченно вздыхает. Чимин берет его за руку и ведет за собой в спальню, по дороге выключив вечернюю подсветку в гостиной, оставив ее только на кухне — ничего страшного, если будет гореть всю ночь. Они редко когда ее выключают в принципе: отсвета от внутренней подсветки под навесными ящиками вполне хватает, чтобы без происшествий дойти до туалета, если ночью приспичит. Чонгук, конечно же, Чимина ждет, давно расстелив кровать, и поднимается с нее сразу, как он заходит. Удивляется, увидев за спиной Чимина Чихёна, который как-то робко переступает порог их спальни, словно ему тут правда не место и он был бы рад сбежать, но Чимин слишком крепко держит его за руку. — Чихён-и поспит с нами сегодня, ты не против? — спрашивает Чимин и получает ожидаемый ответ: — Нет, конечно, — Чонгук еще больше удивляется. Есть очевидные вещи, о которых его не обязательно спрашивать, но Чимин всегда это делает, потому что уважает чужие личные границы и свободу выбора. — Тебе есть во что переодеться? — тут же по-деловому интересуется Чонгук у Чихёна, который все еще в джинсах и рубашке. — Да, но все вещи в чемодане, а он у родителей… — потерянный Чихён неуверенно указывает рукой куда-то в направлении гостевой спальни, и Чимин решительно закрывает за ним дверь, отрезая единственный путь к спасению. — Я тебе дам футболку и шорты. Пластыри мокрые снимай, — дает он ему указания, а сам, оставив аптечку на комоде, идет к встроенному в стену стеклянному шкафу-купе, чтобы найти для брата подходящую сменную одежду. — Мои ему дай, — предлагает Чонгук, потому что Чихён высокий, ему будет в самый раз. — Тебе помочь? — и видит, что Чихён колеблется. Чонгук станет пятым человеком в жизни Чихёна, перед кем он отважится обнажить свои раны. И чтобы сделать это в свое время перед Тэхёном, у него ушло много часов тяжелой моральной борьбы, которая измотала его вусмерть. — Не нужно… — пробует отказаться Чихён, еще не зная, что Чонгук бывает настойчивее, чем Чимин, и если ему надо — прет, как танк. — Все в порядке, мне несложно. Давай помогу, — Чонгук все равно подходит и поднимает руку Чихёна. Тот замирает, как мышь перед смертью, когда бежать уже поздно и попросту некуда, и не смотрит, что Чонгук делает — глядит только на его лицо, с затаенными страхом и болью ожидая увидеть отвращение или жалость. Но различает лишь искреннее беспокойство. Намокшие пластыри легко отходят от кожи, но Чонгук все равно старается все делать максимально аккуратно. — Очень больно? — осторожно спрашивает, с сочувствием взглянув на Чихёна, который только трясет головой. — Нет, вообще не больно. Чонгук больше не задает никаких вопросов. Не спрашивает, что это за язвы и раны на коже, откуда они, лечатся ли? Он и у Чимина никогда не спрашивал о болезни его брата, потому что сразу принял для себя решение: если Чимин или Чихён захотят ему рассказать, они сделают это сами. — Обработаешь? — Чимин, переодевшись сам, подходит и отдает Чонгуку уже открытый флакон с водным антисептиком, который ничем не пахнет. Мама наверняка целую аптечку для Чихёна собрала, но за ней придется пойти к родителям в спальню, а Чимин не хочет оставлять Чихёна одного, пускай даже с Чонгуком, зная, что ничего страшного в его отсутствие не произойдет. Ему просто хочется побыть с ним как можно дольше. — Точно не больно? Если будет больно, скажи, — просит Чонгук перед тем, как залить ранки антисептиком. — Не больно, — невольно улыбается Чихён, который на самом деле дико смущен. Он не привык получать столько заботы и внимания от людей, которые не являются его родителями. Но Чонгук ему безумно нравится, чего он никогда и не скрывал, и довериться его теплым и сухим рукам оказывается неожиданно легко. И приятно. Чимин по очереди промокает руки Чихёна от влаги, чтобы потом наклеить лейкопластыри на сухую кожу. Чонгук помогает ему их пригладить, в четыре руки они управляются быстро, и в какой-то момент Чихёна прорывает. Он смеется и выдыхает: — Боже, видели бы вы себя со стороны… Вам пора заводить ребенка, я вам точно говорю. Чимин застывает и глядит на него во все глаза. Резко вспоминает, кто перед ним — озабоченный его личной жизнью младший брат, который девяносто процентов времени попросту невыносим. — Нам тебя хватает, — невозмутимо заявляет Чимин. — Но я хочу детей, — Чонгук, как всегда, очень невовремя влезает со своими комментариями. — Когда вырастешь, тогда поговорим, — отрезает Чимин, и Чихён хохочет, запрокинув голову назад, а Чонгук забавно морщит нос, изображая обиженную невинность. Невинность, ага, конечно. — Ты такой суровый, Мин-а, — утирает слезы из глаз Чихён, и Чимин тут же сует ему в руки сменные вещи, чтобы меньше трепался и лучше был делом занят. — Я, блин, уже начинаю сомневаться, кто из вас сверху. — А я вот нисколько не сомневаюсь в том, что еще одно слово — возьму ремень и займусь твоим воспитанием, но, увы, не сексуальным, как тебе бы того хотелось. Чихён хрюкает, сдерживая очередной приступ веселья, и Чонгуку тоже неуместно весело. Но он быстро закусывает губу, цепляя кольцо пирсинга, когда ловит на себе зверский взгляд Чимина. Улыбка все равно прорывается — и тычок пальцами неизбежно прилетает под ребра. — Будешь спать посередине, — говорит Чимин брату, пока тот возится с одеждой. — Я морально не готов, — честно старается не опускаться до постельных шуточек Чихён, но у него все на лице написано. Хочется стереть эту развязную ухмылку с его лица — потереть с мылом, чтобы наверняка. — А если кто из вас забудет, что я между вами лежу, и начнет ко мне приставать? И ладно, если это будет Чонгук-и, я, может, и не против, но с братом точно не готов. Я с краю лягу. Чимин только закатывает глаза, но не спорит. Уступает Чихёну свою сторону кровати и сдвигается к середине. Чонгук забирается в постель последним, захватив из шкафа запасные одеяло и подушку и погасив свет. Какое-то время только слышно, как они шуршат одеялами в темноте, устраиваясь ко сну. И спустя минут пять тишины раздается тяжелый вздох Чихёна. — Что? — тут же спрашивает Чимин, бормоча себе под нос. Он еще не спит, но очень хочет. — Можно тебя обнять? Приходит очередь Чимина тяжко вздыхать. — Можно. Чихён тут же перебирается к нему под бок и обнимает за живот поверх одеяла. Довольно вздыхает, прижимаясь щекой к его плечу, и Чимин свободной рукой треплет его по волосам, невольно улыбаясь. Был бы Чихён всегда таким… Милым, ласковым, стеснительным… И что-то Чимину это все очень сильно напоминает. Вернее, кого-то. Чонгук, в отличие от Чихёна, разрешения не спрашивает: знает, что можно и что имеет полное на это право. Придвигается к ним и тоже Чимина обнимает, еще и нагло ногу ему на бедра закидывает. Чимин страдальчески стонет, зажатый двумя бесстыжими мелкими с обеих сторон, но сразу сдается, и не пробуя оказать сопротивление. Оно заведомо бесполезно: у него никакой силы воли против их очарования. — Господи, даже не знаю, за что вас люблю, — бурчит. Не видит, но чувствует, как Чонгук улыбается, целуя его в плечо через майку. Чимин поворачивает к нему голову, прислоняясь щекой к его лбу. Так удобнее. И лежать вот так, в тесноте, на самом деле очень приятно и комфортно. Чимин засыпает с улыбкой на лице, думая о том, что наконец узнал, почему все так любят Рождество — в этот день и вправду случается волшебство.