Behind The Scenes

Чимин Чонгука шлепает. Напробу. По правой ягодице. Через одежду. Сосредоточенно прислушивается к своим ощущениям и внимательно отслеживает реакцию Чонгука. Тот чуть дергается от неожиданности, выдыхает коротко и резко, но не отстраняется, не двигается, не пытается избежать следующего шлепка, тоже хочет разобраться, что происходит, как с этим теперь быть и хочется ли повторить. Чимин вообще не собирался этого делать. Но Чонгук заставил его сдержать слово — подводил Чимина к точке невозврата весь вечер своим дерзким и провокационным поведением. Такой очевидный, что хочется его не наказать, а затискать. Чимин шлепает его снова. В этот раз чуточку сильнее, а потом сразу же оглаживает место удара, словно извиняясь, говоря “больше так не буду”, но из Чонгука вырывается против его воли тихий стон: горящая кожа под рукой Чимина пульсирует, слишком чувствительная к малейшему касанию — и после незамедлительно последовавшего еще одного шлепка стонет уже открыто. Член согласно, призывно дергается, натягивая белье и топорща штаны, и Чонгук обессилено роняет голову вниз, смотря на свой предательский стояк и понимая что все, это его конец. Чимин гладит и мягко массирует его ягодицы, положив и вторую руку, просит Чонгука расслабиться, довериться, но у того внутри все пружиной сжато в ожидании, когда правая рука на миг исчезнет, а потом резко опустится снова вниз, пуская словно разряд тока по телу. И Чонгуку не больно, если только чуть-чуть, но это совершенно терпимо — как нотка чего-то пряного, острого для усиления вкуса основного блюда. Он жует нижнюю губу, нещадно терзая пирсинг, и не знает, как еще держится на ногах: Чимин, похоже, крепко обмотал боксерский бинт не только вокруг его запястий, но и вокруг пилона, в который Чонгук судорожно вцепился, развернув запястья и разведя локти, чтобы хоть как-то удержаться на подгибающихся ногах. Чимин забирается ладонями под его футболку, ведет ими вверх по горячей, напряженной спине, до самых лопаток, подается к взволнованно дышащему Чонгуку ближе, целует в беззащитно выступающий позвонок у основания шеи, проводит кончиком носа вверх, добираясь до линии роста волос, и застывает, жадно, голодно вдыхая его запах — его горячий Чонгук пахнет просто охренительно, так возбуждающе, что пальцы непроизвольно сжимаются сильней, стараясь захватить объемные мышцы спины. — Нравится? — жаркий шепот опаляет затылок Чонгука, пуская крупную дрожь по его телу, уже изнывающему от растущего возбуждения, томительного ожидания и волнующего предвкушения. Чонгук чувствует так много всего, что одним “нравится” это сложно выразить. И смущенно молчит какое-то время, не решаясь ответить, даже если ответ очевиден, словно очень стыдно признаваться в том, что такое может нравиться, а потом все же едва слышно выдыхает: — Да. На лице Чимина сама собой появляется широкая, довольная улыбка. Он целует Чонгука за пунцово-красным ухом, жалеет, конечно, что не видит его лица. И надо было все-таки его раздеть перед тем, как связывать и привязывать. Но все случилось быстро, спонтанно, Чимин этого даже не планировал, а вот Чонгук определенно да, даже бинт с собой в гостиную притащил. И поначалу это больше была игра в “перетяни канат” или попробуй отхлестать другого эластичным бинтом по заднице, но они выпили достаточно, чтобы найти неожиданное применение и бинту, и пилону. Чонгук схватился за него инстинктивно, чтобы не упасть, когда гнавшийся за ним Чимин таки его догнал, и Чимин в порыве сразу Чонгука обездвижил, зафиксировал и привязал к надежной трубе пилона, чтобы точно никуда не делся. И не смог избежать наказания. Он ведь хотел, чтобы Чимин его отшлепал? Разве Чимин может ему отказать? Не отрываясь от шеи Чонгука, покрывая сладкую, бархатистую кожу неспешными поцелуями, двигаясь вдоль линии футболки, Чимин на ощупь проскальзывает руками под неё к его резко втянувшемуся животу, находит завязки на домашних штанах, каким-то образом точно знает, что у Чонгука стоит, как и у него, но намеренно избегает касаться его члена. Пусть помучается немного. Чимин спускает с Чонгука штаны вместе с боксерами, с наслаждением проводя ладонями вниз по его мускулистым, напряженным бедрам, и позволяет одежде под собственным весом упасть к его щиколоткам. Чонгук машинально пробует переступить, чтобы вытащить ноги, но Чимин снова его шлепает: в этот раз уже по беззащитной, обнаженной коже, по левой ягодице, по касательной сверху вниз, и от контакта кожа к коже раздается восхитительно громкий и хлесткий звук. Чонгук едва не оступается, еще крепче обхватывает пилон уже предплечьями, сводя руки, и опирается горящим лбом о его твердую, холодную поверхность, больше не пробуя двигаться. Чимин продолжает — ждет, когда красноватый тон кожи на обеих ягодицах сравняется, прежде чем снова опустить на них руки. Теперь он видит, как Чонгук поджимает ягодицы, напрягая их, отчего сильнее выступают соблазнительные ямочки по бокам. Чимин упоительно, увлеченно трогает и массирует его задницу, дразняще проходясь большими пальцами между аппетитных половинок, и Чонгук борется с желанием прогнуться, подставиться, податься навстречу — если он это сделает, не будет ли это сигналом для Чимина, что ему не просто “нравится”, а он буквально от происходящего кайфует и тащится? Чонгуку по-прежнему дико неловко. Вот до этого самого момента, как он оказался в этой компрометирующей позе и щекотливой ситуации, он и не думал, что ему могут заходить и его могут так бесспорно заводить подобные вещи. Его даже родители в детстве никогда не шлепали, не приемля физического насилия, тем более по отношению к детям. А тут… почти двадцать пять лет спустя оказывается, что он совсем не против быть связанным, обездвиженным и хорошо отшлепанным. А еще желательно сразу после — еще лучше оттраханным. Чимин же не будет настолько жесток к нему и не оставит его тут стоять привязанным, одного, с болезненно эрегированным членом и отсутствием возможности сделать хоть что-то с этим?.. Чонгук чувствует, как Чимин медленно опускается вниз, проводя руками по его ногам, прокладывая дорожку поцелуев вниз по его спине, вдоль позвоночника, через ткань майки, прогревая ее своим горячим дыханием, пока не опускается на колени. И теперь его лицо — лицо самого Чонгука моментально вспыхивает — оказывается прямо напротив его задницы. Чимин закрывает глаза. Льнет мягкими губами к чувствительной, покрасневшей, горящей коже, нежно целует ее, успокаивая, лаская, наслаждаясь, упиваясь своими ощущениями. Кладет обе ладони на ягодицы, мнет упругую, пружинящую плоть, так возбуждающе сокращающуюся под его пальцами. Широко проводит языком по коже, собирая ее сладкий, дурманящий вкус, и слышит будоражащие кровь, тихие стоны Чонгука. — Мин-а… — надрывно шепчет он и резко запрокидывает голову назад, когда влажный и горячий язык Чимина, долго кружась вокруг, неминуемо проскальзывает по ложбинке между ягодиц, сверху вниз. А потом невыносимо медленно — обратно, все ниже, ниже, и Чонгук стонет выше, протяжно и громко, уже не сдерживаясь. Чимин только проводит кончиком языка по входу и сразу все понимает: от затылка вдоль позвоночника сходит волна удушливого, томительного жара, концентрируясь уже почти невыносимой тяжестью внизу живота. Чимин вскидывает глаза наверх, на растрепанный затылок Чонгука, который дышит так быстро и тяжело, словно уже задыхается, и польщенно урчит: — Ты готовился для меня? — и, не удержавшись, кусает Чонгука за его вкусную, подрумяненную его любовными шлепками правую ягодицу. В этот раз Чонгук не отрицает очевидного и, быстро облизав губы и с трудом сглотнув, сипит: — Да. Чимин больше не медлит: этими намеренно растянутыми во времени ласками и действиями он больше мучает себя, чем Чонгука, который ощутимо дрожит, когда пальцы Чимина жестко сжимаются на его ягодицах, раздвигая их для себя, открывая больше доступа, и припадает ртом к мягкому, разработанному колечку мышц. Лижет, вырисовывает круги кончиком языка, давит в центр, дразняще проникая и раздвигая стенки лишь чуть-чуть, всасывает тонкую кожицу вокруг. И Чонгук стонет так красиво, так мелодично, так искренне и просяще, почти жалобно — и Чимин ему дает: сначала свой язык, обильно смачивая отверстие слюной, а потом вводит палец, легко входящий внутрь — пара движений, как проверка, насколько хорошо Чонгук себя растянул, готовясь его принять, — и сразу добавляет второй. Дрожит от того, как пульсирующе сжимаются нежные, влажные, жаркие стенки, затягивая его пальцы внутрь, и глухо стонет вместе с Чонгуком. — Мин-а… — тот снова зовет его по имени и просит не терять времени: — Быстрее… Чимин внемлет этой просьбе — или уже угрозе? Резко встает и решительно идет за матрасом, приставленным к стене. Притаскивает его к пилону, бросает на пол, Чонгук как раз успевает избавиться от штанов и белья, отбросив их ногой в сторону, и перешагивает на пружинящий матрас. Чимин сразу настойчиво тянет его вниз за талию, вынуждая встать на колени, давит рукой на его плечо, пока Чонгук, проскользнув обвязанным бинтом по пилону, не опускается на локти. Чимин тут же задирает, дергая вверх к шее, его футболку, жадно проводит руками по открывшемуся его взгляду телу, вжимается возбужденным пахом в покрасневшую задницу, провокационно притирается. Медленно склоняется над сладко стонущим Чонгуком и горячо целует в плечо. Не может убрать руки, чтобы самому раздеться, хочет трогать Чонгука всюду, беспрестанно, как одержимый, как наркоман — у него даже пальцы характерно подрагивают в столь желанной близости от дозы. Чимин наконец добирается до низа его живота, дразнит ногтями, проводя ими по коже, вызывая толпы мурашек, и обхватывает сочащийся смазкой горячий член, который такой знакомой, приятной тяжестью ложится в его ладонь. Чонгук толкается задницей ему в пах, без слов давая понять, чего он хочет и быстрей, и Чимин хрипло смеется ему на ухо: — Ты забыл, что я тебя тут наказать, а не ублажить пытаюсь? — он на миг прихватывает зубами пылающий кончик уха. Чонгук трясет головой, мотает ей отчаянно, стоит пальцам Чимина уверенно сжаться сильней, и окончательно ломается, срываясь в мольбы: — Пожалуйста… пожалуйста… быстрее… я хочу тебя. У Чимина от его скулежа дух выбивает из тела. Он на ощупь находит смазку, которую схватил с комода перед тем, как взяться за матрас. Спешно, надолго нигде не задерживаясь, хоть соблазн и велик, прокладывает хаотичную дорожку поцелуев вниз по спине Чонгука и отстраняется от него. Спускает с себя шорты с бельем — нет времени, чтобы подняться на ноги и раздеться, — льет лубрикант на свой член, а вторую порцию — на копчик Чонгука. Сразу ловит стекающий прозрачный гель, направляя его внутрь, проталкивая головкой члена, и Чонгук дрожит так сильно, что если бы Чимин не был настолько оглушен пульсирующим и пылающим во всем теле возбуждением, он бы испугался за его состояние. Но все его мысли сейчас внизу, как и все его внимание. Он мажет головкой по входу, придерживает второй рукой Чонгука за талию, ждет момента, когда тот сможет расслабиться, шумно выдохнув, и медленно входит. Неотрывно, завороженно смотрит, как его член постепенно исчезает внутри, как плотно Чонгук его обхватывает и сам насаживается на него, не в силах больше терпеть. Стонет в унисон с Чимином, роняя голову еще ниже, упираясь лбом в матрас между дрожащих рук, снова вцепившись в пилон так, будто это его спасательный круг, до побелевших костяшек пальцев. Чимин максимально плавно проникает внутрь до конца, пока не вжимается бедрами в покрасневший зад Чонгука, все еще слишком чувствительный после нежной порки. Гладит его бедра, бока, спину, старается абстрагироваться и подумать о чем угодно, о той же работе и проблемах на ней, чтобы не кончить так быстро: просто от одной этой блядской картинки перед глазами, Чонгука со связанными руками, стоящего на коленях, с низко опущенной головой, так соблазнительно, податливо прогибающегося в пояснице. И Чимин чувствует… чувствует свою абсолютную власть над этим прекрасным, сильным, свободолюбивым, нереальным существом. Он помнит, как пару раз ездил верхом на лошади, какие чувства испытывал от ощущения огромного, выносливого, грациозного животного под собой, способного легко нести на себе его вес и скакать при этом во весь опор, стремительно, как стрела, разрывая летящий им навстречу ветер. Если бы Чимин хоть раз прокатился верхом на льве или тигре, он бы смог почувствовать нечто схожее с тем, что испытывает сейчас, когда Чонгук ему позволяет управлять, владеть собой, когда он покорно его принимает, подчиняется его воле, когда его смертоносная сила словно дремлет, и он кажется безобиднее новорожденного котенка. Но Чимин знает, что это не так, что такой Чонгук может быть только с ним и только для него, и от осознания своей избранности, всесильности, вседозволенности Чимина совсем уносит. Он не может оторвать глаз от нереально узкой талии, переходящей в широкую, мощную спину, глаза жадно слетают вниз — к подрагивающим, мускулистым бедрам, к этой волнительно округлой, мышечной, крепкой заднице, на которую снова ложатся ненасытные руки. Чимин готов кончить, еще даже не начав двигаться, просто оказавшись внутри, где так тесно и горячо, что его самого уже лихорадит. Чимин не пробует податься назад — вместо этого он толкается вперед, глубже, раскачивая Чонгука, крепко фиксируя его за пояс, не позволяя своевольничать — не хочет его травмировать, когда тот так торопится поскорей кончить с его членом в заднице. О, милый, знал бы он, как Чимин сам хочет, чтобы он метался под ним и срывал голос от удовольствия. Чимин плохо слышит его стоны, которые глушит матрас, и машинально тянется рукой к его волосам. Вплетает в них пальцы, чуть сжимает, удерживая, и мягко, но настойчиво тянет на себя, прося поднять голову. Чонгук слушается и сразу получает свое вознаграждение: Чимин наконец начинает двигаться. И Чонгук своими всхлипами и стонами поощряет и подначивает его делать это более активно и несдержанно, но Чимин пока не ведется, крепко держась не только за Чонгука, но и за остатки своего хваленого самоконтроля, вот-вот готового ему отказать. Отпускает волосы Чонгука, проводит с нажимом раскрытой ладонью по его спине, вверх, вниз, несколько раз, и когда чувствует, что Чонгук совсем расслабился и поплыл, звонко его шлепает по любимой заднице. Чонгук вскрикивает, сжимается и тут же мычит, закусывая губу, дернув руками, забыв, что они связаны, и Чимин без слов понимает, что тот хочет. Приняв более устойчивую позу, чтобы не терять темп, который их обоих заставляет плавиться, течь и потихоньку сходить с ума, он пропускает руку под ходящий ходуном от сбивчивого дыхания живот Чонгука, несколько круговых поглаживаний — и снова берется за его член. Синхронизирует движения бедер и руки, что для него, как для танцора, вообще не проблема — большая проблема не сорваться следом, когда Чонгук под ним начинает кончать, рефлекторно сжимая его в себе, содрогаясь всем телом, обильно изливаясь в сжатый кулак быстро дрочащего ему Чимина, пачкая подол своей футболки и чехол матраса под собой. Но даже короткого отдыха ему никто не дает. Преодолевая сопротивление вновь сократившихся мышц, Чимин продолжает с усилием двигаться. Убирает руку с не до конца обмякшего члена Чонгука, не задумываясь вытирает ладонь о свою футболку и сначала хочет ее задрать, потому что она мешает ему видеть, что происходит внизу, а потом, не сбавляя темпа, рывком сдергивает ее с себя через голову. Возвращает обе руки на бедра Чонгука, насаживает его на себя, вынуждая двигаться навстречу, до смачных шлепков голых тел друг о друга, и слышит его жалобные стоны: после оргазма он слишком чувствительный для такой интенсивной стимуляции, но не Чимину его жалеть. Он ведь знает, что Чонгуку все нравится — тот даже не просит его остановиться или хотя бы замедлиться, жадно принимает даже самые несдержанные, глубокие толчки. И Чимин получает подтверждение, когда снова возвращает правую руку на его член, а тот уже вновь каменно-твердый. Поддавшись порыву, Чимин наклоняется к спине Чонгука, жертвуя амплитудой и интенсивностью, но не может не дотянуться до его шеи, не может не прижаться к его спине, чуть наваливаясь, давая ощутить свой вес, и Чонгук весь дрожит под ним, еще чудом удерживаясь в коленно-локтевой позе, когда и руки, и ноги готовы разъехаться в стороны. — Хочешь кончить еще раз? — выдыхает Чимин ему на ухо, сексуально понизив голос, позволив прорезаться хрипотце, которая в повседневной жизни никогда не звучит. Запретный прием. У Чонгука тут же поджимается все внутри от этого жаркого шепота, и он активно кивает головой. — Не слышу. — Да, — стонет Чонгук на выдохе, и Чимин, довольный таким ответом, продолжает, целуя его за ухом: — Хочешь, чтобы я кончил в тебя, милашка? — нежно шепчет. — О боже, да, да, дадада, — Чонгука совсем срывает с последних тормозов. Чимин, оперевшись рукой о матрас, другой резко дергает концы бинта, распутывая узел, освобождая руки Чонгука, и тот сразу опускает их вниз, хватаясь за край матраса. Обе руки Чимина, когда тот снова выпрямляется, по-хозяйски ложатся на узкую талию, сжимают сильно, впиваясь в покрытую испариной, разгоряченную кожу, и без всякого предупреждения Чимин срывается на неистовую долбежку. Чонгук падает на грудь, освобождая правую руку, быстро тянется к своему члену, не прося это сделать Чимина, потому что не хочет, чтобы тот сбивался, когда трахает его так восхитительно, что у него уже звезды вспыхивают перед глазами. Чимин начинает кончать первым — и его хриплые, почти рычащие стоны добивают Чонгука окончательно. Несмотря на оргазм, на время лишивший Чимина контроля над телом, он продолжает на автопилоте, через силу двигаться, пока не слышит, как Чонгук обрывисто стонет, сквозь стиснутые зубы, сжимает его в себе с такой силой, будто вот-вот член переломит, и Чимин шипит, замедляясь, вгоняя свой член глубже и замирая, когда затихает и Чонгук. Липкая от спермы рука Чонгука обессилено падает вниз, и всего легкого толчка вперед и давления на поясницу достаточно, чтобы Чонгук безвольно растекся по матрасу. Чимин успевает из него в этот момент выйти и сразу ложится сверху, накрывая Чонгука своим горячим телом, подминая его под себя, просовывая руку под его грудь, к плечу, порывисто обнимая. Утыкается лбом в его затылок и слушает чужое загнанное дыхание, сам никак не в силах перевести дух. У него по-прежнему прыгают черные мушки перед глазами: такой интенсивной кардионагрузки у него давно не было. Надо повторять почаще, чтобы форму не терять. — Скажи что-нибудь, — просит он, бурчит Чонгуку в загривок и чувствует, как тот стремительно покрывается мурашками от ощущения его дыхания на своей влажной от пота коже. — Не могу, — хрипло выдыхает Чонгук в ответ, не пробуя даже пошевелиться. Глаза открывать не хочется. Как и говорить. Чимин трется носом о его голову, зарываясь в волосы, а потом роняет подбородок ему на плечо, шумно вздыхает над самым ухом, прижимается щекой к его щеке и тоже молчит. — Что ты хочешь, чтобы я сказал? — спустя какое-то время спрашивает Чонгук, разморенный жаром чужого тела и его приятной тяжестью, как хорошо и так правильно вдаливающей его в матрас. — Что тебе понравилось твое наказание, ты полностью удовлетворен и больше не будешь доводить меня до крайностей, — отвечает Чимин, и в голосе слышится улыбка, которая тут же вызывает ответную улыбку на лице Чонгука. Чимин нежно целует его сухими губами в щеку, и Чонгук наконец поднимает тяжелые веки, чтобы на него взглянуть хотя бы краем глаза. Видит ласковый, теплый, такой любящий и согревающий взгляд Чимина, его красивую, светлую улыбку, и сердце сладко трепещет в ответ. — Ты трахаешь, как боженька, — вместо этого говорит Чонгук, за что сразу получает наигранно возмущенный хлопок по плечу, и смеется, утыкаясь лицом в пропитавшийся его потом и слюной чехол — он даже не помнит, успевал ли сглатывать, вероятно, нет. Все хаотичные воспоминания смазались в ощущение беспрерывно усиливавшегося удовольствия, которое взорвало его кипящий мозг к чертям — слишком много впечатлений, выходящих за грань восприятия Чонгука, который и так по жизни с трудом фокусируется хотя бы на одной вещи. Диагноз СДВГ ему не ставили, но он сам себе его поставил. Удивительно, как он умудряется танцевать и петь одновременно. Вот анализировать происходящее и не проваливаться в свои ощущения во время секса — в этот раз точно нет. Он улетел еще после третьего шлепка, и ему так офигенно хорошо, что возвращаться обратно в свое тело и сознание не хочется совсем. — Вот всегда ты такой, — пытается ворчать Чимин, но сам уже лезет целовать Чонгука в шею. Чуть щекотно, тот ежится, и Чимин делает это иначе: не касается легко губами, прижимаясь, а вбирает в рот складку кожи и чуть посасывает, лаская ее влажным языком. Чонгук резко выдыхает. Лишь бы опять не встал... — Не можешь хоть раз побыть серьезным. — Серьезность убивает отношения. Чимин хмыкает, соглашаясь. И даже если не она, то вытекающие из нее планирование на десять лет вперед, навязанные себе и другому долженствования и обязанности, как чертовы кандалы, которые таскаешь за собой изо дня в день; а еще гора возложенных ожиданий и в конце, как вишенка на торте, идеальная картинка, какими должны быть эти самые "серьезные" отношения. Чимин рад тому, что ни у него, ни у Чонгука, никаких представлений о том, как все должно быть, не было — они просто проводили время вместе, не думая о том, как все будет завтра, использовали каждую возможность побыть наедине, только вдвоем, и постепенно учились быть полностью, беззащитно, обнаженно открытыми друг перед другом, показывая свои раны, не пытаясь скрыть недостатки. И самые что ни наесть серьезные "несерьезные" отношения сложились сами собой, без работы над ними, но благодаря большой работе, проделанной над собой, своим восприятием и целостностью. — Я люблю тебя, — это единственное, что Чонгуку хочется Чимину сказать. Говорить ему это каждый день, повторять снова и снова и каждый раз чувствовать, что слов попросту недостаточно, чтобы выразить всю глубину его чувств — трепетно-нежных и таких обжигающе пламенных, что становится совсем нечем дышать и сердце начинает отчаянно заходиться. — А я люблю тебя, Гукки, — целует его Чимин в уголок губ, мягко перебирает второй рукой волосы, расслабляя, убаюкивая, почти усыпляя. — И даже никому не покажу, что мне сегодня удалось заснять на камеру. — Бля-я-ять… — стонет Чонгук совсем не наигранно. Понимает, что Чимин не шутит, что он стопудово заранее все просчитал, даже ракурс выбрал идеальный, а если не заранее, то у него было время провернуть все эти подлые махинации за спиной связанного Чонгука. — Ты меня теперь этим шантажировать будешь? — То есть тебе можно меня всякими непотребными фотками и видосами шантажировать, а мне тебя нельзя? — мягко смеется Чимин, ласково целуя его в волосы. — Я никому не собирался это видео показывать, даже тебе. — И не надо, — бурчит Чонгук, пряча свое покрасневшее лицо в матрасе, представляя, что засняла камера. — Так нечестно, — он бы надул обиженно губы, но, черт, сам виноват. И бдительность потерял, и Чимина много раз дразнил, бессовестно "шантажируя". Даже грозился, что компромат на него выложит, и один раз даже выложил, потому что сам Чимин его заставил: и чтобы Чонгук не пользовался его слабостью, и чтобы те, кому надо, что надо увидели, перебесились и смирились. — А меня мучить честно? — урчит Чимин, утешающе гладя Чонгука по голове. — Можно же по-хорошему попросить: “Чимин-ши, пожалуйста, отшлепайте меня, негодника такого, а потом оттрахайте так, чтобы вся дурь вышла”. Чимин вибрирует от смеха Чонгука: его грудная клетка под ним дергается, когда он смеется. — В следующий раз так и сделаю, — сквозь навернувшиеся на глаза слезы посмеивается Чонгук. Поворачивает обратно лицо к Чимину и ловит губами его улыбающиеся губы. Хватает рукой за влажный затылок, не давая отстраниться. Целовать его из такого положения неудобно, но Чонгука пока все устраивает. Сейчас передохнет, наберется сил и сам Чимина на этом матрасе разложит. — Следующего раза не будет, — отстранившись, безапелляционно заявляет строгий и непреклонный Чимин и даже чуть сдвигается, перенося вес на одну сторону, чтобы освободить руку и шлепнуть бесстыжую задницу под собой, которой все мало. На что Чонгук только хрюкает от удовольствия и восторженно смеется. — Это мы еще посмотрим, — Чонгук решительно принимает вызов.