ꅐꌦꂵ

       вечер тянулся мучительно медленно — так же, как и предыдущие два. вот уже предстоит третья ночь, которую Давид проведет здесь, в непривычно скромной комнатке, на непривычно жесткой кровати. лишь по вечерам Джон пересекался с ним: целыми днями он пропадает на учебе, а Дамиано — на репетициях в студии. и в каждый из этих вечеров блок стает для Джона до мозга костей неуютным и чужим. этот дискомфорт не пойдет ни в какое сравнение даже с началом учебного года и первыми днями пребывания здесь, когда впервые довелось покинуть родной дом и только начинать учиться справляться со всем в одиночку. трепет неопытности давно исчез, но на смену ему вдруг явились проблемы совершенно новые.        в присутствии Дамиано невозможно расслабиться. как бы ни таяло сердце от его вечно приподнятого настроения и нерушимой теплой улыбки, как бы всем своим естеством он не располагал к себе, Джон все еще чувствовал себя при нем будто под прицелом дюжины камер. он не понимал, как общаться с ним, какое впечатление хочет производить на Дамиано, а уж тем более — как это делать. единственным выходом было избегать контакта и проводить вечер на кухне, пока Давид развлекался в их комнате.       о задании, насколько бы проще ни стало сейчас его исполнить, у Джона уже не было сил думать и переживать — внутри попросту что-то перегорело. наверняка, когда крайний срок и худший исход начнут наступать на пятки, боязнь за жизнь вернется и с новой силой, однако пока Джон не испытывал насчет этого ничего, кроме смирения и апатии.        но пустоту внутри нагло и всецело заняли чувства, что Джон испытывал от нахождения Дамиано неподалеку: напряжение, волнение и вязкая скука в ожидании отбоя. все дела, коими можно было заняться, чтобы скоротать вечер, очень быстро закончились. по телевизору не транслировалось ничего, что могло б доставить хоть самое примитивное удовольствие. лакомств в холодильнике уже не осталось, кроме тех, что скупал Дамиано. и хотя он не раз повторял, что Джон может угощаться чем-угодно и в любое время, ему все еще было неловко брать чужую никак не дешевую еду. конспекты вызубрены до гудящей головы, все желаемые книги прочитаны.        единственное, на чем остановился взгляд Джона — его покрывшееся гладким слоем пыли пианино. стояло оно в углу у окна хоть и абсолютно никого не беспокоя, но все ж бросаясь в глаза — лишь потому, что Джон размещал все вещи исключительно по удобству и вовсе не рассчитывая, что будет иметь соседей. последний месяц учеба загрузила настолько, что на музыку не нашлось ни единой свободной минуты. кажется, пора вернуться. во всяком случае, делать больше было нечего.        одним махом стерев ладонью пыль с верхней крышки, приподняв клап и усевшись, Джон стал перебирать все лежащие там листы с нотами и собственными песнями. слегка потрепанные, смятые, погнутые бумаги, целиком от руки исписанные французским текстом. Джон писал все свои немногочисленные композиции на родном языке. это давало чувство чего-то близкого, особенно откровенного, свежевытащенного голыми израненными руками из самых глубин души. сочинять песни на французском в первое время стало и единственной отдушиной, когда все новое, целиком англоязычное окружение, сплошь казалось холодно чужим. знакомые с самого детства слова поверх мятых бумаг под рукой удерживали в себе какую-то теплую частичку дома, ту самую, которой больше всего не хватало.        легонько он провел кончиками пальцев по клавишам и стер тончайший слой пыли, заставив их издать еле слышный звук. давно уже Джон не играл собственные композиции… желая убедиться, что еще не разучился их исполнять, он неспешно перебрал мягкими пальцами по клавишам, разыгрывая интро песни с первого же листа.       руки мгновенно припомнили, как это делается, но с вокалом выдалось сложнее. лишь со второго раза Джон вспомнил мелодию, а и без того долгими трудами обретенная смелость петь вернулась далеко не сразу. пару раз пришлось ему тихо пропеть первые слова, прежде чем набраться былой уверенности и продолжить исполнять свободно. память быстро вернулась, вскоре нотные листы со словами уже были не надобны и Джон не заметил, как снова растворился в музыке. так же, как и раньше, когда мир клавишных мелодий был его единственным спасением и безопасным местом. до глубины души знакомое чувство.        совершенную лиричную гармонию музыки и голоса нарушил внезапный тихий дверной скрип в сопровождении шагов. Джон испуганно дернулся и мигом прервал свое занятие. в кухню вошел Дамиано и быстрым шагом направился к холодильнику, беззаботно протирая пол волочащимся подолом накинутого на обнаженное тело шелкового халата. достав тарелку с сэндвичами и поставив в микроволновку, он бросил на Джона мимолетный взгляд:        — ауч… ты это, извини, если помешал! не бойся, можешь продолжать. пару иинуточек — и вернусь обратно.        Джон все еще стеснялся играть собственную музыку при ком угодно, не говоря уже о Дамиано. но сейчас же ему казалось, что так явно и неприкрыто продемонстрировать то, что он настолько стесняется Давида, будет чем-то более неловким и стыдливым. поэтому, собравшись с духом, Джон выбрал меньшее из зол и продолжил петь, со всех сил попытавшись изобразить непринужденность. вначале Дамиано тактично игнорировал это, сосредоточившись лишь на ожидаемом перекусе, но вскоре музыка все ж привлекла его внимание. краем глаза Джон заметил, что тот стал заинтересованно слушать, от чего сердце предательски забилось чаще да чаще.        захватив разогретую тарелку, Дамиано ногою подвинул один из стульев ближе к пианино и воссел, словно почетный зритель. Джон все еще старался делать вид, что чье-то присутствие никак его не тревожит, хоть с каждым мигом это удавалось все тяжелее. дрожь в голосе все еще оставалась неприметной, изящные бледные пальцы все еще уверенно плавали по череде черно-белых клавиш и Дамиано улавливал каждое их мельчайшее движение.       что-то было в том, чтобы уединенным вечером играть для кого-то под его пристальным взором. что-то теплое и по-особому интимное. Джон понимал, что по прошествии времени прочувствует и осознает это. и мысленно проклинал свою бесконечную тревожность за то, что не пускает его насладиться таким прекраснейшим моментом здесь и сейчас, а не в тоскливой полуночной ретроспективе.        песня подошла к концу. оторвавшись от клавиш, Джон принялся с наигранной озабоченностью перебирать остальные листы, всеми силами стремясь не показывать, что наблюдение Дамиано хоть как-то на него влияло. тот же со взглядом судьи на телевизионных конкурсах тихо похлопал в ладоши и с самым искренним почтением изрек:        — крутецки играешь! — откусив сэндвич и оставив тарелку на стуле, он подошел ближе и оперся о пианино. — великолепная музыка. хе, охрененная, даже б сказал. не понимаю ни единого слова, конечно… но у меня мурашки. что это за песня?        — это моя… я написал ее года два назад. — во избежание смущающей паузы Джон с новым усердием продолжил делать вид, что внимательно вычитывает каждый символ на бумагах.        — ого! да ты чёртов талант, Джон. а почему именно на французском-то?        — это мой родной язык. сочинять на нем мне как-то наиболее комфортно…        — и правильно, он безумно тебе идет. скажу честно, еще не встречал никого, кто нес бы в себе столько этого тонкого французского шарма… это однозначно твое. — комплимент мог бы показаться Джону смущающе личным. однако в оценивающем, подобно рассматривающему очередную картину посетителю галереи, голосе Дамиано не было слышно ничего, кроме профессиональных суждений уже довольно опытного артиста.— выступаешь сейчас где-нибудь?        — нет… пару раз пел в своей школе, на этом все.        — блять, да неужели? шутишь? мальчик мой, это никак не твой уровень! ты достоин куда большей сцены. Джон, если проблема в деньгах, я обязательно помогу тебе, только попроси. всей душой ненавижу, когда такие таланты пропадают не на положенных им местах…        — да нет, не в этом дело. ну, вернее… я даже не думал о подобном. мне до сих пор страшно перед кем-либо петь даже один на один. куда уж на сцену! я всегда сочинял и пел для себя, а о большем как-то и не думалось.        — ох, Джон… — глубокий вздох, Дамиано абсолютно неспешно обогнул крупными шагами пианино. застав Джона врасплох и вынудив дернуться от неожиданности, он, подойдя со спины, легонько взял его за плечи и приблизился к уху. — понимаю тебя. сам это проходил, и знаю еще больше людей, что прошли через то же. мой тебе самый искренний совет: поверь в себя, слышишь? борись, борись с неуверенностью каждый, мать его, день! иначе потом сильно-сильно пожалеешь, что упустил такую возможность. груз артиста тяжек, но я знаю, я вижу, что ты можешь его потянуть… уж поверь, у меня глаз наметан. я повстречал стольких забитых лузеров, закоренелых задротов, патологических неудачников, терпящих и проглатывающих каждый выпад в свою сторону, до усрачки боявшихся сказать продавцу, что он дал им не тот бургер и прячущих свою писанину под кроватью от мамки… но когда они хотели, инструменты пылали в их руках. и лишь раз переступив через себя, без малейшего страха облажаться показав свою калеченую душу творца всему ебанному миру, эти лузеры становились богами. соберись с духом и когда будешь готов — сделай шаг вперед и поднимись хоть на ступеньку выше. а я обязательно тебе помогу всем, чем смогу.        отпустив Джона, он отправился к столу. налил себе полную чашку чая, сделал глоток, но после этого, захватив ее с собой, все ж вернулся к пианино. удобно расставив на его крышке чашку и тарелку полуостывших сэндвичей, Дамиано притянул стул еще ближе, присел и, откусив кусок еды, продолжил рассказ:        — мой отец был в нашем возрасте чем-то подобным. он имел талант к музыке, имел возможности, но проебал все до единой. родители запихнули его в экономический университет да твердили, что музыка — это баловство и не стоит его драгоценного времени. отцу не хватило дерзости послать их к херам, как это с ним сделал я… он позволил родителям заговнить его головешку предубеждениями, что разрушили его мечту, и сейчас он хочет провернуть то же со мной. но я не сдамся! для Кейт хотели такой же судьбы, но она сразу наотрез отказалась и создала себя сама. сестра — мой главный пример, моя богиня, мой единственный идол… она старше меня на десяток с хером лет и явно в жизни познала больше. именно Катерина была во времена моей юности той единственной, кто не позволял поддаться манипуляциям отца. она и только она в ответе за то, кем я стал. — Дамиано доел первый сэндвич, запил одним большим глотком чая и продолжил: — так о чем я, Джон… мы с тобою похожи. я тоже боялся творить, не думал об этом, не считал чем-то серьезным. Катерина открыла мне глаза. а я хочу стать твоей личной Катериной и говорю тебе — не бросай это. если понадобится, шли нахер все, что встанет на пути к мечте! будет больно, но это того стоит. я ведь вижу, как у тебя глаза горят…        следующий глоток стал последним. Дамиано отодвинул опустошенную чашку в сторону:        — Джон, сыграй что-нибудь еще. мне безумно нравится твой голос…        не желая затягивать, он достал следующий же нотный лист, быстро припомнил, как это делал ранее, и вновь начал играть. оттолкнув к чашке и тарелку, Дамиано встал и оперся локтем на верхнюю крышку, растомленно наслаждаясь мини-квартирником. после маленького откровения и напутствия от него стеснение Джона почти что растворилось. стало проще, легче, и впервые за последнее время ему не хотелось, чтобы присутствие Дамиано рядом закончилось. наконец Джон мог вдохнуть полной грудью и до самых вен ощущал всю прелесть момента. время шло незаметно, за окончившейся песней последовала другая и он не желал останавливаться.        густую, бархатистую томную атмосферу на миг прервал Дамиано, когда внезапно одернулся и оживленно поднял голову, заставив клавишное соло остановиться:        — слушай, Джон, у тебя есть завтра какие-то планы на вечер?        — да нет… приду с учебы как всегда, дальше совершенно свободен.        — зашибись. завтра у меня свидание с девчонкой. хочу ненадолго пригласить ее сюда на ужин — в ресторан с живым звуком я в ближайшее время явно не попаду… да и не хочется, честно говоря. хочется милых посиделок дома, вся херня. можешь ли ты сыграть нам? я покажу, какие песни нужны. у тебя будет время прорепетировать. хотя, насколько я знаю, там ничего сложного. да и что может быть невозможного для твоих охрененных пальчиков, а? поможешь?        — конечно помогу, с удовольствием!        — ох, спасибо тебе, Джон…        Дамиано обратно подпер голову рукой и Джон без замедления продолжил играть.

***

       придя с учебы, Джон разом засел за пианино и еще ни разу не встал. он разучивал нужные композиции так ответственно, тщательно и увлеченно, что целиком выпал из земного мира на те несколько часов. мимо его внимания прошла вся суета подготовки Дамиано к ужину — Джон неотрывно готовился к своей роли. его способностей хватило бы на то, чтобы просмотреть ноты лишь пару раз и исполнить все досконально, но Джон горел идеей помочь Дамиано как никогда и ничем ранее, желал сделать все в лучшем виде. и все-таки, спустя долгое время, ставший уже совершенно привычным хриплый голос вернул его на землю:        — ну что, Джон, как ты там? справляешься?        — разумеется!.. — он развернулся и явно запнулся бы, если б намеревался продолжить свою речь. Давид предстал перед ним в полностью готовом образе и лишь вытирал пальцем лишнюю помаду с краев губ, смотрясь в мелкое зеркальце. пока была возможность, Джон, готовый в любой момент резко отвести влюбленный пристальный взгляд, высматривал его вид: бархатная подвеска с ценным кроваво-алым камнем, множество серебряных колец разной вычурности, бледно поблескивающие под кухонным светом латексноподобные штаны, тонкая шелковая черным-черная рубашка и такого же, будто пожирающего любой свет, глубокого темного оттенка ботильоны на каблуке — привычном для Дамиано, но на котором дано устоять не каждой модели. дьявол, настоящий дьявол! внутри Джона мешался восторг одновременно от хулиганско-изысканной красоты и от того, что никогда до этого он не лицезрел так близко человека в настолько дорогом одеянии. в университете было достаточно богатых ребят, но мало кто из них мог позволить такие роскошные вещи, и уж тем более никто не расхаживал в них на парах. а мероприятия рода, где подобный дресс-код будет уместен, точно были не по части Джона.        захлопнул багровое зеркальце и оставив его на тумбе, Дамиано перевел взгляд на Джона:        — времени осталось почти нихрена, идем готовится.        — так я уже готов.        — Джон, тебе ж еще надо принарядиться как следует.        — но я и так надел самое лучшее, что у меня было…        Дамиано окинул его критично-скептическим взглядом с ног до головы:        — не-не, так дело не пойдет! давай, за мной, подберем тебе что-то из моего.        — но…        — никаких возражений! — его голос послышался уже за полуприкрытой дверью.        Джон несмело вошел в комнату и увидел, как Дамиано разложил множество своей одежды на кровати и деловито ее перебирал, прикидывая что-то в голове с лицом творящего свой магнум опус художника и стараясь найти нечто подходящее. спустя некоторое время он достал пару вещей и обратился к Джону:        — во, примерь-ка это. — Давид бросил ему брюки. Джон неловко перехватил их, но его взгляд застыл на кружевной телесной блузке в руках Дамиано:        — это Дольче Габбана? — указал он пальцем на вещь.        — да… — Дамиано удивленно вскинул бровь. — откуда ты знаешь?        — мама давно мечтает об этой блузке. я с начала учебного года коплю на нее…        — понятно. — он протянул ее Джону. — бери и не возвращай. напомни мне завтра подобрать для нее подходящую коробку.        — что ты…        — отказы не принимаются, — отрезал Дамиано. — а сегодня ты должен ее надеть. услышал?        — разве она не женская?        — во-первых, это унисекс. — Давид вручил ему последнюю надобную часть одежды — ремень с чудной золотой пряжкой в виде двух ветвей. — а во-вторых, любая одежда унисекс, если перестать об этом париться.        он покинул комнату, оставив Джона наедине для подготовки, и крикнул из-за двери:        — позови, когда будешь готов!        уставившись в зеркало, Джон с интересом осматривал дорогие обновки. легчайшая ткань все еще тонко пахла парфюмом Дамиано. мягко покалывающее внутри, совершенно неясное чувство пробудилось от того, что Джон прямо сейчас носил его вещи. совсем недавно эти ткани касались тела Дамиано и казалось, что одежда насквозь пропитана его теплом. мысли вновь увели Джона от текущего мгновения. его витания прервал тихий стук:        — ты там еще долго? — с предельно осторожностью, всего на сантиметр приоткрыв дверь, шепнул Дамиано.        — а? ах, да… нет, я уже готов, можешь входить.        Давид довольно и с некой гордостью осмотрел Джона. он подошел ближе и быстро, но весьма осторожно провел пальцами по его волосам, довершая образ, и поправил ныне гладко уложенные кудри:        — выглядишь отпадно, Джон.        внезапный стук в дверь заставил спохватиться:        — Кристен! идем быстрее.        Джон поспешил сесть за пианино, выпрямил спину и натянул милую улыбку, подобно настоящему музыканту в элитном ресторане. Давид же мельком поправил перед зеркалом некоторые мелочи, дал ему знак, что можно начинать и приветственно открыл дверь.        — привет, Крис. — Дамиано обнял возлюбленную и крепко поцеловал ее в обе щеки.        — привет. — не ответив взаимностью, но и не сопротивляясь, Кристен легонько отстранилась и переступила порог, осматривая и оценивая весьма романтическую обстановку и проделанный ее парнем труд.        ее тон показался Джону чересчур надменным и снисходительным. с первой же минуты он уловил в ней для себя нечто отталкивающе, но поспешил заглушить эти мысли одним лишь громким тезисом: «не мое дело». в его любви к Дамиано не должно быть месту ни зависти, ни ревности. хоть и та дама его сильно насторожила, Джон продолжал мастерски играть роль заказного пианиста, но не упускал ни одного шанса подглядеть краем глаза за происходящим.        Кристен оставила накидку в прихожей, абсолютно неспешно с сопровождении цокота глянцевых шпилек дошла до стола и присела, по дороге не переставая высматривать кухню: оценивающе, словно капризно и слегка разочарованно, но все ж соизволив оставить свиданию шанс.        — как тебе? — догнав ее, Дамиано сел напротив и с почти детским трепетом ожидал ответа.        — неплохо, неплохо… — протянула Крис. еле заметно выдохнув и осмотрев подготовленный ужин, она взяла в тонкие загорелые руки столовые приборы и положила в нарочно неопрятно разукрашенный черной помадой рот кусочек шоколадного чизкейка.        — вкусно?        — да, очень даже. — Кристен мимолетно вскинула брови, явно ожидая меньшего. и все ж она звучала скорее высокомерно поощряюще, словно нехотя кинула ему подачку в виде сухой похвалы.        — хе, сам готовил. — Дамиано радовался ее оценке, точно мальчишка. — с самого утра с кухни не вылазил. если и совершать кулинарный дебют, то для кого, как ни для любимой Крис, м?               — спасибо, конечно… — критическое пренебрежение и скептицизм из ее речи уже неприкрыто сочились, но пока не прорвали окончательно. однако, Дамиано же либо, ослепленный любовью, не замечал этого, либо пытался не портить настроение и пропускал мимо ушей. двигаясь ближе к нужной ей сути, Кристен продолжила: — ну, и какой у нас план на сегодня?        — пока что ужин, — налил он вино в оба бокала. — если захочешь, можем еще глянуть какое-то кинцо…        — да нет уж, спасибо, — кратко перебила его она.        — тогда… — с горящими глазами Дамиано достал из кармана связку ключей и побренчал ею. — у меня есть ключи от крыши. застелимся самыми мягкими пледами, вооружимся самым охренительным телескопом и будем смотреть на звезды!        он поднялся, потянулся к Кристен и тихо добавил:              — по секрету, я ни разу еще не собирался с кем-то вот так на крыше высматривать небо… за такое из священного ордена рок-звезд вышвыривают под зад пинком, знаешь. и свой первый раз я хочу провести с тобой и только с тобой.        Крис совсем перестала сдерживать, что происходящее ей не по душе и сам Дамиано наконец уловил это. с искренним беспокойством он спросил:        — Крис, что-то не так? тебе не нравится? если да, мы можем придумать что-то другое, не проблема…        она глубоко вздохнула, посмотрев на него, как на глупого ребенка, но промолчала. не выдерживая напряженной паузы, Дамиано размеренно повторил вопрос:        — Крис?.. мы пойдем на крышу или ты не хочешь?        — пойдем, только если ты меня там хорошенько трахнешь.        не ожидавшему прямо сейчас таких слов Дамиано стало неловко. не от разрушенной романтичной атмосферы, а от того, что Крис сказала это при посторонних. он-то почти наверняка был уверен, что тонкой непорочной натуре Джона подобное слышать не стоит.        — м-м, ты уже краснеешь от таких фразочек? — Кристен цинично повела бровью. — Дамиано, меня уже доебала эта ванильщина. когда ты наконец начнешь быть со мной той отбитой рок-звездой без тормозов, что я полюбила? почему со всеми бывшими сучками ты вел себя так, но не с мной? с чего только они удостоились чести вкусить настоящего Дамиано Давида, а я нет? чем я хуже их, а?        — Кристен… — слова ранили его, но Дамиано попытался войти в положение. — я ведь говорил, что пока устал от этих тусовок. понимаю, ты, наверное, нет, ты ведь вкусила подобную жизнь совсем недавно… но не волнуйся, пройдет чутка времени и мне снова захочется объездить все бары в городе, устраивать там погромы и жестко трахаться всю ночь, окей? обещаю. а сейчас я не хочу ничего, кроме спокойствия и самых приторных нежностей. Крис, пойми, я не ебучий робот, у меня не может быть одно и то же настроение круглый год! мне стало нужным взять ма-аленький отпуск и побыть хрупким сахарным мальчиком. ну разве мы не можем вместе ничего, кроме ебли под кайфом? да, я сам, возможно, немного скучаю по всему этому неистовому движу… но на данный момент я слегка перегорел.        — да я уже почти месяц жду, когда ты снова, блять, загоришься. — Крис встала, подошла к Дамиано и грубо схватила его руку, притянув к себе. она нарочно бросила краткий взгляд на все еще продолжающего играть, как ни в чем не бывало, Джона, дабы показать, что его присутствие никак ее не смущает, и разъяренно продолжила: — значит так! я устала. либо прямо сейчас ты трахнешь меня до потери сознания, где угодно — хоть на крыше, хоть на скамейке, да хоть на этом же сраном столе прямо при той кудряшке… либо все кончено, Дам.        — понятно. оказывается, ты любишь не меня, а только напудренного еблана со сцены… — он выдернул руку с ее хватки. — раз ты осмелилась меня шантажировать, то я не вижу смысла продолжать эти отношения. все. усекла? что, нормальный такой ответ? или я даже сейчас как сопля звучу, а?        эти слова Дамиано бросил с трудом, но понимал, что лучше все закончить сразу так.        — угадал. говоришь уже, как полная размазня, — хмыкнула Крис. — бедный мальчик! сходи поплачь еще, что девочка разбила тебе сердце. не буду тебе в этом мешать.        Кристен резко развернулась, быстрым шагом направилась к прихожей и громко хлопнула дверью. Джон с первой минуты предчуял, что все закончится подобным образом, но не желал делать поспешных выводов. сейчас же Джон понял, что оказался прав. до последнего он лишь прилежно играл свою роль, благоразумно не встревая, и только когда Крис покинула блок, Джон прервал игру. лица Дамиано он не видел, но не сомневался, что сейчас ему паршивей некуда. заставив Давида обернуться, Джон робко произнес:        — Дамиано, мне уйти? — он указал взглядом на комнату.        — а? ах, да, спасибо, Джон. мне сейчас не помешает побыть одному.        тот лишь кивнул и поспешил скрыться за дверью.

***

       тяжело расслабиться и успокоиться, когда все мысли заняты лишь тем, что дорогому тебе человеку разбили сердце. еще тяжелее не думать об этом, когда он же находится за дверью и точно знаешь, что там он страдает. каждая минута протекала нестерпимо муторно. снова и снова Джон прислонял к двери ухо в надежде узнать, что же происходить и как Дамиано проводит время. от волнения горло пересохло до того, что каждый вдох и выдох сопровождался смятой болью — глоток воды не помешал бы, но за ним нужно идти на кухню. а больше всего на свете Джону не хотелось бы сейчас беспокоить Дамиано. нельзя задевать его, пока он сам того не потребует.        приступ кашля охватил юношу. он крепко прижал ко рту кулак, стараясь не тревожить Дамиано лишними звуками. но кашель непреклонно заставлял глаза слезиться и не желал отпускать. не выдерживая больше раздирающий приступ ни секунды, Джон безрассудно распахнул дверь и побежал к кухне за стаканом воды. залпом он выпил его до дна и вмиг перхота ушла, будто ее и не было. медленный, громкий вздох облегчения. когда же Джон пришел в себя и вспомнил о Дамиано, смущение одолело его целиком:        — прости-прости, я не хотел тебя тревожить! — почти что заикаясь от чувства вины, спешно и горячо проговорил он. — мне просто… очень надо было. уже ухожу!        но Дамиано поднял на него усталые глаза и с некой тоской протянул:        — Джон, останься. пожалуйста.        он слегка опешил, но выполнил просьбу и покорно сел за стол. Джону казалось чертовски неприличным сейчас высматривать Дамиано, но бросив на него пару рваных, беглых взглядов, все же отметил, что его совсем недавно по-глянцевому безупречный образ теперь выглядел куда более по-земному потрепанным.       что-то в этом заставляло Джона чувствовать себя гораздо комфортнее. прямо сейчас Дамиано находился перед ним не недосягаемым и свыше всякой меры идеальным, а совершенно настоящим. до неприличия настоящим, и, наверняка, пару дней назад это смущало бы Джона чрезмерной откровенностью. однако за то совсем недолгое, но столь яркое время вместе Джон, казалось, был готов, если понадобится, лицезреть все раны Дамиано, каждый его шрам, каждый порок, и это уже никак бы не показалось Джону чем-то слишком сокровенным для своих глаз. он не перестал побаиваться ту неземной привлекательности молодую суперзвезду, но точно целиком перестал бояться настоящего Дамиано. что-то в этом осознании подбодрило Джона, тихим шепотом подтвердило ему: он действительно любит самого Дамиано, а не его образ. его чувства совершенно правдивы.        некое время они сидели в полнейшем молчании лишь под глухое тиканье часов. глаза Дамиано были опущены совершенно в никуда, его связь с миром, казалось, была оборвана. он не обращал на Джона никакого внимания и тот не до конца понимал, что же это могло значить. скорее всего, в сию минуту Дамиано просто нуждался в чьем-то присутствии и в ничем более.        Джон сидел смирно, как на осмотре, опасаясь издать малейший лишний шорох и тем самым выдернуть его из раздумий. Дамиано нежданно поднял взгляд и, видимо, вмиг прочитав на лице знакомого беспокойство, что Джон не успел скрыть, он усталым голосом сказал:        — хех, не волнуйся за меня. все в порядке, переживу… уж не впервой.        взяв в руки бутылку вина, к которой за это время присоединились и некоторые другие напитки, он сделал один недолгий, но большой глоток и чуть более оживленно продолжил:        — на моем опыте таких, как Кристен, было большинство. все они — юные девчонки, только-только вырвавшиеся из запыленных родительских тисков и жаждущие романтизированного рок-н-ролла. и я давал им этого сполна… но все всегда заканчивалось быстро — либо же вырисованная в их головах картина оказывалась не имеющей ничего общего с реальностью; либо им попросту надоедало; либо же они бросали меня сразу же, как только хоть на минуту переставал подавать им сей пресловутый лощено грязный рок-н-ролл. эх… я давно привык быть для них маниакальной девочкой-мечтой, лишь важным этапом в поисках себя и на их пути к лучшему. этих чертовых расставаний у меня было столько, что уже почти не больно…       Дамиано прервался на один-единственный глоток:        — по правде говоря, мне тяжело осуждать этих малых… ко всему надо привыкать, даже если ты найдешь то, что, кажется, стопроцентно твое, ты не станешь рыбой в воде за один миг. поэтому я не осуждаю их за такую наивную и хрупкую картину мира. они вскоре это перерастут, вникнут и свыкнутся. да и, на самом деле, даже из таких отбитых грешников, как я, никто не грешен до безупречности. у всех найдутся свои слабости, что никак не вписываются в образ… я вот, например, до усрачки боюсь американских горок. хе, неожиданно, да? если кто-то из моих бывших увидел бы, как на американских горках я пищу хуже всех детишек там, порвали бы со мной моментально, а! Вик, сучка, до сих пор стебет за это.       еще глоток.       — и моя Кейт — открою тебе страшный секрет — такая, кажись, освобожденная от предрассудков женщина, но втайне комплексует из-за своей спины. серьезно! когда-то я, не зная этого, подарил ей платье с вырезом сзади, она его даже не примеряла, сразу отдала сестре чувака из ее бэнда. и сколько раз мы расслаблялись в джакузи, она всегда надевала по максимуму закрытые купальники… ха, а ведь однажды она собиралась заглянуть к нам с ребятами понаблюдать за нашей репетицией, но по дороге вся промокла под ливнем. тогда я принес Кейт запасные брюки и она переодела их прям на глазах у моих ребят, и нихрена не постыдилась. но все еще настолько стесняется своей спины, что боится показать малейший ее кусочек даже мне…       и еще.       — в общем, да… потому мне не за что судить тех, кто еще неделю назад жил с родителями, за то, что они встретились с безупречной картинкой из своих мечт и внезапно обосрались от малейшей несостыковки.        после тех слов Джон перестал взволнованно сжимать пальцами гладкую ткань дорогостоящих брюк, что он так и не переодел, но сполна обрести уверенность все еще не удавалось. собравшись с духом, он решился продолжить разговор, пока не повисло неловкое молчание:        — как долго вы с Кристен встречались?        Дамиано достал сигареты и тихо, спешно вставил:        — ты не против?        — нет, конечно нет.        — недели три, — ответил на его вопрос Дамиано после затяжки. — признаться честно, я поначалу надеялся, что с ней будет по-другому… когда мы начали встречаться, я уже был в фазе Ромео и сразу ее предупредил. Кристен говорила, мол, все понимает и вполне готова подождать, пока ко мне вернется былой настрой. хех, но недолго ее хватило на «нерокнролльного» меня… я-то подумал, что для Крис это не главное, а оказалось, она мои зефирно-карамельные романтические порывы лишь надеялась перетерпеть. обидно, конечно, но да ладно… сегодняшнее было не так ожидаемо, но все так же привычно.        Дамиано налил себе уже не вина, а нечто покрепче, разом осушил бокал и спустя кратчайшую паузу продолжил:        — ха, знаешь… — новый глоток алкоголя расслабил еще сильнее. — вот сейчас мне действительно хочется трахаться. но Крис я звонить, конечно, не буду. она потеряла свой шанс. когда я пьян и разозлен, мне всегда хочется секса. и желательно погрубее… одна из моих бывших просекла эту фишку и нарочно трепала мне нервы, чтобы после ссоры я злился, выпивал и трахал ее.        мимолетно взглянув на Джона, Дамиано сразу подумал о том, что ему наверняка было неудобно слышать подобное похабное откровение и неловко отвел глаза:        — извини.        — все в порядке, Дамиано, — негромко ответил он.        — еще кое-что. — Давид сделал очередной глоток. — знай: когда я совсем в стельку, могу начать приставать. ну, либо же донимать заумными беседами… тут еще вопрос, что хуже.        Дамиано выдохнул смешок, смял сигарету в руке и зажег новую:        — если вдруг и в этот раз такое случится, не стесняйся мне хорошенько вмазать. я в остальном, когда бухой., совершенно безвредный. в крайнем случае, закройся в комнате или в ванной и дождись, когда я отключусь. как правило, это происходит очень быстро. не волнуйся за меня, спокойно ложись спать, мне плохо не будет — если я вырубаюсь, то наглухо.        — понял…        Джон все еще не раскрепостился с ним до конца, но чувствовал себя заметно свободнее. Дамиано так легко и открыто говорил ему о своих проблемах, хоть и знал всего пару дней. быть стеснительным рядом с таким человеком выдавалось Джону особо глупым. поэтому он попытался побороть это в себе и вновь задал вопрос:        — Дамиано, раз у тебя так часто не получалось с девушками, может… кгхм, а ты пробовал когда-нибудь с парнями?        но вопрос выдался, на его собственный взгляд, слишком личным. сразу пожалев, что задал его, Джон отвел взгляд и беспокойно поджал пальцы, проведя ногтями по столу. но Дамиано, видно, посчитал иначе и ничуть не смутился:        — было пару раз, но ничего серьезного из этого не получалось. так, развлечение на разок-другой… на самом деле, я был бы не против, если бы нашелся кто-то достойный. сейчас мне кажется, что лучшие отношения начинаются с дружбы… по крайней мере, для меня это единственный вариант как-то отфильтровать тех, кто со мною ради картинки.        — у вас было что-то с Викторией?        — из группы? неа, даже не думали. она мне как сестра, никак по-другому. не могу себе даже представить, чтобы мы встречались. хотя, если б я ее не знал… нет, тоже нет. Вик, конечно, красотка да и просто крутышка, но не мой типаж.        — а какой твой типаж?        — не знаю даже… но точно не Вик.        уже вторая сигарета погасла. Дамиано стряхнул пепел в так и оставшуюся пустой тарелку, но зажигать новую не стал. вместо этого он сделал очередной глоток, на сей раз виски. Джон наблюдал за всем этим слегка обеспокоенно — разного алкоголя на столе было немало и он не был уверен, что все это можно мешать. однако, Дамиано не выглядел так, будто ему дурно, и это успокаивало. да и он наверняка получше Джона разбирается в подобном.        — на самом деле, — спустя короткую паузу продолжил беседу Дамиано, — сейчас мне кажется, что с Мелиссой у нас все бы получилось. да, в последний раз мы повздорили, но это была, если подумать, такая мелочь… Лисси была совсем не похожа ни на кого из моих бывших. она-то принимала меня любым. а все наши разногласия решались компромиссами. наверное… жаль, что мы оба такие темпераментные и неуступчивые.        Джон опасался, что подобный вопрос может ранить Дамиано, но не сдержался, чтобы не задать его:               — Мелиссу так и не нашли?        — нет. больше трех недель уже прошло… следователи не прекращают розыски, но говорят, что шансов почти не осталось.        — мне жаль, Дам… — робко постарался выразить сочувствие Джон, когда Дамиано вновь делал глоток.        — хотя, знаешь, Джон, — теперь его голос стал звучать более легко и полетно, — пожалуй, что нет. я совсем, знаешь ли, не объективен, когда бухой… когда я напиваюсь, мне о-о-очень часто начинает хотеться с кем-то да сойтись. но это такая подлая ловушка! кого я только не обзванивал по пьяни с клятвами о вечной любви… однажды я так даже предложил встречаться Итану. но все эти порывы симпатий ничем бо́льшим, чем разовый секс, не способны закончиться. проверено. так что нет, решено: Мелисса в прошлом. все.        — Дамиано… — наконец Джон решился сказать все, что так хотелось все время с начала их диалога. — мне сложно представить, какую плату тебе приходится отдавать за такую жизнь. в любых обстоятельствах несчастная любовь одинаково болезненна. и таким невероятным людям, как ты, всегда суждено пережить ее не раз и пройти через множество фальшивок, что будут любить все, кроме тебя самого. но так не будет продолжаться вечно… в тебе много-много чего еще, кроме прекрасной оболочки. в твоей жизни будет еще множество чудесных людей и среди них обязательно найдется кто-то, кто заглянет глубже и полюбит твой внутренних мир, а не деньги, харизму и красоту.        — ох, Джон, Джон… — Дамиано чуть неловко встал, слегка задев каблуком стул, подошел к нему и мягко потрепал по плечу. — хороший ты парень, Джон.        наскоро всунув в рот сигарету и поджегши, Дамиано откинул голову назад и сделал особо долгую затяжку. тем временем его ладонь ненавязчиво, но уверенно поползла вниз по руке Джона, до самого локтя и обратно вверх по воздушном кружеве рукава. дойдя до ключиц, смуглые пальцы недолго повертели широкий бант на шее, а, наигравшись, принялись увлеченно перебирать тонкие складки нежной ткани на груди.        подобная непривычная близость заставила Джона пудрово порозоветь и в стеснении чуть прикусить губу. оказавшись настолько вплотную к Дамиано, он впервые за все время вспомнил о своих недавних шрамах на ладони и поспешил скрыть их, плотно прижав руки к коленям. путешествие жилистой кисти по телу Джона ставало все размашистее, но Дамиано даже не опускал голову и продолжал отстраненно втягивать горький дым. сигарета вскоре догорела, но каждая секунда до этого момента была для Джона длинною в вечность.        — как же все-таки тебе идут эти шмотки, Джон… — окончив с курением, Дамиано таки опустил взгляд на Джона, но его глаза лишь продолжили путь пальцев. двумя краткими шагами он обошел нервно сидящего Джона, чуть наклонившись оперся на стол рукой, что крошила сигарету, и оказался к собеседнику лицом к лицу.        однако даже сейчас, когда расстояние между ними сократилось до смешного, Дамиано смотрел вовсе не на лицо собеседника, а внимательно провожал взглядом свои руки, что успели неотрывно опуститься на бедро:        — …оч-чень идут… — Дамиано прошептал это почти неосознанно, с еле-еле скрываемым невинным притворством, будто лишь из приличия попытался сделать вид, что его глаза правда скользят по симпатичной одежде, а не по телу ее обладателя. пальцы оглаживали бедро все настойчивее и настойчивее. приложив все усилия, чтобы скрыть мелкую дрожь, Джон направил на него растерянный вопросительный взгляд. Дамиано поднял глаза, не произнеся ни единого слова, но выражение его лица позволило догадаться, что Джон все правильно понимает. темные глаза почти прожигали насквозь, дожидаясь любого ответа, но смотрели так горячо приглашающе и игриво, что, казалось, отказаться будет преступлением.       под этим пламенным натиском у Джона в жизни не повернулся бы язык сказать «нет» в ответ на приставания — о том же, чтобы «хорошенько вмазать», и речи не шло. но… ему вовсе и не хотелось. трепет и пробегающее по телу холодными мурашками волнение, переплетающиеся с настоящим желанием, накрепко сковали горло с мышцами, но Джон изо всех сил старался их унять, как бы плохо не получалось, и как только мог попытался отобразить на лице, что согласен. однако, для Дамиано этого хватило сполна — либо он так досконально умеет читать людей, либо же настолько пьян, что воспринял бы как отказ только прямое твердое «нет».        последнее мгновение: горячие пальцы Дамиано нетерпеливо потянулись к бледной щеке, из вежливости оставляя последний шанс передумать. и вот уже его губы одаривают Джона жадным поцелуем — бесстыдным, откровенным, неуклонным. совсем не тем, что Джон так долго себе представлял.       он знал, догадывался, что можно делать это и так, что и подобное есть: где-то, в каких-то совершенно особых жизненных плоскостях, с которыми Джону никогда не суждено пересечься. его учили обращаться с тем, в кого влюблен, по-другому: исключительно нежно, сдержанно галантно, строго по этикету. но Джон и не осмеливался воображать, что первый его поцелуй станет именно таким: смелым, бесцеремонным и беззаботным, неприкрыто жаждущим.       очевидно, с Дамиано по-другому быть и не могло. однако Джон никогда и не готовился к этому моменту, до боли редко позволяя себе хотя б помечтать о подобном. он сразу принял свою глупую, иррациональную влюбленность как нелепый порок, собственный крест, который одному лишь богу известно как долго Джону придется на себе нести. это целиком абсурдно, неверно, недостижимее всяких детских мечт о сахарной стране пони и фей. разум должен стремиться к абсолютной чистоте, ясности и холоду, нельзя оставлять в нем места сего рода китчевым кляксам в виде несбываемого влечения.       Джон ни разу не представлял то, как Дамиано будет крепко сжимать его тело в безудержном порыве страсти, а от того наяву сие действо будоражило хлеще самых смелых фантазий. не дерзал и возомнить, что однажды тот на миг несвойственно осторожно и медленно потянет за широкую ленту, распустит бант на шее и будет ненасытно кусать изнеженную кожу, оставляя живописную пыльно-багровую дорожку помадных следов от скул до самых ключиц. что нырнет пальцами в мягкие сажные кудри на затылке, властно притянет к себе как можно ближе и станет обжигать уши в беспамятстве несдержанно выпаленными рваным шепотом итальянскими словами — Джон не знал ни единого, но томные прегрязные интонации говорили сами за себя. что крепко схватит за талию, одним сильным движением подымет, бездумно смахнув все лишние вещи на пол усадит на столешницу, прижмет хрупкие запястья к холодной стене и станет спешно и бесчередно стягивать с Джона одежду, не отрывая губ от всех неприкрытых кусочков нежного тела, словно таким образом неукротимо помечая небрежными аловатыми мазками свою собственность.        время гнало стремглав и каждую несосчитанную минуту Джон сполна вкушал упорные, подчиняющие жадные действия Дамиано, пока в один миг около горла не сомкнулся невидимых ошейник и намертво не перекрыл кислород: то, что происходит сейчас, прямо сейчас, никогда не должно было случиться. судьба не планировала этого. что-то настырное, подлое пробило током тело, вмиг Джон прочувствовал каждым нервом и осознал, что не готов к такой близости с Дамиано, к его грубой дьявольской рокерской ласке. манящая, порочная, неизведанная атмосфера резко стала холодно щекочущей и удушающей.       Джона тянуло прекратить, но так быстро он стал не в состоянии выдать даже тишайший стон. паника окутала тело дрожью. Джон попытался встрепенуться, но скованные мышцы не послушались, позволив лишь сдавленно дрогнуть. ощутив себя запертым в собственном теле, подобно пациенту, пробудившемуся задолго до конца операции, он стал биться совсем отчаянно, а глаза начали наполняться слезами. хвала богам, краем глаза Дамиано заметил его встревоженное лицо:        — что-то не так, carino? — он остановился и уставил на Джона нетрезвый, но удивительно понимающий взгляд. тот все еще слабо контролировал свое тело, но то, что Дамиано обратил внимание, слегка расслабило залившиеся сталью мышцы. он открыл рот в попытках сказать что-либо, но слова все еще не спешили поступать к горлу. Дамиано, к счастью, понял его волнение и произнес то, что было на уме у Джона, за него:        — первый раз?        с облегчением Джон утвердительно кивнул.        — понятно. — Дамиано вновь ухватил его тело и решительно поднял. от неожиданности Джон немного потерял равновесие.        — держись крепче, — шепнул ему Давид. Джон послушался, обвил руками его шею и охватил талию ногами. несмотря на свое состояние, Дамиано держал Джона весьма надежно, неспешно направлялся уверенными шагами и даже не колыхнулся ни разу, пока тащил его в комнату. бережно и осторожно он уложил Джона на свою кровать. затем взобрался на нее сам, нависнув над ним, и принялся раздеваться: быстро, но не слишком торопливо, весьма скрупулезно расстегивая каждую пуговицу — с настолько дорогими вещами иначе никак. Джон будто под гипнозом следил за его размеренными, сосредоточенными движениями и в мыслях совершенно не было желания ни поторопить, ни наоборот помедлить: все происходит так, как должно быть. чинно и верно.        и вот уже Дамиано наскоро закинул вещи на так удачно стоящий под боком стул и остался в одном лишь белье. от чего-то сейчас его нагота никак не смущала Джона — то ль от того, что это происходит уже не впервые, то ли Дамиано так мастерски располагает к себе.       запрокинув расхристанные волосы назад, он наклонился ближе и стал снимать одежду с Джона. не менее осторожно, но куда быстрее, нетерпеливее, трудно сдерживаемый остатками трезвого рассудка от тяги разорвать ее в клочья. в темных глазах Дамиано адским огнем пылало желание без малейших формальностей взять непорочное тело и овладеть с неистовой страстью, но он старательно унимал это в себе, зная, что подобные вещи не по части Джона и с ним стоит быть как можно ласковее. Джон видел это все и от того на душе было особо легко: Дамиано даже сейчас понимает его, точно знает, что ему нужно, знает словно и лучше самого Джона.        он приподнялся, опершись на локти, чтобы Дамиано было удобнее, и их губы вновь стали разделять лишь пара дюймов. это заставило Дамиано остановиться, он надел похотливую ухмылку и направил нетерпеливый обжигающий взгляд прямо в невинные глаза Джона. тот оказался неготовым к такой степени близости и торопливо отвел взгляд в сторону, несдержанно издав тонкий растерянный вздох. подобная реакция лишь еще больше завела Дамиано, доведя до возбужденного стона:        — mio fiore delicato… — прерывисто и тягуче прошептал он, после чего притянул его к себе за шею и горячо, беспамятно впился губами, попутно уже не так спешно и кропотливо продолжая стягивать с Джона остатки одежды. растворившись в сплетении тел, Джон позабыл о былом стеснении и сам со всем желанием вцепился руками в крепкую спину Дамиано, вспомнив и о том, чтобы отдавать, а не только брать. уже, казалось, никакой стесненности не оставалось и в помине — они просто хотят друг друга, и в этом нет ничего постыдного или неправильного. впервые Джон настолько не робел перед своими желаниями. он вкушал каждый кусочек тела Дамиано, до которого удавалось дотянуться, без зазрения совести отвечал стонами на жадные поцелуи по всему телу и этим лишь соблазнял и задорил Дамиано, вынуждая его действовать напористее.       их телам довелось совсем чуть-чуть отстраниться, когда Дамиано, не прекращая оглаживать покрывшуюся с ног до головы светлым румянцем нежную кожу, принялся стягивать белье вначале с себя, а потом и с партнера. их взглядам снова пришлось встретиться и снова Джон осекся об это. смотреть друг другу в глаза все еще оставалось для него единственной, последней гранью, которую Джон все никак не мог переступить, и от собственной чертовой непреодолимой робости хотелось зарыдать.       он почти бессознательно отвернулся, о чем вмиг пожалел, посчитав, что Дамиано может принять это за грубость. однако тот, точно читающий мысли, в мгновении ока уловил все, что было у Джона на душе и сразу же повернул его голову обратно. растерянное смущение застыло на лице Джона и не желало сходить. но Дамиано еле скрывал самозабвенную дрожь и лишь с упоением любовался его прелестной эмоцией, медленно обводя большим пальцем горячую орозовевшую щеку. даже это, однако, не смогло раскрепостить Джона, наоборот — под пристальным взглядом он напрягся всем телом и бессознательно прикусил губу, но этим только сорвал с уст Дамиано совсем тихое итальянское «боже мой»:        — что же ты делаешь со мною, Джон… — он из последних сил старался удержать ровный голос, но на имени окончательно сорвался в полустон и бесконтрольно вцепился в тело Джона с немыслимой неистовостью. горько-сладкие губы Дамиано так старательно обрабатывали каждый дюйм кожи, так увлеченно и ненасытно… мягкими, почти невесомыми укусами так ловко словно выгрызали все сомнения из головы Джона, не давая им приблизиться ни на шаг. не только сомнения, но и любые мысли в целом — все, что могло бы хоть на миг отвлечь его от наслаждения.       единственное осознание, что в кратчайшем перерыве между ласками незаметно проскочило и таки доползло до разума: Дамиано правда нравится его хрупкость и ранимость. он не терпел ее, пересиливая себя, не просто уважительно мирился с нею или цинично пользовался и не стремился исправить в Джоне ничего, кроме того, что мешало ему самому. наоборот — его чувствительность и простота искренне сводили Дамиано с ума. от каждого малейшего проявления юношеской застенчивости он заводился лишь сильнее и попросту терял голову. и эта мысль почти что довела до радостных слез: наконец кто-то полюбил Джона «за», а не только «вопреки» его глупеньким особенностям. уязвимость — не порок, а полноценная часть личности. в кои-то веки нашелся тот, кто так быстро и просто смог его в этом уверить.        в один момент Дамиано нехотя покинул Джона, хоть и все еще не отрывал руки от его тела, чтобы потянуться к прикроватной тумбе, и стал шарить по полкам в поисках всего нужного. недолгие мгновения ожидания были для Джона мучительны. ему ужасно, катастрофически не хватало тепла тела Дамиано, он ощущал себя словно выдернутым из уютной постели в морозное зимнее утро. Джон крепче прижал к себе его руку, что заботливо продолжала оглаживать грудь, прижал подобно ребенку, обнимающему перед сном любимую игрушку, и стал направлять ее сам, провел ею по чувствительной шее, с нежностью прислонил к своей пылающей щеке и проскользил губами по длинным пальцам, цепляя холод металла множества колец на каждом из них. этого все равно было мало, чтобы восполнить отсутствие Дамиано, и Джон уже не смог сдержать почти что плаксивый стон. услышав это, тот ускорился и уже совсем скоро вернулся к нему:        — тихо, мальчик мой, я здесь, — беззлобно хмыкнув, заботливо прошептал он и вновь начал проводить неспешную дорожку губами вниз по шее Джона. рука умиротворяюще гладила его по голове, перебирая пальцами еще недавно столь безупречно уложенные, а ныне целиком растрепанные пушистые кудри.        несколько мгновений спустя Дамиано приподнялся и оторвался от его тела, на сей раз лишь на дюйм, и тихо, собранно, будто инструктируя, сказал:        — сейчас расслабься настолько, насколько сможешь и раздвинь ноги чуть пошире. если вдруг станет больно, сразу говори. хорошо?        он кивнул и сделал все, что требовал Дамиано. вскоре Джон почувствовал, как в него медленно входит его палец и в первый миг беотчетно поморщился.        — больно? — Дамиано не отрывал от него взгляд и утешающе легонько сжимал его ладонь.        — уже нет. — Джона быстро отпустило. вновь Дамиано вернулся к его шее, стремясь мягкими поцелуями приглушить и облегчить потенциальную боль, и стал совсем не торопясь делать пальцами внутри осторожные движения. было и правда совершенно не больно, но непривычно. руки Дамиано потихоньку повышали темп, предельно аккуратно, но уверенно и весьма умело. некое время спустя он ввел в Джона второй палец и снова на миг оторвался, чтобы тихо спросить:        — не больно?        — нет, — выдохнул Джон, и тот продолжил, прильнув губами обратно к тонким ключицами. теперь Дамиано делал это не столь порывисто и непринужденно, как ранее, а сосредоточенно и кратко, зациклившись в первую очередь на том, чтобы не причинить Джону ни малейшей боли. впрочем, Джон и не сомневался, что будь Дамиано хоть чуточку трезвее, то мог бы и ласкать, и проводить подготовку одинаково легко. о, да, а как же иначе? его жгучий итальянский мальчик — опытный любовник. его? неужели теперь его?.. или еще нет?        раздумьям не суждено было долго продлиться — Дамиано отстранился, чуть поднялся, еще немного приспустил белье, обнажив член, и твердо, но заботливо проговорил Джону:        — расслабься и не волнуйся, слышишь?        он вынул пальцы и вместо них начал предельно медленно вводить свой член в его тело. Джон шумно выдохнул, чуть запрокинул голову и сжал ладонь Дамиано сильнее.        — больно? — обеспокоенный шепот сорвался с уст Дамиано.        — немного… — Джон постарался расслабиться еще больше. — совсем немного.        — потерпи. — Дамиано нежно погладил его от самого плеча до щеки. — скоро станет лучше.        он стал входить еще медленнее, каждые пару секунд останавливался, давая Джону привыкнуть. Дамиано продолжил скользить рукою по его талии, минуя бедра, доходя до коленей и обратно. Джон дышал редко и тяжело, по привычке продолжал крепко впиваться пальцами в его ладонь, несмотря на то, что боль давно прошла. его тянуло уже попросить Дамиано ускориться, но какие-то остатки неуверенности холодными липкими лапами вновь стал сдерживать.        — все в порядке? — совсем тихо прошептал Дамиано, когда вошел полностью. первый толчок. убедившись, что Джон не ощутил боли, он продолжил и вместе с этим со всем желанием, но нежно поцеловал его в место солнечного сплетения и тонкой дорожкой стал неспешно подниматься выше.       с ощущением его губ на своем теле с Джона спадали все оковы. будто только под горячим телом Дамиано он чувствовал себя свободным от проклятия, нарекаемого вечным стеснением. возможно, месяца, проведенные в страданиях по этому красавцу, не были напрасны? возможно, это вовсе не наивное юношеское обожание и Дамиано правда «его» человек? настолько «его», что одним легким касанием губ он смог стянуть с Джона всю, всю до последнего кусочка робость, что была его неразлучной гадкой подругой, сколько он себя помнит.        Дамиано дотянулся до самых губ Джона и поцеловал: крепко, но все еще с призрачной опаской спугнуть столь невинную натуру чрезмерной напористостью. однако, как только их поцелуй разомкнулся, с уст Джона сразу же сорвалось как никогда уверенное «быстрее». оно звучало настолько несвойственно твердо, что Дамиано повел бровью и мимолетно ухмыльнулся:        — а я смотрю, мой мальчик вошел во вкус. — и исполнил просьбу Джона от всей души. от былой осторожности не оставалось и следа. похоже, Дамиано только и ждал, когда Джон даст позволение делать с ним все, что захочешь. во взгляде уже не мальчика более не оставалось ни капли сомнений, лишь зрелая уверенность. теперь он не нуждается в излишних нежностях и точно готов к большему.        Джон обвил руками шею Дамиано, впервые сам горячо поцеловал и стал жадно шарить руками по его спине. лишь в кратком перерыве, когда их уста на миг разомкнулись, тот, задыхаясь, успел с довольной улыбкой вкинуть:        — осмелел… — и это была правда. Дамиано сейчас также открыт, также обнажен, и как обычно пленяще красив и притягателен — совершенно тот же, которого Джон желал столькие месяца. и сейчас они были полностью на равных, а потому у Джона не было ни единого повода прямо сейчас не взять его целиком. он ненасытно припал губами к изгибу шеи Дамиано, почти кусая, а его руки со всей доступной силой притянули тело к себе. это стало неким вызовом, пробудило мимолетное желание испытать Джона на прочность. Дамиано спокойно поддался, но его движения внезапно стали куда быстрее и глубже. это целиком обезоружило Джона — с его уст сорвалась громкая череда стонов, а хватка вмиг ослабла. «да-а, тебе еще учиться и учиться» — проскочило в мыслях Дамиано.        он не сбавлял темпа и продолжал двигаться все так же размашисто. Джон ни на миг не умолкал: если б оказалось, что его стоны разбудили всех на этаже, Дамиано ничуть бы не удивился. но он был чересчур пьян и чересчур увлечен делами поважнее, чтобы его хоть немного волновал кто-то другой. здесь и сейчас были только он и очаровательный мальчик, чья столь редкая совершенная непорочность и чистота будоражили так, как уже давно не делал никто из множества прочих одноночных любовников Дамиано, и вызывали какое-то особое влечение и азарт.       каждый раз, когда Джон с до невозможного по-юношески невинной эмоцией на лице бесконтрольно содрогался от наслаждения, пробуждал в Дамиано неистовейшую тягу перехватить его тонкие бледные запястья и крепко вжать в подушку, зажать ладонью рот, хорошенько отшлепать и трахать так жарко, насколько хватит сил. но пока нельзя. с ним все еще стоит быть осторожнее. возможно, в следующий раз Джон позволит будет готов и позволит вдоволь наиграться с собою. ох, неужели Дамиано впервые подумал о «следующем разе»? да-а, этот мальчик породил в нем воистину особый интерес. но, конечно, это будет иметь хоть малейшее значение только если утром Дамиано чудом удастся вспомнить хоть что-то из этого вечера.        предчувствуя приближающийся оргазм, Джон до багровых следов вцепился в плечо Дамиано. один недолгий миг, и тело обрамилось дрожью, по венам растеклась горящая истома, а под отяжелевшими веками заиграли цветные пятна. обессиленно Джон свалился на мятую подушку и прикрыл глаза, не в состоянии пошевелить и пальцем. совсем скоро кончил и Дамиано, навис над Джоном, хрипло, звучно отдышался, протянул руку к карману висящих рядом брюк, достал зубами сигарету и с блаженным стоном плюхнулся рядом. еле найдя в себе силы поднять руку, Дамиано протянул ее к Джону и легонько покрутил пальцами его кудри:        — ну какой же ты хорошенький… — выдохнув дым, почти неразберимо пробормотал он и после недолгого взгляда на эмоцию порочного удовольствия на ангельском личике своего партнера уставился в потолок. пока Джон раз за разом безоценочно и неосмысленно прокручивал в голове недавнее, Дамиано лишь распростеревшись на всем свободном пространстве в самозабвении продолжал монотонно докуривать, не в силах сбросить с лица широкую нелепую улыбку. его спутанный, негромкий голос выдернул Джона из забытия:        — Джо-о-он, принеси мне виски с кухни.        тот моментально спохватился и вскочил с кровати:        — да-да, сейчас…        внезапная мысль о своей наготе вновь заставила Джона смутиться и ему самому стало смешно от того, как же это нелепо. ведь только что Дамиано видел все то же и даже куда больше, а сейчас и вовсе не смотрел на него и краем глаза. уж точно стесняться было нечего. но что-то непреодолимое вынудило Джона вновь присесть, чтобы прикрыть все срамные места краем одеяла, пока глаза торопливо искали в комнате, чем прикрыться. наконец, когда взгляд остановился на халате, раскиданном вместе с прочими вещами на его кровати, Джон с особой спешкой схватил его, накинул на себя и лишь тогда смог пойти на кухню с чистой совестью.        остававшееся открытым все это время окно впустило в кухню немало холодного воздуха летних ночей. Джон потер предплечья и укутался в халат сильнее. почти нетронутый ужин, скинутые со столешницы вещи разлеживались на полу. и тишина. ставшая такой непривычной за это время тишина. теперь вновь некому заглушать мерзотное, но столь постоянное чувство холодной враждебности ко всему окружающему миру и самому себе. лишь тогда, в горячих объятиях итальянского любовника, Джон впервые ощутил себя свободным от страхов, неуверенности, самонавязанных запретов и переживаний. о, пусть его магические поцелуи будут рядом всегда! пусть каждый жизненных миг воздушными касаниями растворяют всю тревогу. но… похоже, Дамиано никогда не узнает, насколько это важно для Джона.       чуть остыв, он стал осознавать, что оказался для Дамиано не более, чем игрушкой на ночь. сколько таких же ребят и девчонок у него было? наверняка всех пальцев на теле не хватит, чтобы сосчитать. и то, что только с ним Джон чувствует себя собою, совершенно не его дело. а может, он таки ничем не отличается от бывших Дамиано, для которых тот был лишь проводником в лучшую жизнь? у Дамиано есть сила видеть людей насквозь, целиком подчинять и вести за собою одновременно миллионы. разве мало тех, кого он также мог бы исцелить? с чего бы Джону быть кем-то особенным? неужели ему хватило наглости понадеяться на взаимность? с самим Дамиано Давидом? какая чушь! ах, до чего же наивный ты мальчик, Джон!        но долгие болезненные раздумья быстро прекратило то, что он вспомнил о просьбе Дамиано. остатки виски все так же стояли на столе и дожидались, когда их отнесут владельцу. благо, он явно сейчас недостаточно трезв, чтобы ощущать, как бежит время.        — Дамиано, я… — Джон не стал договаривать и молча протянул бутылку Дамиано. тот лениво бросил совсем уж неразборчивое «спасибо» и сразу же прильнул к ней. понимая, что в его присутствии уже нет надобности, Джон робко сказал:        — я, наверное, в душ. — в ответ на что Дамиано лишь отстраненно кивнул, даже не найдя сил, чтобы взглянуть на него.

***

       когда, закутавшись в теплый халат, Джон вернулся в комнату, Дамиано уже спал мертвым сном, а на тумбе стояла полностью испитая бутылка. устало Джон присел на кровать и ненароком зацепил пяткой заветную деревянную шкатулку. за пару секунд это пробудило его, подобно ведру ледяной воды. последняя, последняя ночь! на часах — ровно полночь. Дамиано крепко-прекрепко спит. либо сейчас, либо никогда.        Джон взял шкатулку в руки, достал кинжал и нерешительно повертел. сомнения боролись с животным страхом не на жизнь, а на смерть. он робко поднялся, медленными, тихими шагами приблизился к кровати Дамиано. колебания до сих пор глодали изнутри, но все до единого остатки силы воли прилили в руки, совершенно бездумно Джон прикоснулся острием лезвия к груди Дамиано и провел тонкую краткую черту. вмиг кисти лихорадочно затряслись. он… сделал это? правда сделал? тогда пути назад уже нет.       взяв во все еще мелко подрагивающие руки кинжал со шкатулкой поудобнее, Джон с предельной осторожностью попытался залезть на Дамиано так, чтобы не сбудить. одно неловкое движение, и он опешил, чуть было не выронив все. на небольшое время сердце заколотало, как проклятое. однако, Дамиано даже не дрогнул. похоже, то была таки чистая правда: если он вырубается, то наглухо. да и чего, собственно, бояться? Джон еще около месяца назад убедился в этом на собственном опыте.        он широко раскрыл шкатулку и приподнял ее ближе к лампе так, чтобы на дно падало побольше света. уняв нервную дрожь, Джон продолжил клинком легонькую линию, каждые две-три секунды вновь поглядывая на рисунок, который ему предстояло изобразить.       казалось, минималистичные и простые контуры на деле выявились не так просты в реализации. множество мелких линий, изображающих иголки Ели будто и символично, не так просто было вычертить лезвием на теле, пускай и столь неподвижном и податливом. кровь мелкими рубиновыми кристалликами ровно рассеивалась вдоль тонких контуров ветвей.       малые листики Березы и темные полосы ее ствола оказались ничуть не проще, но ее доппельгангер — весьма аккуратная и аскетичная Осина — подчинился куда охотнее. настала очередь главного элемента, Красного Клена. единственная сложность — именовался Красным он неспроста. и вся его пышная крона на груди должна сочиться кровью. если мелкие узоры, нанесенные легчайшим касанием тонкого лезвия, могли выдаться чем-то не столь ужасающим, то сплошной округлый кровавый след размером почти что с палец — не самая безболезненная вещь. физически и морально. пусть сейчас и Дамиано наверняка едва чувствовал какую-либо боль — он даже ни разу не поморщился, в отличии от вечера, когда Джон ему в том же состоянии протирал раны — все равно это было чем-то за гранью сил Джона. но он уже сделал шаг навстречу этой пропасти и ничто не заставит его отступить. если б не тихая паника в сопровождении все это время, Джона это ужаснуло бы гораздо больше.        рисунок окончен. кропотливый и дотошный труд, обрамленный свежей кровью. с кинжала ее смывать нельзя — Джон это помнил, а потому чинно положил его обратно в шкатулку, лишив на покрытом резьбою дне множество багровых луж, что древесина быстро впитала в себя. время добраться до цитадели культа еще оставалось. в одном лишь халате, нависающий над обнаженным недавним любовником, со стекающей по запястьям кровью и крепко зажатым в руках кинжалом — у Джона промелькнула в голове нелепая мысль, что Катерина сейчас в его роли точно выглядела бы роскошной фам фаталь, а не как нервозный сломленный мальчик. ах, да, уже ведь не мальчик.

***

       небо только начало светлеть на пару мягких тонов, когда Джон почти что добрался до требуемого места. поначалу в голове ютилось множество тревожных мыслей: как оправдываться перед Дамиано утром, какова будет его реакция и что, если, не приведи господь, он что-то да вспомнит. перед уходом Джон позаботился обо всем, чем смог: вытер кровь с тела начисто, отстирал с непорочных белоснежных простыней рубиновые пятна и даже постарался одеть Дамиано, чтобы у него не возникло так много вопросов, или же, по крайней мере, они возникли позже. тем не менее, переживания не собирались уходить, но столь утомительная дорога все ж быстро заставила Джона позабыть о них.        плетеные врата вновь с грохотом отворились. почти уже привычная процедура. Катерины на ее излюбленном месте не виднелось, но Джона это не взволновало — главное, что он успел и уже прибыл с чинно выполненным заданием.        в ожидании Госпожи он решил попробовать впервые как положено осмотреть местность, о которой ведь, на самом деле, толком ничего и не знал — Катерина не спешила посвящать Джона в подробности. постройки разнейших видов выглядели до невозможности живописно, однако, не могли дать ни единой ведомости о законах и устройстве действующей тут общины. взяв во внимание то, сколько же всей фурнитуры тут вырезано из пней, можно предположить, что все остальное здесь создано из древесины этих же стволов: местных, и каждое здание строилось неотрывно, не покидая территорию — единственная догадка, что пришла в голову, но и она ни о чем не говорила.       выгравированные поверх досок символы, обрамленные пестрой живописью, редко где повторялись и явно имели особый смысл, который Джону не понять. каждое небольшое укромное здание не было похоже ни на какое другое — явно все они построены для совершенно разных целей. стены каждого были увешаны иссушенными букетами. вот и их единственная общая черта — каждый до единого букет состоял из ветвей клена, осины, березы и ели. помимо них во всех пучках скромно красовались только мелкие, заметные лишь благодаря своей густоте травы. Джон ухватился за эту зацепку и стал выискивать глазами подобные травы в округе и сверять, дабы понять общий замысел. однако, ничего общего в них таки найти не удалось. видимо, стоит ждать, пока Катерина сама поведает хоть частичку тайны этого места, которую, похоже, хорошо знали все здесь, кроме Джона.        из-за крепкой стены неприметного амбара слабо послышался приглушенный звук истошного женского плача. древесина справлялась со своей задачей отменно и вбирала все звуки изнутри, преграждая им дорогу к внешнему миру и донося лишь тишайшие остатки. сквозь окно, прикрытое плетеными, покрытыми узорами буйных цветений занавесками размыто очертались два силуэта — оба, по всей видимости, женские и один стоял на коленях перед другим. в надежде хоть на йоту понять, что же происходит вокруг, Джон изо всех сил прислушался:        — Христина! — доносилось истеричное, умоляющее рыдание уже почти сорванным голосом. — Христи-и-и-ина!        — прости, любимая, но уговор есть уговор. — в весьма контрастно спокойном, ровном низком женском голосе слышались удивительно знакомые высокомерные и снисходительные нотки. — клянусь тебе, я пыталась.        — почему-у-у?! почему так?! — казалось, будто девчушка пыталась выкашлять терновый ком. — я ненавижу этих треклятых мужчин, не-на-ви-и-ижу! меня тошнит от звериных взглядов их наглючий очей, от каждого их липкого, мерзотного прикосновения. я лишь смотрела на него, а мне казалось, что тысячи анцибалов жрут меня изнутри… я ненавижу его, ненавижу, ненави-и-ижу! в ту ночь я попала в ад. настоящий ад, о Пресвятая Мария! мне казалось, я не выдержу до конца и моя душа… измазанная гнилью, изтерзанная и опороченная погаными ласками исчадия ада… что она покинет тело, так и не окончив с поручением. после того я уже больше не могла скрывать, что презираю его всем естеством. из меня выгрызли весь свет, у меня не осталось ни песчинки силы, благодаря которой могла бы продолжать корчить личико и брехать, что люблю его… но даже так он продолжал меня хотеть! почему он прощал мне все? почему мне удалось, а тебе нет, Христина? почему он желал даже меня, а от тебя так легко и скоро отрекся?        — не знаю, Лиссонька. возможно, ты попросту нравилась ему больше. поверь, любимая, я старалась, правда старалась. соблазняла его, как могла, но он все равно не поддался. противный, глупый мальчишка…        — Христина, свет мой, прошу, не делай этого-о! я не могу уйти, не могу… теперь моя душа осквернена и мне нужны годы, декады, чтобы отмыть ее… если я уйду в мир иной такою, мне не видать покоя до скончания веков! черти веки вечные будут глодать мою душу за такой грех! прошу, не дай мне уйти сейчас! уйди за меня, умоляю, твоя душа ведь чиста!        — Лиссонька, я не могу. для ритуала нужен тот, кто любился с ним в последнюю ночь перед полнолунием. у меня не вышло, вышло только у тебя. я не гожусь для этого.        — соври им, прошу! соври Госпоже, что провела с ним ночь! Христина, умоляю, всеми остатками моей гнилой душоньки умоляю!        — ну уж нет. — тон Христины стал жестче. — я была готова пожертвовать собою ради твоего спасения, но предавать культ — это перебор. извини, дорогая, но условия должны быть выполнены…        звук протащенного по древесному полу тяжелого клинка — последнее, что услышал Джон перед тем, как его нашла Катерина:        — приветствую, Джон, — в привычной манере сложив за спиной руки, величаво протянула она.        — приветствую вас, Госпожа, — учтиво поклонился он и сразу же поторопился достать шкатулку. — я выполнил ваше поручение.        Джон вновь опустился на колено, чтобы подать ее Катерине, но, похоже, это таки не обязательный ритуал. она сдержанно приняла шкатулку с его рук и отперла. бдительно осмотрев, провела кончиками длинных пальцев по полувысохшим пятнам крови. затем достала клинок, еле касаясь внимательно провела наигуще обвешанным кольцами пальцем по краю лезвия до острия, а затем слизала с него некую часть еще не до конца запекшейся крови и удовлетворенно кивнула:        — теперь слушай внимательно. завтра ты должен явиться сюда до одиннадцати вечера — чем раньше, тем лучше. все вещи до единой оставляй дома. планы на ближайшие дни строить не советую. обо всем нужном тебя оповестят на месте. понял?        — понял.        — можешь отдыхать, — отдала она шкатулку в руки служанки и направилась к своему трону. — завтра ритуал.