Неудачи он, обычно, переживал хуже других жизненных неурядиц. Айзава в какой-то момент подхватил тревожную тенденцию, что с каждым новым промахом ученик начинает теряться и отдаляться от изначально поставленной цели всё дальше и дальше.
Что могло спровоцировать? Конечно же годы упрёков. Неприятных комментариев по поводу свойства причуды такого калибра, язвительные шутки и неуместные, порой, обвинения в том, что причуда сама по себе не очень хорошая. А что мог сделать в ответ на весь этот словарный грязный понос угнетённый чужим, оскорбляющим мнением, подросток? Отмалчиваться, копить внутри весь этот тяжкий груз, сливающийся с тела густой, чёрной, но никому другому не видимой, слизью во время очередного принятия душа. Да, слизь капала с тела, будто бы настоящая и очень даже ощущаемая на поверхности раздражённой кожи, пораненной от изнурительных тренировок, покрытой мелкими ссадинами и отдающими жёлтым или с розова цветом синяками; но всё же не настоящая. Парень опускал уставший от недосыпа взгляд на кафельную светло-серую плитку под ногами в спортивной душевой и не замечал, как солёная вода в виде слёз смешивается с горячей проточной. С горячей проточной, которая успокаивала и ласкала кожу, которая грела замёрзшую от извечного человеческого холода душу, что так в этом нуждалась. Шмыгал носом, приводил в порядок своё раскрасневшееся после очередной истерики лицо, в котором всегда подолгу искал недостатки, прежде чем уйти полностью довольным и снова выходил на люди полный невозмутимости и силы, ведь отступать нельзя. Невозможно.
И цель оказалась достигнутой. Шота был преисполнен гордостью, будто это он или родной сын почти целый год вкалывал вне себя на тренировках, чтобы вырваться в геройский класс, а не просто его новый ученик. Пряча ото всех свой гаснувший энтузиазма взгляд, Шинсо всё-таки смог сохранить свою беспристрастность в глазах других, но внутри… Он попал в «А» класс, где было невозможно ни с кем тягаться. Его причуду все знали, он являлся заведомо обезоруженным, и каждая урочная тренировка давалась новой горкой, хоть и глупых, необдуманных, детских, но насмешек. Каждая победа, а чаще — поражение, давались адскими болями в спине, плечах, пояснице и голове, если в очередной раз кто-нибудь да откидывал в кирпичную стенку, мощностью удара чуть ли не доводя до сотрясения.
Это — геройский класс, а Шинсо достиг своей цели — доказать людям, что он может (и имеет право) быть с ними на одной волне, только вот не был. Здесь он был им не ровня.
Подружился со всеми, продолжая быть чуть отстранённым, но Айзава провёл с ним слишком много своего личного времени и узрел этот жим кулаков до проявившейся белизны в костяшках, непроизвольное закусывание щеки изнутри и слегка жутковатый взгляд исподлобья; Хитоши так подавляет агрессию, закрывая всё недовольства внутри себя. И брови его со временем хмурились всё больше.
Тренировки. Уроки. Праздники. Поездки домой. То ли из-за переходного возраста, на который долгое время и грешил Шота-сенсей, то ли из-за каких-то внутренних изменённых установок на жизнь, его новый ученик с взлохмаченными фиолетовыми волосами стал напоминать учителю самого себя в молодости, когда потерял близкого человека; Айзава тогда был по-особенному понур. А его ученик таков всегда, и самое страшное, что никто, кроме самого Айзавы это и не заметил. Харизмы Хитоши было не занимать, и стоило только засечь его, неподконтрольно вырвавшийся наружу настоящий, угрюмый вид, как он моментально преображался во что-то дружелюбное и более приглядное. Это настораживало учителя до мелких покалывающих мурашек в корнях волос. Потому что не может ребёнок так себя вести: так по-взрослому рассудительно и холодно — меняться в зависимости от ситуаций, так сконцентрировано, так демонстративно.
Не может так ребёнок себя вести, но Шинсо именно так и ведёт. На прямолинейные вопросы на остаточных занятиях, чтобы совсем не быть конченым аутсайдером (хотя всё равно таким и является) наедине, отвечает, что всё в порядке. А заметив волнение учителя и пристальную слежку за своей персоной, начинает контролировать своё настоящее поведение ещё упорнее, проявляя психи с плачем лишь в полном одиночестве и за пределами ЮЭЙ. Но Айзава видит всё. И ради безопасности этого ученика, включает мелкую слежку, потому что осознаёт, что никто нормальный не станет транслировать на всеобщее обозрение свою весёлую ухмылку, а через секунду сверлить надменным взглядом пустоту. В сердце у него пустота, желчная обида, затаённая на весь мир за, всё-таки, не исполнение своей мечты, поняв, как ничтожна она была надумана и сравнив, что получилось в итоге. В тёмно-пурпурных глазах, спустя время получения последних мест во всех соревновательных топах, от полнейшего бессилия перед неправильностью (на его взгляд) мироустройства, опустошения после истошных тренировок, многочисленных бессонных ночей, чтобы не отставать в теоретической части обучения, — ни капли доброты, искренности и любви ко всем людям, что подбадривают и окружают рядом, пытаясь создать ауру дружелюбия и поддержки. Этот подросток просто устал, ведь никому нельзя знать о его слабости, следовательно, и душевные разговоры под строгим табу. Просто устал, и даже непринуждённые, формальные или отвлекающие разговоры и встречи не спасают его; уже ушёл слишком глубоко в свои дебри жестоких мыслей о недостойности быть на ровне с другими, похоронив все возможности выбраться наверх.
На большой вывеске в зале на первом этаже Шинсо вновь видит свою фамилию последней в классовом топе успеваемости за проведший месяц, зубы звонко отдают скрежетом, рот чуть приоткрывается, желание выругаться так и доминирует, и ещё бы чуть-чуть, только, в одиноком коридоре со спины к опаздывающему на урок направляется его классный руководитель:
— Ты же понимаешь, что это всего-лишь очередной бесполезный месячный топ, что это — просто цифры, формальность ради поднятия всеобщего духа? — Шота-сенсей открыт всей душой, и понимает его полностью, ведь сам далеко не силён своей причудой.
Ведь сам когда-то боролся за свой мечтательный титул и желал стать сильнее.
Шинсо оборачивается молча, смотрит на Айзаву усталым от маскировок взглядом, холодным, как сами глубинные льды Антарктики, поражающим жутью, дрожит губами, не произнеся в ответ ни слова, и обычным шагом уходит в кабинет. Потому что больно и обидно; и грустно это, что всю жизнь надо что-то кому-то доказывать из-за каких-то идиотских формальностей, которые придумали чудилы, имеющие достаточно могущественные причуды, которые задают тон обществу, диктуют свои правила; это ужасно грустно, но больше — тупо несправедливо. Хитоши не хочется изливать душу учителю, у которого итак дел по горло, лучше он справится со всем сам. Потому что уже потихоньку начинает прислушиваться к своему внутреннему голосу, твердящему «Используй свою причуду».
Использует, дурачась, прикалываясь и отшучиваясь. Ведь таким удивительным людям, как он — можно. Шинсо будто бы тесно общается с Каминари и Изуку, ведь они первые заметили его упорство и целеустремлённость, что правда и было так в первый год. А потом у Хитоши возникла навязчивая идея, что если он не может стать сильным героем, то почему бы… не начать пользоваться своей причудой просто ради того, чтобы жить, наслаждаясь этой подаренной судьбой возможностью? Потому что порядком устал бороться, всё равно топчется на одном месте, и выше на эту гору мечты «Стать первоклассным героем, который докажет, что и с такой причудой можно стать героем» уже не взобраться. Выдохся от стараний в попытке достать звезду с неба, сгорел в атмосфере; не всякий выдержит жар стратосферы, в которой полно слухов и обсуждений. А потом ещё и начались всякие месячные топы, полностью топящие в целом океане воодушевляющих речей от занявших первых места одноклассников.
— Спасибо всем! Я уверен, что если и вы как следует постараетесь, то у вас точно всё получится! — говорит с кафедры довольный и вечно улыбающийся Деку.
Айзава концентрирует внимание на прикус нижней губы у Хитоши, сидящего на последней парте; и даже здесь он последний. Учитель уверен, что Шинсо думает «Я итак выхожу за стопроцентный предел, и всё без толку!»; Шинсо так и думает. Смотрит на Мидорию всепоглощающим тёмным взглядом, придумывает мега убойный сценарий, как бы с силой зарядил ему кулаком в лицо за эту идиотскую речь, ведь, такие слова не с его идеальной геройской причудой говорить. Не ему! А таким, как уставший от вечных изнурительных дополнительных тренировок Хитоши. А таким, как вечно проигрывающий за счёт малой физической силы в школьные годы Айзаве. Но уж точно не таким, как Деку, что получил силу просто так, за желание быть сильным (хоть они этого и не знают); так ведь может выиграть каждый.
А потом Шинсо просто сошёл с ума. Никто не видел, кроме Айзавы. Никто не придавал значения внезапно выросшему эгоизму в смеси с лёгкой жестокостью. Никто не заметил приросшей к нему грязи, в виде дурных мыслей и глупых выходок.
— Снова твой ход, может сейчас что-нибудь посерьёзнее, а то вылитая кола на Деку — полная хрень, чел, — Бакуго было явно мало того, что в их игре правды или действия, Шинсо взял под контроль Изуку, заставив вылить на самого себя содержимое своего стакана.
Вообще-то это было привычной шалостью, к которой никто не отнёсся крайне негативно, ведь подобные фокусы уже происходили и раньше, но в этот раз развеселившийся Кацуки будто бы взял Хитоши на слабо, что явно ему не понравилось, и резко всплыли все старые обиды на Мидорию, потому что внутренняя, необузданная ничем зависть никуда не уходила все эти годы, а упрямо подавлялась.
И Шинсо показал широкую, скрывающую в себе сущее зло и внутреннее безумие, улыбку на просьбу от Бакуго играть немного пожёстче.
И Шинсо выбирает действие, потому что делиться своими секретами не особо интересно, а этот поехавший блондин сейчас вот-вот учудит что-то гораздо более запоминающееся, ведь смотрит он только на Деку, уже пустившего первую капельку пота со лба, ощущая какой-то подвох в будущем действии для Шинсо.
— Действие, — Шинсо всё ещё давит злобную ухмылку, и Бакуго это явно нравится, потому что он улыбается в ответ.
Шинсо знает, что сейчас точно достанется Деку, ведь Бакуго такой предсказуемый идиот.
— Тогда заставь этого покемона долбануть Деку током.
— Это против правил, — Деку подрывается с одного из диванов и моляще смотрит на одноклассника с фиолетовыми глазами, который делает максимально незаинтересованный вид, хотя сам трепещет внутри себя от злорадства. — Нельзя так делать!
— Каминари? — зовёт Хитоши.
— Я думаю Изуку прав, это как-то слишком, — блондин с чёрной молнией на волосах отвечает, что ему бы не хотелось в этом участвовать.
Но если бы и правда не хотелось, раскрыл бы он свой рот?
Бакуго засмеялся. Шинсо взял Денки под контроль, а несколько других одноклассников застыли, осматривая взглядом, как переглянулись между собой хохочущий затейник, которому всегда мало видеть страдания Изуку и мгновенно испустивший ауру чего-то зловещего Хитоши. Это была не отправная точка, это была уже середина пути к развилке между добрым и плохим. Шинсо не свернул ни на одну из дорог, пошёл по середине, в самую чащу.
Изуку знатно досталось, ведь он, помимо обычного удара током, был ещё и намочен липкой колой, послужившей неплохим проводником. И когда он закричал от боли, что-то надломилось внутри у Шинсо; произошёл момент давно желаемого душевного облегчения. Он никогда бы не смог одолеть Изуку в обычном, честном поединке, он всегда отставал от всех, но вопреки всему этому сейчас он смотрел на то, как дёргается Мидория под силой напряжения, оглушает присутствующих минутным, оглушающим воплем, а потом ещё несколько часов валяется в отключке. Зато… было весело. Было весело Кацуки, которого потом обвинили во всём это безобразии. Было весело Шинсо; в особенности, узрев, как на самом деле люди слепы, и не смогли принять самое очевидное — неадекватность Хитоши. Если бы ребёнок был в своём уме, сделал бы он так? Нет. А Шинсо сделал. А виноватым во всём был выставлен Бакуго, и так продолжалось дальше.
Нечестная игра, выход из собственной тени, презираемой и ненавистной все эти годы — вот он и есть, настоящий Хитоши Шинсо. Он не распыляется на геройские речи, больше не проводит часы напролёт в зале с сенсеем. Он не рассчитывает на одну лишь снаряженческую ленту, во всю использует чувства других, чтобы завладеть их разумом.
Выдыхается. Устаёт быть таким социально-активным, правильным и, в какой-то мере, послушным.
*
— В тебе осталось хоть что-нибудь человечного? — Сотриголова сверлит алыми глазами валяющегося под своими ногами ученика старшей школы ЮЭЙ.
Причуда у Хитоши сейчас дезактивирована, потому что Шота уже научен опытом, был уже такой инцидент, когда парень уходил от любых ответов посредством захвата разума. Был уже такой инцидент, когда был пойман за руку во время преступления. Был уже такой инцидент, когда Айзава отпускал его, но.
Сотриголова видит, что Шинсо стирается, совсем. Уже не ощущает тяжести своих былых школьных проделок, небольших преступлений. Граница размылась разводами бензина, окрашивая серость асфальта — жизни, яркими насыщенными цветами, режущими глаза — недостающими эмоциями, ведь Шинсо подавлял свою натуру всю жизнь, пытаясь главным образом угодить обществу любой ценой; даже ценой своих чувств и эмоций, и будучи теперь израненным за это общественными неправильными устоями. Устал. Этот юный герой, ставший на одну сторону со злодеями, просто устал. А Айзава не успел помочь.
Шинсо на этот вопрос расплывается в нескромной улыбке, открывающий вид на порванные, окровавленные дёсна и зубы, из-за нанесённых сильных, хаотичных от безумия гнева ударов по лицу со стороны учителя. Не сдерживает глухой смех, и приподнимает руки вверх, стараясь показать своё стремление сдаться. Спина у него зверски изнывает, ведь учитель действительно устал лишь говорить, и сегодня бил по-настоящему яростно, без попыток на пустые разговоры, с одним стремлением — выбить дерьмо, но.
— Ты активировал причуду, хах, — пытается приподнять корпус, к которому приставлено колено Сотриголовы, но мужчина только сильнее вдавливает его, руками стягивая ленту всё туже, что моментально перевязанные руки у Шинсо отдают лёгким хрустом; звучащим далеко не утешительно.
Сначала парень всхлипывает, жмурится, терпит боль, отхаркивается кровью, но в конце концов выстаивает этот долгий, полный презрения и жалости к себе взгляд Айзавы. Смотрит на него в ответ, молчит, лишь улыбается, сбивчиво хватает воздух.
Шота просто не успел.
— Это потому что ты боишься меня? Значит, я на верном пути.
Хрипотца огрубевшего с возрастом голоса, упрямая стойкость на своём с нежеланием сдаваться при треснутых костях, полные тёмного азарта фиолетовые глаза, зловеще светящиеся бликами. Шота просто не доглядел, не верил, что ребёнок может так громко и бесповоротно треснуть, словно древняя изящная китайская ваза эпохи Мин; оказалось, детская психика хрупка не хуже фарфора.
Айзава ничего не отвечает, со злости на самого себя и ситуацию в общем заносит над лицом ученика решающий кулак, вырубая вышедшего из себя молодого злодея.
*
В академии Шинсо сидит с перевязанными бинтами руками и несколькими пластырями на нехило подбитом лице, помнит о событии весьма обрывисто, всем на уши, по обыкновению, вешает лапшу, что это из-за очередной стычки со злодеями на задании, а после звонка на урок ловит на себе полный упрёка взгляд Айзавы-сенсея, стоящего за кафедрой.
Хитоши рьяно забавляет факт того, что сам сенсей пытается противостоять его силам; в одиночку; пока что безрезультатно. Пока весь класс смотрит в учебники, эти двое смотрят лишь друг на друга, и в конце концов, Шинсо подмигивает. Потому что ничего ещё не кончено, а ему очень даже по нраву вновь приобретённое внимание со стороны Шоты, с тех пор, как тренировки перестали приносить результаты, и уж тем более удовольствие.
Учитель устало прикрывает глаза, но не оставляет попыток исправить ситуацию, вернуть нормальное восприятие и поведение у подростка, хоть и сам уже близок к треску своей вазы терпения, но он будет пробовать дальше, до самого, победного конца.
