Удар отражённый

Приглушëнный серый свет лился с потолка, из длинной светодиодной лампы, забранной решëткой, которая давно уже посерела от пыли и источала неприятный запах горелого мусора. Окно было плотно зашторено, но даже в тонкую щëлочку между тяжëлыми занавесками было видно, что на улице стояла глубокая ночь. Дополнением к свету в этой комнатушке служил лишь тот, что исходил от нескольких пëстрых экранов, которые занимали её почти целиком. Небольшой стол с придвинутой к нему тумбой, складной стул, лавка у стены и человек, распростëртый на грязном полу — на этом интерьер комнаты охраны исчерпывался напрочь, оставляя место только для примостившегося с краешку на стуле уставшего мужчины с кругами вокруг глаз, который, почти не моргая, пялился в один из экранов. Второй застыл, как изваяние, около двери, и холодным, почти неживым, но внимательным взглядом очерчивал коридор. Заклëпки на воротнике кожанки слабо отражали свет лампы под потолком. Тяжëлые сапоги и тускло поблëскивающий автоматный ствол в руках дополняли образ, ясно давая понять, кто этот неизвестный и откуда пришёл. Его спутник тоже вопросов не вызывал: за него говорили криво повязанный на шею фиолетовый шарф и расстëгнутое нараспашку — даже не удосужился снять, — пальто. Разумовский, подтянувший колено к подбородку, чьи пальцы яростно крутили колëсико мыши, — странное дополнение к атмосфере только что очищенной от людей «охранки», но ситуация, в которую попали партнëры-любовники, не оставляла им иного выхода. — Да хватит, сядь уже. — Резкий, каркающий голос разрезал тишину, заставил Олега, прислонившегося к двери, вздрогнуть и поморщиться от этого резкого движения. Разумовский без тени улыбки, развернувшись на стуле, наблюдал за тем, как Волков перехватывал оружие поудобнее и возвращал своему лицу привычно-сосредоточенное выражение. — И положи уже пушку свою, я тебя всё равно в бой не пущу ещё долго. — Сергей насторожëнно сжал губы, отчаянно моргая, потому что от напряжения глаз линзы съехали куда-то на самый край глазного яблока. «Никогда. Никогда больше не отпущу». Волков ответил ему укоризненным взглядом, дескать, делай ты уже, что обязан. «Найди девочку и завались, я в порядке». Заскрипел складной стульчик, зашаркали по полу тяжëлые шаги, сполна выдававшие то, что знаменитый программист от усталости едва ноги волочил. Олег слегка усмехнулся, перекладывая автомат на здоровое плечо и подставляя грудь для того, чтобы Серый мог ткнуться носом, вдыхая горьковатый запах натуральной кожи. Разумовский так и поступил, — но не влетел в него своей неуëмной хаотической энергией, а прислонился лбом — мягко, как бы извиняясь неизвестно за что. Скользнул дрожащими от напряжения и бесконечного печатания пальцами под куртку, провëл по опоясывающим рëбра бинтам, ласкаясь, но на самом деле — проверяя, нет ли мокрых от крови пятен, не разошлись ли швы. Волков его движение считал и понял, приподнял верхнюю губу, как настоящий зверь, показывая клыки. Но злиться не стал, только приземлил тяжëлую ладонь на рыжий затылок, взъерошил ему волосы, фыркнул: — Ну чë ты, Серый. — Тот только поëжился. Олег всегда становился колючим и кусачим, когда хотел скрыть, что с ним не всë в порядке. — То. — Сергей сделал один маленький шаг вперëд, вынуждая Волкова отступить и сесть на привинченную к полу, как в карцере, лавку. Синие-синие глаза с покрасневшими веками смотрели с укоризной. Не отрываясь от чужих глаз, забрал из рук телохранителя оружие и ткнул Олега пальцем в подбородок: — Сиди, подранок. Ты и так навязался со мной, хотя мог остаться дома. Что доктор прописал. — Ты, чтоль? — Олег уже не улыбался, позволил себе морщиться от боли и прислониться затылком к стене. Сергей с чужим изначально автоматом наперевес вернулся в кресло, снова поворачиваясь к записям камер. Шутку-каламбур про Чумного Доктора не оценил и ответил абсолютно серьёзно: — Я проследил путь арендованной машины до того момента, когда они пересели в собственную. И да, ты больше поможешь, если будешь рядом. Сигнализация не сработает до утра, можешь расслабиться. Олег только покачал головой и прикрыл веки, проваливаясь в столь необходимую восстанавливающемуся организму. Сергей цокнул языком и украдкой потëр слипающиеся глаза. Сердце неприятно отстукивало тупое «лишь бы успеть». Лишь бы спасти теперь Леру, которая пострадала опять-таки из-за него. Олег, который ни в какую не хотел отпускать его одного в центр контроля за дорожным видеонаблюдением, да ещë и пытался по-свойски его охранять, теперь был полностью его ответственностью. Они как-то по-особенному сплотились за эти сутки, когда осознали потерю. Но страх всё равно заползал в рыжую голову, сворачивался кольцами внутри и заставлял думать и действовать мгновенно, почти на автомате. Он только-только вытащил из лап верной смерти любимого мужчину, а теперь не мог и потерять ещё и… Кто она была им? Подруга? Дочь? Вполне возможно. Лера проникла под кожу и стала необходимой, как воздух, и при этом к ней не получалось относиться иначе, как к младшей сестре. И, — жестокий, злой парадокс: он осознал это только когда уже потерял эту девушку. Разумовский съëжился на своём стуле, вспоминая, как долго, — слишком долго, — не мог проститься с оставленным у машины Олегом, боялся отойти, внутренне вздрагивая от мысли, что стоит ему вбежать в здание, Волков снова растворится во тьме, как призрак, оставив его одного. Эгоистично? — Может быть… Но за это он сполна отплатил неконтролируемой, дикой болью, когда увидел оставленную на полу маску, — вернее, верхнюю её часть, свидетельствующую о том, что Лера не ушла сама, — и услышал спустя некоторое время звук отъезжающей машины. Время, которое он так глупо потратил на надежду: может, маска слетела во время боя? Может, Леру нужно просто позвать, и она, — живая, господи, главное живая, — откликнется и попросит о помощи? Нет, хах. Надежда, глупая надежда разлетелась в пыль, стоило поднять маску и увидеть на ней широкий коричневый цвет присохшей и быстро свернувшейся на холоде крови. Сергей помнил, как в голове щëлкнуло что-то тяжëлое, злое и неправильное, как бежал за машиной, — скорее из злости, чем из рационального желания запомнить номер. Правда, номер, заляпанный грязью, он всё-таки запомнил, и теперь пробегал глазами по откопанному где-то сайту регистрации. Мысли путались и сбивались в какой-то беспорядочный клубок, пока руки словно бы сами собой искали, вскрывали, скачивали данные камер, чтобы отследить путь ещё одной машины, после появления которой след напрочь обрывался. Что он вообще знал о скрытном клане Дагбаевых? Где и чем они жили? Почему ушли в тень? Где теперь было искать девушку, которая несмотря на всю показушную холодность стала так близка сердцу? …Разумовский резко выпрямился в кресле, давая себе мысленный подзатыльник. Хватит ныть… Тряпка. Пришла пора ему быть сильным. Ради странной, выстроенной на осколках, но семьи. И за свою девочку он будет бороться. Потому что по-своему, по-странному, по-родительски, но любит. Лера — их дочь, и это не обсуждается. А в семье своих не бросают. Он кинул быстрый взгляд на разблокированный экран телефона, на котором только что всплыл значок сообщения. «В следующий раз предупреждай заранее, что к парню едешь.Крайне тобой недовольна. " — холодное, колючее, от лериной мамы. И ещё одно: «Что и следовало доказать. То, что у тебя отношения, а не работа, было понятно с самого начала. Врать ты не умеешь. " — от Кирилла. Сергей горько хмыкнул, представляя себе, как разъярится Макарова, если узнает, что он взломал оставленный в машине мобильный и по смс наврал всем её родственникам, что она, прилежная девочка с МЕДа, боялась рассказать им о своём парне и потому просто «сбежала» к нему жить. Что поделать — в сложившейся ситуации данное решение было самым правдоподобным: взрослая девушка, которой приелся родительский контроль, убежала в ночь, а если учесть, что отношения внутри семьи Макаровых изначально были достаточно напряжëнными, этот поступок можно было легко себе представить, а Сероволки таким образом выигрывали себе немного времени на поиски. Сергей закрутил колëсико быстрее, застучал пальцами по клавишам, вводя очередной, тысячный, наверное, код разблокировки, и грустно улыбнулся своим мыслям. Ах, если бы оно и было так просто, — что Лера просто убежала, как в романе, не лежит сейчас где-то раненая и, возможно, без должной даже медицинской помощи, а радуется жизни со своим парнем, — каким-нибудь, ведь любой парень лучше, чем смерть в руках жестокого клана Дагбаевых, — и всё у неё хорошо. И взаимная любовь. Если бы Сергей знал, насколько он близок к истине… ***** Мягкий влажный туман стелился по полу просторного помещения. Несильный кисловатый запах марганцовки висел в воздухе, соединяясь с ароматами каких-то безвредных для человеческих лëгких химикатов. Свет сквозь стеклянный потолок падал на широкие мясистые листья растений, бликами плясал на стеллажах и креплениях, которые поддерживали экзотические кустарники и лианы под потолком. Другие цветы, — и не сосчитать все, даже странно было, как может столько удивительных видов уживаться в одном замкнутом помещении, — живописным ковром рассыпались по подставкам и полу. А между стеллажами, закутанный в чëрные одежды, медленно расхаживал юноша с гривой длинных тëмных кос и небольшой лейкой в руках. Кажется, он искренне наслаждался своим времяпрепровождением, как бы ни необычно это выглядело со стороны. Подходил к каждому растению, внимательно оглядывая со всех сторон, порой тихо бубнил что-то под нос. К кому он обращался? К цветам? Самому себе? Чему-то свыше? Алтан вряд ли смог бы дать ответ на этот вопрос. Для него это стало привычкой, почти константой, — общаться с бессловесными созданиями, теми, что никогда не предадут и не подставят. А ещë с ними можно было не чувствовать себя одиноким, не чувствовать той боли, которая пожирала изнутри в те редкие моменты, когда удавалось «выключиться» из повседневных проблем. И, может быть, цветы не могли полюбить его в ответ, — по крайней мере, сказать об этом, — но они принимали его любовь, не отталкивая и не убегая. А ещë многие при должном уходе могли жить… Вечно… Немного отвлëкшись от неприятных мыслей, Дагбаев нырнул под особенно низко свисающую над дорожкой задеревеневшую лиану и оказался прямо напротив широкого панорамного окна, ведущего в соседнюю комнату. Во всю стену, из непробиваемого стекла, это «окно» было закрыто тонкой похожей на фольгу плëнкой, которая позволяла заглянуть в данное помещение из другого, но скрывала другое, менее освещëнное, от этого цветника. Алтан с лëгкой улыбкой на губах поднял один из тяжëлых листьев комнатной гастерии, довольно рассмотрел белые полоски на кожице растения, замурлыкал что-то про себя. Свет, сейчас, в полдень, падавший прямо с потолка, ложился на тëмные волосы и гладкую кожу, подчëркивая раскосые глаза, острые скулы, — кажется, прикоснись, и порежешься, как о бумагу, — и небольшую горбинку на носу. В моменты спокойствия его суровое лицо разглаживалось, становясь таким же, каким и должно было быть — юным и по-своему красивым. Руки раздвигали листья и ветки, а лейка постепенно сменилась на пульверизатор. Юноша шагал между стройных рядов своих растений, ощущая, как улыбка сама собой расцветает на лице, — сначала несмелая, как будто обладатель её никак не мог отпустить воспоминания о произошедшем не так давно, а затем более яркая, такая, что ямочки на скулах начинали казаться неестественными. Но, в общем-то, «естественность» была совершенно не в этом. Дагбаев в окружении своих растений чувствовал себя лучше, а это было главным. … Алтан и понятия не имел, что с другой стороны стекла-зеркала за ним, внимательно и с неожиданным трепетом следила пара усталых карамельных глаз. Настороженный взгляд и плотно сжатые поначалу губы свидетельствовали о том, что девушке, не так давно проснувшейся, с трудом давалось перебарывать страх перед неизвестностью. Лера долго не решалась подойти к стеклу, чтобы взглянуть на происходящее за ним. Голова была какой-то тяжёлой, в животе лежал неподъëмный камень, а во рту горчило от какого-то неизвестного лекарства. По-честному, она даже не поняла толком, что произошло. Просто разлепила глаза с мыслью наподобие «впервые за этот год выспалась — неужели проспала универ?», а обнаружила над собой светлый расписанный древестно-лиственными узорами потолок. Это почему-то не произвело на неё ни малейшего впечатления. Появилось даже абсолютно апатичное чувство «да ладно, правда что ли?», а потом уже, когда появилась возможность сесть без вертолëтов перед глазами, воспоминания о произошедшем с ней начали возвращаться как-то сами собой. Боль, возникшее на секунду тошнотворное ощущение падения, а затем — чернота, которая ещё некоторое время прерывалась вспышками сознания. Кажется, её, Леру, куда-то несли, везли, вытаскивали на холодный воздух, — то, что мороз щипал щëки и нос, она помнила особенно отчëтливо, — потом снова затаскивали в тëплое, даже жаркое помещение и снимали с неё костюм. А затем наступило долгое и тяжëлое забытье, — судя по тому, что проснулась Макарова в чистой мягкой постели, это был именно сон, а не обморок от пыток, — которое прервал лишь один эпизод: то, как она… — Лера зажмурилась, пытаясь привести в норму бешено стучащее сердце. Если хотя бы часть из того, что она помнила, было правдой, то дел она натворила знатно. А ещё она, кажется, помнила, как зовут человека, который привёз её сюда. Алтан. Имя на вкус звучало странно: короткое, с выразительным «а», звонко, как звенит упавшая на пол золотая монетка. А ещë он был странным. Наверное, окажись Алтан не просто её ровесником, а будь в её университетском кругу, она бы первая сбежала от него подальше. И дело было не только в том, как подобно кобре менялся его образ, — от сосредоточенно-яростного до мягкого и трепещущего, — и не в удивительной, экзотической красоте, а в том, с какой неприкрытой вежливостью держался в её присутствии. К сожалению, запомненного с прошлой… — или уже позапрошлой? Сколько она спала? — ночи Лере хватило, чтобы составить какое-никакое а мнение о нëм. И теперь терзалась смутным желанием узнать больше. Не только о том, как долго будет здесь и ради чего её, собственно, схватили, — хотя логика неумолимо подсказывала «всё ради мести Разумовскому» — но и о том, что же это, собственно, за странный человек — Алтан Дагбаев. Кто он, и почему так странно-стыдно ëкает сердце при воспоминании о том, как он, смущëнный и красный до корней волос, тем не менее вежливо поправлял на ней одеяло. Кажется, Лера запуталась во всëм случившемся окончательно и распутаться не могла. Ноги ныли, когда она свесила их с кровати и ещё несколько секунд сидела, зарываясь пальцами в мягкий ворс ковра. Голова ещё немного кружилась, и, чтобы встать, пришлось приложить некоторые усилия. Так, по стеночке, Лера добралась до столика, который, судя по размытым воспоминаниям, собиралась то ли перевернуть, то ли бросить в кого-то, и жадно схватила оставленный явно для неё стакан с водой. Рядом лежали какие-то препараты, но их девушка тронуть не решилась, — только пила долгожданную жидкость, ощущая, как это отдаëтся в пустом желудке и как жажда постепенно отступает. Стакан быстро опустел, и Лера, откинув назад прилипшие ко лбу волосы, осторожно водрузила его обратно. Оперлась руками о столешницу, прислушиваясь к собственному организму, и, наконец, не без кряхтения распрямилась. Кажется, она и правда отделалась настолько легко, насколько это вообще было возможно в её случае: никаких резких или усиливающихся болей, только постоянная и не слишком острая в мягких тканях — значит, ничего себе не сломала, только ушиблась сильно, да, может, лëгкое сотрясение схлопотала. Ерунда. Жить будем. Главная задача состояла теперь в том, как связаться с родными и как выбраться из неизвестного места с максимальными потерями. А затем уже сообщить наставникам, спросить, как там Олег… Улыбка тронула плотно сжатые губы девушки. Она как-то и сама не заметила, что их отношения таким необычным образом из настороженно-деловых перетекли в дружеские, а затем и почти что в… Родственные? Вряд ли она смогла бы дать полное определение их общению, — просто на каком-то подсознательном уровне понимала, что после того, как — если! — она выберется, они посмотрят друг другу в глаза совершенно другими людьми. А предчувствие Леру ещё никогда не подводило. Прихрамывая на правую ногу, Макарова медленно обошла то помещение, в котором так кстати проснулась, не переставая удивляться специфике чужой культуры, и, — вполне вероятно, — отпечатку традиций. Изящные рисунки на стенах в полутьме помещения казались почти живыми, какими-то особенно изящными и моментами жуткими. Диковинные звери играли в зарослях, а между ними кружились символические узоры, сплошь состоящие лишь из точек и чëрточек. Занимавшие всю комнату ковры щекотали ступни, одновременно притупляя боль. Сердце постепенно успокоилось, перестав отстукивать так отчаянно, как в самый момент пробуждения. Она была одна, живая и с надеждой, что её не убьют в ближайшее время, — иначе зачем было лечить? — и никто не врывался в комнаты, не ставил её мордой к стенке и не заствлял драться, бежать куда-то, или, прости Господи, учить конспекты по анатомии. Как-то так получалось, что жизнь в плену у криминального авторитета была самым спокойным моментом её жизни. Лера подошла чуть ближе к затемнëнному окну, щурясь и пытаясь понять, что же находится там, за толстым слоем стекла. Пальцы слабых пока что рук сами собой легли на почти что матовую поверхность, оставляя на ней запотевшие светлые следы. Лера отстранëнно улыбнулась, рассматривая цветочные силуэты, на автомате угадывая в них некоторые пройденные на кратком курсе ботаники. Даже здесь давно полученные знания не давали покоя. Но даже это проблемой, по сути, не являлось — хотя бы потому, что от неожиданно мелькнувшей среди почти первобытных зарослей человеческой фигуры все мысли отшибло напрочь. Лера даже отступила на шаг, но потом, словно повинуясь какому-то инстинкту, снова подступила поближе к стеклу. Оно занимало почти всю стену, и начиналось примерно под грудью девушки. Бетон и вплавленное в него затемнëнное стекло прекрасно гармонировали друг с другом, создавая впечатление одного целостного ансамбля. Через это стекло было отчëтливо видно, как молодой человек, одетый сплошь во всё чëрное, аккуратно ступал между стеллажами и большими цветочными горшками, расставленными прямо на полу. Осторожные движения и то, каким умиротворением лучилась вся его фигура, как бережно он опрыскивал растения, абсолютно не укладывались в голове. Вообще то, КАКИМ был Алтан, не укладывалось у неё в голове. Красивое, утончëнное лицо с немного припухшей нижней губой, — это стало видно, когда юноша подошëл к стеклу совсем близко. Губы его беззвучно двигались: кажется, он обещал что-то своим растениям, перебирая между пальцами пухлые малоподвижные листики. Лицо его больше не казалось устрашающим, и даже смущëнным не казалось, а виделось Лере почему-то очень привлекательным. Алтану шла эта добрая уверенность, это спокойствие и какая-то отстранëнная нежность, пусть и к неодушевлëнным, но всё же живым существам. Ему шло быть собой. Дагбаев рассеянно отставил горшочек суккулентов в сторону и нарочито медленно шагнул к высокой пальме, раскинувшей свои ветви над его головой и задевающей листьями зеркальную поверхность. Широкие, похожие на шаровары, брюки и тëплая водолазка; такие же чëрные, смоляные волосы, — он поймал своё отражение в серебристом стекле и улыбнулся сам себе. Он… Был в порядке. Достаточно в порядке, чтобы, закончив привычный обход, зайти в соседнюю комнату и поговорить, наконец, со странной девушкой по имени Валерия. Лера, Валерия. Имя звучало необычно, не так, как звали всех тех, с кем ему приходилось пересекаться в высшем свете. Оно прыгало на кончике языка солнечным зайчиком, и на вкус, на запах ощущалось ванильным пломбиром; чем-то сладким, но не приторным, и дико приятным. Воспоминанием детства. Забавно поджав нижнюю губу и улыбаясь при этом, юноша поднял руку. В нерешительности застыл на несколько секунд, а затем провëл-таки указательным пальцем по огромному зеркалу. Сердце почему-то забилось чаще при мысли о том, что там, за стеной, в нескольких шагах от него, спит та самая девушка. Новый Чумной доктор, дочь самой обыкновенной семьи, которая, — Алтан был в этом уверен, — ни сном, ни духом была о её похождениях. Как, однако, причудливо складывалась мозаика-жизнь: их столкнули обстоятельства, без которых такое знакомство оказалось бы невозможным. Она ведь, — Алтан положил ладонь на стекло, задумчиво уставился на своё отражение, но на самом деле глядя сквозь него, словно хотел заглянуть в саму комнату, хоть это и было невозможно, — на врача училась. Ва-ле-ри-я. Лера, как заворожëнная, следила за тем, как на стекло легли сначала подушечки пальцев, а затем и вся ладонь. Широкая, с гармоничными, изящными пальцами, — а на мизинце виднелся светлый неровный шрам, свидетельствовавший, вероятно, о неосторожном обращении с оружием и заставлявший по-новому за зауважать его обладателя. Лера сама толком не знала, почему не ушла, — если учесть хотя бы то, как она этого хотела изначально. Отойти хотя бы на какое-то расстояние, не пялиться так бесстыдно на чужие скулы, пальцы, живописно разбросанные по плечам косы. Но сделать шаг назад не получалось. Не получалось вообще. Рука сама собой легла на мутное, тëмное стекло, предельно близко к чужой ладони, дыхание сбилось так, что захрипело в лëгких. А юноша смотрел не на неё, а словно бы сквозь, чуть выше плеча Макаровой. Словно не видел её. Но увы — ощущение это продержалось всего несколько секунд, а затем Алтан за стеклом очнулся от своего забытия, отпрянул, то ли сурово, то ли смешливо сдвинув брови, и быстрым шагом, аккуратно наступая на незанятые растениями участки пола, вышел из помещения. Громко щëлкнула дверь, и это стало слышно даже за толстым стеклом, от которого Лера ещё какое-то время не могла оторваться. Просто смотреть на бесконечные растительные джунгли и вспоминать, как идеально вписывалась в них фигура её врага по несчастью, казалось сейчас самой лучшей перспективой. Даже при том, что всё тело ныло, а мысли сбились в кашу с комочками и принимать нормальный вид никак не желали. Это уже было не столь важно. Короткий, но громкий стук полоснул тишину комнаты, как клинок сабли рассекает человеческую кожу. Лера, успевшая переместиться обратно на диван, хмуро зыркнула в сторону двери и подобрала ноги под себя, пытаясь выглядеть непринуждённее. Не слишком-то получилось: все синяки и ушибы на бëдрах тут же отозвались болью, и в тот момент, когда её гость протиснулся в комнату, шикнув что-то телохранителю, девушка уже не выглядела такой же уверенной, какой изначально планировала предстать перед потенциально личным врагом. Алтан же не сводил с неё взгляда, медленно ступая по ковру, — сначала на носок, потом на пятку, как хищник, крадущийся к добыче. Такая растрëпанная со сна, накинувшая на голые ноги в спешке сброшенное одеяло. Жаждущая ответов и при этом не страшащаяся его ничуть, — только напряжëнная, как напрягается любой хороший воин, даже раненый, перед противником. Внушающая не просто вежливость, а неожиданное у в а ж е н и е. Алтан остановился около дивана, чуть наклоняя голову в знак вежливости и убеждая себя не глядеть исподлобья на невольную гостью. — Доброго дня, Валерия. «Да чëрт! " — Дагбаев зарычал мысленно, почти отчаянно и зло, — «Почему вслух это прозвучало так убого?», — Но отступать уже было поздно. — Добрый, — девушка сдвинулась чуть в сторону, приглашая садиться и повторяя алтанов взгляд, — изучающий, из-под слегка наклонëнной головы. — Пришли проведать? — И, не дожидаясь ответа, спросила спокойно, даже насмешливо, — У вас ко всем пленникам особое отношение, или помощницы личных врагов — особая тема? — Можно на ты. Слова сорвались с губ против воли Алтана, вынуждая девушку вскинуть в удивлении брови. Они застыли друг напротив друга, — в странных, не слишком удобных позах, избегая смотреть друг другу в глаза, но сосредоточив внимательный взгляд на лице собеседника. -… Не вижу смысла в формальностях. — Дагбаев чувствовал, как дрожит голос; ощущал кожей, как при взгляде на сильные руки, на жилистую шею и мягкие пшеничные волосы ëкает что-то внутри, — Мы одного возраста, нет старших и младших. — Только я ваша пленница. Юноша следил за тем, как меняется выражение лица Валерии: с настороженного на непонимающее, а затем и вовсе на раздражëнное, и заметив последнее, быстро уронил весомое: — Это побочный эффект. — И дополнил, расправляя широкие плечи, улыбаясь как-то по-особому, убеждающе: — Я не с вам… Кхм, не с тобой воюю, поверь. Я отпущу тебя, как только представится возможность связаться с твоими нанимателями. — И получишь деньги, верно? — Лера наклонила голову на бок, разминая затëкшие мышцы шеи. Где-то в мозгу щëлкало предательское «ты сама себе могилу роешь», но она уже не могла остановиться. Стресс, боль и усталость предыдущих дней вылились в эти, высказанные ровным голосом, но с ощутимой угрозой. — Не деньги, а возмездие. Лера удивлëнно вскинула одну бровь и замолчала, не зная, какие подобрать слова. Юноша, который ещё несколько секунд назад сидел рядом с ней спокойным и даже по-свойски весëлым, вдруг подобрался весь; спина и плечи словно окаменели, в глазах блеснуло что-то затаëнное и болезненное, что-то, чему пока было не место в этом разговоре, но что обязательно должно было со временем быть высказано. Кажется, для Алтана это схватка с Разумовским и правда была чем-то личным. — Там, за стеклом, у тебя оранжерея, верно? Лера неловко высвободила одну ногу, устраиваясь свободнее и уже не шарахаясь от незнакомого молодого мужчины в самый угол. Расслабилась, что ли. — За стеклом? — сталь, которая прорезалась в голосе Дагбаева, уже исчезла, и остались только прежние мягкие нотки. — Ну да. — Макарова кивнула на стену, несколько удивляясь растерянному тону собеседника и пожимая плечами, — Ты там среди цветов гулял, поливал их… К стеклу… Подходил… — Щëки вновь обдало жаром, как из печи, настолько стыдным вдруг оказалось говорить о таком личном и, наверное, даже интимном моменте. Том самом, когда человек, погружëнный в свои грëзы, не обращает внимания ни на что вокруг. — Ах это, — Алтан улыбнулся, оглянувшись и отмирая от своего оцепенения. Пояснил, тоже неожиданно осознавая, что за каждым его действием следили, — Это… Одностороннее стекло. С другой стороны поверхность зеркальная, и невозможно рассмотреть, что происходит в комнате. — Голос его звучал совсем тихо, острые скулы неумолимо краснели, почти пылая изнутри, — Стекло Гезелла, если ты слышала. В переговорных использовалось, в пыточных… В комнатах психологов для наблюдения за пациентом… — Конечно, я же всë детство тусила в пыточных, — Лера рассмеялась, постепенно ощущая, как отступает тревога и расслабляется свëрнутая внутри пружина. Алтан, совершенно не страшный, именно такой, каким был, когда подтыкал ей одеяло и разговаривал с каким-то цветком, сидел рядом, прилагая все усилия, чтобы не напугать ещё больше, заставить поверить в то, что всё хорошо. Настолько, насколько вообще могло быть хорошо в её ситуации. — Так и я не проводил тут время, — Юноша не мог оторвать глаз от того, как в такт словам и смеху вздрагивает свалившаяся на лоб прядь, а глаза утопают в совсем ещё ранних мимических морщинках. Она часто смеётся, оттого такие следы, — и это, признаться честно, выглядит потрясающе красиво. — Это дедушкин дом, мне достался не так давно. Вот и комнату… — Перестроил под цветник? — Точно. — Цветы лучше пуль, — вздохнула Лера, качнув ногой и не дожидаясь ответа. В сердце снова заскребло неприятное «А что там дома? Что с семьёй? Мама, папа, Кирилл, наконец… «, но она усилием воли прогнала от себя эти мысли. Дагбаев только покачал в ответ головой и вдруг спохватился: — Я мазь принëс. Обработаешь синяки… — «Которые я тебе оставил» — противно подсказал внутренний голос голосом Дракона, — Или тебе помочь? «Ну всё, приехали», — язвительно протянул всё тот же собеседник в голове, — «Серьёзно думаешь, что согласится?..» — Я не против. Лера пожала плечами, подтягивая к себе одеяло и заставляя Алтана выдохнуть от неожиданности. Подняла голову, демонстрируя голые ноги, с которых определëнно стоило начать при обработке: ушибов там было более чем достаточно. Она сама не знала, зачем это делает. Просто неожиданно в голову ударило что-то весëлое, лëгкое, почти игривое и одновременно надëжное. Просто возникшая из ниоткуда мысль «не тронет», которая плотно засела в голове и которой не было там места. Ну не бывает такого, когда веришь врагу больше, чем самому близкому другу… Видимо, с ней всë-таки было. Может быть, так сработала психика попавшего в безвыходную ситуацию человека: если не смириться, то постараться извлечь некую пользу и, возможно, информацию. Попытаться смириться с присутствием врага и даже сблизиться с ним, если получится. А может, было и что-то другое помимо странного, и, казалось бы, неправильного интереса и д о в е р и я. Лере не слишком хотелось об этом думать. Она осторожно вытянула ногу, позволяя Алтану открутить крышку принесëнной с собой баночки и осторожно обхватить её свободной рукой за лодыжку, фиксируя ногу так, как ему было удобно. В любом случае с ноющими рëбрами и пуще того поясницей ей было бы непросто самой справиться с таким заданием. Дагбаев затаил дыхание, зачëрпывая белëсую травянистую мазь и поднося ладонь к икрам девушки. Дыхание хрипом вырывалось из груди, губы дрожали, как будто он готов был то ли разрыдаться, то ли послать это всё к чертям и сбежать. За дверь, туда, где безопасно и не так стыдно. Стыдно, потому что ведëт с тëплого доверия, с которым осторожная и опасная девушка позволила ему помогать. Стыдно, потому что он видит в том, как собственные пальцы скользят по тëмным и грязно-жëлтым пятнам, нечто куда более сокровенное, чем просто помощь врагу из уважения. Уважение. Вот то чувство, которое он никак не мог для себя определить и в котором не мог себе признаться. Он, привыкший видеть яркую гламурную жизнь и одновременно её грязную изнанку — продажность людей, продажность их чувств и желаний, — не мог не уважать Валерию. За силу и упорство, за честность, за осторожность и, наконец, за то, каким сильным противником она была. За то, что пыталась идти против системы. За то, наконец, что заставила его под другим углом посмотреть на женский пол. Лера осторожно откинулась назад, на спинку дивана, прикрывая глаза. Щëки пылали, а от того, как кончики пальцев стали растирать мазь по внутренней стороне бедра, сердце провалилось куда-то в желудок и застучало отчаянно, почти безнадёжно. «Это не больше, чем помощь из уважения». Да, точно. Оставалось только поверить в это самой. — У тебя дружная семья, верно? — вопрос Алтана неожиданно нарушил тишину, пока сам он, закрывшись косами, как этакой занавеской, пытался восстановить дыхание. — Да, — Лера ответила безапелляционно, почти резко, но тут же пояснила уже спокойнее: — Вернее, у нас не всегда дружно, но на самом деле мы всегда готовы прийти друг другу на помощь. «Или, может, ТЫ можешь? " — ехидно заметил внутренний голос, но девушка усилием воли заставила его замолчать. Не хватало ещё посвящать кого попало в свои трудности. «А он — не кто попало. Интуиция тебя никогда не обманывала, помнишь?» — «Заткнись, — Лера, как кошка, зашипела на своё второе «я» — Интуиция потащила меня к чëрту на кулички, и теперь я сижу раненая в чужом доме с каким-то сынком мафиози». — «А что, собственно, не так? " — Альтер-эго недоумевающе пожало плечами. Лера только закатила глаза. — Валерия, прости, — мягкая, немного липкая от мази ладонь коснулась плеча девушки, заставляя её вздрогнуть и во все глаза уставиться на склонившегося к ней Алтана. Дагбаев, немного придвинувшись к ней, смотрел тревожно и участливо. Как будто хотел спросить «что случилось?», но положение пленник-хозяин не позволяла. Вежливый всё-таки. И какой-то милый. — Можно просто Лера. И спасибо за помощь. Ноги уже не ныли так сильно, только влажными были от размазанной по ним субстанции. Видимо, придётся ей посидеть ещё с голыми ногами. Но в этой комнате, в этой обстановке и компании подобная перспектива не казалась уже чем-то ужасным. Скорее, данностью, и данностью… Приятной. Безопасной. — Да, не за что. Лер, — юноша на секунду запнулся на имени, проговаривая его про себя. Неужели и правда позволила? Вот так просто и так красиво: Лера… — Я, значит, правильно понял, что вы очень переживаете за свою семью. — И на осторожный кивок добавил: — Я написал вашему брату, что вас…тебя вызвали в качестве ассистентки на операции в другой город, и что ты не сможешь быть на связи. Просто не хочу, чтобы ты ещë сильнее пострадала из-за не своей войны, — он проговорил это скороговоркой, стыдясь самого себя. Взрослый уже, а теряется и мямлит словно мальчишка. Он поднялся, напряжëнный и внутренне мучительно сожалеющий о том, что придëтся уходить. Ковëр пружинил под ногами, и перед глазами всё плыло, как после крепкого алкоголя. Он сделал всё, что мог, чтобы выразить своё сожаление и искренность в этой ситуации, но в голове всё равно тоскливо скреблась мысль о том, что «мало». Почему-то возникла даже мысль о том, что всего мира будет мало, чтобы извиниться перед этой девушкой. Всего мира. -…Спасибо. Голос догнал у самой двери, заставив остановиться, как вкопанному. Лера помолчала, пытаясь подобрать слова, — хотя их было несоизмеримо мало по сравнению с тем, что сделал для неë, своей противницы, этот человек, — и выдавила из себя тихое, но решительное: — Останься. Я тебе легенду про рыцаря обещала. Алтан медленно повернулся к ней, ощущая, как обрывается что-то в груди. Он был уверен в том, что Дракон сейчас, за дверью, слушая их разговор, наверняка смеётся над ним, — в душе безбожным романтиком и, как он ехидно отзывается, «джентельменом». Ему было как-то абсолютно плевать. Он шагал обратно, к дивану, по которому Лера похлопала рукой, приглашая садиться и слушать. Кажется, прав был внутренний голос, который твердил ему о том, что в жизни наступает момент, когда пути назад больше не будет. Вот и у него сейчас. В старой легенде, в карих глазах, сильных руках и мягком голосе — у Алтана пути назад уже не было. И он, признаться честно, совсем не был против.