Гитарист

— Хэви, ты, кстати, знал, что каждая нота имеет свой вкус и цвет? Я снова сидел подле Ди, и его комната, такая тёмная на контрасте с его светлыми волосами, глазами, острыми руками, казалась самым правильным местом в мире. Мне никогда не хотелось уходить отсюда, возвращаться к себе в комнату, хоть она и была за дверью. — Что? — я поднял голову на Ди. Он опять был оголён, на теле — только клетчатые брюки, на губах — пепел, на волосах — запутавшиеся ноты. Он постоянно после игры на гитаре запускал пальцы в волосы, путал прядки, перекидывал волосы с одной стороны лица на другую, обдавая меня мягчайшим ароматом шампуня. — Музыка живая. И у каждой ноты, — Ди пробежался пальцами по струнам от начала до конца, как по моим позвонкам, как он будет делать это в дальнейшем, — есть цвет и вкус. Вот, смотри. Я привстал сначала на коленки, потом выпрямился в полный рост. Встал за спиной у Ди, и он попросил наклониться, чтобы я видел лучше. Я склонялся над его плечом, видел тень на его скуле, острый угол подбородока и загнутые ресницы. — Это «до», — он легонько оттянул струну, — Она красного цвета и по вкусу напоминает перец. Сам по себе ты его есть не будешь, но как добавка к чему-то — обязательна. — Ага, — кивнул я, и щеки мои от такой близости с Ди стали покрываться самым настоящим «перцовым» цветом. — Это «ре». Что-то по цвету напоминающее охру, ближе к оранжевому, но может быть и совсем бледно-желтой. По вкусу — что-то терпкое, как кисло-сладкий соус. Это «ми» — цвет голубой, не имеет вкуса, но пахнет морем. Это «фа» — фиолетовая, на вкус — как свежая голубика, прямо из морозильника. «Соль», наоборот, сладкая. Белого цвета, пахнет жженым сахаром. И последняя «Си» — ярко-зеленая, пахнет лугом и свежескошенной травой, а на вкус — как последний день лета. Хочешь попробовать? Ди повернулся ко мне, обрывая музыку. — Попробовать — что? — я грешным делом уставился на его длинные пальцы, и мне правда казалось, что все вкусы и запахи, которые он перечислил, сейчас обитают на его пальцах. Я бы даже хотел их облизать, но... — Закрой глаза и попробуй прикоснуться к струнам. Возможно, твои ноты будут другого вкуса и цвета. Они у всех разные. — А это обязательно? — спросил я. Ди улыбнулся, на одно мгновение на его щеке показалась маленькая ямочка, в которой мне захотелось жить уединенно, как Принц на свой планете. — Музыку надо чувствовать. Ощущать под пальцами. Знаешь, — сказал Ди и встал, передавая мне гитару. Он отошёл на пару шагов, когда я неуверенно присел на его место на кровати, и взял со стола пачку сигарет, — Билл часто шутит, что мне не нужны отношения, потому что я уже в них. — С кем? Я был глупым и наивным. — С ней, — Ди любовно погладил гриф гитары, — А по-другому, и быть не может. Когда я играю на ней, я представляю, что я касаюсь живого человека. Это похоже на секс, — Ди встал, опираясь рукой на стол возле окна, скрещивая правую ногу перед левой, и ребром ступни водя по полу, — Где-то надо погладить, где-то надавить посильнее, чтобы получилось хорошо. Ты меня понимаешь? — он выдохнул дым прямо под потолок комнаты. Уже смеркалось. Небо было темно-синим, но последние лучи солнца ещё бороздили город, отражаясь то там, то здесь от случайных витрин. Я покачал головой. — Я.. нет. Не особо, но я научусь, — я положил руки на струны. Они были ещё теплыми от руки Ди. Он всегда играл с таким сумасшедшим упоением, но он никогда не позволял себе грубо обходиться с инструментом. Действительно, будто он был в отношениях. — Музыку нужно любить. Ей нужно отдаваться, иначе она начнет мстить, — тихо сказал Ди. — Сколько времени? — я боялся, что нас разгонят по комнатам, но уходить от Ди каждый раз было невыносимо. Хотелось оставаться у него как можно дольше, быть ближе... — Мало. Мне его всегда мало, — хмыкнул Ди, пряча улыбку в сигарету, — А тебе пора спать. Закончим на сегодня. Мы часто так засиживались с Ди, а потом и залеживались. Он часто философствовал. Он знал так много, его голова была начинена самыми разными мыслями и идеями, и я чувствовал себя безумно ограниченным рядом с ним, поэтому я слушал его, как сказку перед сном. Я даже не могу точно тебе сказать, что в какой день происходило, потому что вся моя жизнь разделилась на Ди и всё остальное. В обычные дни, когда он был занят, я ходил в школу, пытался учиться, хотя мог только думать о Ди и о чем-то вечном, вспоминать его образ. Если бы я умел рисовать, я бы обложился его портретами. Учеба протекала мимо меня, я смотрел в окно в душных кабинетах, и весь монотонный гул сливался в одно — и голоса преподавателей, и скрип мела по доске, и жужжание ламп под потолком, и сплетни одноклассниц. Всё остальное время моей жизни занимал Ди. Я бежал к нему домой, и очень быстро все границы и условности в наших отношениях стерлись. Ди был свободный от предрассудков, раскрепощенный, уверенный в себе. Он не скрывал, что бисексуал, хотя часто шутил про то, что кроме музыки его никто не возбуждает. В один из вечеров я познакомился с Биллом. Это был среднего роста брюнет, с максимально откровенным взглядом. Он играл в оркестре, и возвращаясь домой, всегда был в черном фраке, таких же черные брюках и черной бабочке на белоснежной рубашке. Он говорил тихо, подкрадываясь своим голосом со спины, но громко выяснял отношения. Мечтал стать великим музыкантом, но оказался пятым справа в оркестре. — Мечты порой избивают до крови, — говорил Билл, скидывая фрак, и усаживаясь в комнате Ди на матрасе, пока он ставил мои пальцы на струнах так, чтобы я запоминал правильное расположение нот. Билл частенько сидел с нами, рассказывал истории о своих неотношениях и разочарованных утрах, когда снова просыпался не с теми и не там. Биллу было двадцать, выглядел он на семнадцать, а рассуждал на сорок три. Когда Ди надоедала болтовня Билла, он начинал громко играть песни Леди Гаги. — Ладно, я понял, оставлю вас, — смеясь, говорил Билл, выходя из комнаты, — Хэви, будь с ним поосторожнее. Этот недо-Гаин* тот ещё извращенец. — В смысле? — Сначала он играет тебе Цоя, а потом, даже не вымыв руки, переключается на «Король и Шут». — Что хочу, то и играю, — говорил Ди, не поднимая головы от струн, — Не слушай его, Хэв. А я слушал только Ди. Мне было всё равно, что он играет и как. Когда он уходил в музыку, я ловил настоящий экстаз, прямо голыми руками. Я ложился на живот на кровати и свешивал голову, на котором он сидел, либо клал голову ему на колени, а музыка лилась на меня, и я впитывал её, впервые, может быть, в жизни учась слушать. — Кстати, Хэви, дам тебе совет. Подходи хорошо к выбору музыкального сопровождения для всех интимных сцен. А то я впервые поцеловался под «Нирвану», и скажу тебе так: это правда удовольствие не для слабонервных. — А ты... А ты часто... Делаешь это под музыку? — спросил я, поднимая глаза на Ди. Он разрешал задавать мне вопросы почти про всё, кроме своего прошлого и чувств. Ди засмеялся. — Сделать тебе подборку? Я смутился, приподнимаясь, и следя за запястьями Ди и длинными пальцами, которые летали над струнами. Не дождавшись моего ответа, Ди несколько раз ударил по гитаре пальцами, выбивая из них всю дурь, и сказал: — Для первого раза точно не советую Курта Кобейна. Но Ди был моим личным Куртом. — Кстати, чем ты занят завтра? — спросил он, поворачиваясь на меня. Одна прядь скользнула по его лицу, а мне захотелось ее убрать. — Учусь, — мне каждый раз было так больно осознавать, какой скучной жизнью я живу. Я будто был глухим всё это время, а потом появился Ди со своей музыкой... Стоит упомянуть, что, как оказалось, он не раз играл в благотворительных фондах и в других местах со своей недо-группой. — Я завтра выступаю на концерте для больницы, там будут мои друзья из некоторой тусовки. — Музыкальной? — И танцевальной, — улыбнулся он, — Приходи, послушаешь других. Слушать других мне не хотелось, но я кивнул. — Конечно, я приду, Ди. И я пришел. Знаешь, Элли, я ходил бы за Ди везде. Как тень, как самый верный слушатель, как самый преданный зритель. Но в ту ночь после концерта он показал мне настоящую жизнь, которой до этого я был лишён. С того концерта началось развитие наших отношений, хотя и до этого момента я уже полностью принадлежал ему. И принадлежу и сейчас.