Behind The Scenes

Чонгуку, считай, вот уже двадцать пять (четверть века, черт возьми!), а его по-прежнему разводят так легко и просто, будто он наивный дурачок, который верит всему и каждому. Чонгук сначала ведется, а потом думает. Хотя думать в данной ситуации тяжело до отказа — вероятно, в принципе невозможно. Все усилия тщетны. И виноват в этом Чимин. Чимин попросил его о помощи, сказал: мама просила прислать видео, как он танцует на пилоне. Мама — это святое. Чонгук ему поверил, сразу и безоговорочно. А теперь сидит на диване с камерой в руке и отчетливо понимает, что никакой маме, а тем более папе, они это видео не отправят — никогда и ни за что. И только одно Чонгуку не ясно: Чимин все с самого начала коварно спланировал, при этом озвучив свою просьбу с самым невинным, подкупающе честным и милым лицом, или его импровизация, как всегда бывает, случайно вышла из-под контроля? В какой момент это случилось, Чонгук вспомнить не может. В голове каша. В животе трепещутся ожившие бабочки. Вспотевшие руки подрагивают, и спасибо хорошей стабилизации камеры: картинка на экране не прыгает. А вот сердце уже буквально готово выскочить из груди, разогнавшись на полную скорость. Потому что Чимин, может, и выглядит, как ангел, но танцует, как сущий демон. У Чонгука от него едет крыша. Капитально, неизбежно, проламывая стены и обрушивания фундамент, снося под чистую все, кем Чонгук был и кем привык себя считать. Внутри все переворачивается каждый раз, как их взгляды случайно пересекаются — и Чимин мимолетной улыбкой снова и снова подтверждает, что этот танец предназначается ему. Ему одному. И никому больше. У Чонгука одержимость глазами Чимина: завораживающе глубокими, пленительно темными… Его пухлыми щеками, маленькими пальцами на руках и ногах, солнечными улыбками, заразительным хохотом и блядскими движениями бедер. Он заворожен эстетикой сексуального, сильного и гибкого тела. От восхищения и осознания, что это роскошное, идеальное тело целиком и полностью принадлежит ему — только ему одному, — перехватывает дыхание. Чонгуку хочется нервно закурить. И, возможно, повеситься, потому что с такой сумасшедшей тахикардией жить ему все равно осталось считанные минуты. Только Чонгук хочет прекратить (пытку) съемку и опустить камеру, как бдительный Чимин, нереально пластично изогнувшись на пилоне, кокетливо грозит ему пальцем, говоря, что они еще не закончили. Глаза Чонгука на миг слетают в угол экрана. Три минуты тридцать две секунды. Он еще жив. Но дышит с трудом. Потому что на Чимине уже нет его майки, которая ему стала мешать и перестала нравиться на второй минуте, и Чонгук забывает сглатывать вязкую, копящуюся во рту слюну — неотрывно, жадно ловит взглядом каждое сокращение мышц под гладкой, как отполированная слоновая кость, кожей. Как же хочется дотронуться... Корпус камеры жалобно хрустит в пальцах, и Чонгук, очнувшись от наваждения, накатывающего всё с новой и новой силой, ослабляет хватку. Не хочет ничего ломать, но уже близок к тому, чтобы начать все крушить от растущего в геометрической прогрессии сексуального напряжения и невозможности никоим образом его сбросить. Чонгук боится лишний раз шевелиться, лишь бы ничем себя не выдать. Чимин крутится на пилоне в новом прыжке, захватив его между восхитительно крепких и рельефных бедер, и у Чонгука не остается слов в лексиконе, кроме мата. Вот… фак. Сколько еще он сможет вытерпеть? Эта музыка все не заканчивается. И в тот момент, когда Чимин элегантно избавляется и от домашних шорт, посчитав и их лишними, Чонгук уже не хочет жить: ему бы умереть спокойно, без этой дико изматывающей внутренней борьбы, когда он только каким-то чудом заставляет себя продолжать сидеть на месте, пресекая любые непроизвольные попытки дернуться, вскочить с дивана, отшвырнуть камеру. Подлететь к Чимину, стащить его с пилона и разложить прямо на матрасах, которые они отодвинули в сторону к стене, чтобы не портить кадр. Видео для мамы… У Чонгука заканчиваются даже матерные слова и последние связные мысли. Чимин над ним будто издевается, замедляясь все больше, прогибаясь так соблазнительно в пояснице, позволяя рассмотреть свое волнительно эстетичное, сексуально точеное тело со всех возможных ракурсов. Чонгук готов завыть. Но чудом вспоминает, что Бам спит, запертый в спальне, чтобы не мешался, и задерживает дыхание, лишь бы не застонать. Он выдыхает только тогда, когда Чимин, плавно соскользнув с пилона, но все еще держась за него одной рукой, второй зачесывает волосы назад, убирая их с мокрого от пота лица. Лукаво на Чонгука смотрит, тяжело дыша. Нереально горячий, распаленный от жара и такой, господи помилуй, бесстыжий. А Чонгуку это, блять, нравится до дрожи. — Ну как? — спрашивает Чимин сипло, ещё не отдышавшись. Со стороны каждое движение ему как будто давалось легко, но на самом деле требовало серьезных усилий. Это первое видео, которое он снимает, и пришлось выложиться по полной: ему не хотелось облажаться, чтобы Чонгук его потом еще полгода этим дразнил. Но Чонгук сидит подозрительно тихий. И все еще его снимает, когда Чимин уже закончил. — Чонгук-а? — он подходит к дивану. Чонгук наконец поднимает взгляд от экрана и смотрит на него поверх камеры. — Ты смерти моей хочешь, да? — спрашивает он сипло. И этот взгляд исподлобья… Чимин замирает в движении, не закончив шаг. Удивленно хлопает ресницами, но доходит до него очень быстро. — У тебя что, встал? — спрашивает он прямо, хотя ответ и так очевиден: стал бы иначе Чонгук сидеть в таком напряжении, еще и закинув ногу на ногу — не его любимая поза. — А ты не этого добивался? — переходит сразу из защиты в нападение Чонгук. Чимин его мучил пять минут без стыда и совести, а теперь делает вид, что не при чем. Этот бессердечный возмутитель Чонгуковского спокойствия и безжалостный разрушитель его моральных принципов… — Не этого, — тихо смеется Чимин, медленно приближаясь вплотную. И взгляд Чонгука против воли соскальзывает вниз от его раскрасневшего лица по блестящему от пота телу, задерживается на пару секунд дольше в районе черных боксеров, жадно находя очертания члена в них, и опускается по стройным ногам к маленьким стопам, при виде которых уже хочется завыть. И это Чимин даже не пробует его возбудить и соблазнить, но успешно справляется с этой задачей, не прилагая никаких усилий. — Это правда вышло неумышленно, но я готов взять на себя ответственность, — ласково улыбается Чимин и опускается перед Чонгуком на ковер. Кладет руки на его колени, по-хозяйски раздвигая ноги, и устраивается между ними. Чонгук хочет выключить и отложить камеру, но Чимин успевает сказать: — Не убирай. Знает, как погладить его тайные или уже давно не тайные кинки. Знает, как провести руками вверх по бедрам так, чтобы у Чонгука звезды перед глазами вспыхнули. И даже когда Чимин уже развязывает завязки на его домашних штанах и спускает их вниз, захватив и резинку боксеров, Чонгук до сих пор почему-то не верит, что тот настроен серьезно. С запозданием хочет приподнять бедра, чтобы Чимину помочь, но тот справляется и без него, рывком сдернув штаны с бельем под задницу, чтобы ему ничего не мешало. — Ты точно демон… — страдальчески стонет Чонгук, когда Чимин задирает его футболку и жарко целует в напряженный живот, позволяя сочащейся смазкой головке упираться в свою шею. Одна рука занята камерой, но второй Чонгук тут же вцепляется Чимину в волосы — в отчаянной попытке хоть как-то регулировать ситуацию, которая неумолимо выходит из-под его контроля. — Всегда мечтал совратить ангела, — подыгрывает ему Чимин, медленно спускаясь губами по узору выпуклых вен к паху, и у Чонгука все-таки дрожит камера, бесстрастно фиксируя, как Чимин с аппетитом и предвкушением облизывается и берет у него в рот. Чонгук закрывает глаза и запрокидывает голову назад, наплевав на то, что фокус камеры может съехать и что его вымученный стон сохранится на записи на долгую память. Чимин не ставит своей целью довести Чонгука до разрядки, поэтому не совершает никаких возвратно-поступательных движений, только посасывает набухшую головку, приятной тяжестью ложащуюся на язык, и неспешно играется кончиком языка с уздечкой и дырочкой уретры, вырывая из Чонгука все более протяжные и высокие стоны. — Мин-а… — Чонгук больше не может терпеть и молчать. Чимин позволяет отстранить себя, а потом притянуть наверх. — Иди ко мне уже. Он перебирается с пола на колени к Чонгуку, уверенно его седлая, и сразу же сдвигается ближе, притираясь своим пахом к его, в нетерпении облизывая губы. Руки Чонгука, освободившись от камеры, которую он не глядя откладывает в угол сиденья, тут же оказываются на его теле — горячие и жадные, хаотично скользящие по чувствительной коже и ощутимо сдавливающие ее. Это могло бы быть больно, если бы не было так приятно. — Ты же хотел неделю воздерживаться ради моего здоровья, — урчит Чимин, не спеша на Чонгука набрасываться. Хочет еще немного его подзадорить, чтобы тот в решающий момент не передумал. Чимин уже давно понял, что словами Чонгука не переубедить — приходится идти на хитрости и временами даже крайние меры, чтобы получить от него желаемое. Неделя без полноценного секса — слишком суровое наказание, которое Чонгук, очевидно, выбрал для себя, но Чимин, попав невольно под раздачу, категорически с ним не согласен. Тем более, что все давно зажило и не беспокоит, а вот усиливающийся спермотоксикоз беспокоит очень сильно, и нужно с ним срочно что-то делать. Как и с излишне волнующимся о его состоянии Чонгуком, будто Чимин кисейная барышня или фарфоровая статуэтка. Он точно ни то, ни другое. А вот с тем, что Чонгук назвал его демоном, поспорить сложно. — Или уже передумал? — тонко, хитро улыбается. — Ради твоего здоровья… хватит дразнить меня, иначе точно неделю ходить не сможешь, — бормочет Чонгук в ответ, покрывая горячими поцелуями острые ключицы вдоль всей их длины, от одного плеча до другого, задерживаясь дольше всего у родинки под левой. — Это звучит так… м-м-м… что мне хочется сделать все, чтобы ты претворил свою угрозу в жизнь, — жарко шепчет Чимин Чонгуку на ухо и подцепляет кончиком языка его сережки, затягивая их в рот. Обхватывает губами мочку уха и сосет. От короткого, низкого стона Чонгука и того, как рефлекторно сильнее сжимаются его руки, у Чимина мурашки по всему телу. Чонгук решительно хватает его за бока и опрокидывает на лопатки, подминая под себя, наваливаясь почти всем весом, удобно умащиваясь между ног, которые сжимают его так же крепко, как минутами ранее — гладкую трубу пилона. Чонгук его уже ненавидит, но успокаивает себя тем, что Чимин все эти непотребства творит дома, где это видят только он и Бам, а не на каких-нибудь частных занятиях, с инструктором в придачу. Танцевал бы тогда Чимин уже точно на его могиле. Они целуются так пылко, развязно и мокро, будто пытаются друг друга сожрать, и у Чимина уже течет слюна по подбородку. Хозяйничающий у него во рту язык Чонгука заводит его до болезненных спазмов внизу живота. Рука Чимина было тянется вниз, лишь бы дотронуться до себя и перестать так сильно изнывать от возбуждения, но Чонгук моментально перехватывает обе его руки и прижимает к дивану. То ли мстит за то, что пережил по вине Чимина, то ли хочет довести его до состояния, когда он буквально начнет умолять его, звать по имени, скулить в губы и крупно вздрагивать от малейшего, даже самого легкого прикосновения. Чонгук медленно отстраняется, выпрямляясь на руках. Смотрит. Взгляд темный, тяжелый, жаркий. Чимин взволнованно дышит, облизывая пульсирующие после несдержанных поцелуев и укусов губы. Чонгук продолжает смотреть на него с пугающе отсутствующим выражением лица. Чимин на всякий случай фиксирует его между своих ног крепче, перекрестив лодыжки, — он не позволит Чонгуку слиться и слинять, если тот думает сейчас об этом, вспоминая, как в прошлый раз его неспособность в нужный момент сбавить обороты привела к тому, что в два часа ночи он помчался в аптеку за кровоостанавливающими ректальными свечами. И это был тот опыт, который он хотел бы никогда не иметь и точно не хочет повторить. Два дня к ряду Чимин безрезультатно пытался его убедить, что это всего-навсего лопнул сосуд, ему даже больно не было, и если бы Чонгук его действительно порвал, серьезные последствия не заставили бы себя долго ждать, но их нет. Чонгука это не убедило. И они даже умудрились поругаться, когда Чимин наотрез отказался записаться к врачу на осмотр. Прошла уже неделя, и Чимин больше ждать не намерен — если он Чонгука не получит всего и сейчас, он его реально сожрет, как кровожадный и голодный демон из хоррора. — Мин-а, — хрипло зовет его Чонгук по имени, и Чимин внутреннее напрягается. Если тот даст задний ход и опять вспомнит про его "хрупкое" здоровье, Чимин его, серьезно, возьмет и треснет. А потом зацелует. И наконец трахнет. — Мм? — отзывается Чимин, поглаживая напряженные плечи Чонгука, проскальзывая ладонями под короткие рукава домашней оверсайз футболки. Снять бы ее уже. — Хочешь сверху? — спрашивает Чонгук мягко, заглядывая в глаза. — Нет, я не вывезу, — сразу отказывается Чимин, который правда устал крутиться на пилоне. Это со стороны кажется, что проще простого, а на деле любые статические позы отнимают дохрена сил. И он бы рад отлюбить Чонгука всего, в какой угодно позе и столько раз, сколько их обоих хватит, но точно не сегодня. — Хорошо, — соглашается Чонгук. Тогда Чимин пусть отдыхает, а он сделает все сам — Чимин будет только лежать и получать удовольствие. Он рывком садится — Чимин даже не успевает его остановить. Судорожно зажимает Чонгука между бедер — нет уж, без борьбы он не сдастся. И если придется прибегнуть к грубой мужской силе… Чимин еще чудом балансирует на той опасной грани, за которой уже готов на любые безумства: от копившегося много дней и не нашедшего удовлетворения возбуждения жестко кроет, будто все тело бастует против столь жестокого обращения. И это Чонгук затеял эту игру “возбудим и не дадим”, когда откровенно с ним флиртовал на съемках, зажимал на каждом квадратном метре их квартиры, беспардонно залезал к нему в душ, чтобы помыться вместе, лез обниматься в постели, жарко дыша в затылок — и если Чимин начнет вспоминать все моменты, как изощренно Чонгук мучил его своей близостью и недоступностью эти семь дней, похожие на семь кругов Ада, то Чимин точно сделает с ним что-нибудь плохое. И, скорее всего, не один раз. И сил ему на это точно хватит — второе дыхание, видит Бог, откроется. Чонгук успокаивающе гладит Чимина по напряженным бедрам, чувствуя их силу — все равно, будто в кольца питона угодил. Пилон-то металлический, ему все равно, а вот у Чонгука ребра уже хрустят от той силы, с которой Чимин его сдавил. Тот немного, но ослабляет хватку, отзываясь на его мягкие прикосновения. И Чонгук наконец может выправить футболку и стянуть её с себя через голову. Чимин все еще ждет подвоха, поэтому расслабиться не может. Он готов к действию и молниеносному реагированию, что бы Чонгук ни задумал. Но тот уже давно ни о чем не думает. С нажимом гладит рельефный живот и вздымающуюся грудь Чимина, опускается к паху и сдавливает через ткань боксеров его топоршащийся член. Слышит обрывистый стон, видит, как Чимин закусывает губу, и ловит его взгляд. Чимин ничего не говорит, но смотрит так, что у Чонгука встают дыбом мелкие волоски по всему телу и уже невыносимо печет в паху. Он резко выдыхает и ведет руками по бедрам Чимина к его коленям. Мягко сжимает и пробует их развести — с капканом и то справиться легче. Секунда, две, и Чимин ему уступает. Раздвигает ноги, возвращая Чонгуку свободу, и тот целует его в колени по очереди, не спеша вставать. Гладит мускулистые, изящные ноги, которыми восхищается всегда, а сегодня особенно, и уже не так сильно завидует пилону, потому что сам наконец оказался между ними. Но Чонгук правда еще не готов. У него чуть инфаркт не случился в ту ночь, когда у Чимина открылось кровотечение. И плевать, что крови по сути было немного — сам факт ее появления вызвал сначала дикую панику, а потом жестокие угрызения совести. И несмотря на огромное и практически непреодолимое желание Чимина сейчас взять, Чонгук не может. Не хочет так рисковать. И Чимин может сколько угодно убеждать его в том, что он в порядке, но им определенно стоит взять перерыв в их бешеных заездах, когда Чимин, по обыкновению, снизу. Чонгук ведь знает, что Чимин сделает все, чтобы он не смог остановиться — опять доведет его до невменяемого состояния этими своими стонами “Гукки, быстрее, пожалуйста, еще, сильнее, глубже, о боже, не останавливайся, вот так, трахни меня”, а Чонгуку потом жить с последствиями, когда протрезвеет и осознает, что натворил. Чимин его переживаний не понимает, он считает произошедшее в ту ночь случайностью. А Чонгук — неизбежным итогом всех их предыдущий действий, к которому они рано или поздно снова придут, если не научатся оба в нужный момент не увлекаться. Он ненадолго встает с дивана, чтобы быстро стянуть с себя оставшуюся одежду, а заодно освободить и Чимина от боксеров, которые давно лишние — странно, что Чимин их еще в танце не сбросил, устроив полноценный приватный стриптиз. Но вместо того, чтобы вновь вернуться на место между его приглашающе раздвинутых в стороны ног, Чонгук вытягивает их на сиденье и садится на бедра Чимина сверху. Видит растерянность на его лице. Берет его руки и кладет на свою талию, вдавливая его ладони, напрягая пресс в ответ на поглаживания больших пальцев, точно зная, как выключить верхний мозг Чимина и избежать работы с возражениями, а то и преодоления ожидаемого сопротивления. И Чимин правда забывает все, что хотел и собирался сказать, когда не только по обыкновению залипает на нереально тонкой талии Чонгука, но и беззастенчиво ее лапает. У него не просто слабость к сексуальной фигуре и идеальным пропорциям тела Чонгука: это уже ближе к психиатрическому диагнозу “зацикленность”, а то и “гиперсексуальность”. Потому что, даже когда Чонгук одет, Чимин не может не представлять его голым, живо визуализируя сквозь любую одежду то, что скрывается под ней, во всех интимных подробностях. Но лечиться Чимин не хочет — черт возьми, ему так хорошо. И Чонгук прекрасен. И Чонгук его. Чимин инстинктивно тянет его ближе к себе, подталкивая сзади ногами, сгибая их, и Чонгук наконец оказывается там, где нужно: когда он проезжается промежностью по его члену и давит на него своим весом, Чимин громко стонет, уже готовый кончить вот так. Чонгук начинает двигаться, плавно покачивая бедрами, плотно притираясь, вырывая из Чимина все более высокие и полные трепета стоны — услада для его чувствительных ушей. Он медленно наклоняется, чтобы слышать их лучше, чтобы почувствовать загнанное, жаркое дыхание Чимина на своем лице, на своих губах, и снова его целует. Пальцы Чимина все жестче сдавливают и мнут его бока, и Чонгук улыбается в поцелуй: а говорил ему, не вывезет, силенок не хватит. Лукавил, как и всегда, прикидываясь слабым и беззащитным, чтобы Чонгук обязательно повелся и включил режим альфа-самца. И обычно он совсем не против. Но когда Чимин проявляет свою мужскую, властную, покровительственную энергетику, по-хозяйски решительно обнимает за талию, крепко прижимая к себе, смотрит откровенно раздевающими взглядами, делает недвузначные намеки с развязной ухмылкой, жарко шепчет нежности и пошлости на ухо, у Чонгука самого предательски дрожат от внезапной слабости и подгибаются коленки. И он готов Чимину сдаться и отдаться на любой горизонтальной или вертикальной поверхности. И за неимением кровати и исходя из нежелания перебираться даже на матрас, сойдет и диван. Чонгук на ощупь находит кнопку выдвижения встроенных полок в подлокотнике. В верхнем ящике, перебрав вслепую пульты, наконец отыскивает лубрикант и успевает подумать о том, есть ли там резинки или они все использовали, как Чимин мигом выбивает последние здравые мысли из его головы. Его левая рука уверенно ложится Чонгуку на бедро, поощряя его продолжать столь же невыносимо приятно двигаться, а вторая сразу же оказывается на его члене, ведь не одному Чимину должно быть хорошо. Воспользовавшись секундной слабостью и заминкой, Чимин уверенно перехватывает инициативу в поцелуе, и теперь приходит очередь Чонгука не успевать дышать и сглатывать — остается только стонать. Длинный язык Чимина во рту и ритмичные, уверенные движения его руки по стволу не оставляют Чонгуку и шанса. И словно чувствуя его слабость, близкую к полной и окончательной капитуляции, Чимин кладет левую руку ему на затылок, удерживая, продолжая увлеченно его целовать, ускоряя работу правой. Чонгук протестующе мычит ему в рот, судорожно сдавливая в пальцах обивку дивана, но Чимин не останавливается. Попросту не может: он хочет, ему нужно, чтобы Чонгук кончал благодаря ему, для него, снова и снова. И даже когда Чонгук обильно изливается, пачкая его живот и изливаясь в кулак, Чимин до последнего не выпускает его из своей хватки, выдавливая до последней капли, наслаждаясь тем, как Чонгук крупно содрогается от повышенной чувствительности и почти жалобно стонет, пока Чимин продолжает его целовать, не в силах насытиться. Он сам возбужден настолько, что уже закипает, как вулкан, готовый к извержению в любой момент, от любого неосторожного движения. — Фак… — выдыхает Чонгук, когда ему наконец дают возможность отстраниться и начать дышать. Он жадно хватает ртом воздух, пока Чимин переключается на его шею, приподнявшись на локтях. Он с нажимом гладит подрагивающие и все еще напряженные бедра Чонгука, но сам не подмахивает и его не просит снова начать двигаться. Чонгук и так чувствует, как недвусмысленно ему в промежность упирается чужой твердый, как камень, член. С этим пора что-то делать. Он с трудом собирается с мыслями. Находит на сиденье оброненный лубрикант, двигаясь заторможенно. Еще раз шарит рукой по дну выдвижного ящика и с облегчением и радостью выуживает чудом завалявшийся блистер презерватива — не придется прерываться и идти в ванную или в спальню. Чимин всячески отвлекает и сбивает его, вынуждая замирать и дрожать от его приятных прикосновений и жарких поцелуев, которыми он уже покрывает его грудь, пользуясь тем, что Чонгуку пришлось приподняться и сдвинуться, чтобы дотянуться до ящика. Чимин жадно мнет его крепкие ягодицы и нетерпеливо прикусывает за сосок, когда слышит столь долгожданный щелчок крышки лубриканта. Этот ничем не пахнет, и хорошо: он может в полной мере насладиться сладким, будоражащим кровь запахом разгоряченной кожи Чонгука и её вкусом, смакуя каждый сантиметр, как самый вкусный на свете изысканный десерт, доступный лишь ему одному. А остальным остается только завидовать. — В этот раз мне не нужно просить? — бормочет Чонгук, помня о том, как в последний Чимин его обломал, дав ему только пальцы, которых уже давно мало. Чонгук жадный. Ему нужно все, что Чимин может ему дать — Чимин нужен ему весь, без остатка. Чонгук особо не церемонится: у него даже до конца спасть не успел, и Чимин решительно подталкивает его не только к необходимым действиям, но и к потребности кончить еще раз. Он ограничен в движении, Чимин фиксирует его крепко, одной рукой приходится упираться о сиденье, а потому свободна только левая: он не глядя льет неприятно холодный лубрикант на свой копчик, отбрасывает флакон и быстро собирает гель пальцами, не давая стечь к промежности. Вводит в себя сразу два, пользуясь обилием смазки, снимающей дискомфорт и обеспечивающей идеальное скольжение, и резко выдыхает, когда Чимин, слыша его приглушенный стон, снова его прикусывает — уже за другой сосок. Член Чонгука он больше не трогает, но тот уже стоит, приятно радуя взор и теша самолюбие. Краем сознания Чимин ловит себя на мысли, что понимает, почему Чонгук так тащится от этой позы, когда Чимин сверху: вид снизу открывается поистине восхитительный и возбуждающий. Чонгук такой невъебенно красивый, что Чимину уже нечем дышать. — Ты знаешь, что можешь просить меня о чем угодно... я сделаю для тебя все, о чем ни попросишь... все, что угодно, — горячено шепчет, приподнимаясь навстречу, и снова Чонгука целует, медленно и трепетно, смакуя каждое мгновение. Позволить Чонгуку делать все самостоятельно Чимин не может, это не по правилам и ему самому не терпится поучаствовать, поэтому он заводит правую руку ему за спину, проскальзывает поверх его ладони, пальцем между двух его, раздвигая их, и без малейшего сопротивления проникает внутрь. Чонгук нежно стонет, роняя голову ему на плечо, признавая свое полное и окончательное поражение — чтобы Чимин ни захотел сделать, он заведомо на все согласен. Чимин нетерпеливо, но мягко посасывает и покусывает его шею, слизывая солоноватый пот, и толкается на пробу глубже: боится поторопиться и сделать больно, но Чонгук сам активней насаживается, чувствуя, как трутся в жаркой и влажной тесноте их пальцы, переплетенные внутри него — и от этого ощущения и осознания даже болевые импульсы превращаются в наслаждение, простреливающее снизу вверх по позвоночнику сразу в голову, вышибая из нее все мысли, знания, воспоминания. Чонгук уже не фиксирует, кто он, где он — он весь превращается в комок сплетенных раскаленных нервов и пульсирующего в каждой клеточке желания. Восхитительные пальцы Чимина его покидают. Чонгук протестующе хнычет, не желая с ними расставаться, и Чимин мягко убирает и его руку: придется Чонгуку потерпеть секунд пять, пока он на ощупь раскатывает по своему члену резинку, уже разорвав зубами блистер. Смазки в Чонгуке достаточно, чтобы он смог безболезненно его принять. Чимин придерживает его за бедра, входя в него максимально плавно и бережно, отвлекая и его, и себя хаотичными поцелуями в плечи и шею, лишь бы не сорваться с места в карьер: выдержка Чимина, как и он весь, уже трещит по швам. Но где-то на крае помутившегося от перевозбуждения сознания он помнит об осторожности и о том, что нужно немного перетерпеть и не торопиться первые пару минут, чтобы потом иметь возможность оторваться по полной, не прерываясь из-за вынужденной необходимости. — Мин-а-а… — Чонгук стонет его имя протяжно и низко и сам целует Чимина в горячую шею, порывисто и жадно. Слышит в ответ шумный выдох — и тут же покрывается мурашками от осознания, что Чимин сейчас в нем. Наконец-то. Позволив Чонгуку опуститься до конца, Чимин отпускает его бедра, переходит на талию, а оттуда на спину. Гладит его, обнимает, ласкает, целует снова и снова, пока Чонгук сам не поворачивает к нему голову, перехватывая его губы. Чимин позволяет ему двигаться: так, как Чонгуку хочется, так, как ему сейчас нравится больше, не пробуя подмахивать и подавляя в себе желание впиться в его губы, укусить их, сжать пальцы на его бедрах сильней, до красных следов на коже, и начать методично в него вколачиваться. Чимин весь сгусток напряжения и неудовлетворенных инстинктов, которые требуют от него взять то, что принадлежит ему целиком и полностью, что его праву обладания, взять так решительно и беспощадно, как ему того хочется. Чонгуку хочется того же, поэтому он отстраняется и выпрямляется. Хватается рукой за спинку дивана, найдя дополнительную точку опоры. Откидывается назад, ища нужный угол проникновения, чтобы член Чимина при каждом толчке проходился точно по простате. Ускоряется и закусывает губу, лишь бы не начать стонать в голос — не помнит про чутко спящего за стенкой Бама, но срабатывает уже выработанная привычка. Чимину мерещится, что он видит кровь, с такой силой Чонгук себя кусает, и поэтому сразу же тянется левой рукой к его лицу. Просит разомкнуть для себя губы, и Чонгук, не колеблясь, берет его пальцы в рот. Облизывает их, сосет, прикусывает, когда особенно тяжело сдерживаться. То и дело закрывает глаза дрожащими длинными ресницами, целиком отдаваясь во власть своим пленяющим ощущениям, но потом снова смотрит на Чимина, глаза в глаза: хочет видеть его лицо, хочет видеть, что ему настолько же охренительно хорошо сейчас. И Чимин, чувствуя, что его вот-вот накроет от переизбытка всего, что сейчас с ним, с ними обоими происходит, ловит прыгающий член Чонгука. Размазывает по нему его сперму вперемешку с оставшейся на пальцах смазкой и подстраивается под взятый Чонгуком ритм: для них никогда не было проблемой чувствовать друг друга даже на расстоянии, чтобы двигаться синхронно, замедляясь, ускоряясь, сливаясь воедино. В самом конце, приближаясь к долгожданной кульминации, Чонгук выпускает его пальцы изо рта, приподнимает бедра, сильнее откидываясь назад, и даже не просит: одного его взгляда, мутного, вязкого, обжигающего страстью, достаточно, чтобы Чимин тут же схватил его обеими руками за талию, помогая удержаться в этом положении, и начал двигаться сам, так восхитительно мощно, глубоко, быстро, что Чонгук кончает без рук, даже к себе не прикоснувшись. Запрокидывает голову назад, выгибаясь, ломаясь, чувствуя, как оргазм распространяется по телу жаркой, яркой волной, смывая крупицы еще теплившегося сознания. Он не может совладать со своим телом и даже открыть глаза, только слышит сквозь гул крови в ушах глухие стоны Чимина, который срывается следом, еще какое-то время продолжая машинально двигаться, пока полностью не останавливается. Чонгук себя наконец отпускает: позволяет дрожащим коленям разъехаться на сиденье, ложится на Чимина сверху, так и не открыв глаз, и тяжело дышит вместе с ним. — Чонгук-а… — какое-то время спустя слышит он непривычно сиплый и низкий голос Чимина, который ощущает вибрацией и в его груди, и в своей. — Мм? — вяло отзывается Чонгук. Язык не слушается. Силы остались будто бы только на дыхание, которое никак не хочет приходить в норму: пульс не замедляется. Даже пальцем пошевелить не получается, не то что поиметь совесть и с Чимина, которому наверняка тяжело, слезть. Лежать на нем, поднимаясь и опускаясь на его груди, словно в полосе прибоя, так расслабляюще и приятно… — Только не говори, что камера все еще снимает… Чонгук задушенно смеется ему в шею, пуская мурашки по коже, и Чимин тут же стискивает его в своих объятиях, шумно выдохнув. — Не говорю, но ответ очевиден. Ты все еще уверен, что хочешь отправить это видео маме? — Чонгук откровенно веселится. Он понятия не имеет, что камера засняла, потому что не знает, куда был повернут объектив, но и сопровождавших процесс звуков, которые она точно записала, более чем достаточно. Чимин не колеблется и от души, звонко шлепает Чонгука по его голой и такой бесстыжей заднице. Чонгук вздрагивает от неожиданности, рефлекторно сжимается, и Чимин тут же жалеет о том, что сделал: потому что он все еще внутри. И лучше ему выйти поскорей, пока опять не встал. Он хочет, но Чонгук ему на дает, зажимая коленями его бока, фиксируя под собой, прижимаясь максимально плотно, чтобы даже случайно член Чимина из него не выскользнул. — Ты что?.. Гхм, — Чимин коротко стонет, когда Чонгук в этот раз уже сжимает его намеренно, затягивая внутрь, сдавливая сильней, до сладостной дрожи и горячих мурашек в затылке. — Тебе мало было?! — рыкает Чимин, инстинктивно хватаясь за его бедра, не зная, хочет он Чонгука с себя столкнуть или насадить глубже. Господи, Чонгук его реально с ума сводит: знала бы мама, в какое животное Чимин превращается, будто какой-то принц заколдованный. Или просто хорошо маскирующийся под адекватного человека сексуальный маньяк. — Мне тебя всегда мало, — урчит довольный Чонгук, причина его помешательства, уже совершенно точно не временного и даже не сезонного. И Чимина сам целует, не давая ответить. Чонгук и так знает все, что Чимин о нем думает. Как и о том, что Чимин о нем думает постоянно. Потому что столько лет спустя они все еще без ума друг от друга — отныне и во веки.