catharsis

flashback

Тэхён никогда не думал, что будет до такой степени ненавидеть сигареты. Эту желтовато-белую гильзу, режущий дым и горький вкус. Табак не только воняет, но и хорошо горит, а насколько хорошо, Ким знает на личном опыте. Скрестив ему руки за спиной, двое альф давят на плечи, а Тэ не сопротивляется, сразу же падая под натиском и ударяясь коленями о бетонную крышу. Кроссовки Чонгука — единственное, на что он может смотреть. Страх поднять глаза сковывает, обращая в камень. Он бы и рад стать им, чтобы в итоге разбиться и, превращаясь в пыль, исчезнуть из этого чужого мира. «Только не плачь. Просто перетерпи это». И Ким ждёт, склонив голову, словно испуганный котёнок, загнанный в ловушку. Некуда бежать, помощи не дождаться. Он один в этом огромном мире, и, к сожалению, понял это не так давно, когда стоял перед фотографией бабушки в чёрной рамке, а благовония и свечи уже не горели. Ким плакал, доводил себя до истерики, кричал в пустоту, а всё потому, что он — слабый, никому не нужный омега. Бабушка больше не держала его в этом мире и не ждала в загробном, но Тэхён всё равно отчаянно хотел туда попасть, чтобы насладиться теплом её рук, улыбнуться в ответ и сказать такое важное для него: «Я скучал». Но Тэхён здесь, на крыше, опять покоряется судьбе и обидчикам, терпит, потому что сделать ничего не может. — Если взрослые спалят, нам пиздец, — тянет незнакомый альфа, закуривая. — Ага, — Чонгук сжимает нижнюю челюсть Кима со всей силы и тянет на себя. — Надо куда-то пепел стряхивать, да, кусок говна? Чон давит на покрасневшие от воспалений щёки. Зубы болят, мышцы стягивает, будто вот-вот могут порваться. Насильно заставляет Тэхёна открыть рот, а тот дрожащими и сухими губами, словно рыба, хватает воздух, потому что чувствует — вот-вот задохнётся. Чон пускает дым в лицо. Глаза режет, слёзы в уголках глаз больше не получается сдерживать. Омега плачет от страха и бессилия, чувствует, как горячие капли обжигают скулы, скатываясь к пальцам альфы. — Пожалуйста, я сделаю всё что угодно, только отпусти, — отрывисто молит Ким, делая паузы, чтобы втянуть кислород. В слезах есть своё преимущество: благодаря им Тэхён не видит лиц обидчиков, не видит вообще ничего, кроме непонятных пятен. Может, именно это придает немного уверенности, чтобы заговорить с ним. С альфой, на котором сошёлся свет, который теперь представляется для него хозяином, господином, богом. — Прям всё? — скалится Чон, а в глазах сверкают недобрые огоньки. Сигарета в зубах медленно тлеет. Альфа зажимает её меж двух пальцев и подносит к губам Тэ. Мерзкий запах ударяет в мозг и лёгкие, вызывая волну кашля, который сразу же застревает где-то в горле. Чонгук не позволяет отвернуться, оставляя Тэхёну лишь возможность поморщиться и жалобно всхлипнуть. Это выглядит, как жалостливая подачка. Он может делать с Тэ всё что угодно, потому что знает: ничего ему за это не будет. Поэтому и игнорирует искорку совести, которая твердит: «Я делаю что-то не так». Чон делает то, что должен, то, что хочет. Маленькое и уродливое тело Кима в его власти, точно так же, как и душа. Омега кряхтит что-то нечленораздельное, а сильные руки только сильнее сжимают щёки, впечатывая в зубы. Чон подносит сигарету всё ближе и ближе, а Тэхён смотрит испуганным взглядом и надеется найти хоть каплю сострадания в светло-карих глазах. Но там лишь черти пляшут под его скулеж. Чонгук бьёт ногтем по фильтру, и сизый горячий пепел падает на мокрые от слюны и слёз губы омеги. Тэ вертится, но так становится только больнее. Чонгук не позволял двигаться. Не позволено скидывать чужую руку, пока Чон продолжает по чуть-чуть стряхивать, растаптывая частички омежьей гордости. Хотя какая там гордость? Её давно уже нет. — Значит, говоришь, готов сделать всё? Тэ уже неуверенно и робко кивает. А Чонгуку мало, хочется большего. Парни, что стоят позади, восхищаются им. На кой ему это восхищение? Чону нужен страх. — Ну, тогда ешь, — Чонгук, хохотнув, засовывает окурок в рот омеги, и его примеру следуют остальные. Горячий табак «кусает» чувствительную кожу на языке и щеках, вызывая новую волну болезненных стонов. Он наклоняется вперёд, чтобы выплюнуть всю ту мерзость, которую в него засунули, но альфа успевает закрыть рот ладонью и запрокинуть голову Тэхёна обратно. — Жри, давай, обещал же! И Тэхён жует бумагу с горькой травой, набирая побольше слюны и глотая. Довольный Чонгук следит за тем, как двигается кадык при глотке, пока омега судорожно не выдыхает. — Блять, народ, он реально их сожрал! — Надо было сфоткать. — Херня, видео лучше, отправили бы в чат или выложили куда-нибудь. Альфы за спиной краснеют и задыхаются от смеха. Ким корчится. Ему тяжело под натиском сильных рук, унизительно из-за пристального взгляда. В жизни каждого человека бывают моменты, в которые будто бы рушится мир, и хочется исчезнуть, растворяясь морской пеной. Это зовётся отчаянием. Это то, что омега чувствует каждый чёртов день. Куда бы ни сбежал — дом, школа, магазин или парк — оно преследует одержимым демоном. Отчаяние у каждого своё. Всё, что угодно, может породить его: учеба, семья, карьера, а для Тэхёна — Чонгук. Кошмар обрёл его облик, наверное, и смерть тоже будет косить с его лицом. Порой, стоя перед зеркалом и обрабатывая синяки, он задается вопросом: «Если бог не остановил Чонгука, значит, он на его стороне», и поражается жестокости всевышнего, чувствуя на собственной шкуре, как все выходки легко сходят тому с рук. Даже сейчас они спокойно ушли. Безнаказанно. Ким выплёвывает накопившуюся слюну, погрызенными ногтями корябая язык. Плевать на боль, на ожоги. Этот отвратительный вкус не должен впитаться в раны, смешиваясь с кровью. Крупные слезы всё продолжают падать на бетон. Он устал. В конце любой истории должна стоять точка, а его — закончиться здесь. Нет сил учиться, общаться, читать, заниматься любимым делом или играть. Не хочется выходить из комнаты, да и вообще вставать с кровати. А сейчас даже сердце на куски не разрывается. Заканчиваются силы жить. Тэхён поднимается на ноги, поправляя громоздкие очки. Шмыгает носом, всё ещё чувствуя вонь, он стряхивает грязь с растянутых коленок штанин. Он один не только здесь, но и по жизни. Наедине с собой отчаяние пожирает, словно червь протухший кусок мяса. Омега, с трудом шаркая ногами, плетётся к краю крыши, где гуляют ветра; такие свободные, ничем не обременённые. Тёплые и холодные, сильные и слабые, они разносят семена, давая жизнь растениям и снося целые города. Он тоже после смерти хочет стать ветром, чтобы играть с чьими-то волосами, даря драгоценную прохладу и высушивая мокрую от слёз кожу. Здание общежития высокое, никакая инвалидность ему не светит. Сразу смерть. Долгая и мучительная или настолько быстрая, что ничего не поймет. Без разницы, главное — результат. Мыски кроссовок не касаются пола, Тэхён балансирует на пятках, пока стоит на самом краю. По телу пробегают мурашки, он сжимает челюсть, когда тело пронзают озноб и мелкая дрожь. — Давай не здесь. Ким от испуга вздрагивает и поворачивается на голос. Пак прикуривает, чиркая зажигалкой, облокачивается спиной о шершавую стену. — Если всё равно, где суициднуться, то иди в класс физики, — безразлично просит он, запрокидывая голову и выдыхая струю дыма. — Сдохнешь здесь — проблем не оберёмся, а так хоть польза какая-то будет. Тэхён и не думал доставлять проблем. Он никогда не хотел быть их причиной и решением, а если умрёт прямо перед общежитием… Крышу закроют. Ребятам будет негде курить. Уголки губ на секунду вздрагивают. Настолько убого и отвратительно от самого себя, что даже смешно. Он никогда не поймет, почему, стоя на краю крыши, ищет отговорки. Ему страшно. Ким боится смерти, боится Чонгука, к которому слово «боль» стало синонимом. Боится всего на свете, оттого мечется из крайности в крайность. Вроде бы привык, но жить больше не хочется. Аккуратно делает шаг назад и рвано вздыхает, вытирая влажные дорожки на щеках. Не может спрыгнуть. По крайней мере не сейчас.

end of flashback

Что-то горячее, мягкое и склизкое касается щеки омеги. Он отмахивается, отклонившись подальше, всё ещё цепляясь за обрывки сна и отказываясь открывать глаза. Тэхён пока не готов просыпаться и с новыми силами окунаться в реальность, поэтому растягивает момент дремоты. Немного повертев головой, он отгоняет это «что-то» и старается ни о чём не думать. Но противное мокрое тепло всё настойчивее вырывает его из сна, сползает с щеки на подбородок, огибает челюсть и касается уха. Омега резко распахивает глаза, когда терпеть становится невыносимо мерзко и закрывает ладонью рот, подавляя крик. Отталкивается назад, но дальше некуда — за спиной стена. Длинный язык монстра, сидящего на потолке, изучает его лицо, оставляя тягучую и пузырчатую слюну на коже. Тэ прослеживает взглядом за ним и только тогда освобождается от хватки. Голубые глаза смотрят в душу, проедают изнутри, быстро метаются из стороны в сторону. Тэхён убирает руку. Сожалеет, что открыл глаза, потому что снова утопает в страхе. Монстр непредсказуемый: Ким не может понять, что происходит в уродливой голове, так как инстинкта жрать людей у него явно нет. Факт не может не радовать, но так ли это? Не придумывает ли он? Не делает ли поспешных выводов? Наивность и простота не должны обернуться смертью. Омега протирает сонные глаза кулаком и снова смотрит на него, нависающего, словно кошмар над колыбелью. Прищуривается и переводит взгляд туда, куда всё время поглядывает монстр: на Джес, обливающуюся потом. Она хватает воздух ртом, цепляется здоровой рукой за пиджак и сжимается от холода. Действие таблеток закончилось раньше, чем ребята смогли вернуться. Под её телом уже успела высохнуть довольно большая лужа крови. Рядом спит Кён, опустив голову и сложив руки на груди. Под коленками хрустят бетонная крошка, когда Тэхён подползает к ней и проверяет пульс на шее, ведь не знает, что можно сделать ещё. Вена слабо пульсирует. Ким рукавом стирает пот со лба, поправляя занавеску под головой. Девушка выглядит как зомби: её пробирает озноб и дикая слабость, а что делать в таких ситуациях, никто не рассказывал. «Лучше бы она сразу умерла, а не мучилась так», — Тэхён упрекает Кёна и Чонёна, даже саму Джессику за волю к жизни, которой она не дорожит. — Джес, — Ким слегка наклоняет её голову, чтобы было проще дышать. Волосы прилипли к мокрой коже, губы сухие, можно сдирать кожу с них, словно пленку. Она приоткрывает глаза — стеклянные, словно у куклы — но будто не видит омегу перед собой. Смотрит за спину Тэхёна, слабо моргая. Омега сомневается, что она до сих пор в своём уме. — Пить, — слабо шепчет Джес, еле выговаривая каждую букву. Горло раздирает от жажды, голос хриплый, грубый. Тэхён поднимается, начиная рыскать по шкафчикам. Сам не знает, зачем помогает, но что-то, что называется «человечность», кричит громче обиды. Ким заглядывает в ящики учительского стола, но ничего, кроме бумажек и методичек, не находит. Осматривается. Солнце только начинает выплывать на горизонте, а из-за деревьев лучи пока что не золотят классы и коридоры школы, но небо уже в нежно-сиреневых оттенках. Тэ останавливается и смотрит вдаль, где природа просыпается. Они пережили день. Целый день бок о бок с монстрами. Ким смотрит на дрожащие руки и не верит, отрицая очевидное. Сколько дней пройдет, прежде чем их спасут? А будут ли искать? Не у всех же родители такие, как у Тэ. Кого-то любят и обязательно будут звонить, слушать протяжные гудки и привычный женский голос, оповещающий, что абонент недоступен. Кто-то должен рано или поздно заподозрить неладное. Омеге самому пиздец как хочется пить, а желудок сворачивается от голода. В день, когда все обратились монстрами, он даже не позавтракал, а сок отобрал Чонгук. Тэхён поджимает губы от неприятных воспоминаний, соображает, что делать дальше. Чем можно утолить жажду? А избавиться от накатывающей тошноты, вызванной голодом? Под ногами валяются окровавленные учебники, тетради с вырванными листами, под кроссовками хрустят ручки. Тэхён наклоняется, вырывает из рук трупа рюкзак и с грохотом ставит на парту, начиная наглым образом рыться в нём. Мертвецу всё равно он больше ни к чему, а вот для Тэ может что-то полезное да найдется. — Ты что делаешь? Ким вздрагивает от неожиданного вопроса Кёна, но рыться в вещах продолжает. — Ищу что-нибудь, что пригодится, — роняет на пол стопку учебников. — Воду или еду какую-нибудь. Недолго думая, альфа тоже присоединяется к поискам. Вытаскивая рюкзаки и сумки из-под ледяных тел, снимая запутанные ручки со стульев, он приносит найденное Тэхёну. Телефоны, провода, портативные зарядки, канцелярские ножи, клей, антисептики для рук — всё это Ким складывает в пустую сумку, выбрав самую вместительную. Среди всего хлама на столе отдельной кучей лежат две упаковки печенья, четыре шоколадных батончика, горстка конфет и полупустая бутылка воды. Этого очень мало для них троих, что уж говорить про остальных ребят. Не хватает им ещё ссор из-за еды. Тэ знает, что проиграет, и даже пытаться не станет — естественный отбор никто не отменял, а он в самом низу цепи, последнее звено, если не лишнее. — Надо экономить воду, неизвестно, когда в следующий раз удастся её найти. Да и еды не густо… — делает вывод Кён, опираясь на стол. — Сделаем по глотку, остатки отнесём ребятам. Еду поделим между всеми. Омега ничего не отвечает. Но делиться найденным не хочет. Тэхён не строит из себя героя и альтруиста. Если бы не Кён, то он бы оставил всю еду себе и даже словом не обмолвился. Он нашёл — значит его. В конце концов это они рисковали жизнью, это Тэхёна выперли за дверь против его же воли. Он заслужил еду больше остальных и имеет право не делиться. Делает один, но большой глоток, вытирая рукавом рот. Смакует, облизывает губы, чтобы ни одна капля не упала. Прохладная влага бодрит и приятно обволакивает горло. Становится заметно легче. — Как твоя рука? — интересуется альфа. — Рука? — не сразу понял Тэхён. — А, д-да, всё с ней хорошо. Со всей этой суматохой он уже и забыл о порезе от осколка. Он не кровоточит и не болит. Его просто нет. — Разве ты не поранился? — искренне удивляется Кён, перехватывая бутылку. — Нет, тебе, видимо, показалось, — торопливо придумывает оправдание Ким. — С моей рукой всё в порядке, — демонстративно машет, а в груди сердце бьётся быстро-быстро. Если Кён и дальше будет наседать, то его ложь перестанет звучать правдоподобно. Тэхён умеет врать только в ограниченном количестве. Альфа разминает затекшую после сна шею, тянется и взбалтывает воду в бутылке. Поднимает к лицу и смотрит, как на сиреневом фоне поднимаются мелкие пузырьки. Они, словно блёстки, сверкают на свету, а он впервые ощущает важность воды. Им нужно найти побольше и воды, и еды, чтобы хватило на двенадцать человек. Задача непосильная, ну а что делать? Клетка никого не выпустит. Тело болит после вчерашнего. «Когда я успел стать таким слабаком?» — удивляется сам себе, а потом просто сваливает на стресс и исчезнувший адреналин, которого было слишком много в последние часы. Он правда хотел помочь, но упустил возможность: просрал столько времени, отчего теперь не было связи с внешним миром. Только они. Смерть всегда забирает лучших. Было бы хорошо, будь оно не так. Джессика для него лучшая. Совесть не позволяет оставить умирать за спиной годы дружбы, когда есть шанс. Или он думает, что есть? Это тяжело, невыносимо, больно, будто четвертуют на живую, а он всё выбраться не может. Друзья детства, а затем и одноклассники. В нечто большее не перерождалось, хоть иногда и так хотелось совершить необдуманную глупость. Бутылка хрустит под сильной хваткой Кёна. Нельзя опускать руки. Альфа перешагивает трупы, садится рядом с девушкой, скрестив ноги. Боится дотронуться, она кажется такой хрупкой и уязвимой. Одно неверное движение — и рассыпется, словно песочная скульптура. Кён находит в себе силы, оглаживает большим пальцем скулы, щёки, бледные губы. Так красива, что кажется плодом воображения, несбывшейся мечтой. Он перекладывает её голову себе на колени и первым делом смачивает пальцем губы. Джес приоткрывает рот, желая большего, и Кён по чуть-чуть вливает воду. Тэхён застёгивает рюкзак, пугая альфу. Ему больно от того, что вода тратится впустую на мертвячку. Он не понимает и понимать не хочет. Вчера ему дали понять, что его слово ничего не значит, слушать никто не станет, а он лишь говорил правду, голые факты, а то, что Кён не хочет в них верить до сих пор — его проблемы. Глупость оправдывать не будет. Он заваливается на своё место под окном, не без пренебрежения смотрит на парочку, сморщив нос. Нет, не завидует. Уверяет себя, что нечему, но вряд ли найдётся такой человек, который также с рук будет его поить, заботливо гладить по волосам и шептать успокаивающие слова. Так делала только бабушка. Тэхён помнит о ней до сих пор, смотрит на небеса, подмечая, какая она красивая сегодня, при жизни всегда была. Усмехается, запрокидывая голову. Не время плакать, умерших не вернуть. Бабушка не любила, когда он плачет, поэтому начинала лить слёзы вместе с ним. Сейчас это даже кажется смешным, а тогда — самым действенным способом, чтобы успокоить. Монстр над ним чешется, совершенно забыв о людях, что погрязли в себе. Тэхён может получше его рассмотреть, но красивее от этого тот не становится: уродливый, даже зомби выглядели бы лучше на его фоне. — Через час пойдём, — говорит Кён, перекладывая Джес на место и откидывая таблетки. — Ребята, наверное, ещё спят. Нам никто не откроет. — А Чонён? — Он сам по себе. Тэ кивает, принимая такой план. Надо только придумать, чем себя занять в это время.

***

Тиканье секундной стрелки не дает Чимину уснуть. Нечто, похожее на сон, настигало этой ночью раза три по двадцать минут. Максимум — тридцать. В классе сопят омеги и негромко храпят альфы. Слишком спокойно. Он бы оттягивал этот момент до бесконечности. Пак первым замечает тонкую полоску света, пробивающуюся сквозь плотные шторы. Тонкий лучик скользит по стульям, освещая сухие красные пятна и куски мяса, что не сгребли вчера в кучу. Чимин отворачивается, чувствуя, как подкатывает тошнота, и закидывает руки за голову, доставая из рюкзака пластмассовый шприц. Холодными руками поднимает мятую рубашку на животе и вонзает иглу в мягкую кожу. Гладкая, почти незаметны шрамы от ежедневных инъекций инсулина. Пустой шприц бросает обратно в рюкзак и закрывает глаза. Наивный, надеется уснуть. Дерьмом себя чувствует, потому что ему спокойно. Голова пуста, даже несмотря на то, что инсулин заканчивается, и, возможно, в будущем организм сам себя изничтожит. Откажут почки, сердце, глаза перестанут видеть. Но сейчас, вот в этот момент, когда все спят, ему спокойно. Даже дома расслабиться не получается, что уж говорить про школу. Пак Чимин — икона для омег, все должны равняться на него, а альфы — захлебываться слюнями. И получит его только достойный. «У кого денег побольше и член потолще», — говорил ему папа на ушко. Он — единственный наследник. Сын адвокатов, которые ради спортивного интереса встают по разные стороны баррикад. Пропадая на работе, про Чимина не забывают, заботой не окружают, а, наоборот, душат. Хочешь новую одежду — вот чёрная карта. Трать всё без остатка! Украшений столько, что, наверное, можно прокормить какой-нибудь бедный район на эти деньги. Вкусная еда, ежегодные поездки за границу должны были сделать его счастливым. По крайней мере так думали родители. Они не откупались деньгами, а хотели, чтобы он ни в чем не нуждался. Банальная родительская обязанность. Но он и не нуждался в отпусках и еде. Когда ходил по магазинам с телохранителем, то пропускал брендовые бутики, засматриваясь на книжные полки. Ходили долго, потому что Пак не знал, что ему надо, а если вернётся с пустыми руками, то папа не поймет. Он не жалуется и не страдает от «ох, уж эти проблемы богатых людей». Никогда не злоупотреблял, часто отказывал папе, когда тот предлагал пропустить школу и съездить в спа, потому что «лицо и тело омеги — его визитная карточка, а ум — это так, приятный бонус». Он не мог этого понять, поэтому тактично отказывал, закрываясь в комнате перед учебниками. Чимин любит папу и отца, всё готов сделать для них. Даже встречаться с альфой начал по их просьбе, но как бы ни заставлял себя — после долгих терзаний год мучений закончился провалом. Наверное, это единственное, что припоминают ему, постоянно упрекая. Тошно от самого себя. Тошно от того, что, имея всё, он чувствует обделённость чем-то важным, а чем — понять не может. По школе ходит, словно приведение, прикрывая брендовой одеждой дыру в сердце, а дорогими бриллиантами в серьгах — блеск потухших глаз. Ему проще быть недоступным, холодным, для кого-то грубым, чтобы этот «кто-то» смотрел только на красивую оболочку, не замечая обессиленной души. Даже принцип «любят за душу» его не убеждал, потому что он — омега. Его любят за пухлые губы, острый подбородок, ровные брови и лисьи глазки. За стройную фигуру и упругую задницу, невысокий рост и мягкий голос, а душа, ум и желания никому не нужны. Не для того родители его растили, чтобы их комнатный цветочек работал. Пак поворачивается набок, муки бессонницы и вправду страшны. Сколько человек может протянуть без сна? Ночей одиннадцать? Пак бы побил этот рекорд, не напрягаясь. Через несколько минут урчащий живот начинает протестовать, и Чимин садится, согнувшись, словно старик, устало трёт глаза, опершись руками о колени. Поднимается, разминая спину, и смотрит на дверь, которая не открывалась со вчерашнего вечера. Не хочет думать о плохом. Ребята должны вернуться в целостности и сохранности. Все четверо. Пак задёргивает шторы и окидывает скучающим взглядом класс. Максимум — шесть дней без воды, без еды — чуть меньше двадцати. Смотрит на свои руки. Нет, тут дай бог пятнадцать. Только толку, если превратятся в овощи, неспособные даже встать. Надолго здесь они, Пак даже не сомневается, мыслит здраво. Помимо монстров их может убить голод и обезвоживание, а Чимина — недостаток инсулина. В аптечке вчера нашлось несколько шприцов, но что это даст, если колоть его нужно на постоянной основе? В комнате общежития есть запас на полгода, до которого невозможно добраться. Ради него никто рисковать не будет, да и он сам не пойдет, не дурак же. В аптечках, которые присутствуют в каждом кабинете, есть на всякий случай. Не один он диабетик здесь учится, а родители не на воздух деньги бросают — всё ради детей. Ещё в медкабинете на втором этаже стоят целые коробки, и Чимин уверен, что даже не распечатанные. Надо как-то добраться до них. Это сложно, однако хотя бы реально. Но точно не одному, нет. Чимин садится на ступеньки около сцены и заглядывается на ребят, развалившихся на глянцевом паркете. Так спокойно спят, даже не думая просыпаться. Пак улыбается. Он хочет так же: раскинуть руки в разные стороны, положить ногу на соседа и смотреть сладкие сны. Когда люди спят, они похожи на ангелов, но стоит только проснуться, как оборачиваются демонами. Чимин один не дойдет, а рискнуть и рассказать о своей проблеме боится. В первую очередь избавляются от слабаков, больных и обуз. Он ни тем, ни другим, ни третьим не будет. Пак найдёт иной способ, нечестный, может, в какой-то мере, эгоистичный, но тот, который поможет ему выжить. Думай, Чимин! Думай! Короткая юбка мелькает сбоку, девушка нарочно задевает его плечо, привлекая внимание. Но Пак лишь мечет гневный взгляд, не поддаваясь на очевидную провокацию. — Не обращай внимания, Чимин-и. Суён просто не выспалась. Чимин вздрагивает, но больше от неожиданности, чем от испуга. Пока Суён обувает лакированные туфли на небольшом каблуке, Енсу — невысокий альфа с избытком лишнего веса — неуклюже присаживается рядом, не спросив разрешения. Неприятный запах пота бьет в нос, сальные волосы блестят в тусклом солнечном свете. Пак молча отодвигается подальше, а альфа придвигается к нему. — Тебе хорошо спалось? Не мучили кошмары? — гнусаво тараторит он. — Может, болит что-то или поговорить хочешь? Я готов тебя выслушать. Омега всегда был немногословен, предпочитая отмалчиваться где-то в стороне красивой статуей, но за словом в карман не полезет, да и злиться умеет. — Нет, не хочу, — безразлично отвечает он, вжимаясь в бортик сцены; альфа заполонил его личное пространство и окутал липкой аурой. Вскоре Пак не выдерживает тяжесть и встаёт, возвращаясь к рюкзаку. Рядом с людьми он чувствует себя несчастным, подавленным от того, что приходится надевать маску и казаться кем-то другим, но иначе уже не может. Даже апокалипсис этого не изменит, как оказалось. — Эй, — привлекает его внимание Суён. — У тебя еда или попить есть? — Во-первых, у меня имя есть, а во-вторых, говори потише. Все ещё спят. Она продолжает выжидающе сверлить взглядом Чимина. Привыкла получать всё и сразу, а Пак не привык отвечать добром на грубость, поэтому так же холодно смотрит в ответ и ждёт, пока Суён спросит нормально. Оба не уступают и прерывают немую борьбу. Если Чимина можно назвать неприступным омегой, то Суён — очень лёгкой на подъём, но стервозность шарма не придает; хотя это только личный вкус Пака. Если она позволяет себе грубость в сторону одноклассников, других школьников и учителей, значит, это нравится кому-то подобное. Целая школа таких «крутых» альф, которые довольствуются лёгкой добычей, чувствуя себя бесстрашными охотниками, а там даже охотиться не надо. Пальцем поманил, сверкнул белоснежной улыбкой и рельефным торсом, и она уже там. Чимин пока не понимает: она глупая или просто не ценит себя. В животе урчит, и Пак скинул бы всё на полифагию, но нет. Это просто голод. Он кладёт руку на желудок, немного поглаживает, успокаивая и прося потерпеть ещё чуть-чуть. — Хён, вставай. Чимин закатывает глаза и зажмуривается. Всё-таки Суён просто тупая. Подмяв юбку под задницу, она присаживается, демонстрируя длинные ноги рядом с Чонгуком. — Оставь его в покое, пусть спит, — немного грубо, но тихо просит. — Тебя не спрашивали. Я есть хочу. — Все хотят, это не повод будить его. — А где мы еду возьмем, если Чонгук спит? — А как он нам поможет её найти? В магаз около общаги сбегает? — возмущённо размахивает руками Пак. — Пусть бежит, он же главный. — Главный — не значит самоубийца. Между ругающимися омегами втискивается Енсу, хватая Чимина за запястье. — Чимин-и, на эту истеричку не стоит тратить силы. Но Пак вырывается из цепкой хватки. — Не трогай меня! — слишком громко вскрикивает он. Не хотел, кается, просто так получилось. Пак не любит случайные касания, вообще не понимает, зачем чужие друг другу люди это делают; Чимина прям трясет. — Прости, Енсу. Глаза у альфы загораются. С ним заговорил Пак Чимин, омега, на которого он молится со средних классов. И не просто что-то кинул в ответ, а извинился. Круглые щёки заливаются румянцем, закрывая поросячьи глазки, губы растягиваются в широкой улыбке. Со сцены доносится протяжный стон и скрип паркета. — Ну вот, Пак, ты всех разбудил своим криком. Доволен? Чонгук прячет лицо в сгибе локтя; от раннего пробуждения раскалывается голова. В классе стоит полумрак, и глаза быстро привыкают. Первое, что видит — короткую юбку и кружевные чёрные трусики Суён. В любой другой ситуации он был бы рад такому откровенному виду, но не сейчас, поэтому отворачивается, облизывая пересохшие губы. — Хён, ты проснулся! — радостно щебечет она, специально немного раздвинув колени. — Я кушать хочу и пить. — Значит, в туалет реже ходить будешь, — хрипло отговаривается, поворачиваясь на другой бок. — Ну, хён! Не я же одна, мы все хотим. И в туалет, кстати, тоже надо. Ребята потихоньку возвращаются в реальность: забавные, растрёпанные и опухшие крутят головами и ложатся обратно. Пак плюхается на стул, закидывая ноги на такой же перед ним. Теперь его спокойное время закончилось. Он скрещивает руки на груди, запрокидывая голову. Через одно место от него присаживается Енсу: Пак ему позволяет, лишь бы не нарушал личное пространство. «Где взять еду?» — вопрос, нависающий в воздухе могильной плитой над Чоном. Как бы он ни старался уснуть, всё без толку. Шумно, да и Суён рядом не даёт расслабиться, задевая то напряжённую спину, то светлые волосы. Чон поворачивается к ней, но игнорирует, высматривая среди сонных лиц Джессику и парней. Их нет. На что, идиот, рассчитывал? Тревога распространяется по всему телу, вырисовывая нежелательные мёртвые образы. Тяжело вздыхает, набираясь сил, и садится. — Хён, давай помогу! — спохватывается девушка, проводя длинными ногтями по широким плечам альфы. — Он сам может встать. Чимина уже блевать тянет от её поведения. Даже если скоро течка, то это всё равно не повод лапать пусть и знакомого, но постороннего альфу. Чону, судя по недовольному выражению лица, её внимание вообще не нужно. Пак усмехается, впервые видя его таким разбитым по всем фронтам: даже после пьянки выглядел обычно лучше. Суён строго цыкает в сторону омеги, но руки убирает. Класс наполняется тихими бормотаниями, кто-то всё же удосуживается оторвать голову от паркета и сидит, словно зомби, раскачиваясь из стороны в сторону. Чонгук ждал — верно, как пёс хозяина — Джес, но дверная ручка остается в том же положение, что и раньше, а стальной ключ, поймавший тонкий лучик, блестит. Он молчит, боясь сказать ребятам что-то не то, отгоняет самые ужасные мысли и просто старается придумать что-то безопасное. Кабинет музыки, где они сейчас, на пятом этаже, библиотека на четвёртом, а столовая вообще на втором в противоположном крыле. Когда граф строил своё поместье, то явно не предполагал, что в будущем она будет служить школой, на которую нападут монстры. Чонгук протяжно зевает, прикрывая рот ладонью. Учителя рассказывали о паранойе бывшего хозяина и множестве секретных коридоров. Некоторые были рассекречены и оборудованы, а вот другие даже на картах не значились. Специалисты их не нашли, а подростки уж точно не сумеют. Отметая одну идею за другой, Чон садится за учительский стол, откидываясь на скрипучую спинку кресла. Нужно дождаться Джес и обсудить с ней план дальнейших действий. Тем более, он не знает, что происходит за пределами тяжёлой двери. Представляет масштабы трагедии, но уверен, что есть ещё выжившие, которых надо найти. — Ну, что, хён? Закинув ногу на ногу, Суён присаживается на край стола. Чон уже давно оценил её красивые ноги и нижнее белье, но голова сейчас забита другим. Он любит омег: красивых, милых, сексуальных, тех, которые долго ломаются — особенно до дрожи во всём теле. Будь они сейчас в другой ситуации, то позволил бы себе слегка коснуться гладкой кожи на бедрах, случайно приподнять юбку и провести взглядом до первого поворота, но Чонгук отводит глаза в сторону, туда, где сидит Чимин и пускающий на него слюни Енсу. На весах слишком большая цена, которую он боится не потянуть. Пообещал же, хочет доказать, что он на что-то да способен и без денег отца, не только всему миру, но и самому себе в первую очередь. Он может быть Чон Чонгуком, а не чьей-то тенью. — Пока ничего, — быстро отрезает он. — Тогда давай пошлем кого-нибудь, чтобы нам покушать принес. — Куда пошлем? — не понял Чон. — Мы даже не знаем, где еда может быть. — В столовой же, разве нет? Альфа ухмыляется. Засмеялся бы вслух от наивности омеги, но голос застревает комом в горле, глухо прокашливается, привлекая внимания Чимина, который поспешно отводит взгляд. Ребят пугает непрерывный и частый стук в дверь. Чонгук вздрагивает и подрывается с места. Пульс учащается, словно он приходит в себя после долгого сна. Чон опрометчиво и глупо поворачивает ключ, распахивает дверь и замирает с гримасой ужаса на лице. Кривит распахнутые губы в немом вопросе и не верит глазам, отказываясь принимать это. Кён плечом отталкивает шокированного альфу, поспешно занося Джессику в класс. Тэхён мельтешит сзади и стоит только скинуть рюкзак рядом с Чонгуком, как ноги перестают держать. Он опирается о стену и оседает на холодный пол. В полумраке не видно его испуганных глаз, из которых вот-вот польются слёзы счастья. Он жив. Кён бережно кладёт Джес около стола, подкладывая под голову какие-то книги. Руки испачканы в крови, которая засохла под ногтями, въелась в кожу до самых костей. Кён знает, что уже никогда её не отмоет, гладит её почти холодные щеки, мягко улыбаясь. А Чонгук, заперев дверь, падает на колени рядом с ними, склонив голову в покаянии, которого не заслуживает. Поднимает пиджак, укрываюший девушку, скалит зубы на себя, безалаберного идиота, злится. Синеющая кожа контрастирует с тёмной кровью, на кости даже смотреть не берется — боится. А в голове мысли будто в набат бьют: виноват, виноват, виноват. Ребята не спеша подходят к альфам, заглядывая из-за сгорбленных спин на Джес. Омеги морщатся и сразу же отходят, закрывая рот ладонью. А Пак не осмеливается подойти, смотрит то на толпу, то на притихшего в тёмном уголке на лестнице возле сцены Тэхёна. Кулаки сжимает от понимания, что ему не дойти до медкабинета. Вот он — ужас, что бродит там. Ушли четверо, а вернулись два с половиной. В процентном соотношении он не выживет. — Где Чонён? — после недолгой паузы спрашивает Чон. — Вчера на лестнице разделились, за сестрой пошёл. — Ты его не остановил? — немного с упреком выдыхает Чонгук. — А что мне оставалось делать? — с болью в сердце ухмыляется Кён. — На руках Джес, в коридоре монстры. Я должен был ему нотации зачитывать? Не маленький мальчик, пусть сам решает, что делать. Чонгук кивает, подтверждая его слова. Так будет правильно. — В рюкзаке еда и немного воды. Есть аптечка и ещё по мелочи всякого барахла. Раздели между всеми. За их спинами раздаётся цоканье каблуков. — Хён, что ты делаешь?! Суён хватает Чона за локоть, отодвигая от Джессики и привлекая всеобщее внимание. — А если она заразная? А если ты тоже в монстра превратишься?! — не унимается и сильнее тянет на себя. — Что за херню ты несешь?! — вмешивается Кён, поднимаясь на ноги. — Её же монстр укусил! Вот ты знаешь, почему все в них превратились?! Не с неба же упали! Они тоже были людьми. — Ты идиотка, что ли?! Она человек, которому нужна помощь, а не твои беспочвенные подозрения. — Почему беспочвенные? Может, это как с зомби: через укус передается или вообще по воздуху! — Может, тогда ещё и меня монстром назовёшь?! — Назову, если ты захочешь меня съесть! Обстановка накаляется, а ругань становится всё громче. Чонгук даже и не думал их останавливать, понимая, что в словах Суён есть зерно здравого смысла. Но от этого только тошнотворнее. Монстры появились всего за одно мгновение. Раз, и всё! Без причины. Как снег в середине августа. Вирус это или что-то ещё? Они люди, но каждый из них может обратиться, если не выявить причину. Альфа оглядывает класс, прикидывая вероятность обращения, но за последние сутки никто не подал каких-либо признаков; даже малюсенького шанса на подозрение. А если Суён права, и зараза передаётся по воздуху или через кровь и слюну? Тогда те, кто выходил, в огромной группе риска. — Что ты предлагаешь? — Чон спокойно обращается к омеге, продолжающей держать его за локоть. — Я-я? — неуверенно переспрашивает она. — Не знаю, надо что-то сделать. Чон поднимается на ноги, отряхивая штаны. — Чонгук-щи, значит, они заражены? — к нему подходит маленькая девушка, с которой Чонён поменялся жребием, сжимая кулак у груди. — Мы тоже заразимся? — Пусть валят тогда отсюда! — кто-то грубо выкрикивает, и по классу тут же проходится гомон. Этого Чонгук и боялся. Паника, сумасшествие накрывают их, а страх перед смертью обволакивает мерзкой жижей. — Они никуда не уйдут! Если кто-то ещё раз поднимет эту тему… — он запинается, не зная, как продолжить. Действенны ли будут угрозы или они только подорвут его репутацию? Но выгнать ребят, которые рисковали ради них своей жизнью, он точно не сможет. — Забейте, давайте есть. Он поднимает рюкзак, который лежит рядом с Тэхёном, и поспешно заглядывает в него. Если экономить, то еды хватит на пару дней, а вот воды… Даже на сегодня очень мало. Чонгук высыпает на учительский стол содержимое, поспешно разбирая по кучкам. Еду убирает, чтобы глаза не мозолила, оставляя только одну упаковку печенья. Он открывает её, примерно рассчитывая сколько там штук, но сбивается. Печенье — не самый лучший вариант. От него захочется пить, а воды полбутылки или даже меньше. — Каждому по две штуки. Первый подходит Кён, а за ним уже остальные. Получив печенье, все снова разбредаются по классу, неодобрительно косясь на Джесс. Чонгук не осуждает, достаёт две штуки и отдаёт Чимину, протягивающему руку. Сам омега не рад такой еде. Строгие диеты преследуют всю жизнь: сначала из-за лишнего веса, а потом из-за диабета. Инсулина и так мало, а в добавок приходится питаться не пойми чем, что только усугубит его болезнь. Чимин разворачивается на пятках к своему месту, но замечает забившегося в углу Тэхёна. Свернувшийся в калачик, он обнимает колени у груди и даже не шевелится. — Дай ещё две, — уверенно просит Чонгука, но тот машет головой. — Я не себе, придурок. Кивает в сторону Тэ, а альфа подозрительно долго смотрит, но отдаёт. Пак снова отворачивается, собираясь уйти к сцене. — Думаешь, это заразно? — неожиданно спрашивает Чонгук. У Чимина нет ответа, он знает ни больше, ни меньше, чем все здесь. — Не знаю, — честно отвечает он. — Но если это вирус, то инкубационный период в среднем два или пять дней. — Значит, сегодня-завтра кто-то начнёт превращаться? Задумчиво поджав губу, Чимин сопоставляет известные ему факты по кусочкам, как сложный пазл с неясной картинкой. — Не думаю. Если бы он передавался воздушно-капельным, то мы бы все заразились намного раньше и обратились вместе со всеми, но этого не произошло, значит, дело в другом. Я в общежитие приехал за день до начала учёбы, здоровался с учителями, когда учебники получал, но, как видишь, всё ещё человек, — рассуждает он вслух. — Но только по воздуху вирус может охватить такое большое количество людей. — Блять, так ты можешь уже определиться? Омега закатывает глаза и цокает. Уже позабыть успел, какой Чон уёбок. На грубость реагирует всегда одинаково — если его не ценят, значит, он здесь не нужен. Развернувшись на пятках, Пак поспешно уходит прочь, ругая себя за то, что снова заговорил с ним, и Чонгука за то, что он Чонгук. Тэхёна немного ведёт, и он сам не знает от чего. В голове пустота, которая давит, давит и давит — вот-вот разорвёт изнутри. Ким терпит и, упершись лбом в колени, зубы стискивает до противного скрежета. Не понимает своего тела: когда оно успело стать таким слабым, тяжелым и чужим? Стоило только выйти в коридор, как голова сразу заболела. Если бы он только знал, что его телу там не нравится; в мученики он не стремился, да и какой из него Иисус. — Эй, это еда на сегодня. Ты не подошёл, мне показалось, что ты не услышал. О, Тэхён всё слышал. Каждое брошенное обвинение. Он пережил ад, который даже представить никто не может. В том числе и Чимин, который спокойно спал, пока он старался не сгинуть в пасти монстра. Ким был готов обделаться от каждого шороха, а Пак видел десятый сон. Ему нечего сказать, поэтому молчит и ждёт, когда тот уйдёт, оставляя его наедине со своими проблемами, как делал всегда. — С тобой всё хорошо? Тэхён усмехается, слабо кивает, а Чимин на это лишь пожимает плечами и, оставив рядом печенье, отходит. Тэ боится смотреть в отражение напротив, видеть себя жалким и побитым уродом. Такого пожалеть бы надо, да вот не за что. Сам родился слабаком, сам подписался на издевательства. Но скоро все должно решиться. В одно мгновенье двадцать девятого апреля он покончит с собой. Уверен, что и силы будут, и возможность. Эта маленькая мечта греет душу, разливается тёплым молоком по телу, но кривая улыбка сползает с лица, стоит только рассмотреть, как Тэхён в отражение немного привстает и по-хозяйски разваливается на лестнице, хищно скалясь ему в ответ.

March, 2.