Behind The Scenes

Смахивает на съемки голливудского боевика, когда главные герои хладнокровно и продуманно уходят от преследования, и Чимину и смешно, и грустно, что это его жизнь. Но других вариантов, как сбросить возможный нежелательный “хвост” из вездесущих папарацци и внезапно активизировавшихся сасэнов, нет, так что приходится импровизировать. Вместе с Бамом Чимин и Чонгук садятся в их машину под покровом ночи. На часах одиннадцатый час. Едут до ближайшего торгового центра с подземным паркингом, где пересаживаются на заранее арендованный через мобильное приложение автомобиль, до которого идут пешком по парковочным этажам, проверяя, что никто за ними не следует. Авто с полной, глухой тонировкой, даже лобового стекла, так что они спокойно выезжают, уже не переживая, что их кто-то увидит и узнает. И опасаются они вовсе не встречи со своими адекватными или не очень фанатами, а лишь не хотят, чтобы что-то испортило их планы полностью уединиться на эту ночь и провести ее исключительно в компании друг друга. Без эксцессов и каких-то неприятных историй, в которые они могут влипнуть по пути к месту назначения, за что потом Хитману и Компании придется долго отписываться. Чимин и Чонгук очень хотят все сделать тихо и мирно. И мысленно молятся, чтобы хотя бы на эту ночь их все оставили в покое и они смогли вновь почувствовать себя самыми обычными, нормальными людьми, которым не нужно постоянно озираться по сторонам и контролировать каждый свой шаг, потому что, как известно, все, даже их молчание, может быть использовано против них в суде. А поскольку эту поездку они ни с кем из руководства не согласовывали… Лучше, если о ней никто никогда не узнает. Чимин оборачивается на заднее сиденье, где в гамаке, который Чонгук перенес из одной машины в другую, лежит Бам и тяжело дышит. В салоне не жарко, это больше от волнения, хоть внешне пес спокоен. Чимин протягивает к нему руку, Бам подставляет голову, трогательно вытягивая шею, прижимая уши и прикрывая глаза, и получает свою порцию ласки и любви, от которых совсем тает. — Ты кого угодно усыпить можешь, — посмеивается Чонгук, который сам частенько этим злоупотребляет: просит Чимина себя обнять, погладить, спеть что-нибудь и отрубается всегда так быстро, как после приема убойной дозы седативного. — Осторожней, а то усыплю твою бдительность и коварно этим воспользуюсь, — хмыкает Чимин, вновь садясь ровно, когда Бам, окончательно успокоившись, устраивается ко сну. Им ехать полтора часа до дикого побережья на острове Канхвадо, где они уже бывали не раз: там всегда безлюдно и пустынно, и они даже нашли удобный подъезд, где не так далеко идти от дороги до воды. — Я не против, — смеется Чонгук. У него хорошее настроение, потому что пока все идет, как задумано, и их несанкционированная вылазка обещает закончиться благополучно. Чимин бы не стал так рисковать, если бы не осознание того, что эта поездка нужна им обоим — и Чонгуку в большей степени. Хоть это было его последним, шестым желанием: поехать ночью на побережье и встретить там рассвет, — Чимин мог отказаться, отложив его претворение в жизнь на неопределенный срок. Но они собрались и поехали тем же вечером, как утром за завтраком Чонгук сказал ему, что этого хочет. Чимин старается этого не показывать, но очень переживает за его душевное состояние, чувствуя, насколько оно нестабильное. И хотя Чонгук мужественно держится и справляется с тем, чтобы оставаться в приподнятом расположении духа, всячески себя отвлекая и развлекая, ему не удается до конца отпустить текущую ситуацию. И Чимин его понимает: все эти последние дни Чонгук сам не свой и места себе не находит из-за того, что случилось на той неделе. Чимин не стал эту тему ни разу затрагивать, осознанно обходил ее стороной, потому что никакого конструктивного диалога с Чонгуком в то время у них бы не вышло, и Чимин сделал бы лишь хуже, сковырнув едва зажившую рану и щедро присыпав ее солью. Сейчас, когда уже прошло время и Чонгук переварил самые сильные и яркие эмоции, они могут наконец обсудить то, что произошло. И эта поездка, как смена обстановки и глоток свежего воздуха, нужна Чимину в первую очередь для этого. Хотя он не станет отрицать, что сам радуется возможности провести ночь на побережье в компании своих любимых малышей, Чонгука и Бама: что может быть романтичней и приятней? Они выезжают из черты города на скоростную трассу. Убедившись, что за ними с развязки не съезжают никакие машины, Чонгук полностью расслабляется и начинает подпевать крутящимся по радио трекам, отбивая ритм пальцами по рулю. — Ты уже договорился с хёном насчет нового зала? — издалека заходит Чимин. Чонгук всегда просит его поболтать с ним, когда он за рулем. Его это не отвлекает, напротив, не дает уйти в медитативный транс, когда трасса пустая, ничего на дороге не происходит, скорость одна и та же, движение монотонно — так и за рулем заснуть недолго. Чонгук спать не хочет, потому что они специально отсыпались днем, планируя куролесить всю ночь. — Он подыскивает варианты, какие были бы удобны и мне, и ему, но пока ничего для обсуждения не предлагал, — отвечает Чонгук. Не та тема, которую он бы хотел сейчас поднимать, потому что все еще реагирует на нее слишком остро. Но понимает, почему Чимин так буднично его об этом спросил. И вовсе не из-за того, что ему интересно, когда Чонгук планирует вернуться к тренировкам, или потому что им больше обсудить нечего. — И я его не тороплю. Не знаю почему. Будто сам не хочу. — Или избегаешь, потому что не хочешь, чтобы все снова повторилось, — Чимину не нужно следить за дорогой, так что он может сосредоточить все свое внимание на Чонгуке, считывая его эмоции, которые ему и так понятны. — Я правда все еще злюсь, — не отрицает очевидного Чонгук. — Нет, я до сих пор в бешенстве. Это было так, черт возьми, некрасиво. Ладно я. Правда, плевать, я уже привык к такому отношению. Но досталось-то по итогу хёну и Чию. И это я виноват. Я всех подставил. Я их подвел, — заканчивает жестко, с силой сжимая в пальцах оплетку руля, не сводя напряженного взгляда с темной дороги. — Не надо брать на себя вину за действия других людей, которые не уважают никого, особенно самих себя, — спокойно произносит Чимин. — Мне все равно неприятно, что из-за меня поползли все эти мерзкие слухи, будто я и Чию встречаемся, что она моя девушка… Они вообще знают, что ей, блин, пятнадцать?! — Чонгук опять начинает заводиться. Чимин вспоминает, как Чонгук ему позвонил поздно вечером, сказал, что задерживается, потому что не может выйти из зала: его на выходе целая толпа встречает. И он не знает, что делать. По договору им нельзя общаться с фанатами вне рабочего расписания, тем более, фотографироваться с ними и раздавать автографы. И даже если бы Чонгук максимально вежливо их попросил не снимать и поболтал с ними пару минут, уделив им время и внимание, на которое они рассчитывали, кто-нибудь исподтишка это бы все равно снял. Это не те люди, от которых стоит ждать честности и понимания — они не за этим пришли, решив Чонгука подкараулить и застать его врасплох. И Чонгук правда оказался не готов к этой “встрече”. Чимин помнит, как сам не раз влипал в такие же щекотливые ситуации, будучи в отпуске. И как долго еще эти видео крутились по задворкам интернета, всплывая то тут, то там. Не самые приятные последствия, с которыми приходится по сути молча мириться. И Чонгук еще отделался легким испугом, потому что ему помогли тренер и охрана зала, когда хён их попросил о содействии. И все, казалось бы, закончилось благополучно, никто не обиделся и не пострадал, никакой давки и попыток разобрать Чонгука на сувениры не было. Но самое “веселье” началось пару дней спустя, когда выяснилось, что кто-то за Чонгуком следит уже давно, и одно из видео, снова во время его тренировки в зале, просочилось в сеть. И на нем засветился не только Чонгук, но и дочка его тренера. И тут понеслось… В общем, по итогу Чонгук в зал больше не ходит, но и дома тренироваться у него настроения нет. У него вообще до сегодняшнего утра из-за всего этого дерьма настроения не было ни на что, кроме как тупо залипать в телек или комп, утешать себя вкусной едой и дорогим алкоголем и тискать Бама и Чимина. Все. — Конечно, они ничего не знают, — как можно мягче произносит Чимин, рассматривая хмурый профиль Чонгука. — Они видят то, что хотят видеть. Раз это твое личное время и ты проводишь его с девушкой, значит, вы тайно встречаетесь. Все логично. — Да она просто после своих занятий пришла, чтобы с папой вместе домой пойти! — возмущению Чонгука нет предела, хоть он прекрасно различил иронию в словах Чимина. — Хён сказал, что ее кто-то со школы на том видео узнал… она плакала и не хотела идти в школу, потому что боялась, что ей что-нибудь сделают ее одноклассницы. А я… я ничего с этим сделать не могу. Кроме как больше не ходить на тренировки и избегать всех, кто может случайно оказаться со мной рядом в неподходящий момент. Может, мне вообще из дома не выходить, чтобы из-за меня никто не страдал? Слишком категорично и жестоко, и Чимин понимает, что Чонгук правда так может сделать, а потому ему важно с ним поговорить и изменить его решение. — Гукки, — осторожно начинает, зная, что его вопрос может волей-неволей задеть, но ему нужно это обсудить, чтобы понимать: — Скажи честно, на что ты рассчитывал, когда это сделал? Ты ведь знал, что так все и будет. Ты не первый и не последний. И мы уже много раз с этим сталкивались не понаслышке… — Ничего я не знал, — бурчит Чонгук, который прекрасно понимает, что сам виноват, но менее обидно от этого не становится. Как говорят? Незнание не освобождает от ответственности? — Я надеялся… Черт, я даже не знаю, на что я надеялся. Мне просто… захотелось этим поделиться с нашими фанатами? Я смотрел все эти влоги и похожие видосы на Ютубе и подумал, почему мне тоже не показать им свою повседневную жизнь? Ну, хотя бы маленький ее кусочек. Это ведь не запрещено? Мне хотелось, чтобы мы… стали ближе? Кажется, что мы отдаляемся друг от друга из-за того, что больше не видимся вживую, и наша связь как будто перестает ощущаться так явственно, потому что ее больше ничего не питает — это как отношения на расстоянии, которых не существует. И мне захотелось это исправить, это ведь должно было нас сблизить, разве нет? Я правда не ожидал, что все так случится… Я дурак, да? Он бросает быстрый взгляд на Чимина, и его рука тут же ложится Чонгуку на бедро. Мягко поглаживает, давая ощутить тепло и поддержку, и Чимин ласково возражает: — Ты не дурак. Ты просто слишком хороший, добрый и светлый человек, который думает о людях лучше, чем они зачастую того заслуживают. — Но они же наши фанаты! — возмущается Чонгук уже тому, что Чимин так посмел о них подумать, не то что произнести вслух. — Как раз наши фанаты были тебе благодарны и признательны, счастливы, что ты им открылся. А те, кто в итоге сделал то, что сделал, не наши фанаты. Ты сам знаешь, как они называются. — И почему из-за этих нескольких человек должны страдать мы все?! — Потому что такова жизнь, — вздыхает Чимин и убирает руку, откидываясь обратно на спинку сиденья. — Несколько человек могут превратить жизни миллионов в кромешный Ад. Хорошо, что ты на Ютубе просто стримы геймеров и смешные видосы с собачками смотришь, а не очередные политические новости. — Я все равно не жалею о том, что сделал, — упрямо заявляет Чонгук. — Но я понял свою ошибку. В следующий раз, когда я ее повторю, буду знать о последствиях и подготовлюсь к ним заранее. — Чонгу-у-ук, — стонет Чимин. А он-то надеялся, что Чонгук из своего проеба другие выводы сделал. Боже, как достучаться до него? И возможно ли это вообще? — Может, смысл урока в том, чтобы не наступать дважды на одни и те же грабли?! Чонгук насмешливо хмыкает и лукаво глядит на Чимина. — А может, я мазохист? — буквально бросает ему вызов в лицо, еще и бессовестно поигрывает бровями, подливая масла в огонь. И Чимин, конечно же, сразу ведется: — Раз так, в следующий раз буду с тобой пожестче. Посмотрим, как ты тогда запоешь. — Ммм, полагаю, я смогу взять те октавы, которые мне еще ни разу не давались. Они оба начинают смеяться, получив удовольствие от этой остроумной перепалки, конечно, с нотками горячего флирта — как же иначе?! И напряжение от первоначальной темы разговора их отпускает. Чимин не возвращается к этому вопросу, хоть и не считает его закрытым. Но Чонгук взрослый мужчина, его жизнь Чимину не принадлежит, и тот волен ей распоряжаться так, как считает правильным и нужным. И если ему хочется ставить свою безопасность, и если не ее, то психологический комфорт как минимум, под угрозу каждый раз, как вместе с их фанатами он бесконтрольно пускает в свою личную жизнь неадекватных людей, это его право. Не Чимина Чонгуку жизни учить. Тот сам все прекрасно понимает. И Чимину бы хотелось, чтобы Чонгук был более осторожен, но зная его… Чимин может только улыбнуться. Черт, он ведь правда Чонгука любит за то, какой тот временами безбашенный, что восхищает и пугает в равной степени. И Чимину не хочется ничего в Чонгуке менять. А значит… зная о последствиях, они подготовятся к ним заранее. Чонгук паркуется, съехав с дороги на обочину, и глушит двигатель. Чимин выходит первым, открывает заднюю дверцу, цепляет поводок на Бама, и тот радостный, что они наконец приехали, выпрыгивает из машины. Тут же начинает всем интересоваться на новом месте и усиленно нюхать, и Чимин отходит с ним к дереву, чтобы тот справил свою нужду, пока Чонгук из багажника достает их вещи: они взяли с собой спортивную сумку, куда убрали покрывало, пледы, воду и перекус для себя и для Бама. Все-таки им тут предстоит провести много часов, и лучше заранее позаботиться об удобстве и комфорте. Чимин спускает Бама с поводка, когда они отходят достаточно далеко от дороги. Дает ему команду “гуляй”, и тот сразу же мчится вперед, воинственно задрав хвост саблей и при этом смешно хлопая развевающимися на ветру ушами. Чимин и Чонгук смеются, потому что Бам правда забавный и непосредственный, как ребенок, хоть и выглядит уже, как здоровенный и степенный пес. Такой в темной подворотне из-за угла выскочит — инфаркт обеспечен. — Я думаю, когда закончу с рабочим графиком, смогу вместе с тобой походить на бокс, — вдруг произносит Чимин. Чонгук его уже давно об этом упрашивает, но у Чимина не было ни сил, ни желания упахиваться еще и в зале — он бы прям там на руках у Чонгука и помер. И как у него раньше сил хватало сутками не спать, танцевать без перерыва и еще ходить на вокал? Видимо, стареет. Чонгук тут же глядит на него с по-детски искренней надеждой: — Правда?! — Да, — улыбается Чимин и сам под руку к Чонгуку лезет, чтобы тот обнял его за плечи. Так идти неудобно, но им все равно, они никуда не торопятся. А Бам может, сколько ему угодно, носиться вокруг них кругами, как заведенный: иногда он себя ведет так, будто они с ним вообще принципиально не гуляют. Но именно так, как сегодня, выбираясь на природу, на волю, давая ему полную свободу, у них и правда редко получается. Для них самих такие моменты на вес золота. — Так что потерпи еще немного, осталось совсем чуть-чуть, ладно? — Ты ведь знаешь, я тебя готов хоть всю жизнь ждать, — мягко улыбается Чонгук в ответ и успевает на ходу урвать быстрый, смазанный поцелуй, который делает их улыбки шире. У Чимина глаза сияют ярче, чем звезды над их головами, когда он смотрит на Чонгука столь бесконечно влюбленным взглядом. — Меня не нужно ждать так долго, — ласково проговаривает он. — Я всегда с тобой, даже если физически не могу быть рядом, — гладит Чонгука по пояснице, ему правда хочется его подбодрить, но он уже, черт возьми, не знает как. Каждый раз, как ему удается Чонгука буквально вернуть к жизни, происходит очередная фигня, из-за которой нужно начинать все заново. Только тащить уже приходится из ямы все глубже и глубже — или это уже болото? И, может, это не такая уж плохая идея — не выходить из дома вообще, — пока Чимин занят и не может полноценно уделить время Чонгуку, вынужденный практически по двенадцать часов торчать на работе. И скоро еще заграничная рабочая поездка… У Чимина шкала стресса зашкаливает, когда он думает о том, что ему придется улететь в другую страну и оставить Чонгука одного, вообще без присмотра и поддержки, на несколько дней. И если что-то случится, Чимин будет так далеко, что даже не сможет помочь. И что ему со всем этим делать?! На коленях и в слезах просить Тэхёна или Хосока переехать к ним временно жить? Даже если они согласятся, не согласится Чонгук, и Чимин не будет даже пробовать, знает, что услышит: “я не маленький ребенок, чтобы мне нужна была нянька, я в порядке, не нужно обо мне так беспокоиться”. Ага, в порядке. Видел Чимин, в каком Чонгук “порядке”. А может быть, Юнги прав? Чонгуку просто нужно через этот этап своей жизни пройти, а Чимину позволить ему это сделать, не вмешиваясь. Если Чонгуку станет совсем тяжело, он сам попросит о помощи. Юнги, выслушав все излияния и опасения Чимина, заявил, что нисколько не сомневается в том, что Чонгук прекрасно справится и без них. Но у Чимина отпустить ситуацию не выходит. Он чувствует Чонгука слишком… тонко. И хоть отличает свои эмоции от его, ему все равно тяжело их пропускать через себя. А отстраниться и закрыться не получается. Может быть, все-таки есть способ, как Чонгуку помочь? Хотя бы немного облегчить груз на его сердце… — Бам! — Чонгук не зовет его, а только смеется, когда доберман на полной скорости, как крейсер, врезается в воду и начинает кусать пенные барашки. — Вода же соленая… Эй, лопнешь же! Собака-бесяка, прекращай. Но Бам его не слушает, увлеченный этой игрой, расходясь не на шутку от того, что море ему подкидывает все новые и новые волны, будто дразня. Подходя ближе, Чимин и Чонгук слышат, как Бам наигранно грозно рычит, набрасываясь на пену, и яростно клацает челюстями. — Придется тебе идти за ним, — замечает Чимин, сохраняя покерфейс, и Чонгук кисло на него смотрит: — Почему собака наша общая, а каждый раз за ним в воду или грязь лезу я? — задает он риторический вопрос, который беспокоит большинство женатых мужчин, и получает вполне ожидаемый ответ: — Ты ж отец, — тихо смеется Чимин, уже откровенно веселясь от этой комичной ситуации. — А я ж мать. Я могу только кормить, ласкать и сюсюкать. — Это не оправдание, — возмущается Чонгук, но уже скидывает сумку на песок, чтобы наклониться и расшнуровать берцы. Как знал, надо было кроссы надеть: в них мокрых не так мерзко. — Тебе просто нравится, когда я мокрый. — Даже не буду отрицать, — хохочет Чимин, весело наблюдая за тем, как уже босой Чонгук закатывает штанины выше колен, чтобы хотя бы их не намочить, пока будет бестолково за Бамом бегать. Опыт им подсказывает, что просто так пес на сдастся: он всегда думает, что это классная игра, когда за ним гонятся и пытаются поймать, а игры он обожает. В прошлый раз, когда он нашел себе великолепную, просто потрясающую грязевую канаву в лесу, Чимин и Чонгук вдвоем его поймать целый час не могли. Бам еще из-за той жижи стал скользкий, как лягушка, и Чонгуку только случайно повезло успеть схватить вертлявого пса за обе задние лапы сразу. А то остался бы счастливый Бам квакать в той луже до конца своих дней. Обреченно заходя в ледяную воду, Чонгук ежится, охает, шипит и матерится себе под нос под громкий смех Чимина, который уже достал телефон и снимает, чтобы запечатлеть очередной неловкий, но забавный момент в их неудавшемся воспитании Бама. Какие дети? Они даже с собакой справиться не могут. — Бам, хиа! — Чонгук пробует воззвать к разуму Бама, повторив несколько раз команду “ко мне”, но Баму как память отшибло: он уже вошел в раж. Словно вовсе в детство впал, напрочь забыв все курсы послушания и дрессировки, которые блестяще освоил. Чимин следует за ними вдоль берега. Бам с Чонгуком заигрывает, припадает, рычит, отпрыгивает, дает ему приблизиться, но тут же отскакивает. И за что Чимин всегда Чонгуком восхищался, так это за то, что тот никогда не злится в такие моменты, когда многие на его месте уже давно бы вышли из себя. На пса бы точно наорали, а потом еще и поводком бы его за непослушание отхлестали — сколько раз они это в собачьем парке наблюдали с другими владельцами… Но Чонгук быстро признает свое поражение и сам начинает смеяться от того, какие дурашливые морды ему корчит разыгравшийся не на шутку Бам. Почему-то многие считают, особенно в отношении мужчин, что агрессия — это проявление силы. Для Чимина это исключительно проявление слабости. Когда конфликт можно разрешить какими угодно способами, а человек выбирает насилие, то это многое о нем говорит. По крайней мере, Чимину. Поэтому в собачий парк он больше не ходит: боится, что не выдержит и очередному такому горе-владельцу руки нахрен вырвет, чтобы тот больше не смел никого обижать. Пару раз он почти порывался, и Чонгук подтрунивал потом над ним, что, оказывается, это Чимина ему надо на поводке и в наморднике в общественных местах выгуливать, а не Бама. — Эй, малыш, — зовет Чимин, и на эту кличку реагируют сразу оба: и Чонгук, и Бам, который заинтересованно навостряет уши. Чимин посмеивается от синхронности, с которой оба его малыша повернули к нему головы. — Смотри, что у меня есть, — он показывает псу большой кусок сухого легкого, который Бам даже с такого расстояния, едва ли чуя запах, идентифицирует мгновенно — по шуршанию упаковки. И радостно мчится к Чимину, пробежав мимо Чонгука и обдав его водой. — Эй, нечестно, — Чонгук остается в холодной воде один. — Так и знал, что ты просто захотел надо мной поиздеваться. — Неправда, — Чимин лукаво глядит на Чонгука, пока гладит аппетитно жующего Бама, не собираясь его брать на поводок. Пусть бегает, наслаждаясь своей свободой — они ведь именно для этого его взяли с собой, хотя могли оставить дома. — Мне просто было интересно, полезешь ты в воду или нет. Забавно, что ты даже не колебался. — Это проверка была? Я ее прошел? — Чонгук идет к берегу. Чимин снимает ботинки и идет ему навстречу по уже остывшему песку, прохладному, но не холодному, даже приятному. А вот вода правда ледяная — аж до костей пробирает. Но Чимин всё равно в нее заходит. Встречает Чонгука на полпути, улыбаясь его озадаченному лицу. — Прошел. Я убедился, что с тобой все в порядке, — говорит он мягко. — Ты сомневался, что это так? — осторожно спрашивает Чонгук и тянет Чимина к себе за талию, обнимая, пряча в распахнутых полах бомбера. На контрасте его горячего и твердого тела, которое отчетливо ощущается под футболкой, и холода воды кожа Чимина тут же расходится мурашками. — Думаешь, я убедительно притворяюсь? — Думаю, что люблю тебя недостаточно, потому что ты просто невероятный, — Чимин ловит Чонгука за шею и тянет к себе, чтобы поцеловать. Тот с готовностью сразу же на его поцелуй отвечает, привлекая Чимина еще теснее, прося вжаться в себя максимально плотно, что Чимин и делает, беззастенчиво притираясь бедрами. И ему хочется стать к Чонгуку еще ближе, забраться к нему под одежду, если бы мог — сразу под кожу, чтобы навсегда слиться с ним воедино и больше никогда не расставаться. — Прости, если ты переживал за меня, — бормочет Чонгук ему в губы, мешая целовать себя, но Чимина это не останавливает, и Чонгуку приходится прерываться через каждое слово, чтобы сказать то, что он собирался. — Я не хотел, чтобы ты волновался. — Я люблю тебя, поэтому всегда за тебя волнуюсь. Как и ты за меня, — шепчет Чимин, перебирая мягкие волосы Чонгука одной рукой, а другой поглаживая его горячую шею. Чонгук смотрит на него очень внимательно, но Чимин лишь светло улыбается в ответ. — Никто из нас не хотел бы столкнуться с равнодушием, разве не так? И меня правда беспокоит все, что с тобой происходит. Но я рад, что ты в порядке и со всем справляешься. — Я бы не справился без тебя, — тихо замечает Чонгук. — Неправда, — мягко возражает Чимин. — Ты намного сильнее, чем ты думаешь, — он опускает руку с его шеи и трет его грудь под ключицами, зная, как заставить Чонгука себя почувствовать спокойней и придать ему уверенности. — На самом деле, нет ничего, с чем ты не можешь справиться. Ты всесилен, ты знаешь? И тот человек, на которого ты всегда можешь положиться, кто никогда не предаст тебя, кто всегда будет любить тебя и будет с тобой до самого конца, это ты сам, Гукки. Чонгук резко выдыхает, закрывая на пару секунд глаза, собираясь с мыслями, которых так много: Чимин своими словами словно спугнул стаю птиц, которые теперь хаотично мечутся и громко перекликаются, но ни одну не получается ухватить за хвост. — Почему звучит так, будто ты со мной прощаешься? — глухо спрашивает он, впиваясь в талию Чимина почти до следов на коже, но тот едва ли обращает внимание на боль. — Что ты, — Чимин тут же обхватывает ладонями его лицо, заглядывая в любимые, прекрасные глаза напротив. — Я просто напомнил тебе об этом, потому что ты кажешься немного потерянным. Ты сам это знаешь. Чонгук согласно чуть кивает. Он знает. Чимин нежно целует его улыбающимися губами. — Я исполнил шесть твоих желаний, — вспоминает он внезапно. — Может быть, у тебя есть еще одно? Мы ведь договаривались на семь дней. — Но ты вернулся раньше, — почему-то начинает идти на попятную Чонгук вместо того, чтобы радостно выкрикнуть “да!” и озвучить Чимину еще одно неисполненное пока желание. — Технически это был седьмой день, так что я вернулся, как договаривались, — настаивает Чимин и хитро щурится. — Что ты так засмущался? Это что-то более вызывающее, чем просить меня целый день ходить голым по дому? Чонгук предательски краснеет, чем выдает себя с головой. Но смущен он точно не из-за еще живых и горячих воспоминаний о том, как Чимин его желание, конечно же, исполнил. В лучшем виде. Потому что Чимин исполнительный. Всегда держит свое слово. И бесстыжий. Настолько бесстыжий, что когда он начал намеренно соблазнительно покачивать бедрами, провокационно оттопыривать голый зад, изящно прогибая спину, и наклоняться при каждой возможности, пока занимался уборкой по дому в чем мать родила, Чонгук сам миллион раз пожалел о том, что захотел осуществить эту свою давнюю, запретную эротическую фантазию. И пришлось сразу использовать следующее желание: сказать Чимину при нем самому себя подготовить, что Чимин с готовностью и полной самоотдачей выполнил. В конце даже ягодицы руками раздвинул, раскрываясь перед ним, предлагая ему себя, готовый его принять, но Чонгук от этого невероятного зрелища кончил раньше, чем успел в него войти. Поэтому Чимин только тихо смеется сейчас, не представляя, что еще там осталось непознанным в чудной, но немного бедовой головушке его Чонгука. — Да говори уже, — подталкивает он его игриво. — Неужели между нами еще остались какие-то страшные тайны или мокрые секретики? — Давай купим дом, — выдает Чонгук совершенно неожиданное предложение, и глаза Чимина, помимо его воли, округляются, как и приоткрытый в удивлении или даже легкой оторопи рот. — За городом, может, вообще в Пусане, не знаю, где угодно, лишь бы подальше от Сеула. И даже если не сможем там постоянно жить, я хочу, чтобы у нас было место, где мы могли бы отдохнуть… от всего. Чимин заторможенно моргает. Ни разу за все эти годы, как они стали жить вместе, Чонгук и намека не сделал на то, что его не устраивает их квартира, что он хочет что-то поменять, куда-то переехать. И хотя Чимин изначально хотел, чтобы они жили именно в доме, а не в квартире, по многим причинам в то время это было невозможно. Что изменилось с тех пор? Почему именно сейчас Чонгук хочет сменить жилье? Чтобы что? Спрятаться там, где его никто не сможет достать, закрыться от всего мира окончательно, став затворником? Чонгук сам ему говорил, насколько ему нравится их дом и инфраструктура, что все рядом, в шаговой доступности, очень удобно: и парк, и магазины, и спортивный зал, и набережная, и до работы всего полчаса езды без пробок — и это против полтора-двух часов, которые они когда-то тратили на общественном транспорте, чтобы добраться от общежития до старого здания Компании. Чимину тоже нравится их квартира, но по другим причинам: это элитный жилой комплекс, с кучей камер и охраны, куда даже мышь незамеченной не проскочит, с закрытым подземным паркингом, с огороженной территорией, с адекватными соседями, людьми взрослыми, состоявшимися и совершенно не интересующимися их группой. И вид из панорамного окна в гостиной просто… великолепный, аж дух захватывает. И этаж всего-навсего третий, что, правда, с нестандартно высокими потолками соответствует этажу так пятому, но, в любом случае, это не десятый и не двадцать пятый. Чимин по-прежнему чувствует и видит землю и не испытывает напряжения и дискомфорта. Они с Чонгуком не шибко заморачивались дизайном интерьера, даже не стали переделывать исходную отделку или планировку, хоть и получили на это разрешение от управляющей компании. Зато озаботились тем, чтобы была вся техника и другие вещи для организации и упрощении быта. И вроде как все было хорошо и замечательно, а теперь выясняется, что, видимо, нет. И как давно у Чонгука возникло это желание? Или скорее даже потребность? И почему он не сказал Чимину об этом сразу, как ему пришла в голову эта идея? — Ты уже подыскивал варианты? — осторожно уточняет Чимин. Пытается понять, насколько все серьезно. Чонгук отрицательно качает головой: — Не могу определиться с местом, думал, решим вместе. — А что со вторыми апартаментами? — Чимин отпускает Чонгука, и тот разжимает руки. Им пора уже выбираться из воды. К холоду они адаптировались, но заболеть как-то не хочется. — Шихёк-хён уже обговаривает детали сделки. Обдумав все варианты и посоветовавшись с юристами, Хитман в конце концов решил купить ещё одну квартиру на имя Чимина в том же здании, чтобы больше ни у кого из “доброжелателей”, крайне обеспокоенных личной жизнью Чимина и Чонгука, не возникло вопросов, почему их так часто видят вместе. Потому что они живут в одном доме — очевидно, не правда ли? И Чимину это тоже показалось идеальным прикрытием, поэтому он согласился почти сразу: они спорили только, с чьего счета будет списана сумма для оплаты договора. Чимину пришлось уступить Компании и Шихёку в ее лице, который настоял на том, что это вынужденная мера, а потому расходы он берет на себя. У Чимина есть нужная сумма, но Хитман заявил, чтобы Чимин оставил эти деньги себе и потратил их на что-то другое. Но сошлись хотя бы на том, что счета за содержание будет все-таки оплачивать Чимин, раз уж недвижимость будет официально записана на его имя. А тут внезапно… Чонгук хочет все переиграть? — Всегда можно их продать, это все равно апартаменты, мы там не прописаны, — говорит Чонгук спокойно, не видя никакой проблемы. — Нашу квартиру мы тоже продадим? — Чимин выходит следом из воды, глядя на затылок идущего чуть впереди Чонгука и пребывая в растерянности. — Зачем? Пусть будет. Можем жить, где захотим, тут или там, — Чонгук гладит Бама, который тут же подходит к нему, чтобы помириться, подлизаться, обтереться о ноги, как порядочный кот, а не непослушный пес, и Чонгук с улыбкой чухает его за ушами-лопухами до блаженного ворчания и кряхтения. Потом открывает сумку, достает оттуда покрывало, расправляет его и стелит на песке, практически у самой линии прибоя. Чимин молча наблюдает за ним, не может сосредоточиться и включиться, иначе давно бы помог, а не стоял столбом. Если бы Чонгук предложил ему приобрести свой дом еще полгода назад, до того, как закончился их общий рабочий график, как группы, и как с Чонгуком спустя месяц неопределенного отпуска начало происходить что-то странное, Чимин бы обрадовался. Воспринял все совсем иначе, чем сейчас, когда эта новость не вызывает у него ничего, кроме еще большей тревоги и еще большего количества вопросов, которые он даже не знает, как задать так, чтобы Чонгука не оттолкнуть и не заставить замкнуться сильнее. Чонгук и так всем, даже Тэхёну, на стандартные “как дела?” отвечает “все хорошо”. “Все в порядке?” — “полном”. “Как ты?” — “отлично”. И ни слова из него больше не вытянешь, будто они вернулись в те времена, когда Чонгук предпочитал забиться в угол куда подальше, лишь бы про него не вспомнили и лишний раз его не трогали. Только теперь вместо того, чтобы огрызаться, Чонгук заученно скалится, имитируя улыбку, к которой не подкопаешься. Чонгук обустраивает им место. Садится первым на покрывало и хлопает рядом с собой, приглашая Чимина. Разрешает Баму лечь ближе к краю, чтобы с его мокрых лап песок не летел. Чимин устраивался у Чонгука под боком, с удовольствием прижимается к нему ближе, когда тот обнимает его за плечи, и они продолжают молчать, любуясь загадочным ночным морем и ясным звездным небом, слушая мерный шум прибоя, который пеной накатывает к их босым ногам, утопающим во влажном песке. Чимин долго не решается нарушить эту тишину. А потом все-таки тихо говорит: — Ты ведь знаешь, это было моей мечтой — жить с тобой в одном доме, где-нибудь за городом, где много зелени, уединения и тишины, чтобы по утрам за окном пели птицы, а вечером мы могли сесть на открытой веранде, попить чай, может, с Хеннесси, может, не разбавляя Хеннесси чаем, или даже с полными кружками горячего, свежесваренного глинтвейна… — У Чонгука, как и у Чимина, сама собой появляется улыбка, когда он живо рисует в своей голове эту уютную картинку. — И Бам-и был бы счастлив, если бы у нас был задний двор, куда он в любой момент мог бы выйти, чтобы побегать или просто поваляться в траве… — Но?.. — также тихо спрашивает Чонгук, который чувствует, что есть какое-то “но”, о котором Чимин ему не сказал. — Это не решит твою проблему, — наконец произносит Чимин и садится ровно, повернувшись к Чонгуку, чтобы видеть его лицо. Он встречает его внимательный, напряженный взгляд. — Тебе кажется, что если ты сменишь обстановку, если ты что-то кардинально в своей жизни изменишь, тебе станет легче, что перемены — это именно то, чего ты хочешь, что тебе нужно, что тебе для счастья не хватает только одного — загородного дома. Но невозможно извне повлиять на то, что скрыто и болит глубоко внутри. Чонгук хмурится. Чимин смотрит на его лицо, сохраняя спокойствие. Он очень долго настраивался и морально готовился к этому разговору, зная, что это будет непросто. Он не заготавливал заранее какие-то фразы — он учился входить в нужное состояние и хотел дождаться подходящего момента. И он настал. — Если тебе некомфортно с самим собой, где бы ты ни находился, что бы тебя ни окружало, кто бы ни был с тобой рядом… тебе все равно будет некомфортно. Гукки… — Чимин осторожно касается кончиками пальцев его теплой щеки. Нежно, медленно гладит. — Если есть что-то, что я могу сделать, чтобы помочь тебе, хотя бы тебя выслушать, я готов. Ради тебя я готов на что угодно. И мы можем купить дом, без проблем, самый красивый, какой ты захочешь, в самом чудесном месте. Но мы оба знаем, что не это тебе на самом деле нужно. Ты ведь не новый дом ищешь, а себя. Чонгук невольно вздрагивает, словно от испуга, застигнутый врасплох этим откровением, от собственного секундного осознания, что это так и есть. Или словно от болезненного удара, потому что Чимин намеренно ткнул его туда, где у него на самом деле болит. И Чимин не отпускает его взгляда. Даже если Чонгук ему так ничего и не скажет, выбрав продолжать держать все в себе, он все равно прочитает ответ в его глазах. Чонгук может попытаться обмануть себя, но обмануть Чимина у него не получится. Он понимает его лучше, чем кто-либо другой. Потому что сам через это проходит. Они все через это сейчас проходят. Теперь, когда их жизнь не расписана по минутам и никто не говорит им, какими быть, как выглядеть, как и что говорить, что делать, а что делать нельзя, им нужно самим решить, как быть дальше. Понять, кто они, зачем они, для чего они. Для чего был весь тот путь, который они прошли, в итоге оказавшись в текущей точке. Почему долгожданная свобода, о которой они грезили с тех пор, как подписали первый договор, на вкус совсем не такая, как они думали, и почему она горчит настолько, что уже почти до слез. Помнится, они только и делали, что задавались вопросом, когда же наконец у них будет полноценный отдых. А теперь, когда им его дали, не знают, что им делать. Кто-то, как Юнги и Намджун, сразу ушли с головой обратно в работу: с удвоенным рвением, будто второе дыхание открылось — это их способ уйти, сбежать из действительности. Остальные пребывают в том же состоянии неопределенности, что и Чонгук. Но почему-то именно Чонгуку сложнее всего перестроиться. Может, потому что он с шестнадцати лет привык так жить и никогда не знал другой жизни, только робко мечтал о ней? А теперь, получив ее, что пытается сделать? Ее разрушить? Похоронить? — Ты поверишь мне, если я скажу, что ты никогда себя не терял? — осторожно продолжает Чимин. Чонгук молчит, но хотя бы не просит его остановиться, прекратить, замолчать, и Чимин рискует продолжить, пока его слушают. И есть шанс, что все-таки услышат. — У тебя не было ни времени, ни возможности, чтобы с собой познакомиться, побыть наедине, узнать, какой ты на самом деле, без масок и образов. И теперь у тебя есть и время, и возможность. Почему ты убегаешь от себя? Почему боишься с собой встретиться? Мне иногда так жаль, что ты не можешь увидеть себя моими глазами… Гукки… Ты правда самый прекрасный человек, которого я когда-либо встречал в своей жизни. И ты не представляешь, насколько я безмерно благодарен судьбе за то, что встретил тебя. Что ты выбрал меня в ответ. И мне так страшно, что я могу тебя потерять… — шепчет в самом конце, и подбородок невольно дрожит. — Ты не потеряешь… — глухо выдыхает Чонгук и порывисто Чимина обнимает, рывком привлекая к себе. Всхлипывает ему в шею. Снова плачет, и это хорошо: он слишком долго держал лицо, держал все в себе, чтобы не доставлять никому неудобств, не желая привлекать внимание к себе и своим проблемам, все равно не зная, как их решить. А решение все это время было здесь, прямо перед ним. Ему надо было лишь признать, что он не в порядке. Рассказать Чимину, что его беспокоит, почему ему так неспокойно на душе, почему не получается заснуть, даже когда уже рубит от усталости. Почему навязчивые мысли в голове не отпускают ни на секунду, не дают покоя, почему избавиться от них получается, только вливая в себя литры алкоголя. Но он трезвеет, и эти мысли возвращаются, и все снова повторяется, только еще больше усугубляя ощущение от полной потери контроля над собой и своей жизнью. Проходит всего несколько минут, и Чонгук физически чувствует, как его отпускает. Как сходит напряжение в теле, как становится легче дышать, будто он наконец скинул придавившую его гробовую плиту, под которой задыхался от страха, отчаяния и бессилия. Чонгук не хочет Чимина отпускать из своих рук, но тот его об этом и не просит. Наоборот, сам забирается к нему на колени, садясь сверху, чтобы им было удобней, и прижимает голову Чонгука к своей груди, нежно поглаживая его по собранным в хвостик волосам. Распускает их, надевая резинку на свое запястье, и начинает мягко массировать кожу головы и основание его шеи, помогая ещё больше расслабиться. Слышит, как шумно Чонгук вздыхает, прямо как Бам, когда балдеет, и невольно улыбается сам. — Я люблю тебя, Гукки, — шепчет Чимин, прижавшись губами к его макушке, и чувствует, как сильнее сжимаются вокруг него руки Чонгука. — Я хочу, чтобы ты был счастлив… всегда, даже когда меня нет рядом. Чонгук отвечает невнятным мычанием ему в грудь, но кажется, это все-таки согласие, и Чимин целует его в макушку, задерживая губы и закрывая глаза, позволяя себе погрузиться в этот момент. Баму надоедает лежать без дела, и он отправляется на поиски приключений. В воду больше не лезет, рыскает по берегу, вынюхивая интересные запахи, но далеко не убегает: постоянно держит хозяев в поле зрения, периодически на них оборачиваясь. Но Чимин и Чонгук остаются там же, где он их оставил, не меняя положения. Только спустя время они ложатся на покрывало, и Чимин устраивает голову рядом с плечом Чонгука, не на нем, чтобы ему было удобно и рука не затекала, но Чимину хочется прижаться плотнее, чувствовать контакт с телом Чонгука как можно большей площадью своего тела. Ему это важно. Ему это нужно. Они лежат и смотрят на звезды, мерцающие на темном небе. Чимину всегда грустно думать, что какие-то из них давно погасли, просто они так далеко, что их свет до сих пор распространяется в космическом пространстве, еще не достигнув Земли. А Чонгук вдруг вспоминает о том, как они с Чимином видели целых два метеора подряд, с красивыми, длинными хвостами, которые появились на небе практически одновременно. Чимин улыбается от того, с каким восторгом Чонгук до сих пор об этом рассказывает. Это правда было красиво. И так необычно, что их было две: словно по одной для каждого, чтобы загадать желание на падающую звезду. Чимин помнит, что загадал тогда: чтобы стоящий рядом с ним человек был счастлив. — Мне не хватает сцены… — внезапно произносит Чонгук. Мерцающие звезды напоминают ему световые точки в еще темном зале, когда фанаты только начинают включать лайтстики, вспыхивающие тут и там. — Даже не самой сцены, а энергии, наверное?.. Тех ощущений, эмоций, чувств, когда выходишь к зрителям, а там полный зал, который встречает тебя ревом… И ты этого не слышишь, все глушит ушной монитор, но у тебя будто разряды тока вместе с мурашками бегут по коже, и все волоски становятся дыбом от этого нереального напряжения и наэлектризованности воздуха… Чимин грустно улыбается. Их одна на двоих любовь к сцене… кто знал, что в итоге она переродится в нечто большее. — Я постоянно думаю о том, что мы еще не скоро сможем выступать… — Чонгук, начав, словно уже не может остановиться, наконец позволяя прорваться плотине, которую из последних сил сдерживал столько месяцев. Сам не зная зачем. Боялся сломаться под этим напором? — Что я даже не знаю, дождутся ли нас наши фанаты? Встретят ли они нас так же, как раньше? Мне так хочется с ними увидеться… мне кажется, наше руководство уже ненавидит меня за то, что я то и дело без предупреждения запускаю лайвы… — Еще бы ты не по ночам это делал, — хмыкает Чимин, который, как и руководство, не видит никакой проблемы в этом: Чонгуку еще спасибо сказать надо, что делает им столько спонтанного контента, который продает сам себя. — Меня кроет по ночам, — вздыхает Чонгук. — Я пытаюсь спать, но все время думаю, думаю… а когда уже кажется, что даже думать не могу, такая башка тяжелая, как камнями набитая, все равно не могу заснуть… а потом отрубаюсь на лайвах, как дурак… фак. — Это мило, — Чимин поворачивает голову, чтобы посмотреть на очаровательно заломившего брови Чонгука. Так и хочется чмокнуть его в щеку. — Ты так забавно храпел… Я рад, что ты в итоге выспался. — Почему мне никак не удается избавиться от мысли, что все как будто было зря? — выпаливает Чонгук, пока не передумал, повернув голову к Чимину. — Все то, чем мы пожертвовали… А по итогу, получается, все равно недостаточно старались, никогда по-настоящему не ценили то, что имели, и поэтому не сумели это сохранить, удержать… Я не могу это принять, не могу с этим смириться, с тем, что теперь все будет иначе. Это так… нечестно. Меня как будто убедили, что я был рожден для сцены, и я, как наивный ребенок, в это поверил. А теперь сцену у меня забрали. И даже когда я выступал на ней, но один, без вас, и там не было наших фанатов… я ничего не почувствовал. Не почувствовал того, что чувствовал всегда, что хотел, что мне было нужно. Я помню, как мы всегда бузили и жаловались, что нам жить не дают, что мы пашем, как проклятые, не просто родственников и друзей не видя, а вообще света белого, и что тяжело, и что надоело, и что хочется отдохнуть или уже сдохнуть, а то и вообще нахрен из группы уйти, что оно все того не стоит… А теперь, мне кажется, я бы все отдал, чтобы вернуть это обратно, вернуть все, как было. Я бы с радостью впахивал вдвое усерднее. Чимин какое-то время молчит, смотрит Чонгуку в глаза, а потом тихо спрашивает: — Знаешь, над чем я последнее время размышляю? — Над чем? — Чонгук продолжает внимательно глядеть на него, а Чимин переводит свой взгляд в распахнутое настежь небо над их головами. — Над фразой “самый легкий способ сделать человека счастливым — это вернуть ему то, что у него забрали”. И если я не чувствую себя счастливым, когда мне вернули мою свободу, значит ли это, что ее никогда у меня и не забирали? Я анализирую все прошедшие годы… и прихожу к выводу, что так и есть. Мы всегда были свободны в своем выборе. Мы никогда и ничем не жертвовали, мы лишь расставляли приоритеты, которые в текущем моменте были для нас первостепенными. Я иногда думаю, какой была бы моя жизнь, не загреми я в нашу группу… не встреть я парней, тебя… Черт, это видится мне чем-то очень грустным и унылым, — он тихо смеется, снова смотря на Чонгука. — Я благодарен, что это все было в моей жизни, что я смог это прожить, прочувствовать… Но еще я знаю, что могу быть счастлив и без сцены. Что в жизни есть множество других вещей, которые могут сделать меня счастливым, и наконец я могу о них узнать, потому что теперь у меня есть на это и время, и возможность... Что бы ни было в прошлом, оно уже в прошлом. А здесь и сейчас я счастлив, что пройденный мной путь в итоге привел меня сюда, на это побережье… и что ты рядом со мной, — он находит на ощупь руку Чонгука и переплетает их пальцы, чувствуя, как сразу крепко, но бережно сжимаются пальцы Чонгука в ответ. — Я сейчас опять начну реветь, — выдыхает он, утыкаясь носом Чимину в плечо. — Тогда давай реветь вместе, — невольно улыбается Чимин, но никто из них по факту не плачет. Их общая грусть… легкая, как тонкий шлейф, не давящая и не удушливая, как сожаления, и не холодная и промозглая, как тоска. В ней нет ноток предрешенности и конечности, как в опустошающей ностальгии, и, на самом деле, это чувство, глубинное и глубокое, даже приятно, если позволить себе испытать благодарность не только за все радостные моменты, но и за невзгоды. Чимин чувствует себя по-настоящему живым, когда позволяет этому чувству наполнить себя, словно гелием — воздушный шарик. И он как будто готов взлететь — в небо, прямо к этим звездам. — Но это ведь от счастья, да? — шепчет, поворачиваясь к Чонгуку лицом, ложась на бок и обнимая его. — Да, — выдыхает Чонгук и целует его. Они встречают рассвет втроем: Бам дремлет у них в ногах, грея их босые ступни. Они гладят пса по теплой шерсти в две руки, гладят руки друг друга, когда они встречаются, не отрывают взгляда от светлеющего неба на горизонте. До этого море казалось бесконечным, переходящим в небосвод, но теперь они отчетливо видят темную границу. Это не первый их рассвет на море, и Чимин краем глаза замечает, что Чонгук тоже улыбается, вспоминая те приятные моменты, которые случались с ними на побережьях. Чимин берет его руку в свою, переплетая их пальцы. Кладет голову Чонгуку на плечо и продолжает смотреть, как небо становится все ярче, окрашиваясь переходом от оранжевого до нежно-розового, становясь из кобальтово-синего лазурно-голубым. И в тот момент, когда из моря появляется солнечный диск, словно солнце, проснувшись, в самом деле поднимается из морских глубин, небо таких невероятно красивых оттенков, что захватывает дух. Чимин никогда не устанет восхищаться красотой природы и благодарить за то, что он может это все видеть, пропустить сквозь себя. Чимин никогда не устанет восхищаться красотой Чонгука. Не его внешней красотой, которую он не отрицает, но важнее ему то, что он видит, когда смотрит Чонгуку в глаза. Его душу? Его сердце? Его суть? Почему Чонгук не может разглядеть этого, когда смотрит на себя в зеркало? Почему продолжает отводить взгляд? Что скрывается на самом дне его черных, как сама бездна, глаз, куда он так боится заглянуть? Чимин видит отражение восходящего солнца в его глазах, как будто где-то во тьме загорается огонек. Чонгук смотрит на солнце до тех пор, пока не начинают болеть глаза. Закрывает их на пару секунд, снимая неприятные ощущения, а потом поворачивает голову к Чимину, встречая его внимательный взгляд. Улыбается мягко и говорит: — Поедем домой. И Чимин соглашается, повторяя, словно это не просто заклинание, а клятва: — Поедем домой. На обратном пути за руль садится Чимин. Чонгук, пользуясь тем, что еще очень рано и на загородной трассе никого нет, опускает затемненное стекло на своей дверце и высовывает руку из машины, ловя упругий встречный ветер. Не просит Чимина сбросить скорость, но тот делает это сам: не из-за опасения, что Чонгука продует, а потому что хочет, насколько возможно, продлить эти мгновения. Чонгук сидит, расслабленно откинувшись на спинку сиденья, запрокинув голову назад и закрыв глаза, и улыбка не сходит с его лица. Настоящая. Живая. Счастливая. Сердце Чимина трепещет, когда он ее видит. У его счастья есть имя. И когда он произносит его вслух, на него всегда откликается его солнечный мальчик.