Behind The Scenes

Чимин с самого начала знал, что на одном пирсинге брови Чонгук не остановится, войдет во вкус и пробьет что-нибудь еще. “Хочу одну маленькую и миленькую татушку на плече”, — скромно, робко признался как-то раз такой же маленький и миленький Чонгук, невинный, стеснительный зайка, втайне мечтавший, как вырастет, открыть тату-салон. Чонгук вырос и сразу нахерачил себе рукав, чего не ожидал даже Чимин, когда повел его бить что-нибудь маленькое и миленькое, как Чонгук того и хотел (видимо, так давно, что уже сам забыл). Но Чонгук, вообще-то, вечно не договаривает, преуменьшая размер грядущего бедствия. Всегда вот. И пирсинг не стал исключением. Вариантов было множество. Мемберы Чонгука любовно троллили и подкидывали всякие разные и, ясное дело, пошлые варианты, не забыв ни про язык, ни про соски. А потом Тэхён не подумав ляпнул, типа круто ж подъебал: “ха, а че не сразу "принца Альберта"?”. Чонгук прикола не понял. Серьезно задумался, озадачился, заинтересовался, полез гуглить и… И вот уже несколько недель подряд все мемберы в один голос уговаривают его этого не делать. Чимин молчит. Чимину нечего сказать. Он отсчитывает дни, сколько ему жить осталось до момента, как Чонгук внезапно и загадочно пропадет на пару часов, прикрывшись внеплановой тренировкой, потом будет привычно какое-то время избегать интимной близости, ссылаясь на здоровье Чимина, которое очень надо беречь (а о его психическом здоровье хоть раз кто-нибудь подумал?!), но в итоге Чимин все равно Чонгука зажмет, настоит на своем, решительно спустит с него штаны и увидит там… ЭТО. Нет, он даже представлять не хочет. Одно хорошо: его смерть будет быстрой — вот пирсинг на члене Чонгука он не переживет точно, сердце сразу нафиг екнется, а если не сразу, то Чонгук поможет его добить, потому что Чимин же не остановится. Попросту не сможет. Заодно и выяснят, реально ли умереть от сто первого по счету оргазма. — Бля, я ж пошутил, — оправдывается, как может и как умеет (хреново умеет, и шутить тоже) Тэхён, неловко теребя поникшие кудри. — Я думал, он тоже пошутил! — Шутники оба, мать вашу, — раздосадовано рычит Намджун. У них экстренное совещание полным, за исключением Чонгука, составом. Лидер собрал их всех в гостиной — и кто бы мог подумать, что основной темой жаркого обсуждения станет пока еще не пробитый член Чонгука. Чимин представляет Намджуна, торжественно открывающего важную встречу словами: “член Чон Чонгука на повестке дня, господа”, давится крепким кофе и истеричным смехом. Но неуместно весело почему-то только ему одному. — Не подавись, — любезно-елейно желает ему Сокджин, и шутка про члены и глубокие глотки всплывает в подсознании сама собой: — Давиться я другим предпочитаю, — отвечает Чимин невозмутимо и меняет ноги, закидывая одну на другую, отставив пустую чашку на тумбочку. — Если вы мне дадите, конечно. Блин, парни, серьезно, почему вас это так волнует? Ну сделает он прокол. Кто его увидит-то? Вы ему сами предлагали соски пробить, вот это бы все обязательно заценили, их через одежду чудесно видно, а в трусы ему кто заглядывать будет? Не надо на меня так смотреть. Не я ему эту идею подкинул. Меня содержимое его трусов полностью устраивает. — Я же уже извинился! — восклицает Тэхён, на которого вновь устремляются все взгляды. — Да блин! Я ему потом рассказывал, во всех красочных деталях описывал, как это стремно, у меня друг делал, и что кровища три дня хлестать будет, и что мочиться неудобно, и вообще я сделал все что мог. Ты вот, — он снова возвращает мяч на половину поля Чимина, переключая всеобщее внимание обратно на него, — ты что сделал? — Ничего, — честно говорит Чимин, а что ему оправдываться, зачем врать? Чонгук взрослый мужик. Хочет себе сережку в письке — пусть прокалывает. Но если вдруг внутри него ее потеряет, Чимин с него спросит. — Если я ему скажу не делать, он сделает. Если я ему скажу сделать, он сделает. В принципе, что бы мы ни сказали и ни сделали, он все равно сделает, как захочет. — Так заставь его перехотеть! — требует Намджун, который вообще не представляет, что произойдет, если кто-нибудь когда-нибудь случайно узнает про интимный пирсинг у Чонгука. Ему и так из-за законов их страны приходится вечно и изощренно свои татуировки прятать. А тут пирсинг члена! После обнародования такой новостной бомбы в СМИ их группу можно будет смело распускать. Репутацию можно испортить только один раз — и навсегда. — Или ты сам хочешь, чтобы он сделал? Чимин говорит себе не краснеть, но в данном случае сила самоубеждения не работает. Лицо предательски пылает, потому что… Хоть все вечно цепляются к ним с Чонгуком со своими сальными шуточками и активно обсуждают их секс, зная, что он есть, а остальное додумывая в меру своей фантазии, обсуждение конкретных интимных деталей и подробностей чертовски смущает и дезориентирует. Намджуну и всем остальным вообще ни к чему знать, что Чимину в сексуальном плане нравится, а что нет — его предпочтения, желания, кинки и прочее касаются только Чонгука, и это справедливо в отношении их обоих. Просто как-то так выходит, что обычно им нравится одно и то же — вот ни разу такого не было, чтобы кто-то из них осмелился что-то предложить, а второй наотрез отказался. Конечно, какие-то предложения могут и в ступор вогнать, и в краску, и вообще пойти вразрез с привычными представлениями об этом мире, но после, как правило, недолгих обсуждений их уже ничего не смущает и не может остановить. — Ну чего вы к нему-то пристали? Он-то тут при чем? — вступается за своего любимого донсена Хосок, в защитном жесте приобнимая сидящего рядом Чимина за плечи. — Правда, парни, нас же это не касается, нет? Юнги-я, блин, скажи уже что-нибудь, — обращается он в последнюю инстанцию. Чтобы не терять время на бессмысленные разговоры и безрезультатное сотрясание воздуха, Юнги, устроившись в кресле с ногами, работает на планшете, слушая вполуха, что происходит. Он прерывается, окидывает взглядом мемберов, которые напряженно ждут его ответа, будто только Юнги может принять окончательное решение и разрешить их спор. — Если вас всех вдруг начали так сильно волновать чужие члены, — тянет он невозмутимо, а удушливо краснеет отчего-то Намджун, — могу предложить только сместить фокус внимания. И вам, и Чонгуку. Чимин-а, — он прямо смотрит на Чимина, который замирает под этим прицельным взглядом, — помимо интимного пирсинга, у тебя же есть другие фетиши? Предложи мелкому альтернативный вариант, который вам обоим зайдет. — Почему я?! — Чимин не знает, то ли возмущаться, то ли смущаться, то ли плакать, то ли смеяться. Все происходящее как чертов театр абсурда! И если бы не Тэхён, который его буквально силой выволок из комнаты, Чимин бы не пришел. Ему заведомо не нравится обсуждать Чонгука за спиной самого Чонгука. Почему в лицо ему все это не сказать? Мемберы зассали, что ли? Или тема слишком неудобная, чтобы так прямо и открыто об этом говорить? Чимину вообще много чего хочется сказать в ответ, но он не хочет ругаться с друзьями. Пробует относиться ко всему проще и с юмором. — Потому что ты единственный, кому он хочет нравиться, — озвучивает Юнги очевидное, если до Чимина столько лет спустя еще не дошло, какую, на самом деле, огромную власть он над Чонгуком имеет. Но по факту ей никогда не пользуется. И Чимин знает, что Юнги прав. Чимин может на Чонгука повлиять, надавить, поставить ультиматум, выкрутить ему руки, заставить его уступить, отступить, сдаться. Но Чимин способен так поступить лишь в исключительном случае — когда от этого будет зависеть чья-то жизнь, Чонгука или его. Пирсинг члена совершенно точно к критической ситуации не относится, хотя, конечно, как посмотреть. Если Чонгук действительно его сделает, Чимин правда не знает, как выживет. Это уже за гранью его приспособляемости к экстремальным условиям. — Ладно, — сдается Чимин, понимая, что выбора у него нет: раз его уже выбрали крайним, ему в итоге и отдуваться. — Я попробую. Но ничего обещать не стану. Может, пока мы тут сидим и треплемся, он уже все сделал. От этой одной мысли у Намджуна волосы дыбом встают. Он срочно Чонгука вызванивает. Тот теряется поначалу от яростного "где ты?!", отвечает, что скоро будет, парикмахер уже закончил, но Намджуна его ответ не успокаивает. Он в курсе, что у Чонгука была запись в парикмахерскую этим вечером, но еще он знает, что зачастую в таких местах по совместительству и пирсинг делают. Чонгук удачно отключается раньше, чем Намджун решается задать ему крайне неприличный и неудобный вопрос. Намджун выдыхает и как-то нездорово бледнеет, Сокджин спешит его спасти, предлагая заказать что-нибудь вкусное и соджу сверху щедро шлифануть, чтобы наверняка; Тэхён его горячо поддерживает: ему самому надо стресс срочно запить; Хосок охотно присоединятся, как всегда за любую тусню и движ; и даже Юнги оживляется, озвучивая, что хочет поесть, потому что только вспоминает, что пропустил обед. Чимин под шумок сваливает. Вернется, когда приедет курьер, и присоединится к застолью и посиделкам, а пока ему нужно уединиться и заранее морально подготовиться ко встрече с Чонгуком. Он пишет ему в Какао и просит прислать фотку. Нет, не члена, а новой прически. Чонгук мнется, потому что хотел Чимина убить своей внеземной красотой с порога, чтобы тот сразу перед ним на колени рухнул, а вот Чимину бы этого избежать. И сердечный приступ пережить на уровне микроинфаркта, а не обильного кровоизлияния — и в мозг сразу за компанию. После непродолжительного противостояния Чонгук сдается первым, фотографирует себя в зеркале туалетного столика, пока стилист заканчивает с финальными штрихами его идеальной укладки, и отправляет фото Чимину. Тот видит входящее уведомление с прикрепленным изображением, глубоко дышит, кое-как справляясь с участившимся пульсом, и наконец набирается достаточно храбрости, чтобы увидеть Чонгука в его новом амплуа. Хорошо, что Чимин в своей комнате, один, никто не видит, как его кроет и по кровати размазывает, и он уже правда где-то на грани истерики. Не понимает, как Чонгук может быть таким милым и сексуальным одновременно, за что Чимина так жестоко наказывают неебической красотой Чонгука, которая с каждым годом словно расцветает в еще большую силу, но так и не набрав всей мощи? А Чимину уже дышать нечем. Он отправляет только двусмысленные стикеры со слюнями, лужами, поцелуями и миллионами сердечек, на что Чонгук отвечает ржущими, многозначительно ухмыляющимися и самодовольными смайликами. Засранец. Уже не мелкий, но все еще засранец. Как же сильно Чимин его любит. “купи мне шоколадку по дороге” — просит Чимин и быстро добавляет: “две” — тут же передумывает: “нет, лучше три” “ты же на диете” — это не отказ, а скорее удивление. Следом приходит крайне озадаченный смайл, потирающий подбородок и так знакомо выразительно заламывающий брови. “мне нужно, чтобы у меня срочно слиплось и я не смог тебе дать” Чимин видит на экране: “❤️🍪Кук~ки~и🐰💙 печатает…”. Потом пауза, подозрительная тишина. “❤️🍪Кук~ки~и🐰💙выбирает стикер…”. Чимин затаивает дыхание. И тут внезапно телефон оживает, зазвучав мелодией входящего соединения, и их совместное с Чонгуком селфи красуется теперь на весь экран. Чимин тут же садится, зачем-то прихорашивается, поправляя волосы, хотя это не видеозвонок, и наконец отвечает: — Да, Гукки? — мурчит его имя, будто уже все приготовил: и ужин при свечах, и ванну с лепестками роз, и полный флакон лубриканта и несколько упаковок презервативов, чтобы точно на всю ночь хватило. Чонгук аж опешивает и теряется под этим неожиданным натиском сексуального напряжения, которое Чимин на него обрушивает одним только томным звучанием своего намеренно пониженного голоса. Но быстро находится и уточняет совсем не то, что собирался: — Тебе… — голос предательски сипит, и Чонгук поспешно прокашливается. — Молочный с фундуком? Или тот, который последний раз понравился, белый с матча? Чимин тихо, мягко, утробно смеется: Чонгука не видит, но точно знает, что тот весь покрылся мурашками. Слышит, как тот тяжело сглатывает. — Возьми какой будет, но без орехов, — ему правда все равно, какой шоколад Чонгук купит — ему любой понравится, потому что он собирается его растопить и слизывать с тела Чонгука, начав с сосков и закончив, конечно же, его любимым членом. Трех шоколадных плиток ему должно хватить, чтобы полностью удовлетвориться. — И еще, Гукки… — Да? — тот невольно настораживается, потому что от Чимина можно ждать чего угодно, когда на него нападает такое игривое, а-как-насчет-пошалить настроение. — Помнишь, ты у меня еще неделю назад где-то спрашивал, как я отношусь к пирсингу на губах, а я так ничего и не ответил? — заходит Чимин издалека. — Да?.. — еще осторожнее, больше вопросительно соглашается Чонгук, даже не зная с чем именно и стоит ли так рисковать. — Я не стал тебе тогда говорить, потому что… хотел, чтобы ты сам определился и выбрал, — говорит Чимин, кусает губу и наконец решается: — Но стоит мне представить, что у тебя будет серьга в губе, с которой я смогу играться и губами, и языком, и цеплять ее зубами, пока буду тебя увлеченно и очень, очень долго целовать, меня это так заводит. Я тебе это рассказываю, а у меня уже стоит. На том конце повисает многоговорящая тишина. Через секунд пять Чонгук отмирает и не своим голосом отвечает: — Я такси поймаю, чтобы побыстрей. Три плитки шоколада. Скоро буду. Только без меня не начинай. И отключается. Чимин падает обратно на кровать и безотчетно улыбается потолку, как влюбленный дурачок. Закрывает горящее румянцем лицо руками и глупо смеется — сам над собой, над сообразительным и очаровательным Чонгуком и над всей этой дурацкой, нелепой ситуацией. Спрашивает себя, зачем вообще об этом рассказал, но на самом деле ни капли не жалеет. Даже если Чонгук все равно в итоге пробьет себе член или что-нибудь другое, Чимину все равно. Чонгук нравится ему такой, какой он есть. Чимин ничего не хочет в нем менять. Но если Чонгук что-то хочет изменить в себе, он ничего не имеет против — лишь бы Чонгуку нравилось.