Ганслингер

1867 год Темнота в голове постепенно рассеивалась. Но вместе с проблесками сознания пришла боль. Голова раскалывалась неимоверно. Девушка попыталась поднять руку, чтобы дотронуться до лица и только тут поняла, что связана по рукам и ногам. Болезненный стон сорвался с пересохших губ. Сколько же времени она была без сознания? Огромным усилием воли над собой девушка открыла глаза. Теперь пришло ещё одно ощущение. Тряска. И все встало на свои места. Она лежала на тонком одеяле на полу деревянного фургончика. Сверху нависала светлая брезентовая крыша. Все остальное было как в тумане. Вот в углу свалены сидельные сумки и скатка походной постели, стоят несколько мешков, очевидно, с провизией. В противоположном углу находится кучка хвороста. У стены лежит ружье, рядом коробка с патронами. Но толку от этого, если она не способна пошевелить ни рукой, ни ногой. Девушка вновь застонала от боли, когда фургончик резко тряхануло. Видимо, колесо наехало на выбоину. После этого фургон замедлил ход и вскоре совсем остановился. И вот тут на несчастную накатил сжимающий сердце страх, ладони стали холодными и влажными. Память услужливо все расставила по своим местам и девушка поняла, что попала в большую беду. Кое-как она приняла сидячее положение. Тут же край брезента сбоку был откинут уверенной рукой и в фургон запрыгнул мужчина. Девушка в ужасе смотрела как он подходил к ней все ближе и ближе. Казалось, его фигура заполнила все тесное пространство и воздуха для дыхания стало не хватать. Каблуки высоких кожаных сапог гулко стучали по деревянному дну фургончика при каждом шаге и сердце девушки билось в такт с этими шагами. Неясный взгляд скользнул по длинным ногам, одетым в потертые джинсы, по синей рубахе и задержался на поясе, к которому была пристегнута кобура с револьвером. Потом взгляд устремился к лицу незнакомца, но в голове все ещё стоял туман. Единственное, что успела заметить девушка, это широкополую шляпу, небрежно сдвинутую на лоб и красный платок, скрывающий нижнюю часть лица мужчины. Он подошёл к девушке и присел перед ней на корточки. - Прости, обычно я не бью женщин, особенно таких хорошеньких, - низкий глубокий голос казалось проник под тонкую девичью кожу, впился в самое сердце и заставил его биться сильнее. - Мне жаль... Неясная дрожь пронзила хрупкое тело. Что в ней было больше? Безотчетного ужаса или это была реакция на бархат его голоса? В его звучании не было злости или злорадства, не было и ненависти. Лишь лёгкая усмешка и...неужели даже толика сожаления? - Кто вы? - тонкий голосок дрожал. В нем слышался страх, а может даже ужас, который мужчина хорошо мог ощущать. Казалось, этот страх он мог черпать ложкой. И это ему не нравилось. Убивать всякую дрянь ему было не сложно. Смерть мерзавцев в каком-то смысле даже приносила удовлетворение. Но чтобы бить и унижать женщину - такого с ним никогда не было. Чувство вины терзало душу и пробуждало отголоски совести. В чем была виновата эта маленькая малышка, которую ему пришлось так жёстко вырубить? Да, собственно, ни в чем не было её вины. Лишь в том, кем был её отец. - Не бойся... - голос его прозвучал неуверенно. "Идиот, как она может тебя не бояться, если ты врезал ей и похитил из дома" - мысленно обругал себя мужчина. - Я ведь тебе уже сказал, что не бью женщин, - повторил он, уже увереннее и слегка коснулся кончиками пальцев её подбородка. Он повернул слегка её голову в сторону, рассматривая плоды своей работы. Щека девушки припухла и на ней выступил синяк. - Но меня вы ударили. Кто же вы? - она и сама не знала, откуда у неё взялись силы и смелость заговорить со своим похитителем. Одному Богу ведомо, что это за человек. - Кто я? Боюсь ответ тебе не понравится... - его серые глаза сверкнули серебром в полумраке и губы искривила усмешка. - Я - Ганслингер, детка...