Шелест кимоно

Тихо спустилась к выходу из дома Чонгана, оборачиваясь, будто ощущая понимающий улыбающийся взгляд дедушки за спиной. Ступила во тьму, прохаживаясь по саду меж деревьев со спелыми плодами на ветках. Чувствовала горечь трав на языке от недавно выпитого чая, устремила взгляд в небо — звёзд не перечесть, каждая освещала путь, зазывая прогуляться. Вернувшись недавно из столицы, дворца, в котором была рождена, Мэй никак не могла упорядочить мысли. Столькое случилось, столькое прошло, что наедине с собою оставаться не хотелось — словно все мысли, переживания, волнения мира обрушились на неё. Она справилась. Сразилась с привратником и его подданными, победила его, высвободив отца из многолетнего плена. Разрушила врата, получила травму бедра, которая будет сопровождать её до самой смерти — та казалась далёкой и несуществующей, ведь кицунэ живут долго. Жертвы были, но всё самое гнетущее завершилось — остались практически нетронутыми и друзья. Великое множество испытаний оказалось позади, ничто не препятствовало спокойной и размеренной жизни Мэй, она могла посвятить целые годы одним лишь своим увлечениям. В деревне синоби ей рады. Помочь убраться, справиться с прочими обязанностями, дать совет, использовать в нужный момент волшебство, если Такао не до того — могла она, что и делала с радостью. Клан в самый страшный момент её жизни укрыл, напоил и накормил, выходил, поставил на ноги и позволил остаться собой — не меняться, не отрекаться от собственной сущности. Горы, заселённые ниндзя и ёкай, стали родным пристанищем в некой степени ещё тогда; Мэй не желала признаваться, поскольку ощущала себя чужой, лишней, ненужной. Сейчас всё не так. Изредка косые взгляды больше не были обращены на неё, злое любопытство не заставляло допрашивать кицунэ о замыслах, о ней самой. Осталось светлое дружелюбие, неподдельное желание провести время вместе за чашкой чая, чего-нибудь ещё, послушать рассказы из той, прошлой, эфемерной жизни, которая, казалось, скорее снилась ей, чем когда-то была настоящей. Мэй могла назвать членов клана родными и близкими, не всех, поскольку не каждому могла доверить личную тайну, однако и избегать соседей не было надобности. Она могла назвать деревню домом. Покоящимся среди природы, незыблемым, уютным и привычным. Таким, какой тревоги не вызывает. Будто лес. Укрывающий, просторный в своей бесконечности и заселённости обитателями, привыкшими к ней. Нет прежних изучающих взглядов, и ходить подле члена клана вовсе не нужно, если хочется подышать свежим воздухом, окружающим растительность и живность. Каждый ёкай понимал, кто такая кицунэ, не видел в ней опасности, пусть и знал — человеческое обличие, на удивление, Мэй привычнее лисьего. А когда она покрывалась мехом, виляя двумя хвостами, пробегая по вытоптанной тропе, никто не проводил её озлобленным взглядом. Ветер завыл, едва она ступила под раскинувшиеся кроны деревьев. Обдул прохладным воздухом, слегка остудил пыл и успокоил, забираясь под складки кимоно. Кицунэ заправила прядь за ухо, наблюдая за танцующими рукавами одеяния, глядя под ноги и прислушиваясь. Слева в кустах кто-то, очевидно, поздно ужинал под неверным, едва различимым из-за широкой листвы светом луны, другой перепрыгивал с ветки на ветку перед сном, выискивая своё дупло, желая прилечь. Всё не те звуки, не те шорохи, указывающие на не тех обитателей леса. Мэй продолжала идти, резво оглядываясь по сторонам. Наконец заметила. Сино-Одори сама внимательно глядела на хромающую кицунэ, прищуриваясь и обнажая острые зубы в улыбке. Белое тело резко контрастировало с мраком вокруг, казалось призрачным. Мэй поприветствовала её, облегчённо выдыхая то ли по причине того, настолько тяжело было привыкнуть к ходьбе с больной ногой, то ли из-за внезапно нашедшейся ёкай. В голове всё ещё витали думы о сожалении и печали, о том, как трудно было смириться с травмой, оставившей отпечаток навеки. Ни танцев, ни свободных занятий самообороной... Словно желание вызволить страдавших, наказать торжествовавших обернулось ей бедой, далось чрезвычайно высокой ценой, отдавать какую без потерь немыслимо. Сино-Одори видя чересчур задумчивое выражение лица, каким оно по обыкновению и было, но более отягощённое пройденными препятствиями, каким оно стало лишь недавно, обратилась человеком и ринулась коснуться кицунэ, утешить хотя бы с помощью прикосновений. Мэй не плакала, не проронила ни одной слезы. И лучше бы проронила — таким образом смогла бы избавиться от бремени боли, тоски по не случившемуся, сокрушению по тому, что было. Давно разучилась плакать, знала, что лучше не станет ещё со времён окия... Не было там понимания душевных волнений, никто не бежал успокоить и выслушать после увиденной влаги на щеках, потому и кицунэ не знала счастья в слезах. Они — слабость. Слабость несёт одни только разрушения. Решительная в своих действиях ёкай схватив за плечи Мэй, повела её по направлению к поляне. Вскоре невысокая трава щекотала ноги, колышась в тьме ночной. Сино-Одори порывисто взмахнула рукой, сотворив и постелив достаточно длинный кусок ткани на земле. Посадила кицунэ, заглянула в напряжённое лицо и горестно вздохнула, садясь ей за спину, обхватывая туловище нежными в своих намерениях руками. — Расскажи, — безысходно начала ёкай, плотнее сжимая кольцо из рук, чувствуя громкое биение собственного сердца. — Расскажи, в чём дело? Порыв ветра унёс слова, но Мэй их услышала, распахнула губы, намереваясь начать, уже понимая, что кто угодно способен отречься от неё из-за жалоб, но не самый близкий человек, сидящий позади. Цикады едва слышно запели, будто бы подначивая, а шелест опавших листьев наоборот — затих. Лес приготовился слушать, потому кицунэ не смогла противиться. — В начале моего пути мне казалось, что месть станет спасением, — голос дрожал вместе с ладонями. — Не видя иного смысла, не зная другой цели после гибели госпожи, я шла дальше и дальше, глядя вперёд и поворачивая там, где нужно было, — называть имя женщины, заменившей ей мать, она не стала. Касаться этой темы было так болезненно, что малейшие подробности вызывали неприятное ноющее ощущение в груди; горло пересохло. — Ты знаешь, я желала мести — не знаю, благородной ли, однако полагала, что так. Думала о том, как легче станет после завершения миссии, грезила о последующих днях, необременённых кровавой местью. Полагала, буду жить для себя, смогу смириться с оставшимися глухими чувствами... Ведь столько веков уготовано мне, столькому можно обучиться и в стольком найти смысл. В мире множество занятий, и у меня были любимые, к которым я планировала вернуться. Но... — здесь она понизила голос, а затем продолжила несчастливым и почти неслышным шёпотом. — Теперь я понимаю, что была наивна... — Хочешь ли услышать моё виденье? — слабо шепнула Сино-Одори, зарываясь в пряди волос Мэй, укутавших шею, вдохнула их запах и удовлетворённо улыбнулась, однако мигом посерьёзнела, когда услышала согласие кицунэ. — Ты, лисичка, тяготеешь видеть в самом сумрачном нечто яркое, прекрасное. Словно нераскрытый потенциал или ненайденный источник, понимаешь? А когда всё идёт крахом, тебе, конечно, приходится мириться и продолжать уживаться с новообретённой болью. Некоторым эта работа непосильна, ты же до сих пор держишься, гордо взираешь на любые невзгоды, если нужно, уступаешь, если нет — заявляешь об отказе, — внезапно замолчала и прикоснулась губами к гладкой поверхности кожи, ласково продолжив. — Мне это нравится больше всего... Как же ты держалась во дворце, невозмутимо и храбро... Поступила так, как желала, несмотря на любые трудности. В этом твоя заслуга и сила. Мне кажется, тебе нужно временами оборачиваться назад, смотреть, какой путь преодолела, какую вершину покорила, а затем обращать внимание на дальнейшие неприятности. Кто знает, ты ведь можешь и девять хвостов отрастить, продолжая в том же духе... — Иногда глядеть в прошлое бывает невыносимо, — пустынным взглядом оглядывая смятую траву, промолвила кицунэ, пусть и ощутила себя в безопасности, смогла узнать в груди скорбь, смешанную с плещущимся теплом. — Месть хороша тем, что двигает вперёд, даёт желание бороться, надежду на лучшее, однако и плоха отсутствием утешения. Его она не подарит, ведь гибели родных не забыть, — в какое-то из мгновений больше не смогла противиться желанию коснуться самой, прижаться ближе, потому... Изголодавшаяся по заботе Мэй медленно развернулась полубоком и положила прохладные ладони за воротник чужого кимоно. Сино-Одори ухмыльнулась, проследила за намерениями кицунэ поцеловать её, приложила указательный палец к мягким губам, пригрозила: — Если ты сделаешь это, не смогу больше говорить. Мэй немного огорчённо положила голову на плечо ёкай, обняла её, тесно прижимая к себе. — Продолжай. Та легко рассмеялась, однако не остановилась произносить успокаивающие слова. — Всем нужно время, чтобы смириться. Дай его себе, позволь чувствовать и не ругайся на себя. И, зная твоё отношение к выражению эмоций, скажу: чем раньше начнёшь, тем раньше закончишь. Отнесись, если проще, к оплакиванию горя, точно к делу. Едва она закончила, кицунэ не сумела сдерживаться и набросилась на Сино-Одори с поцелуями благодарности, любви, обожания... — Спасибо, — целуя в щёку, сказала она. — Спасибо, — в лоб. — Спасибо, — в нос. — Мне действительно стало легче, ты чудесна, — под ухом. И прошептала слова любви, всё ещё зная, как тяжело, понимая, сколько работы над своими чувствами предстоит, однако осознавая поддержку рядом, целуя в губы.