***
сотни слов, тысячи букв, и все конспекты написаны. Джон отряхнул затекшую руку и в истоме раскинулся на стуле. на часах — чуть позже полуночи. время есть. еще пару минут отдохнув, Джон наскоро сложил в рюкзак все нужное на завтра. разгребать бумаги не было ни сил, ни особого времени. завтра. все завтра. долго собираться не пришлось — придя с пар, Джон даже не переоделся, сразу же сел за работу. вытерев рукавом вспотелый лоб, он лишь поправил воротник вместе с растрепанными кудряшками перед зеркалом, после чего отправился на улицу. нужный автобус отправляется с ближайшей остановки в пол первого. затем его путь прекращается до самого утра. надо успеть. Джон шел размеренно, не спеша — головная боль не позволяла по-другому и нагло выстреливала с каждым резким шагом. если б не открытое все то время окно, он точно бы потерял сознание от внезапной струи свежего воздуха. город весь горел желтоглазыми огнями. где-то вдали. а улицы, которыми следовал Джон, были муторно пустыми и погруженными во тьму. лишь свет вдали не позволял поехать крышей, давал понять — где-то рядом город дышит и живет своей привычной суетой. остановка лишь появилась в поле видимости, а чертов автобус уже стоял. со всех ног Джон побежал к нему, напряженно преодолевая садистски стучащую головную боль. в кромешной тьме перед глазами все плыло, лишь главная цель, освещенная придорожным фонарем, виднелась ярко-красным пятном на фоне смазанного черного полотна. воздуха не хватало. и на пути предательски располагалась незаметная ямка. неловко вступив в нее, Джон повалился на пыльную землю, и выстраданные бумаги разлетелись по всей дороге. игнорируя боль, отныне и в колене, он хватал их все, а рваный ветер, будто сговорившись, уносил листы подальше. очки окончательно сползли с побледневшего лица Джона. красное пятно с грохотом стало отдаляться. — подождите!.. — сквозь одышку прокричал Джон, наивно надеясь, что его услышат. отныне уже незачем торопиться. ветер мигом прекратился, словно насмехаясь над еще одной неудачей мальчика. боль растворилась, и Джон, уже неспеша, нащупал очки, протер их краем рубашки и продолжил собирать бумаги. теперь до вокзала оставался лишь один путь — через кукурузное поле. пройти вдоль дороги вплоть до тупика, свернуть на заросшую тропинку, перейти через заброшенную стройку, и вот, цель уже близко.***
дорога до тропинки прошла будто в тумане. перейти поле так же беззаботно уже не получится. еле-еле растоптанные человеческими ногами жесткие травы доставали до колена, а растения вокруг и вовсе ростом были выше Джона. сухие ветки царапали и били по рукам сквозь тонкую ткань, а колючее цветение цепко приставало к ногам. пару усеянных росой травинок щекотливо застряли в ботинках. пушистые остатки пыльцы неприятно лезли в нос вместе с комарами и прочей надоедливой мошкой. переступать заросли стоило сил. путь казался утомительным и бесконечным. наконец, вдали начал виднеться силуэт здания. местность около него более открытая, скоро идти станет проще. пестрые заросли, столь завораживающие, если безмятежно наслаждаться их видами днем, и столь раздражающие, если пытаться обойти их в одиночку посреди ночи — впереди все они были умяты следами от колес. в другое время Джон, наверное, сожалел бы о разрушенном пейзаже, но сейчас это было как раз с руки. как же больно порой возвышенная тяга к эстетике разбивается об низменные физические потребности. холодело. хлипкое недостроенное здание словно десятилетиями впитывало в себя холод и постепенно отдавало, поэтому он сочился из грязных стен не только внутри, но и снаружи. сложно застать момент, когда стройка бывала пустой. кто только ее не посещает: обычные бездомные или наркоманы. художники, фотографы — их явно привлекал многолетний дуб, так поэтично проросший сквозь обрушенные куски этажей и чьи густые ветви, будто воодушевленные, пролезли в некоторые коридоры и укромно устелились, создавая словно эфемерный кусочек другого измерения. сектанты. бандиты. сбежавшие из дома подростки. отчаянные романтики, желающие уединиться. и просто те, которые тоже опоздали на автобус и пробираются к вокзалу пешком. Джон знал — тут точно есть кто-то еще, поэтому шел медленно, осторожно, пристально вслушиваясь в каждый шорох и стараясь самому не издавать ни звука. не хотелось бы лишних проблем. все же, фотографов или художников в такое время тут редко встретишь. морозные коридоры, пыльные углы, обломки здания — все соединяли лишь трухлявые ступеньки, под которыми добрых метра три высоты. любой момент мог стать для них последним, и неизвестно, сколько ног они еще выдержат, прежде чем рассыпаться в щепки. на каждом углу валялись шприцы, ножи, сигареты, спички, зажигалки, мелкие осколки стекла. бетонные стены со всех сторон были чем только не изрисованы — от банальных вандальных сквернословий, умелых и не очень картин, кривых пометок «здесь был …», простодушных признаний в любви и таких же оскорблений, розыгрышей с телефонными номерами, глупых романтичных цитат, и до эмблем когда-то орудующих сект, банд, политических группировок, мелких и масштабных протестов. ах, сколько же историй, сколько жизней хранят эти шаткие осколки… за прогнившим, обросшим лилово-коричневатыми грибами окном ярко горел золотистый свет. обычные фонари так не могут. это точно пламя. с каждым шагом все яснее доносились тихие неразборчивые песнопения. среди могильной тишины каждый странный звук бросал в дрожь. интерес победил страх: затаив дыхание, Джон на носочках приблизился к оконной раме, тихонько присел и с опаской выглянул, нервно впиваясь ногтями в холодные ладони. одна из самых крепких дубовых ветвей проросла сквозь тянущуюся через все этажи необъятную дыру. росла так ровно и стойко, словно сама была древом. по всему краю обрыва сидели девушки, держащие в руках долгие свечи в причудливой формы канделябрах, словно из переплетенных корней. огоньки тончайшей златой нитью обрисовывали их силуэты во тьме. не без усилий, но можно было разглядеть, что глаза у девушек завязаны, наверное, вручную вышитыми, грубыми алыми повязками. они синхронно, будто отражения друг друга, двигали губами и, как одна, пели в унисон на незнакомом языке. напоминает какой-то из славянских. их голоса были схожи с пением ведьм, чародеек, ведуний. а может, так и звучат настоящие украинские мавки. какая-то из них пела громче всех, остальные лишь тихо повторяли за ней. когда пение затихло, одна из девушек сняла повязку. Катерина! это она. огненный свет позволил мгновенно узнать ее ведьминский взгляд. она осторожно встала, оставив свечу на земле и захватив полупустую деревянную посудину. только сейчас Джон заметил, что у некоторых тоже стояли у ног древесные чаши, усеянные дивной резьбой по краям. ручная работа. такие дорого ценятся. и все чем-то заполнены. Катерина окунула худую руку в мису, и, достав, принялась неспешно, кропотливо вырисовывать пальцами поверх дерева. на коре уже виднелись крупные символы, трудноразглядимые под угасающим светом. лишь по плавным жестам можно было погадать, что же Катерина изображала. точно был круг. она выводила его долго, старательно, явно пытаясь добиться совершенных линий. темная, редкая краска тонкими струями стекала по ее руке до самого локтя и выблескивала звездным небом, отражая мерцание множества свечей. вот прямая черта, проведенная через круг… от нее Катерина дерганными, резкими мазками стала вести косые линии в разные стороны. окончив, она снова погрузила кисть в уже почти пустую чашу и вытащила оттуда перепачканный клинок. такой же завораживающий, с изящной рукоятью, покрытой тончайшей резьбой из магически переплетающихся картин лесной флоры, будто бы живых зверей, таинственных славянских символов и мелких текстов кириллицей. сколько же у Катерины пленящей красоты редкостей! она бережно встромила длинное острие клинка в многолетнюю кору и стала проводить тонкую линию вдоль ближайшей ветви до самого ее конца, красной нитью оставляя легкий след. на свет теплых огоньков слеталась, казалось, вся существующая в городе мошка. летающие точечки то долетали до свечей, то оставались кружиться вокруг Джона, назойливо гудеть и лезть в лицо. одна из них — как же некстати! — вертелась особо близко и вызвала совсем ненадобную сейчас чесотку в носу. Джон крепко зажал лицо рукой, изо всех сил стараясь не чихнуть. пересилить себя не удалось, но, благо, звук вышел тихим и сдавленным. однако этого хватило, чтобы Катерина внезапно прервала свое занятие и медленно оглянулась. надо бежать обратно. нельзя было подсматривать. об этом не должны узнать… Катерина не должна узнать, что Джон подглядывал. если б это был кто угодно другой — можно было бы попытаться просто перебежать. но это Катерина. нельзя было упасть перед нею в грязь лицом. пробежав весь путь еле касаясь земли, Джон облегченно выдохнул, когда наконец покинул морозные стены и коснулся ботинками мятой травы. кажется, не заметили. придется возвращаться домой. неприятно подводить Кевина, но подводить Катерину хотелось еще меньше. Катерина, Катерина… Джону помнилось, как осенью она с подругами проникла ночью в кабинет биологии, пытаясь совершить какой-то ритуал. она такая. всегда имела высший балл по мифологии и карты Таро в кармане. Джон тоже хотел бы приобрести колоду, пусть и не верит в подобное. и Катерина тоже не верит, ему это известно. не верит, но видит во всем этом некий шарм. просто, кому бы не хотелось забавы ради провести какой-нибудь безобидный таинственный обряд? это ведь правда очаровательно. когда-то Джон пытался подстегнуть своих друзей на подобное, но никто не понимал так же ту наивную мистическую романтику и не разделял восхищения этой эзотерической эстетикой. в сонной, затуманенной полевым воздухом голове Джона возникла мысль: надо будет завтра попросить Катерину позволить к ним присоединиться. лучше проводить бессонные ночи в шумных колоритных сборищах, чем в болезненных размышлениях. тратить время на милую, занятную халтурку в компании чудесных, близких по духу людей — много ли нужно для счастья? и такой прекрасный шанс наконец сблизиться с Катериной. а потом, может быть, и с ее братом. да… надо завтра к ней обратиться.