***
выходной день не предвещал ничего хорошего. освобожденность от учебы означала больше времени на раздумья о навалившемся. и день до самого вечера так и протекал: в тихой, ноющей, сдавленной, неспособной вырваться наружу панике, целиком тщетных попытках найти любой выход, а заодно и постоянной нервной тяге перепрятать шкатулку еще тщательнее. то, что Джону придется идти на контакт с тем, кому уже почти что год боится попадаться на глаза, было наименьшим из всех нынешних зол. хоть еще и недавно это стало бы тяжелейшей проблемой из всех, что могли бы произойти. память о праздновании, что уже вот-вот начнется, с самого утра томилась где-то вдали вместе с десятками других мыслей, сброшенных в одну беспорядочную кучу. но под вечер эта мысль нахально выбралась на передний план и стала все больше забирать контроль над телом Джона. он и не заметил, как чаще и чаще стал поглядывать на часы в ожидании нужного времени. а когда стрелка доползла до заветной отметки, ноги сами побрели к шкафу и руки стали выискивать наиболее прилично выглядящую рубашку. некоторое время спустя, и Джон сам не до конца осознает, что быстрым шагом идет на первую в своей жизни студенческую вечеринку, которые так упорно игнорировал на протяжении всего года. от грохота музыки, что был ясно слышен еще с улицы, теперь ограждали лишь огромные двери актового зала. хоть и разного рода мероприятия проходили тут не реже каждых двух недель, еще ни разу Джон не открывал эти двери по не связанному с учебой поводу. оказалось, он подоспел к моменту, когда торжественно-официальная часть еще не наступила, и пока все лишь беззаботно прохлаждались в ожидании начала тягостных приторных ректорских речей. большое пространство, непривычно хаотично заполненное людьми, залито цветастым неоном, под матовым светом которого трудно было сходу в полной мере оценить, как же преобразовался строгий консервативно-серый актовый зал. каждый раз, когда оживленный переменный поток людей позволял это сделать, Джон с нежданным для самого себя интересом рассматривал вычурные декорации и не менее вычурные наряды некоторых студентов, в которых он изредка узнавал самых богатых детишек университета. невиданная раннее, пока вовсе неизученная среда оставалась для Джона некой интригой, которую предстояло разгадать и если все пройдет гладко, то подчинить себе и вкусить. внутри будто стало растекаться давно забытое чувство: светлое, живое, бодрое и увлеченное. чувство творца, что спустя месяца выгорания встречает новую музу. и это чувство переплеталось с другим, совершенно новым: ощущением первого шага навстречу желанной жизни. но как бы поначалу ни заинтересовала новая обстановка, подобная атмосфера все же предсказуемо оказалась чересчур отягощающей и утомляющей для тихой и чуткой натуры Джона. с привычной для себя неловкостью пробираясь через оживленную толпу, он отыскал скромную лавочку, что так удачно располагалась в самом умиротворенном уголке, умостился и продолжил наблюдать за празднованием в сторонке. казалось, что даже те, кто ни дня не проводит без закупки новых брендов, готовились к этому дню уже немалое время. глядя на них, Джон понемногу стал жалеть, что пришел. казалось, что уборщик будет выглядеть здесь гораздо органичнее и стильнее его. такая банальная вещь, как внешний вид, была лишь одним из множества поводов для сомнений, которые патологическая неуверенность ловко успела засадить в голову, и с каждой минутой они разрастались все сильнее. в тихой надежде Джон шарил глазами по толпе в поисках хоть кого-нибудь такого же неудачника. но, по всей видимости, ему таки суждено провести вечер в неприметном углу и полном одиночестве. похоже, что подчинить себе такую шумную и динамичную обстановку все же не суждено. либо Джон попросту не создан для такой жизни, либо пока не готов к ней. во всяком случае, хотелось надеяться на второе. разношерстные компании, знакомые и не очень, собирались во всех пригодных для этого местах, все четче со временем разделяя шумное столпотворение. нахождение в тихом месте позволило остыть, собраться с мыслями — Джон наконец вспомнил, ради чего, собственно, пришел, и принялся взглядом искать среди этих компаний Дамиано. много времени это не заняло: вокруг него как обычно вертелось больше всего народу и Дамиано, натянув свою привычную и столь притягательную добродушно-порочную улыбку дьяволенка, с удовольствием одаривал своим вниманием каждого, кто этого жаждал, и не затыкался ни на миг. так же быстро попалась на глаза и Катерина. но, в отличии от брата, она одиноко вертелась рядом со столом, сосредоточенно и увлеченно старалась сотворить на своей тарелке картину из всего разнообразия подручной еды, а также охотно и приветливо откликалась на каждый восторг насчет ее работы от проходящих мимо. простая, милая, знакомая всем Катерина, которая одновременно для всех и для никого. она всегда охотно шла навстречу всем и во всем, но никому из студентов не позволяла сблизиться с нею дальше определенного момента. всеобщая любимица и душа компании, не впускающая в свою жизнь ни души. многие желали стать исключением, разузнать о демонах столь светлой и яркой натуры, а самые смелые мечтали ознакомиться с каждым лично. сейчас Джон был бы не против вернуться во время, когда сам был всего лишь одним из этих отчаянных. ох, знали бы они, что в городе нет женщины опаснее Катерины… свободная, смелая, но без капли дерзости; при столь таинственном, властном, на первый взгляд не вызывающем доверия облике, она располагала к себе получше любой мягкоголосой куколки и была, казалось, наймилейшим и найрадушнейшим человеком здесь. не было в Катерине совершенно ничего, что сподвигло бы кого угодно, кто хоть раз с ней пересечется, посчитать ее сухой стервой или отстраненной чудачкой. до чего же, как выявилось, многослойна обманчивость ее наружности. раздумывая о невероятной двойственной природе Катерины, Джон упустил Дамиано с виду и не отыскал бы вновь, если б столпотворение вокруг него не разрослось так сильно и так внезапно. а все потому, что к Дамиано нежданно присоединились остальные ребята из его бэнда. за весьма недолгое время они уже успели обрести немалую славу даже за пределами родной Италии и каждый в университете знал, что учится с настоящей знаменитостью, но никогда ранее звездная жизнь Дамиано не пересекалась с учебной. Джон следил за их творчеством яростнее кого-либо вокруг, не пропускал ни единой новости, а потому знал заранее, что им сегодня предстоит выступить на праздновании. но для большинства студентов это, судя по сумбурным громогласным восторгам, оказалось неожиданностью. рядом с ребятами Дамиано вмиг из знакомой всем души компании переключился на опытную звезду, хорошо знающей, как правильно вести разговоры с поклонниками. в любом другом случае Джон посчитал бы такое поведение гадким высокомерием и притворством, но здесь же он знал о ребятах достаточно, чтобы понимать, что по-другому с ними быть и не может. как бы артисты с экранов, аки мантру, не повторяли о важности искренности и простоты, некоторым попросту не положено скромничать. а Дамиано с друзьями же были знаменитостями совсем не того уровня и контингента, чтобы позабыть о звездном этикете и общаться с поклонниками наравне. всем видом, каждым жестом они излучали недостижимость и безумную гламурно-бунтарскую энергию, а потому вести себя им было положено соответствующе и не забывать о своем статусе одних из главных современных рок-звезд Европы. неведомые, далекие, таинственные, такие притягательно интригующие негласные правила и нюансы шоу-бизнеса… хоть тут Джон не лукавил сам перед собою, что так заинтересованно выслеживает каждую новость о ребятах исключительно из-за любви к их творчеству, а не из-за Дамиано, но все же хорошо помнил имена остальных: Виктория, Итан и Томас. пусть и сравнительно скромные одеяния ребят хорошо напоминали о том, на какого уровня мероприятии им предстояло сыграть, все равно глядя на них Джона не покидало ощущение, что наружность греко-римских богов выдают вместе с итальянским паспортом. даже Виктория, урожденная датчанка, но с грацией Венеры ловила пудровыми губами ягоды с виноградной грозди, которые вместе с прочими лакомствами были подготовлены для почетных гостей на отдельном столе. молодые люди неземной красоты, весь мир у их ног, а по венам течет горько-жгучий рок-н-ролл. редко, очень редко выпадает так, что позлащенный глянец шоу-биза для кого-то оказывается не золотой клеткой, а почти что родным домом и самой органичной средой. счастливчики.***
Джон так и остался единственным, кто не осмелился подойти к бэнду. музыканты уже скрылись за кулисами, готовясь к выступлению. но внезапно из толпы вновь вырвался Дамиано и присоединился к сестре, уединенно прохлаждающейся у стола в укромном углу. — какой-то ты невеселый, — сказала Катерина, взглянув на брата. наедине, в тихой обстановке, он правда сменился в лице. — зато тебе всегда весело, — закинув назад выбившиеся угольные пряди, добродушно съязвил Дамиано, целиком под стать своей невинно-чертячьей улыбке. в первую очередь он глянул не на сестру, а на тарелку в ее руках и выложенную на ней композицию: — красиво. это что? — Ермунганд. —? — Мировой Змей. — а, благодарю. теперь все понятно. — трудно было не уловить сарказм в его голосе, но звучал он до того тепло и беззлобно, что никто бы не посмел оскорбиться. — а зачем он ест свой хвост? — он опоясывает Землю. — занятно. — не жалея сестринского труда, Дамиано взял с тарелки и положил себе в рот ломтик манго, что до этого исполнял роль хищного глаза Змея. впрочем, Катерина вовсе не разозлилась, а напротив, последовала его примеру и лишила Змея второго глаза. они привычно были на своей волне и позволяли друг другу то, за что кто угодно другой обрел бы глубокую царапину на щеке от их вычурных колец после жаркой пощечины. уж кто-кто, а эта парочка, несмотря на постоянное исключительное дружелюбие, в нужный момент умела за себя постоять. — ну, как настроение перед выступлением? — как, как, херово! хуже некуда. клянусь, когда осенью в Лос-Анджелесе нам предстояло сыграть на разогреве у Роллинг Стоунз, а перед этим мы за одну ночь объездили, мать его, семь клубов и просрали там весь аванс, тогда я чувствовал себя куда лучше. — я так понимаю, ты не хотел тут выступать вовсе? — как думаешь, Кейт, огромное ли удовольствие играть рок-н-ролл для дряхлых стариков и старушек с традиционализмом вместо мозгов, что не имели никакой жизни вне универских стен и чей самый безбашенный секс был наверняка под одеялком до моего рождения? отец заставил это сделать. он так хочет любой ценой повысить лояльность ректора ко мне, что предложил наше выступление здесь совершенно бесплатно. якобы в знак того, как бесконечно он уважает мистера Питерсона и как наша семья благодарна университету за такое прекрасное обучение, бла-бла-бла! тьфу, блять… папочка так сильно заигрался в альтруизм, что, видимо, уже даже не имеет денег на таблетки от склероза. ведь нас-то спросить он как обычно забыл! — Дам, я, конечно, знаю, что прорваться вам удалось благодаря его деньгам. но сейчас вы крупные звезды и вроде как можете быть независимы от твоего отца, почему он до сих пор вами руководит? — лейбл сам решает, какую долю от прибыли нам отдавать. конечно, совсем ничего не платить нам не могут, но все равно наш личный доход сейчас больше символичен… — серьезно, в контракте не был прописан ваш процент? как вы тогда вообще на такое согласились? отец мог вас впихнуть в любой лейбл, который пожелаете, почему из всех вы выбрали такой, кгхм, сомнительный? — потому что его владельцем раньше был Джейкоб. старый друг, с которым мы давно мечтали вершить вместе дела рок-н-ролльные… его лейбл тогда был одной из множества местных инди-контор. мы просто хотели и уже планировали работать вместе: я с ребятами играю, он — продюссирует. контракт был скорее для галочки, Джейкоб писал его не парясь и полностью на отъебись. когда мы только начинали, я не говорил отцу, на что беру у него деньги. — Дамиано прервался на миг, чтобы сделать глоток пунша. — вернее, не признавался. а потом этот старый козел узнал, чем я занимаюсь… и, мать его, выкупил целый лейбл, чтобы, сука, контролировать меня и здесь! а Джейкобу, выявилось, деньги оказались дороже рок-н-ролла. с того времени мы с ним не виделись, но если я его встречу, клянусь, он огребет по самые яйца. этот мудак буквально, блять, продал меня в рабство собственному отцу! — папочка так злиться, что его сын вместо того, чтобы, как он, заниматься бизнесом, с друзьями выжигает басы на сцене в ботильонах от Гуччи и его голый зад видела вся Европа? — а как же! самое хреновое, что нам на сегодня даже не дали ничего выбрать. ни песни, ни нарядов, ни-ху-я. — с нескрываемым раздражением Дамиано разгладил складки на ненавистной алой рубашке. — только то, что пожелает господин, блять. стремился Дамиано Давид к рок-мечте, а стал придворным шутом. мы хотели исполнить «Zitti E Buoni», но отец, разумеется, сразу запретил. там ведь, мамма мия, есть пару «неприличных» слов! на сраном итальянском. кому не похуй, а? во всем университете итальянцев ведь целые я и Алекс, которого зимой отчислили. но нет же ж, нас снова заставили петь этот ебучий кавер четырехлетней давности. я бы попытался его переубедить, но скандалы с отцом всегда стоят мне огромных нервов и заблокированной кредитки. а главное — не дают никакого результата, вообще ни грамма… — эх… — Катерина взяла со стола шпажку с канапе. — меня не перестает поражать то, что мистер Питерсон до сих пор считает всех нас наивными котятами, совершенно не познавших взрослой жизни. он так строго приказывает ограждать нас от матов, жестокости и любых намеков на то, что в мире существует секс… я учусь на лингвистике, а нас заставляют рассматривать такую необъятную, сложную, бесконечногранную вещь, как язык, через призму радуги, молочных рек и аликорнов. кощунство. только в этой дыре преподаватели с позицией «маты-это-плохо-маты-не-должны-существовать» могут все еще иметь работу. хорошо хоть, что свой диплом искусствоведа я получала не здесь, ибо такого взгляда на искусство мои нервы бы не выдержали. когда я в Швеции получала первый диплом, ни ректор, ни преподаватели с нами так не сюсюкались. что уж там, даже в моей школе в Украине такого консерватизма не было. а это, между прочим, было лет пятнадцать назад. — ну, раз они так не желают выпускать нас из сахарного манямирка… — Дамиано достал сигарету и демонстративно закурил, не боясь последствий. воздух так крепко пропитался духами разных цен, что запах едкого дыма бесследно растворился. глубоко, горько и с ноткой тоски выдохнув, Дамиано полностью открыто взглянул на сестру по-особому любящими глазами и притянул ее к себе за талию: — ох, Кейт… ты лучшая девочка, что я когда-либо знал. никогда не перестану восхищаться тем, как в таком юном возрасте тебе выпал шанс съехать из деревушки вместе с мамой и отчимом, начать новую, богатую жизнь в другой стране, а ты взяла и отказалась. не бросила остальных родных и не дала нашей матери с моим отцом решать за тебя твою судьбу. и выбрала свой путь, сложный, почти невозможный, но все равно добилась всего, чего хотела. сама… сама, мать его, сама! ведьмочка моя, знай, каждую минуту знай: никого я не люблю так сильно и никем не восторгаюсь так, как тобою. а по секрету — я чертовски тебе завидую. ох, хотелось бы мне такой же судьбы… независимой. не впускать в жизнь практически никого, записывать всякую экспериментальщину и работать на аудиторию, мелкую, но самую преданную, ценящую, и понимающую. я совсем не знаю, как ты прошла этот путь… меня так долго не было рядом и я безумно об этом жалею, но как же я пиздецки рад, что хотя бы сейчас мы есть друг у друга. Катерина прижалась ближе, положила голову на его плечо и нежно, доброжелательно засмеялась: — нет, Дамиано, такая жизнь не для тебя. это я — уединенный лесной дух, а ты — настоящее божество. тебе не положено сидеть дома и творить для трех с половиной людей. твое место — на огромной сцене и только. в мире не найдется сцены слишком большой для тебя. ты должен покорять стадионы, кричать о себе на весь мир, возрождать сексуальную революцию и вести целые поколения за руку в будущее, будущее свободы и рок-н-ролла. — хех… жить в самой заднице, выступать на мелких господом забытых сценах, исполнять без каких-либо рамок и умереть почти никем не понятым — разве не достаточно рок-н-ролльно? — рок-н-ролл есть во многих. но твой совсем другой: не жук, застывший в янтаре на века и радующий своей красотою редких ценителей, а звезда, чье сияние видно со всей планеты и будет видным еще многие годы после того, как она угаснет. Дамиано, ты не Дэвид Бирн, не Роберт Смит и даже не Лу Рид, ты — Фредди Меркьюри и Дэвид Боуи. на сцене уже давно доценты зачитывали дотошно подготовленные речи, изредка прерываемые наигранными аплодисментами скучающих студентов. в полном умиротворении, подальше от претенциозной суеты, Дамиано, перебирая пальцами густые стриженные пряди Катерины, сделал долгую, неспешную затяжку. в один миг он резко отстранился от сестры, словно порция сигаретного дыма стала топливом и завела его мотор. Дамиано поспешил стряхнуть пепел и в его дьявольских глазах всполыхнул новый огонек. — у меня есть план, — изрек он это с горящим энтузиазмом. именно так его голос звучит каждый раз, когда в голове возникают самые грандиозные и лихие идеи. — да я вижу. — Катерине была хорошо знакома эта воодушевленная интонация. — и каков этот план? — скоро увидишь. — Дамиано потирал руки от предвкушения. — есть зеркало? Катерина молча протянула ему свое, с выгравированной бронзовкой на тыльной стороне. лизнув палец, Дамиано впопыхах поправил размазанную густую подводку и вернул зеркальце хозяйке. спеша уже отправиться за кулисы, он лишь взял со стола кекс, чтобы захватить с собою, ярко краснеющими в полумраке глянцевыми губами поглотил такую же алую карамельную вишенку с его верхушки и коротко поцеловал Катерину в обе щеки на прощание. — тогда удачи и только удачи, — сказала она перед тем, как Дамиано скрылся в толпе.***
все это время Джон продолжал таиться в углу, и каждая монотонная минута тянулась вязкой скукой. так и не нашлось ничего, чему бы удалось расшевелить его. отсюда Джону доносились лишь обрывки фраз из диалога Госпожи с ее братом, но их было достаточно, чтобы уловить суть. «Госпожа»… почему-то в это нерабочее время язык даже в мыслях не поворачивался называть ее так. не чувствовалось от Катерины ни грамма угрозы, хоть она несомненно была и оставалась даже здесь. эта Катерина будто добрая сестра-близнец Госпожи, но никак не та самая. нигде Джон не лицезрел ранее такой уровень мастерства в ношении и смене масок. и сейчас Джон переживал бо́льшее напряжение от нахождения рядом с Дамиано, нежели с Катериной — в один краткий миг его тихо ужаснула мысль, что, похоже, безответная любовь все еще волнует сильнее множества безнаказанных убийств. с любой точки зрения это было явно чем-то нездоровым. Катерина не переставала вполне самодостаточно забавляться в одиночку, ожидая выхода Дамиано с его ребятами. и правда, совершенно обычная и знакомая Катерина. не Госпожа, а просто Катерина. почти не в состоянии выдерживать больше мучительное уныние, Джон бездумно присоединился к ней. — о, привет, Джон. таки решился прийти? — поприветствовала его Катерина. совершенно спокойно, без особого радушия, но и без строгой надменности, так присущей ей на работе. — да… и тебе привет, Кейт. ой, «вам», Госпожа Катерина… — от очередной лажи Джон несдержанно схватился за затылок. но Катерина быстро прервала жестом его непокой: — не обязательно называть меня так в нерабочий час. — она говорила предельно тихо, настолько, насколько позволял окружающий шум. — а в таких местах вообще нежелательно. для других это может показаться подозрительным. — хорошо, понял. — Джону это доставило облегчение. он еще не успел насытиться тем, что с недавнего времени наконец осмелился называть ее Кейт, а не труднопроизносимой для французкого акцента Катериной. ректор продолжал толкать стерильно-зауныльную речь. Кейт с Джоном слушали молча, но терпеть эту дьявольскую скуку вдвоем все равно казалось проще. когда все стало указывать на то, что бэнд вот-вот выйдет на сцену, Джон задал Катерине вопрос, что по неведомым причинам пришел в голову только сейчас: — Кейт, а Дамиано знает, чем ты занимаешься? — ты о чем? Джон не знал, какие слова подобрать, чтобы описать деятельность Катерины предельно мягко и скрытно для окружающих. благо, она вскоре поняла сама и прервала его смятение: — нет. никто не знает. кроме непосредственных членов, разумеется. то, что Кейт могла так искусно играть даже для брата, с которым настолько близка, подавлено ужаснуло. не имея желания вновь погружаться во все это, Джон перевел тему: — сколько еще осталось до выступления? — недолго. мистер Питерсон уже закончил хвастаться благотворительностью, а значит, скоро наконец заткнется. — до этого Катерина смотрела только вдаль на сцену, но теперь перевела взгляд на Джона. — у тебя есть план, как выполнить задание? — нет, — отчаянно и абсолютно искреннее выдохнул он. разговору не было суждено продолжиться, ведь поднялся гул аплодисментов, и дождавшись, когда они окончательно утихнут, ректор продолжил: — а сейчас нас всех ждет нечто особенное… для нашего университета огромная честь обучать звезду уже почти, не побоюсь этого слова, мирового масштаба и мы очень рады, что он нашел время в своем плотном графике и сегодня также присутствует здесь! а еще больше мы благодарны ему и его друзьям за то, что они согласились выступить в этот день здесь и прямо сейчас. дамы и господа, встречайте на сцене «Måneskin»! никто не успел посмеяться с того, как нелепо мистер Питерсон выговорил название группы, ведь зал мигом разразился аплодисментами — впервые за вечер совершенно непритворными. оглушительные крики, заросль из поднятых рук загородила Джону весь взор и лишь по резко сменившемуся освещению стало понятно, что ребята уже на сцене. как только вокал Дамиано вступил в дело, Джон покинул Кейт и поспешил подняться на несколько ступенек рядом, чтобы хоть с какого-нибудь уголка видеть представление. голос Дамиано заглушал все прокатившиеся по залу шумные возгласы: мощный, томный, по-настоящему рок-н-ролльный, с пряной итальянской хрипотцой. Джону не хотелось подпевать со всеми, не хотелось отжигать — он сидел на ступеньках и завороженно ловил каждую ноту. освещение на сцене было грубым, сырым, целиком по-школьному непрофессиональным. Джона всегда интересовали подобные сценические тонкости и он хорошо знал, что при подобном свете разом стают видны все мельчайшие изъяны. ох, но если бы только у этих ребят они были! даже сейчас Виктория выглядела безупречной фарфоровой куколкой, соблазнительно опороченной размашистыми смолистыми стрелками и горячей рубиновой помадой — одна хрупкая рука с потресканным черным маникюром закидывала назад растрепанные золотистые пряди, а другая мастерски выжигала из гитары искры. на ударника Итана, самого тихого из бэнда, символично падала тень, что сливалась с рассыпавшейся по плечам темной копной длинных волос. больше всего не повезло со светом, казалось, Томасу: там, где стоял он, свет очертал каждое пятнышко, неопрятную солнцецветную укладку, грязные мазки карандашных стрелок и небритость. это убило бы привлекательность почти любого, но не его. младший из группы всегда выглядел куда рок-н-ролльнее остальных ребят вместе взятых — он единственный напоминал не римского бога, а настоящую рок-звезду из золотых 70-х, потому такая небрежная обстановка аутентично перекликалась с харизматично по-бунтарски несовершенным внешним видом. и все же, большинство присутствующих предсказуемо засматривались в первую очередь на Дамиано. Джон помнил, что даже тусклое, неряшливое освещение в мотеле не делало его облик менее безупречным, а потому сейчас Дамиано больше, чем когда-либо, напоминал ожившую картину. яркий свет обрисовывал мягчайший матовый румянец на оливковой коже, поразительно плавные линии скул. грубый, вызывающий макияж на таком утонченном совершенстве невольно ассоциировался у Джона с работами Баскии — искусный вандализм на нежноцветном холсте. он мог бесконечно сравнивать Дамиано с произведениями искусства. на каждую часть тела у Джона нашлась параллель: что-то от Уорхола, что-то от Нагеля, а что-то и от Рафаэля Санти — вне любой эпохи и времени, Дамиано весь соткан из вечной эстетики. но взгляд все ж остановился на руках. на мужественных и одновременно музыкальных кистях выразительно красовалась паутина синеватых вен, при этом свете контрастирующих с загорелой кожей подобно картинам Шиле. нечеловеческой красоты руки осторожно и невесомо скользили по груди. загипнотизированный сыпучим вокалом римского дьявола-соблазнителя, что звучал амплитудно, непрерывно и двигался подобно морским волнам, Джон не отрывал глаз и засматривался на каждое движение искусных кистей. пальцы еле касаясь цепляли на своем неспешном пути тонкие складки кроваво-красной рубашки — и правда, слишком скромной для такого неудержимо яркого человека-взрыва. Дамиано явно чувствовал себя в таком аскетичном одеянии как не в своей тарелке. Джону казалось, что его превратные руки на самом деле тянулись, чтобы снять его поскорее. второй припев подходил к концу и хриплый голос звучно затянул последнюю ноту. совершенно нежданно она переросла в громкий, драйвовый рокерский крик… и все увидели, что догадки Джона оказались верными. не успел Джон и моргнуть, как Дамиано сорвал с себя рубашку и швырнул ее зрителям. зал в один миг стал утопать в истерике, заставив Джона ненадолго прикрыть уши. ребята внезапно начали играть совсем другой мотив и, возможно, Джон был единственным, кто сразу узнал его. это оказался их новый трек, настолько недавний, что врядли кто из присутствующих уже успел его прослушать. он звучал куда тяжелее и драйвовее не только наскучившего всем фанам и самим артистам кавера, но и всей их дискографии в целом. но не это должно было спровоцировать горячий скандал, а то, что для этой песни Дамиано написал самый откровенный, дерзкий и фетишный текст, что когда-либо творил. еще недавно Джон сидел до глубокой ночи, выжидал назначенное время релиза, стал одним из первых, кто услышал этот трек и с того времени ему все не давали покоя непристойные мысли о том, как же Дамиано удалось написать настолько сладострастную лирику. в каждом до единого слове этот неприступный объект обожания смело и совершенно честно вылил всю свою внутреннюю порочность, каждую грязную частичку сознания, развратные звериные мысли, и он продолжил обнажать свое распутное нутро на сцене. скромная рубашка будто была все это время для Дамиано оковами. освободившись от нее, все границы спали и он включил на полную так присущую себе истинную рокерскую безбашенность. не успели люди уравновесить свой восторг, как Дамиано грубо припал к губам Виктории, размазав по лицу как свою, так и ее помаду. публика продолжила задыхаться в потрясенных возгласах, но Дамиано никак не намеревал дать зрителям хоть секунду разрядки: как только он оторвался от Вик, мигом следующим свой поцелуй получил Томас. в сопровождении возросшихся до невозможного криков толпы Давид опустился на колени и рысью пополз ближе к зрителям, что сразу же принялись изо всех сил тянуть руки навстречу. теперь же он поубавил пыл и не ответил взаимностью мгновенно, а позволил людям добраться к нему самостоятельно. но толпа была разгорячена до предела, а потому долго дразнить ее не удавалось. совращающе выждав до момента, когда терпение зрителей почти лопнуло, Давид таки неторопливо протянулся за поцелуем к девушке в первом ряду. Джон впервые видел Дамиано наяву выступающим, и от того жеста в нем проснулось какое-то совсем новое чувство. сложно описуемое, но однозначно не из приятнейших. зависть? или… ревность? нет, такого не могло быть. Джон не мог ревновать Дамиано. ревность — признак гадкого собственничества. а он любил чисто и беззаветно. Джону даже в голову не приходило, что стоило ему сейчас пробраться в передние ряды, и он мог бы быть на месте тех девушек и парней, что Дамиано сейчас бескорыстно одаривал рваными поцелуями. это казалось чем-то чересчур смелым, чересчур нереальным. а в это время толпа была слишком заведена, чтобы позволить ему творить свои шалости не сходя со сцены. с каждым новым поцелуем, что Давид раздавал первому попавшемуся под руку человеку после каждой строчки, десятки рук все настырнее и резче утаскивали его к зрителям. с каждой новой строчкой дыхание Дамиано все больше сбивалось и пение превращалось в тяжелую мелодию из обрывистых вздохов и стонов, меж которыми изредка проскакивали слаборазберимые грязные словечки из песни. такое развратное зрелище Джон не мог себе представить даже в самых дерзких фантазиях. от чего-то резко опомнившись, Джон стал глазами судорожно выискивать ректора с деканами или хоть кого-нибудь из преподавателей, но в поле зрения никого не оказалось. десятки рук тем временем окончательно стащили Дамиано со сцены. столько же настойчиво пытались пробираться к нему, надеясь ухватить хоть самый малый кусочек тела. кто-то совершенно бесстыдно надеялся стащить с Дамиано штаны, а кто-то пытался просунуть руку под белье. сотни пальцев рвано цеплялись за каждый участок потного тела в поле досягаемости, множество чьих-то губ жадно впивались в кожу. Дамиано бросили на растезание в лапы потерявшей рассудок толпе — и ему чертовски-чертовски это нравилось. в один момент звуки инструментов один за другим быстро прекратились. под громкое недоумение насчет внезапно наставшей тишины на сцену вышел мистер Питерсон: — уважаемые студенты, праздник окончен, всем спасибо. — после его наспех проговоренных слов особое праздничное освещение быстро сменилось на привычное. возмущению и разъяренности в его голосе не было предела. толпа быстро превратилась в единый человеческий поток, что стал спешно двигаться к выходу. находящийся вдали Джон не до конца понимал, что происходит. — чего ты встал? иди на выход! — незнакомый преподаватель, проходящий мимо, одернул его. в легком недоумении Джон постарался пробраться сквозь сотен людей и, давясь в толпе, вместе со всеми покинул актовый зал.***
лишь когда ответ на каждый из расписанных вопросов предстоящего экзамена стал отлетать от зубов и засел в голову настолько, что даже не вдумываясь в смысл Джон мог их досконально проговорить, он с чистой совестью отложил изрисованный конспект в сторону. часы отображали ровно семь вечера. это невольно напомнило Джону, как вчера в то же время он спешил на первое в жизни университетское празднование, и как сумбурно, внезапно и неприятно оно закончилось. до этого весь день занятый учебой, лишь сейчас у него нашлось время подумать о Дамиано и о том, какие же последствия понесло его хулиганство. Джон не слышал ни единой новости о том, что случилось после и какое наказание понесли ребята за сорванный вечер. возможно, из-за услышанного разговора Давида и Кейт он знал и понимал здесь чуть больше остальных, но Джон так и не имел ни единой догадки, в чем же заключался план Дамиано. а гадать об этот вовсе не было сил. после освобождения от единственного занятия, что все это время не подпускало к мыслям о Катерине и ее поручении, ноги теперь сами вели к шкатулке. Джон опустился на колени, достал ее из-под кровати, приоткрыл и уставил неотрывный взгляд на кинжал. прошлый вечер лишь дал понять, что между ним и Дамиано еще бо́льшая пропасть, чем думалось ранее. задание казалось все более и более невыполнимым. ни единой идеи, как выйти на любой контакт с Дамиано, так и не приходило в голову. лишившись последней надежды на успех, Джон стал пытаться поразмыслить о, пожалуй, более реальном пути: как покинуть культ. но и здесь вариантов надумалось не больше. от совсем нежданного звука открывающейся двери сердцебиение в один миг ускорилось до трехзначного числа ударов в минуту. Джон торопливо захлопнул шкатулку и упрятал ее обратно, однако подняться все ж не успел. в дверном проеме вырисовался расхристанный силуэт, волочащий чемодан на колесиках, что почти рвался по швам от набитости. сдув с лица темные пряди, он запыханно попривествовался: — о, привет! а я уже думал, что никого нет. им оказался никто иной, как Давид. спешно и неловко поднявшись, в полном недоумении Джон растерянно выдал: — Дамиано, зачем ты здесь?.. — а тебя не предупредили, что ли? — он расстегнул чемодан и принялся доставать плотно уложенные стопки вещей. — н-нет. наверное… — Джон в очередной раз проклинал свою невнимательность и забывчивость. — что ж… теперь я буду жить тут. — но почему? что произошло?.. окончив с частью вещей, Дамиано устало уселся на свою кровать: — после вчерашнего папочка сослал меня сюда и сказал, что денег давать больше не будет. хех, ты не переживай, я тут ненадолго. надеюсь… Джон боялся о чем-либо расспрашивать, но Дамиано продолжил сам: — на лето у нас запланированы несколько халтурок, за которые мы должны одержать достаточно деньжат, чтобы наконец больше не зависеть от денег отца. если все пройдет гладко, то на следующий год меня здесь уже не будет. вдоволь отдышавшись, он поднялся, подошел к Джону и протянул руку для рукопожатия: — а пока — рад соседству. Джон, верно? — верно. — на сей раз он среагировал вовремя и сразу пожал руку в ответ. — видишь, я запомнил. Джон, если тебя что-то будет не устраивать — говори, не стесняйся. я ведь не знаю, что да как у вас тут принято… — хорошо… — где здесь душ? — та вторая дверь. — понял, спасибо. — Дамиано достал все ванные принадлежности, что имел с собою, и покинул комнату. медленно потерев голову, Джон присел на кровать. стараясь остыть, он стал обдумывать свалившуюся на него с небес новую информацию. но пока не мог понять, рад этому или нет. в мыслях было лишь одно: у судьбы правда отменное чувство юмора.