Удар отражённый

Крутится-вертится шар голубой, Крутится-вертится над головой, Крутится-вертится — хочет упасть, Кавалер барышню хочет украсть. Где эта улица, где этот дом? Где эта барышня, что я влюблён? © Мягкий туман, повисший в комнате, обволакивал. Скрадывал черты людей, которые расположились около дивана, смягчал напряжение. Успокаивал. Алтан поразительно угадал, включив систему обогрева и увлажнения воздуха, — слишком уж холодные стояли деньки, и дому, изначально отстроенному как летняя резиденция, было без этого обогрева не обойтись. Да и им самим, собственно, тоже. Алтан сидел на диване, не двигаясь и не в силах проронить ни слова. Все его мысли занимала только она. Лера, которая примостилась у его ног, — трогательно-беззащитная и одновременно пугающая своей внутренней силой. Она словно бы сошла со страниц старинной книги, где рыцарь сражался с девой-воительницей и, наконец, оказывалось, что по силам они равны. И вот она сидела у его ног. Без тени унижения, но со своей вечной человеколюбивой лаской, присущей, наверное, каждому врачу. Гладила по колену, расправляя складки тëмных прямых штанов, расшитых золотом и яркими зелёными листьями. Успокаивала. Не улыбалась, просто выжидающе смотрела. И Алтан не мог ей не подчиниться. Медленно, пересиливая себя, он согнулся, перехватывая собственную штанину из чужих рук. Последний раз попробовал остановить, образумить, как будто сам не верил, что Лера до конца понимает последствия своей просьбы: — Тебе не стоит видеть такие шрамы, ты ведь не травматолог… И снова искрой в мозгу: «Они отвратительны. Я отвратительный». Но Лера только покачала головой. Молча. Кажется, она научилась этому у Разумовского. Молчаливая просьба: «Покажи». И Алтан подчинился. Подтянул к себе ноги, задрал штанины, обнажая кожу, не скрытую короткими носками и домашними тапочками. Кожу, где, начиная от лодыжек и до самых бëдер шли рваные, розовые и белые шрамы. Жуткие раны, напоминавшие о страшной всепоглощающей боли, о рваных мышцах и обгоревшей плоти. О смерти. Лера выдохнула. Дагбаев не смотрел на неё, поднял голову вверх, стараясь не видеть. Прекрасный, царственный мальчик-цветок, которого жутко изувечило какое-то событие, о котором он не мог говорить. Не мог говорить, но безумно хотел поделиться. Снова легко поднялась девичья рука; не дрогнув, легла на голую кожу. На свежую-старую рану, которая навсегда осталась бы для её владельца воспоминанием. Алтан вздрогнул. От прикосновения будто прошило органы, перекрутило диафрагму колючим спазмом. А Лера прикоснулась снова. Другой рукой к другой ноге. На икрах у Алтана не было даже волос — лишь только тонкая, похожая на хрупкую бумагу, кожа была под пальцами. И Дагбаев, не отрываясь, следил за тем, как постепенно уходит напряжение с её лица. Девушка осторожно водила руками по шрамам. Она уже сидела иначе, не в той коленопреклоненной позе, а удобнее, поджав под себя ноги. Её пальцы невесомо ложились на бугристые места бывших швов, гладили мягкую кожу. Ладони скользнули к лодыжке правой ноги, чуть опухшей, свидетельствовавшей о травме, которая спровоцировала судорогу. Алтан со свистом выдохнул, стоило ей коснуться припухлости, и Лера вскинула голову, подняв на него глаза. — Больно? — Н-нет… Это… Не физическое. — Алтан, наверное, физически ощущал, как заливаются румянцем щëки. В глазах Валерии он искал и не находил то, что ожидал там увидеть — отвращение, неприязнь… Наконец, страх? Но ничего этого не было. Вместо этого на чистом светлом лице были видны лишь сострадание и ненавязчивый интерес, который она завуалировала лишь в мягкое: — Это память о том, что ты жил. О том, что ты жив сейчас. — Она покачала головой: — Не знаю, в каком ужасе ты побывал, но то, что ты вышел оттуда целым — уже напоминание от твоей удаче. — Иногда мне кажется, что лучше бы я тогда не выживал. Алтан бросил эти слова коротко, хрипло, отчаянно, и неожиданно бессильно уронил руки себе на колени. — У меня такое чувство, будто с того момента меня преследуют неудачи. Лера молча кивнула, не убирая ладоней с чужих ног, и было в этом жесте что-то более интимное, чем могло бы быть в любом самом развратном сексе. А юноша продолжил, сам не зная, зачем, но ощущая, что Валерия заслуживает знать правду: — Твой Сергей, твой наставник оставил мне эти шрамы. И в ответ на непонимающий взгляд начал, наконец, свой рассказ. — … Это было почти шесть лет назад. На центральной площади, где был теракт. Может быть, ты помнишь… — помолчал, ожидая, пока Лера обновит в памяти заголовки статей прошлых лет и не кивнëт, припомнив что-то смутно знакомое, а затем со вздохом продолжил, — Так вот, теракт этот был устроен… Разумовским. — Он проглотил ком в горле и заговорил быстрее, словно боясь, что Лера сейчас прервёт его, не поверит, защищая своего Сергея, и эта откровенность между ними разрушится: — Он подорвал колонну, устраивая свои игры с тогдашним героем города, Игорем Громом. Тот, — на секунду усмехнулся, словно вспоминая себя в то время, — был хорошим полицейским. Я читал о нём, много читал. Он хотел как лучше для Петербурга и для людей, и я его не виню. Но в их играх пострадала моя семья. Моя мама… — голос Алтана дрогнул, но юноша усилием воли заставил его снова стать твёрдым, — Моя мама погибла в том теракте. Мы ехали в аэропорт, к Юме, к моей сестре, в Гонконг… Почти доехали, и мама тогда сама повезла меня, потому что долго не хотела отпускать. Боялась, что со мной что-нибудь случится. В машину попал обломок той колонны, она потеряла управление, столкнулась с другими автомобилями. Мама погибла сразу же, а я… Вдох-выдох. Злые, абсолютно неправильные слëзы застилали глаза, и Алтан лишь сжимал кулаки до боли, чтобы стерпеть. Он не должен был плакать. Он давно уже это пережил и отпустил, ведь так. Ведь так? — А я лежал под этими осколками, пока не взорвался двигатель и машину не сломало пополам. Я смог выбраться, и даже сначала не понял, что произошло, но ноги уже были сломаны и обожжены. И с тех пор оно… Так. И судороги есть потому что мышцы плохо срослись, и эти мерзкие шрамы, — Он сам назвал их мерзкими, и вздрогнул от отвращения к этой части своего тела. — Мне пересадили часть кожи, но больше нельзя, слишком большая площадь поражения. Я... Я не хотел, чтобы ты их видела. Слова произносились с трудом и застывали в горле. Воспоминания скалили на него свои пасти, кусали сразу больно, сразу до крови. О том, как он пытался дозваться маму, как пытался встать, ещё не понимая, что конечности не слушаются, о том как ему сначала пророчили навсегда остаться в инвалидной коляске, но он всё же обманул судьбу и пошёл, стал ходить с костылями, с десятком железных скоб и штырей в ногах, — и о том, как бесконечно больно всё это было. Больно, и, как выяснилось, ни разу не забыто. Что-то из этого он пересказывал Лере. Отрывками, сбиваясь и начиная сначала. Он не плакал, нет. Слезы высохли, так и не коснувшись оливковой кожи скул. Алтан сидел всё также, согнувшись, уперев локти в колени и не глядя на сидящую на полу Леру. Он впервые рассказывал об этом кому-то. Говорил и не мог остановиться, хотя чувствовал, что ходит по кругу, но перестать никак не мог. Слова мелькали по десятому разу — авария, мама, Юма, реабилитация, и… Разумовский. Это имя почему-то зацепилось в мозгу, заставило выдохнуть и внезапно, как и начал, обрубить свой рассказ жëсткой, но очень правдивой фразой, брошенной в пустоту: — … Разумовский отнял у меня мать, отнял будущее, отнял жизнь без боли… Я хотел отнять жизнь у него, но не вышло. — … И потому ты решил отнять у него меня? — эхом отозвалась Лера. Она сама не ожидала, что скажет что-то подобное. Но мысль, простая и очевидная, скользнула с языка раньше, чем она успела сообразить. Это ведь было так просто: Алтан потерял всё и просто хотел мести. Он не был врагом ей лично. Он был врагом обстоятельств, которые свели их вместе. На её удивление Алтан только тихо и примирительно кивнул головой: — Да. Я думал, что ты причастен к тому взрыву. — И покачал головой снова, уже более мягко, почти по-доброму, — Я думал, что ты мужчина на побегушках у Разумовского. Возможно, кто-то вроде Олега, такой же старый его помощник. А ты оказалась… Моей ровесницей. И ты не могла быть виновата в том взрыве. Лера смотрела на него снизу вверх, не отрываясь и боясь спугнуть. Бесконечно хотелось прояснить всё случившееся, сказать, что Разумовский не может быть виноват, но память услужливо подбрасывала ей, как улику, очевидное: каким бы наставником он ни был, каким бы, даже, наверное, другом, он оставался международный террористом. А раз она не могла возразить Алтану, оставалось только… Пожалеть? — Я действительно не виновата. Она сама не знала, почему слова скользнули с её губ именно шëпотом, но именно он показался почему-то правильным и нужным. — Я сошлась с Сергеем по совершенно другой причине. — И поднялась, не зная, стоит ли делать то, что было задумано. В голове после рассказа Алтана была звенящая пустота, что хотелось выть. И только на самых задворках сознания оставалась последняя непрошенная мысль: разве всё, что она делала до этого, не безумие? Алтан тоже поднялся, пока плохо понимая, зачем. На лице его от воспоминаний пролегла тень, но что-то в присутствии Леры брало эту тоску под контроль. Что-то было совершено особенным. — Расскажешь? — тоже шëпотом. — Не сейчас, — шаг вперёд, не давая Алтану уйти в сторону, потому что позади был диван, а сбоку — журнальный столик, — Иди сюда. А затем Лера обняла его. Вот так просто, молча, как научилась, наверное, у Сероволков: успокаивающе. Ощутила, как вздымается под руками грудная клетка, и легко положила голову Алтану на плечо. Время замерло, закружившись, и оставив только постепенно уходящий страх. Это было чертовски правильно и хорошо. Алтан, кажется, даже перестал дышать, когда Лера настойчиво, но осторожно протянула свои руки под его руками и положила ладони на широкую спину, а щекой примостилась у него на плече. Они были почти одного роста, — худощавые и крепкие, замершие в смущëнном оцепенении. Руки юноши медленно, почти с усилием легли на спину Леры. Широкие ладони и тонкие изящные пальцы коснулись лопаток, очертили ему одному видимые линии. Лера порывисто вздохнула, ощущая, как от этого прикосновения неожиданно пробирает сладкой дрожью. Они впервые были так близко друг к другу, слышали учащëнное сердцебиение и сбивчивое, прерывистое дыхание. Алтан, сам того не ожидая, дотронулся разом до всех нужных точек на спине, которая только-только перестала болеть от падения с высоты и обрела былую чувствительность. Девушка выдохнула резко, рвано, зарылась руками в чëрные как смоль косы, и физически ощутила как странный звук вылетает из чужого горла. Молодые люди резко отпрянули друг от друга, — смущëнные, разгорячëнные, не понимающие собственной реакции. Почему простое объятие дало так много эмоций, стыдных и неправильных для тюремщика и заключëнной, для людей на абсолютно разных сторонах жизни? Не потому ли, что в их жизни этого физического было катастрофически мало и они внезапно нашли друг в друге то, чего не видели ни в ком другом? … Алтан моргнул, пытаясь что-то увидеть, но снова замечая лишь чужую расплывчатую фигуру, бросил растерянное: — Спасибо… Спасибо! — и вылетел из комнаты. … Дверь захлопнулась с грохотом, оставляя Дагбаева в длинном коридоре, где сейчас не горели лампы и свет исходил лишь из-за поворота коридора: там на кухне чем-то шуршал Дракон. Почему-то Алтан даже обрадовался этому вечному источнику проблем в его доме. Как будто саркастичный наëмник стал константой, за которую можно было ухватиться в круговороте непонятных, новых, неправильных чувств. Пошатываясь, как пьяный, юноша побрёл на свет. Дракон, заслышав появление Алтана ещё по грохоту двери, встретил его насмешливой улыбкой, но Дагбаев не дал ему раскрыть рта. — Не было у нас ничего, НЕ БЫЛО! — Выкрикнул и рухнул на стул, подтягивая к себе чашку с китайским чаем, который Дракон приготовил для себя. Повисла густая тишина. Вадим только молча открывал рот, а затем так же молча поставил чайник во второй раз. На свой чай в кружке Алтана он претендовать не решился. Юный мафиози сидел на кухне, тëмный, мрачный и ещё более растерянный, чем когда бы то ни было. Чай восхитительно пах травами, — у Дракона был вкус, в этом ему отказать было нельзя, — но Алтану не было до этого никакого дела. Он дышал глубоко и порывисто, пытаясь осознать свои собственные слова. У них действительно ничего не было. Разумеется, если то, что Лера была первым человеком, узнавшим тайну его ненависти к себе и Разумовскому, считалось за «ничего». ***** Синяя ночь плавно скользила по улицам, затекала в подъезды и скапливалась в подворотнях. Чернильной краской въедалась в сознание. Даже ветер почти стих, лишь иногда порывисто бил в окна домов, как будто каждый раз набирался сил для очередного рывка. По улице ночного Питера бежал человек. В грязно-серой куртке поверх чëрной толстовки и в таких же чëрных высоких ботинках, один из которых застегнул наспех. Зато шарф, вопреки молодëжному стилю одежды старый, вязаный явно от руки, болтался на шее как яркий флаг. Видно было, что одевался человек в спешке, и явно не рассчитывал вернуться, раз надел на себя всё и сразу. Кирилл Макаров прибежал спасать сестру и твёрдо решил вернуться с победой, — живым или мëртвым. Он взбежал по ступеням круглосуточной кафешки, толкнул массивную полустеклянную дверь и оказался внутри. Интерьер не бросался в глаза, а тусклый свет лишь подтверждал второсортность заведения. Бордово-розоватые диванчики, деревянные столешницы и высокая барная стойка вдалеке, — вот и вся обстановка, только несколько парочек подростков курлыкали по углам, догоняясь дешёвым алкоголем, за легитимностью продажи которого тут явно не следили. Верно говорила ему мать не ходить сюда… А впрочем, на что он рассчитывал? Разумеется, те, кто похитил Валерию, — а в её похищении у него не оставалось уже никаких сомнений, — выбрали наиболее неприглядное место для встречи. Он просто должен был играть по их правилам, не более того. Двоих мужчин неопределённого возраста Кир заметил практически сразу. Они как-то абсолютно замечательно вписывались в антураж заведения, но и не заметить их было нельзя: они были единственными, кто подходил под возможное описание похитителей, не считая сонного бармена-кассира за стойкой. С опаской, всё больше ощущая, что дороги назад нет, Кирилл Макаров зашагал к нужному столику. Один из мужчин кивнул ему, не поднимая головы, — так обыденно, как будто просто склонился к меню, но юноша считал этот жест и присел за столик, не дожидаясь второго приглашения. Мужчина едва заметно улыбнулся. Из-под капюшона пробивались рыжие растрëпанные волосы, а когда незнакомец приподнял узкие чëрные очки, Кирилл с трудом удержался от вскрика, мгновенно узнав: — Вы?! Сергей Разумовский?! — Тише, тише, ну что вы, молодой человек. — Елейным, но властным голосом, в котором внезапно прорезалась сталь, попросил мужчина, — Не стоит пугать поздних посетителей. Поверьте, я не хочу вам зла и замешан в произошедшем меньше, чем вы думаете. — Замешаны… — Тише, прошу вас. — Тот же тон и тот же властный коварный взгляд, одинаковый для всех чужих: «не влезай — убьёт». — Замешаны меньше, чем я думаю? — Кирилл перешёл на гневный шёпот, во все глаза глядя на собеседника, — И вы думаете, что я в это поверю? Вы же… — Сергей Разумовский, можно на «Сергей Викторович» и на «Вы», — Холодно отозвался тот, — Ближе к делу, Кирилл. Со своего места ему было прекрасно видно, как злость на лице мальчика сменяется страхом, потом паникой, а потом решимостью. Храбрый малый. Узнал их по криминальным хроникам, а может, когда-то и сам был последователем течения чумного доктора. Олег, сидящий рядом, не проронил ни слова, но по его напряжению было видно, — готов сорваться с места и скрутить пацана, если вздумает чудить. Даже раненый, он всегда готов был прийти на помощь. Надо было его как-то успокоить. И Сергей, не найдя ничего лучше, просто нырнул рукой под стол, ожидая ответа Кирилла, и сжал чужую ладонь. Мог бы — чмокнул бы в щëку, как обычно делал дома, но, — бррр, люди… Да и пацана пугать не хотелось. Если Лера, кажется, знала обо всём, то её братец был слишком напуган присутствием двух самых разыскиваемых преступников, чтобы думать и анализировать. Впрочем, — надо отдать ему должное, — пришел в себя довольно быстро. Замотал головой, как будто отрицая происходящее, а затем буркнул без обиняков: — ...Где Лера? — Точно не у нас, — парировал Разумовский и жестом попросил у Кирилла телефон, — поэтому мы тебя и позвали. — Разве не вы её похитили… Ради выкупа? — Макаров телефон отдал, и страдальчески взглянул на Сероволков, не понимая абсолютно ничего. — Какой с вас выкуп, — Сергей не удержался от усмешки и уткнулся в аппарат, считывая номер, с которого было отправлено сообщение с фотографией Леры. Заговорил быстро и не давая Кириллу вставить ни слова: — Семья у вас небогатая, все деньги уходят отцу на лекарства от сердца, кроме того ты вечно влипаешь в неприятности. Чтобы защитить свою семью и спасти вас от долгов, Лера пошла работать к нам. Да, ты правильно понял, если хоть немного смотришь новости. Твоя сестра — новый чумной доктор и работает на нас уже больше полугода. В её нахождении я заинтересован как никто другой, а от тебя мне нужна помощь, если хочешь увидеть сестру живой. — Чтобы ты понимал, насколько всё плохо, — прежде молчавший Волков подал голос и опустил тëмные очки, открывая замотанный бинтами глаз. — Он прав, — Разумовский продолжил, вытаскивая свой собственный телефон и соединяя два аппарата какими-то причудливыми проводами прямо на столе, — Леру похитили люди, с которыми лучше не пересекаться никому из нас. Она ранена, до этого дня я думал, что, возможно, мертва, но судя по фотографии ещё сегодня днём она была жива, а значит найти её шансы есть. Он замолчал, переводя дух, и в упор уставился на Макарова, не давая тому отвести взгляд. Он видел, как дрожат у пацана губы и, кажется, подозрительно мокреют глаза. Кирилл Макаров любил свою сестру. Каким бы шалопаем и вечным баловнем судьбы ни был этот мальчишка, сейчас он очень отчётливо понимал всю серьёзность ситуации, — понимал и абсолютно не хотел осознавать. Он сделал последнюю попытку получить ответы, отчаянным усилием воли усмиряя дрожь в голосе: — П-почему я должен вам верить? Сергей даже усмехнулся. Всё таки задиристый мальчик был не бандитом, не суперменом, а вчерашним подростком, который до смерти перепугался международных террористов, но был полон горячей решимости спасти свою сестру. Стоило бы быть с ним помягче. Разумовский сделал скучающее лицо и равнодушно пожал плечами: — Потому что у тебя нет выхода, мальчик? — и склонился к нему, облокотившись на стол, — Слушай, давай откровенно: мне ценна твоя сестра, как сотрудница, — Сердце предательски подсказало «или больше», но мужчина заставил его замолчать, — И я оставлю вашу семью в покое и закрою все ваши финансовые вопросы как только мы найдём Леру. Я тебя не пошлю в пекло, и сестру постараюсь вернуть в целости и сохранности, но для тебя есть одно задание, — На стол легла ещё тёплая отпечатанная на принтере фотография, — Знаешь этого человека? Если не знаешь, я расскажу. Кирилл склонился над столом, недоверчиво вгляделся: — Ну, видел, кажется, один раз, когда в ментовке был, в трёх кварталах отсюда. Колоритный такой дядька. И в газетах когда-то про него писали, но давно. — Найти и рассказать о пропаже сестры сможешь? — Ну если я только сам в ментовку попаду, — Кирилл удивлëнно пожал плечами, откровенно не понимая, чего от него хотят, — Он ведь на улице на меня и внимания не обратит, да и я его не узнаю, наверное. А почему вы не можете его… Как меня? Денег ему дайте, что ли. Напугайте. Разумовский молча покачал головой и ткнул пальцем в лицо на фотографии: — Его зовут Игорь Гром, но даже не думай называть его по имени. Он не берёт дела, о которых его просят «по знакомству», выходит на интересные случаи сам. Ходит всё время в штатском, так что сделать вид, что ты не знаешь его и плачешься о пропаже сестры случайному человеку не составит труда. Если ему станет интересно, он Леру из-под земли выроет. Он хмуро зыркнул на Кирилла, который уставился на фотографию так, словно видел в ней единственной свой смысл жизни, и прошипел отчаянно, надеясь, что никто не услышит эту почти родственную тревогу в его голосе: — У тебя срок — завтра, Кирилл. Одни сутки. На Игоря Грома у Леры вся надежда.