***
Она давно думала о былом, с тоской вспоминала годы, проведённые среди людей. Сидела хмурая, постелив ложе из мха, лежала одинокая под покрывалом из снега, бежала, утопая в лужах, в дождливый день по опустевшему лесу — у каждого зверя был свой тёплый и сухой дом, куда можно было спрятаться. Пробовала общаться с обитателями болот да степей, гор да побережий, но все как один глядели на неё с опаской, если не восклицали, то наверняка считали: Мэй дитя скорее человеческое, чем лисье, а значит и сторониться её было бы разумнее. Спорить было не столько бесполезно, сколько не в её духе. Оставалось лишь молчать, покорно принимая долю отвергнутой и людьми, и ёкай. А ведь раньше к ней приветливо относились хотя бы первые!.. За время, проведённое в глуши, за многими наблюдала под покровом тихой ночи, о многом из прошлого раздумывала... «Как легко усомниться в себе!.. Достаточно понять, что от тебя весь мир отвернулся...» Невольно в один миг поняла, что нахлынувшие чувства, сначала казавшиеся тяжёлым бременем, ушли почти без следа, точно морская вода при отливе, оставив после себя лишь капли горечи. Помогло строгое воспитание в окия, куда она попала благодаря отцу, который был кузнец. Мать умерла ещё при рождении дочери — то были тяжёлые годы, повлёкшие за собой не более лёгкие. Гейша, коей она собиралась стать, должна была уметь вести беседу, танцевать, петь, составлять икебану; печаль лишь омрачала её лик, как говаривала госпожа Сумико, ни одна красивейшая из гейш не сумела удостоиться очарованного взора мужчины с опущенными уголками губ, так что не было места грусти в её сердце. От природы безмятежный дух Мэй лишь сильнее укрепился от лишений и лет, отданных воспитанию достойной актрисы и взращиванию в ней лучших качеств. На том все ростки беспокойства и были вырваны с корнем заботливыми руками наставницы. Обряд мидзуагэ, побег, весть о жестокой смерти госпожи Сумико, первые неуклюжие шаги, попытки жизни отшельницей в родном теле... Мэй сумела найти в себе силы не сдаться, обретя надежду в странствовании по империи. Вскоре она пришла к осознанию: человеческое в ней неумолимо уступает место дикому и звериному — чему-то такому, что полностью принять она не могла. Нужно было пробовать возвращаться в большой мир. Подобралась к родным землям, решилась на встречу с отцом, да обнаружила, что опоздала: погиб, простуженный холодом и ослабший голодом, уже несколько зим как. Дом занимал другой, менее искусный мастер, вызвавший только странное раздражение — тень былых чувств, наполнявших её душу в последний раз словно несколько жизней назад. Умчалась на лисьих лапах оттуда подальше, не смогла там более оставаться. Подумала, что разумнее было бы поначалу искать пристанища у небольших деревень, где жизнь людей не покажется чересчур суетливой. Нашла поселение, окольцованное густыми кронами, выброшенное среди природы, вдали от жизни, не обыкновенное, а волшебное, где главенствовал колдун. Кицунэ тогда удивилась и готова была действовать — терять подобного шанса не стала. Обходила деревню кругами, высматривала обитателей причудливого места, принюхивалась и прислушивалась, делала предположения... Выяснила, что подобраться близко не могла — нечто едва осязаемое не позволяло ступить на чужие земли. Так, продолжая наблюдения издали, однажды под тихой луной и встретила Харуто. Он, отчего-то резкий и злой, ходил около своего дома, что стоял на окраине деревни, бормотал едва слышно. Мэй подошла ближе. Мужчина не был так красив ни лицом, ни телом, чтобы она могла объяснить свой неясный порыв, отчаянное желание переступить черту. Не проявлял он и незаурядного ума или непривычного милосердия, не влекущего за собой снисходительности... Нельзя было найти причины того, почему так легко позволила пленить себя... Отчего сердце, давно спокойное, никем не растревоженное, без сопротивления воззвало к нему... На другую ночь он явился там же и в том же настроении. Мэй, ведомая давно позабытыми, но оттого не менее сильными чувствами, обернулась человеком, выступила из-за ствола дерева, показавшись ему. Харуто, знавший об обитаемом различными существами лесе, недоумённо спросил, кто она, нуждается ли в помощи. В ответ кицунэ бросилась бежать, петляя меж камней, но не обратно, спрятавшись, а к озеру, что находилось чуть вдали от дома мужчины, по ту сторону барьера, ограждавшего поселение, как выяснилось позже. Остановилась у самой кромки воды, подняв голову к небу. Щеки коснулся прохладный воздух, затрепетали волосы с одеждами, зашуршали пожухлые листья, готовые сброситься с ветвей, подёрнулось рябью озеро... Она выдохнула, улыбнувшись, медленно повернулась к Харуто и сказала: — Не стой, иди же ко мне... Он неохотно переступил незримую черту. Мэй подбодрила: — Чего ты ждёшь? Скоро холод осенней ночи опустится, словно предрассветный туман с высоких гор... Разве ты хочешь, чтобы я замёрзла? Он, безмолвный, помотал головой и неспешно подошёл к ней. Она вскинула голову, заглянула в помутневшие глаза, оглядела высокую фигуру, широкие плечи, сильные руки и коснулась озябшими руками скрытой за воротником шеи. Огладила позвонки и шепнула что-то на ухо. Харуто вздрогнул, точно от удара. — Не смей волноваться. Неужели хочешь, чтобы я ушла? — и вновь тихое, но едва выказанное несогласие. — Тогда скорее, решительнее, ну же... Шелест тонкого кимоно, упавшего к ступням, показался громче вывшего ветра. Всё повторилось стоило солнцу скрыться за горизонтом на следующий вечер. Постоялый двор «Бескрылый журавль» стоял за лесом, пройти через который Мэй упросила Харуто. Ни остаться на холоде, ни спрятаться в его доме она не желала. Мужчина, точно хмельный, проявлял большее участие, чем прежде: подолгу рассматривал гибкое тело и трепетно касался тонкого запястья. Она, не менее отзывчивая, ловила губами его губы, позволяла нырять рукам под нагадзюбан, томно глядела на него. На небе из белёсых облаков выплыл свет. Вдоволь насмотревшись на старый потолок и отдышавшись, кицунэ улыбнулась какой-то мысли. Повернулась к Харуто, уткнувшись виском в подушку, и сказала: — Останусь здесь до завтра. Навестишь меня? Он долго не отзывался, прежде чем коротко кивнуть. — Жена, наверное, устала молчать. Думаешь, она сильно сердится?.. Мужчина несколько мгновений качал головой, а после с жаром прошептал: — Любимая, — она вздрогнула, насторожившись. — Какое же мне до неё дело, когда она такая старая и невзрачная? Только тебя я люблю, только ты мне мила... И он приобнял её, коснувшись талии и зарывшись в тёмные волосы. Нахмурившаяся Мэй не прервала молчания, не обняв в ответ, но и не оттолкнув Харуто. В следующий раз он пришёл к ней рассерженным, будто при первой встрече. Набросился с поцелуями, отказавшись от чая, тесно прижался и громко дышал. Она отстранилась и спросила: — Что с тобой? Шёпот горьких листьев, кружащихся в танце перед гибелью. Он не ответил, чем озадачил ещё сильнее. — В чём дело, Харуто? Отчего ты словно обезумевший?.. Мужчина рассказал. Пылкая жена, давно догадываясь, наконец не выдержала, пригрозив ему, высказала множество слов недовольства. — Только ты не лезь. С меня достаточно на сегодня. — Постой... Но что с детьми? Знают ли они? Он раздражённо цокнул, закатывая глаза. — Какое дело до них? Неужто я один такой на всю округу — устал от вечно упрекающей жены и возжелал красавицу, усладившую взор?.. Не говори вздора, милая, забудь... Коснулся белого плеча, перебирая пальцами, двинулся к шее... Намеревался сбросить ткань, ведомый жаром... — Нет. — Что? — Не стану забывать, — кицунэ досадливо сжала губы, простынь, сбросила с себя руки. — Поступать так неверно. Подумай о детях. Если жена и причинила тебе вред, то они никакой вины не несут. Неужели они должны расти, помня об отце, относившемся столь несправедливо к матери, подражая ему, точно отражение воды подражает небу? Казалось, он едва сдерживался. — Тебе-то что до них?.. Неужто воображаешь их своими, думаешь, что их мать? Считаешь меня плохим примером, обвиняешь как жена? Мэй не ответила. — Мне надоели упрёки! Каждая знает, как я должен был поступить, но чем все вы лучше? —пытливо вглядывался ей в лицо. — Совесть тебя мучает, да? Но кто заманил меня, кто звал к себе рядом с домом, где находилась та самая несчастная? Она непонимающе взглянула на него, вновь сжала простынь от напряжения. Он сорвался на крик. — Натворила бед, а теперь хочешь меня обвинить? Повторяю: чем ты лучше, чем я? Чем ты лучше неё?! Кицунэ вздрогнула и отшатнулась от Харуто, поднявшись с постели. Почти обнажённый силуэт темнел во мраке. Она пристально посмотрела ему в глаза, забыв испуг. Холод медленно коснулся кожи, и тьма сгустилась, точно от пугливой луны, спрятавшейся за тучами. Не послышалось тогда ни единого вдоха, не разглядеть было ни единого содрогания... Мэй прыгнула.***
Сино-Одори съёжилась. Во рту чувствовалась горечь. — Мне жаль. Лисица выгнула бровь, продолжая вглядываться в лицо напротив. — Мне жаль, что тебе пришлось столько лет провести одной в несчастье, лисичка Мэй. Жаль, что конец всей истории не менее грустный. — Ты веришь мне? — покойно вопросила. — Конечно верю, — бесцветно ответила она, пробежавшись глазами по плесневелой стене. — Как можно не верить?.. — Другие не поверили бы, — лёгким пожиманием плеч. — Люди редко верят словам кицунэ. Я поверю, — со скрытым гневом, скривившись, ответила. Затем посмотрела в глаза и нежно улыбнулась. — А ты поверишь мне? Поверишь в то, что я никому не раскрою твоей тайны? Пленница не шелохнулась. — Да. Поверю. Сино-Одори шире улыбнулась, придвинулась ближе к лисице, почти коснувшись пальцами пальцев. Проворковала, будто непринуждённо беседуя с дитя: — Не волнуйся, я всё быстро улажу. Тебе не нужно ничего придумывать. Мне быстро удастся вызволить тебя, — в ответ на молчание продолжила. — Мой муж — человек, который поймал тебя, очень уважаемый. Мне ничего не стоит поговорить с ним и убедить его в твоей невиновности. Задумчивая Мэй кивнула. — Где он сейчас? — Отлёживается, — небрежный взмах рукой. — Ты его измотала. Тень ухмылки, тронувшей губы. — Мне пора. Я распоряжусь насчёт еды. Неожиданно глубокий поклон и торопливый шёпот благодарности стал госпоже ответом. Укрытую слегка иссохшей травой землю тронули дожди, когда Сино-Одори вернулась и прошептала, бросая взгляды на стражников: — Он пришёл в себя и скоро навестит тебя. Говорит, что планировал долго допрашивать, чтобы узнать, отчего договор нарушен, — кицунэ не поняла; тогда она кратко поведала суть, а слушательница учтиво кивнула. — Он не знает, что ты не из местных ёкай. Могу ли я сказать об этом? — Нет. Теперь не поняла госпожа. Долго думала и только затем продолжила. — Но как же мне тебе помочь?.. Он полагает, что всё куда серьёзнее, чем есть на самом деле. Мэй вскинула подбородок, долго не отводила цепкого взгляда перед тем, как начать говорить — медленно и без волнений. — Соблюдение условий уговора для вас важно, верно? Мой случай — не исключение. — Я понимаю, но такая мелочь... — Сино-Одори. Она не шевельнулась. — Ты желаешь сдержать своё обещание? Стук капель о крышу поутих. — Да. Разумеется, да, — она суетливо спрятала руки в широких рукавах, расшитых листьями клёна. Звон цепей и лёгкое движение запястья. — Предоставь кое-что мне. Она не противилась. Проходили пасмурные дни, не видевшие и луча солнца. Так и деревня не видела надежды на быстрое выяснение произошедшего и скорую казнь. Единственное, что произнесла виновница в присутствии людей на допросе — своё имя и нечто странное. Она заявила, что будет рада стать новой жительницей поселения и надеется на гостеприимство. Ни один глава деревни не спустил бы подобное поведение с рук. Господин Миякэ лично допрашивал Мэй, проводя с ней долгие часы, пытаясь добиться результата, но всё было тщетно. Кицунэ лишь время от времени поднимала взгляд и мгновенно его опускала. Прежде у госпожи Миякэ с супругом состоялся разговор. Хиро спрашивал, что удалось выяснить тогда, в первый день, когда ему нездоровилось. Сино-Одори скривилась и промолчала, желая увильнуть. — Нанами? Она осуждающе взглянула на него. — Что не так? — Будь ты человеком, который не посягает на то, что ему недозволено без потерь, я бы ответила. Услышав это, он растерялся, но вскоре собрался, нахмурившись. — Какое отношение это имеет к делу?.. — Жертвуй ты тем, чем положено жертвовать, смог бы сам заниматься делом при первой же возможности! — Задам тот же вопрос: что не так, Нанами? Раньше тебе не доставляли неудобства обязанности, возложенные на твои плечи. — Ох, мы ещё станем обсуждать происходившее раньше? Мне казалось, тебя интересует вполне конкретная кицунэ, разве нет? Господин Миякэ блуждал глазами по её лицу. — Что она тебе сказала? — Сино-Одори хранила молчание, нарочито скучающе отвернувшись. — Ты понимаешь, что дело касается не только меня? Неужели твоё недовольство мной настолько велико, что ты готова подвергнуть опасности всю деревню? — Опасности? — она невесело усмехнулась. — Очевидно, она для тебя не более чем источник опасности! Он недоумённо вскинул бровь. — Если ты считаешь иначе, прошу объяснить причины. — Не стану, — госпожа повернулась спиной и удалилась. Детали расследования обрастали всё большим и большим количеством слухов. Одни восклицали о невообразимом очаровании лисицы, покорившей главу деревни, теперь не желающего выносить приговор; подкреплялось это пылкой влюблённостью в Нанами в прошлом. Говаривали не без ехидства, что старый Хиро больно падок на ёкай, ступающих на чужие земли. Другие уверяли, что невинную Мэй подставили и приказали молчать, если жизнь дорога. Нравы в лесах, мол, жестокие. Третьи были полны страха, смешавшегося со злостью, более иных. Они обвиняли семью Миякэ в сговоре со злыми существами, уже готовыми захватить территорию поселения; всё происходившее по их предположениям — не более чем игра. Красивую же кицунэ использовали, чтобы обольстить всех вокруг. Только каков толк, если пленница сидит и носа на улицу не суёт?.. Колдун опрашивал местных ёкай, пытался выяснить, отчего уговор нарушился, что к этому привело, кто такая Мэй, чем она славится в здешних кругах... Отвечали, что недовольства не возникало и убийства никто не совершал; а если совершил и утаил, то с ним быстро разберутся, дескать, предателей нигде не любят. Но если господин Миякэ уверен, что лисица виновна, то так оно и есть, только такой у них нет и не было. — Ты знала, что она не отсюда, верно? — мужчина с прядями волос, тронутыми ранней сединой, ворвался к Сино-Одори. — Знала и умолчала? Что ещё ты скрываешь от меня? От нас всех? Она сжала зубы и выплюнула: — Что посчитала нужным!.. — тряхнула головой и более сдержанно продолжила. — Если тебе так нужны сведения, предлагаю сделку. Хиро, уставший от неизвестности и детских выходок, которые терпеть не намерен, неся на себе столь большую ответственность, как выражался в приступе гнева, закатил глаза. — Продолжай. — Ты клянёшься, что поверишь и позволишь ей получить желаемое взамен на рассказ. — Какова глупость, — пробормотал, сжал переносицу и тяжело вздохнул. — Какова сложность — посодействовать без ненужных колебаний... Сидящая госпожа была безмолвна. — Как я могу верить твоим словам, Нанами? — беспомощно прошептал он. — Почему ты раньше не предложила? Почему она сама не признается во всём?.. Она холодно рассматривала его, а после прервала. — Ты отказываешься? — Нет, — блеск угасающей надежды. — Но не могу понять, что с тобой творится все эти дни... Не могу понять, что с нами... — С нами? — С нами. Что между нами? Какое недопонимание? Ведь я всего лишь делаю, что обязан делать. Сино-Одори с презрением хмыкнула. — Поклянись. Он поклялся. Она долго говорила, не вдаваясь в подробности, отвечая на некоторые из его вопросов, блуждая взглядом по комнате. За окном стемнело — огонь свечей отбрасывал тени на стены. Хиро принялся ходить из угла в угол, долго размышляя. Наконец горько сказал: — Я верю и соглашаюсь. Народ должен узнать, что произошло и отчего кицунэ не понесёт наказания. На лице госпожи Миякэ расплылась улыбка, точно пятно света по воде. Мелькнул пушистый хвост близко к скуле, лизнул гладкой шерстью. — Завтра. — Завтра, — вторила супругу. Он, задумчивый, кивнул невпопад, пожелал доброй ночи и был таков. В тот вечер она солгала.***
Мэй освободилась от оков, не дрогнув, но согнувшись в поклоне. Покинув место своего заточения, она притягивала взоры своей плывущей походкой, ровной осанкой и плавными движениями. Изредка говоря о чём-нибудь, отличалась глубокими познаниями и незаурядным умом. Разговоры ни на миг не утихали. Только обсуждалась не одна красота и заслуги кицунэ, но и последствия её помилования. — Сколько волнений ждёт нас впереди? Со сколькими трудностями столкнёмся, если у нас нет пути отсюда? — Кричала Тэруко, жена погибшего, стоя в самой людной части поселения. Она держала своих поникших детей за плечи. — Справедливо обошлось семейство Миякэ со мной и моими детьми? Разве нужно было принимать разлучницу и убийцу в своём доме как уважаемую гостью? Не быть добру, не быть спокойным временам!.. Толпы зевак собирались около женщины, то выказывая сочувствие, то презрительно бормоча слова недовольства. Мэй действительно поселили в доме главной семьи, причём едва ли не в супружеской спальне — о том настойчиво просила госпожа, получив отказ. Кицунэ, не растеряв навыков гейши, проводила чайные церемонии вечерами. Никогда прежде в тех стенах не распивался столь вкусный чай, не витало подобных ароматов... В один из таких вечеров речь зашла об Островной провинции. — Смотреть на Острова как на пример для подражания — заведомо ошибиться. У них всё не как у людей. Традиции не соблюдаются, взгляды оскорбительны, — промолвил Хиро. — О каких взглядах говорит господин? — О каких захочешь. Взять даже самураев. Онна-бугэйся!.. Разве может женщина быть воином? — Как видишь, господин, может, — ровно произнесла. — Но разве это правильно? — Если она справляется, тогда отчего нет? Однажды мне довелось встретить благородную госпожу, она была онна-бугэйся. Имя её — Йоко Наён. Говаривали, она — не менее преданная и отважная воительница, чем мужчины её же дела. Её господин всегда хорошо отзывался о ней... По окончании истории колдун ничего не говорил — лишь разглядывал остатки своего чая. Лисица, внимательная, подлила ему нового, невольно оголив запястье. Сино-Одори молчала, наблюдая за Мэй. Они встретились глазами, долго рассматривая друг друга. Наконец глава деревни нарушил молчание: — Время позднее. Пусть ваша ночь будет спокойной. И покинул их, поднявшись с подушки. Обстановка мигом переменилась, чем воспользовалась кицунэ. — Слышала, господин укрепил барьер. — Не совсем так, — отозвалась госпожа. — Теперь он не позволяет покидать поселение. Затихшая Мэй сжала губы. — Не расценивают ли люди это как западню? Сино-Одори помрачнела. — Некоторые расценивают. Но другие верят Хиро, думают, что так будет лучше: никто не сможет повторить за Харуто. — Тоже верно, — коротко прошептала. Раздалось уханье совы, точно сидевшей на ветви у самого дома. Обе обернулись на него, любуясь россыпью звёзд через едва раскрытое окно — порубленные чайные листья на дне чашки. — Ты скучаешь по одиночеству? — внезапно вопросила госпожа; потом смешалась, будто сама не ожидала от себя. Лисица не заметила, расправив ткань лесного одеяния. — По одиночеству? — Ты долго была одна. В стольких местах, но всегда одна. Каково теперь не перемещаться, но находиться среди людей? — Непривычно. — И всё? Больше ничего? — Пока не смогла понять. — Не волнуйся, — приблизилась, мягко понизив голос. — Пройдёт время, ты обязательно со всем разберёшься. Мэй лишь отстранённо улыбнулась. Окрестностей дома главы деревни избегали. Это упорно не замечалось приближёнными к нему — велико потрясение. Отныне господин Миякэ больше уделял внимания вопросам успокоения народа, но не волшебству, которое, видимо, больше пугало, чем бывало полезным. Хиро — человек, но прихвостень уродцев, напрасно сокращающий свой срок. Кому с таким хочется водиться? Сино-Одори стала к нему терпимее и внимательнее с тех пор. Он, удивлённый, сначала намёками, избегая прямых вопросов, а затем открыто говоря о своих намерениях, пытался выяснить, откуда такие перемены. Загадочная супруга лишь лукаво поблёскивала глазами, подзывая Ясу и веля ей намеренно громким шёпотом подлить уставшему господину саке. — Я, кажется, понял, — во время одного из таких ужинов неторопливо начал, — в чём дело. Тебе хотелось, чтобы я колдовал, отдавая свою кровь? Она помедлила. — Такая плата. Если не родился волшебным, но хочешь это изменить при жизни, то будь добр отдавать взамен, что требуют. — Кровь — слишком высокая цена. — Достаточно высокая, чтобы ты платил по-другому? — безмолвие. — Ты готов отдавать свои годы и здоровье вместо капель крови? Это стоит не так много? — Нанами, — вполголоса и с лаской, — такой я совершил выбор... — Мне он не нравится!.. Недостающие силы ты забираешь у меня. Так куда удобнее, правда? Но что будет, если меня не станет? Как ты защитишься от злобных ёкай? Что будешь делать? — осеклась, сжала пальцы в кулак. — Не отвечай, мне не интересно... У тебя ведь есть Мэй... Ясу удалилась. — Только не думаю, что она позволит тебе использовать себя. На лице госпожи мелькнуло выражение гордости, смешанной с печалью. — Вы и впрямь... Хиро тактично не закончил. — Что? Я должна быть только на твоей стороне? Он явно подбирал выражение, то распахивая губы, то смыкая их в тонкую линию. — Но я — не человек. Я и она — ёкай, — отрывисто прошипела. — Мы другие. Других не принимают даже здесь. До полуночи, тронутой немой завесой, не произнесли ни единого слова. Дожди с ветрами закончились, едва с ветви сбросился последний хрупкий лист. Голая земля укрылась одеялом, поджидая заморозки. Они пришли с первым снегом, боязливо спускающимся с небес. Пришла и Мэй, которой не спалось, с веером в руках и решимостью в глазах. Она запахнула тёплый ворот, не съёжившись, нашла безлюдное место, оглядевшись, точно юная майко, спрятавшаяся от наставницы с дорогим сямисэном, которого строго настрого запретили касаться. Встала ровно, изящно отвела руку с веером. Вообразила себе взгляд госпожи Сумико и игру на струнах её тонких пальцев. Она сделала полушаг, отогнав назойливую грусть. Ровно изогнулась, вдохнув, и закружилась в танце, будто зимний вихрь, выдохнув. Музыка её — стук гэта, шелест ткани кимоно и согревающей накидки. Вдохновители её — воспоминания, неожиданно вспыхнувшие пламенем, точно угли. Зрители её — заспанные криптомерии, тихие птицы и дорогая сердцу наставница. Она здесь. Мэй вытянулась струной, подкинув веер, расписанный лисицей. Показалось, он коснулся звёзд. Она рядом. Ресниц коснулись снежинки. Мэй вдохнула запах пепла, приготовившись. Она гордится. Веер летит вниз, он падает, уже готов тронуть мягкое покрывало. Она не злится. Мэй коснулась его за миг до падения на белоснежный шёлк. Распрямилась, замерла — и сердце, сердце, точно загнанное, тоже замерло, — скрыв лицо за рисунком с двумя хвостами. Госпожа позвала её на обед. Лисица набросила на себя горные одежды, покрывшиеся льдом, как набросили на себя пушистый мох стволы буков. Пришла с новым сортом чая, приветствовала хозяйку, сидевшую за шитьём, кивком. Вкус риса на языке, стук палочек о глубокие чаши, запах свежей рыбы... — Надеюсь, что лисичка Мэй не возражает, — её настроение заметно улучшилось. — Хорошие из нас хозяева — каждый раз гостья устраивает нам чайную церемонию... — Мне не в тягость, — сняла чайник с очага, разлила напиток в чашки. Поднялся пар, и мигом стало теплее. Отпили чай — лёгкая горечь и запах трав. — Мэй, — после трапезы тон уловимо изменился. Задумчивый взгляд, напряжённые руки. — Сино-Одори. Она представила, как погружается в лохань и смывает сомнения, будто они — тонкий слой налипшей грязи. — Скажу глупость, но не могу не сказать. Я не обвиняю тебя, но чувствую... Мне кажется, ты что-то утаиваешь. Кицунэ словно не услышала. — Ты всегда тихая, размеренная, такая спокойная. Мне долго думалось, что ты такая и есть. К тому же на тебя влияли... обстоятельства вроде окия... Но ты здесь, не там. Я знаю, что тебя может пугать, знаю, почему ты можешь быть напряжена, но, прошу, попробуй мне открыться. Ведь я не с ними. Мэй изогнула бровь. — Они мне чужие, как и я им чужда. Мы с тобой отличаемся от них, как и они — от нас. Тогда нам разумнее быть вместе, правда? Как ты думаешь? Касание деревянной чаши стола. — Позволь заметить: ты всё ещё помогаешь им. Возможно, даже больше, чем прежде. И вновь шипение: — Тебе тоже важно, чтобы я была только с тобой?.. — В данном случае — да, — она коснулась разложенных украшений в другом конце комнаты, не коснувшись, коротким взглядом. — Пусть мир и соткан из полутонов, здесь бы я предпочла определённость. Но госпожа заметила. — Мудрая, рассудительная лисичка... Хорошо. Если я обещала, значит, должна быть верной своему слову до конца. Мэй, довольная, отодвинулась, поклонившись. Шорох татами. Сино-Одори вернула поклон с заверением: — Для меня честь. Услуга за услугу. Но, думаю, ты понимаешь, какие последствия меня ждут. Она кивнула. — Я буду думать, хотя это не значит, что я отказываюсь. Лисица мерно поднялась; мелькнула голень, блеснули таби. Села сбоку от госпожи и замерла, что напуганный зверь. Качнула головой, будто отогнала непрошенную мысль, словила чужой взгляд, не отводя своего. Начала: — Благодарна тебе. Много раздумываю о том, что нет никого столь внимательного. Она невесомо коснулась предплечья, опустив взгляд, пробежалась пальцами до плеча и выше... Тронула щеку, задержавшись. Блеск студёного солнца. После сумерек она вернулась к себе, разделась, причесалась, долго рассматривая себя в зеркало, и легла в постель. Облегчение не пришло к ней, не приблизилось как старый друг. Тело окутала прохлада, что не успокоила мятежное сердце. Не помогла и тишина. Мучилась, находясь на грани сна и яви. Ей виделись лесные духи, шепчущие что-то. Она слышала громкий лязг и выкрики в глуши: «Кицунэ! Ведьма! Убить!..» Чувствовала кожей холод своих первых ночей и зной долгих дней. Мысли, точно вода под изморозью, сплетались в единый поток, уносимый неумолимо вперёд. Горечь... Самураи... Разбитая губа... Голос, какой она прежде не слышала... Фляга с холодной водой... Дебют... Обряд... Погоня... Послышался шорох сёдзи. Мигом очнулась — очнулось и сознание. Застыла напуганной, но лисье чутьё подсказало воспользоваться мороком. Лунный свет хлынул на помощь, едва заметные искры рассыпались у пальцев под простынью. Намеренно тихие шаги. Сжавшаяся тень, контролирующая каждый вдох с выдохом. Поступь, показавшаяся Мэй жалкой. Она сжала челюсть. В голову ударила холодная ярость, точно к горлу прижался нож. Последует ли взмах? Прольётся ли кровь?.. Слабые руки схватили подушку, набросившись на морок. Видение подёрнулось, как туман подёргивается от слабейшего ветра. Удивлённый выдох и тихое рычание. Она поняла: прольётся. Встрепенулась, не поддаваясь чарам, взяла подушку, повалила тело. Тонкий вскрик, придавленное горло и неуклюжие подёргивания. Бормотание снизу, острое колено с ногтями, одеяло, окутавшее напавшую... Напряжённые мышцы заныли, она взмокла и только спустя мгновения заметила: всё закончилось. Пелены не было. Она помнит, что упала и поднялась. Не обернулась, вышла и направилась к покоям. Скрип дерева под ступнями был ей свидетелем. Занесла руку для стука, да так и опустила её, ворвавшись и окликнув: — Сино-Одори! Та не ответила. Мэй повторила, стянула с госпожи простыни и принялась тормошить её. Она сонно отозвалась. — Что?.. Мэй? Ты знаешь, какой час?.. — Сино-Одори. Я убила. — Убила? Я знаю. Ты для этого?.. — Я убила вновь. Только что. — Ты шутишь? Тебе приснился кошмар? У тебя жар? Я позову... — Нет! — резко оборвала; Хиро пошевелился. Чуть тише продолжила. — Нет, не зови никого. Ясу не отзовётся. Обе молчали, уставившись друг на друга. Тени ветвей за окном дёргались — вьюжные, податливые, а Мэй старалась не бросить и взгляда на них. Сино-Одори распахнула губы, но ничего не произнесла. Приподнялась, не удосужившись запахнуть нагадзюбан. Кицунэ заметила, ощутив прилив жара; перед ней снова дымка, не та, но не менее... Волосы госпожи рассыпались, заменив ткань. — Ясу, — так чётко, словно и не спала. Прежде она произносила это имя без какого-либо особого намерения. Теперь же... — Да. — Ты... — рваное дыхание и быстрый стук сердца — Мэй клялась, что чувствовала каждую перемену в ней. — Погоди. Хиро, просыпайся! Она выпроводила супруга, бросающего полные недоумения взгляды на лисицу, из комнаты. Шорох сёдзи. Сино-Одори посадила её на постель, мягко коснувшись ладоней. Ткань вновь грозилась сползти с плеча, и Мэй не знала покоя. — Что случилось? Слова не шли. Пришлось тряхнуть головой и закрыть глаза. Будто учась ходить, промолвила: — Мне не спалось. Она пришла ко мне. Начала душить. Я сделала это за неё. Госпожа, видимо, пыталась вообразить себе этот спектакль — на лице отразилось недоумение. Мэй только тогда поняла, что на ней не многим больше одеяний. Невольно улыбнулась, точно хмельная. — Мэй? — Да? — Ты не сожалеешь? — Не думаю. — У тебя точно нет жара?.. — трепетно коснулась лба. Она, маленькая майко, и взрослая, заботливая Сумико, сказки перед сном, наставления с самого рассвета... Кицунэ не была уверена в ответе. — Ты тоже не сожалеешь. — Как я могу?.. Она хотела убить тебя... — Не убила. — Потому что ты помешала, — устало. — Отчего к тебе так жестоки? Разве ты вредила ей? — Могу предположить, что она сделала это из-за вас. Не стоит винить преданную служанку. — Верно, она на славу послужила. Мэй тихо рассмеялась, прикрыв губы рукавом. Сино-Одори задержала взгляд на ней, затем сказала: — Прелестная, смелая лисичка... Тронула скулу, склонив голову. Стало теплее — точно огонь принялся кусать дрова подле. Приблизилась и легко коснулась губами щеки. Прижалась лбом ко лбу, шепнула: — Теперь не имеет значения. Давай уйдём? Она застыла, невольно осмотрелась... Вглядывалась, а заметить всё не могла: вокруг одни тёмные воды. Её тянуло на дно. ...И словила губами губы. Сино-Одори вздрогнула, прильнув ближе, застонала. Всполохи света перед глазами, неясные видения, трепет кожи... Тронутое волнениями сознание. Твёрдое признание, неожиданно сорвавшееся: — Я согласна. Мгновения блаженства и беспечности. А потом — топот ног и резкий вскрик. Хиро вернулся с выражением ужаса на лице. — Мэй! Она сжалась и стыдливо прикрылась руками. Им с госпожой пришлось долго объясняться, успокаивать его и убеждать в том, что убийство имело под собой основание. Он, недоверчивый, сетовал на судьбу, скорбно припоминал кицунэ все беды, которые свалились ему на голову с её приходом. Затем перешёл на крик. Колдун явно не отдавал себе отчёта в происходившем; с его пальцев то и дело срывались искры, озаряющие покои, он приближался к Мэй, а она боязливо пятилась, пока не прижалась к стене. — Молчишь?! После всего, что натворила, молчишь, будто ничего и не было! Да какой я глава после... Осёкся и громко задышал. Её посадили туда, откуда всё началось, той же ночью. Знакомый холод и решётка, срывающийся со рта пар, осуждающие взгляды стражников, густая тьма. Ни голосов, ни иных звуков... Тонкая ткань ставшего грязным нагадзюбана не грела. Лисица не знала, занялась ли заря, когда к ней впервые пришли, но Сино-Одори выглядела уставшей. Она даже не пробовала попросить их оставить — знала, что больше слушать не станут. Ровно прошептала, не теряя времени: — Утром. Тронула прутья, безмолвно попросила коснуться ладони. Мэй позволила, ничего не сказав. Голос госпожи показался приглушённым: — Отчего так происходит? Откуда такая несправедливость берётся?.. — долго молчала. Сказала тише: — Могу постараться... Не в открытую... Кицунэ выглядела напряжённой. — Скажи, прошу. — Не нужно. — Почему, Мэй? Откуда в тебе это? Довольно притворства и гордости, только не в такой момент! — Притворства и не было. Гордость же — всё, что у меня осталось. — Не всё! — воскликнула; подумала, что погорячилась. — Мне не нужно смирение, когда есть возможность... Холодно оборвала, отстранившись: — Ты ошибаешься. — Что? Мэй, давай не будем... — Госпожа Миякэ, завершайте. — Погодите, дайте время... Мэй, Мэй! Не уходи от меня, не бросай... Ты ведь знаешь, каково это... Если есть шанс, тогда воспользуйся им. Кицунэ подняла голову и ответила вполголоса. — Есть. Сино-Одори будто бы успокоилась, выдохнула, натянуто улыбнулась, коснувшись волос. — Чудесно. А в глазах читалось: «Я рассчитываю на тебя». Стражники проводили поднявшуюся и ушедшую госпожу долгим взглядом. Больше не слышался стук обуви. Будучи полными подозрений, переглянулись и осмотрели пленницу. Дуновение ветра не тронуло озера, не пошла рябь по водной глади... Выдохнули.***
Жестокий ветер выл до самой ночи. Внезапно стих, покинув лес. Тучами заволокло небо. Но было светло от снега, устлавшего землю. Где-то вдали виднелась белая фигура, стоящая на ветви раскидистой криптомерии. Тонкая, будто завёрнутая в саван. Приблизься кто, заметил бы сведённые брови, дрожащие ресницы, побледневшие губы на обескровленном лице. Она неразборчиво шептала, касалась воротника одеяния, словно молясь или проклиная в полусне. Резко распахнула глаза, взглянув на поселение под ногами. Отбросила остатки сомнений, подняла руку, причудливо изогнув ладонь. Вспышка света сорвалась с пальцев. Жадный огонь тронул самый большой дом, стоящий в центре. Дерево полыхало, громко потрескивало, будто в огромном очаге. Дым поднимался в небо, присоединяясь к тёмным тучам. Ветер вернулся, пришёл на подмогу. Голодный пламень переходил всё дальше, обгладывая строения. В ночи раздавались крики, но она не слышала. Смотрела не на деревню, но — сквозь неё. Медленно светало. Догорали последние дома, обуглились немногие нетронутые деревья. На лицо упала снежинка, тут же растаяв. Мэй вытянула руку, почувствовала касание и рассмотрела поближе. Она увидела пепел.