Behind The Scenes

У Чимина нет дара предвидения или иных экстраординарных способностей. Но. Он знает Чонгука слишком хорошо и может предсказывать его действия с девяносто девяти процентной вероятностью. Остается лишь крошечный однопроцентный шанс, что Чонгук его удивит, выкинув что-то из ряда вон выходящее, но в этот раз у Чимина нет сомнений. — Миленько! — говорят все в унисон, когда Чонгук, сходя с ума от безделья и умирая со скуки за туалетным столиком, без всякой задней мысли, прикола ради, приклеил себе под бровью страз и побежал всем показывать. А Чимин отчетливо видит, будто это уже произошло, точно знает, что пробитой брови быть. Без вариантов. Может, стоит уже сейчас начинать писать объяснительную Намджуну? Размышления Чонгука на тему того, стоит или нет делать в себе лишнюю дырку, занимают пять часов, пока у них идут съемки клипа. Чимин видит, как Чонгук то и дело бросает оценивающе-озадаченные взгляды на свое отражение в зеркалах, поворачиваясь правой стороной лица, пытаясь разобраться, насколько ему нравится, насколько сильно хочется и почему колется, и Чимин сам то и дело ловит себя на том, что постоянно на бровь Чонгука пялится — ну там же стразик такой миленький, блестящий, манящий. Держится крепко, даже когда Чонгук его случайно задевает рукой, убирая с лица свои длинные нарощенные волосы, и их фиолетовый цвет — отдельная причина, по которой у Чимина в его двадцать четыре года дали о себе знать серьезные проблемы с сердцем. Он уже думает о том, что пора начинать пить таблетки — успокоительные как минимум. — Чимин-а, — пиздец подкрадывается незаметно, на парковке, в конце рабочего дня, и у Чимина и так шалящее, больное сердце ухает в пятки, когда жаркое дыхание Чонгука внезапно опаляет его замерзшее ухо. Чимин резко оборачивается на Чонгука и вопросительно заглядывает в глаза, но взгляд сам собой опять слетает в угол правой брови, на этот чертов страз, приклеенный будто намертво. У них уже съемки кончились, почему Чонгук его не снял? — Тебе нравится? Чонгук, мерзавец, еще и своей роскошной бровью играючи дергает, и Чимин судорожно вспоминает номер скорой, чтобы успеть ее вызвать, когда ему совсем плохо станет. Чонгук ждет и переминается с ноги на ногу от холода и в нетерпении: хочет услышать, как Чимину его липовый, модный пирсинг, чтобы самому определиться. Вероятно, как и с волосами, мнение Чимина окажется решающим. Неосознанно Чимин погружается в воспоминания четырехлетней давности, которые его до сих пор не отпускают. Как имел тогда неосторожность как-то раз сказать, что ему нравятся парни с длинными волосами — и все. Подписал себе приговор. Чонгук услышал. Чонгук понял. Чонгук принял к действию. Наотрез отказывался стричься, несмотря на все уговоры, мольбы и уже даже угрозы их отчаявшихся стилистов и имиджмейкеров. Помнится, дошло даже до Хитмана — последней управы на отбившегося от рук Чонгука, еще не осилившего свой переходный возраст, но Шихёк только посмеялся, утешающе погладил насупившегося Чонгука по его длинным волосам и велел сотрудникам пересмотреть концепт камбэка, раз буйные лохмы Чонгука в него не вписываются — пусть делают так, чтобы вписались, за что он им деньги платит, в конце концов? Все вопросы, предложения и возмущения отпали сами собой. А все, что Чимину тогда оставалось, это на камеры над новой прической Чонгука смеяться и прикалываться, прикидываясь бесстрастным и нисколько не причастным. А что еще ему, бедному, делать было? В душе он, конечно, плакал. Нет, даже рыдал. Потому что Чонгук был таким ахуительным с небрежно собранными в хвостик или свободно разметавшимися волосами — у Чимина подгибались вмиг становившиеся ватными коленки и уже тогда подозрительно шалил пульс. Но он сам был виноват. Еще потом в тату-салон радостного Чонгука потащил, чтобы окончательно превратить его в свой оживший влажный ночной кошмар. Очевидно, Чонгук волосы отпускает целенаправленно, чтобы сводить Чимина с ума каждый раз, как он их видит, но пальцы в них вплести не может. Не может распустить, растрепать, потянуть, сжать, укусить бессовестного мерзавца за шею и несдержанно впиться в его ухмыляющиеся губы. Одни только чертовы длинные волосы Чонгука — теперь еще и фиолетовые! — пробуждают в Чимине ненасытное чудовище. Что он, господи помилуй, с его пробитой бровью делать будет?! — Нравится, — выдыхает Чимин тихо, завороженно, смущенно, с восхищением и обожанием заглядывая Чонгуку в глаза, и сам себя за этот ответ ненавидит. Что ж он такой податливый и безвольный, когда дело касается Чонгука? А на ослепительно засиявшем лице Чонгука — безумно счастливая улыбка. Все решено. Пирсингу быть. Чимину не жить.