***
до боли знакомое чистое поле одновременно успокаивало — ведь опасность была по большей части позади — и тревожило сильнее: в бескрайней территории, густо обросшей грубыми метровыми травами, угроза могла скрываться где угодно. Джону так часто доводилось прорываться сквозь них в последнее время, что момент, когда заросли сменились открытой протоптанной местностью, удалось предчувствовать, словно дорога была уже до мозга костей знакома и узнаваема и без каких-либо ориентиров. полуразрушенные бетонные коридоры, еще не так давно несущие только самую приземленную опасность, ныне словно роднее самого дома. утро давно полноценно наступило и вокруг было умиротворяюще светло. но и в такую пору Джон обратил внимание на доносящийся со стороны яркий зеленистый свет и сразу направился к его источнику. еще за рыхлым окном взору ясно открылось, что всему виною была та самая пышная ветвь дуба, проросшая сквозь все здание. узоры и символы, прорисованные и вырезьбленные поверх коры Катериной и ее девочками, ныне также кислотно светились. здесь все и началось. при мягком и ясном свете стало видно, что густою багровой краской, которой творились рисунки, оказалось ничто иное, как кровь, что уже почти не впечатлило. свечение цвета юной травы сливалось в один устремленный в небо луч, плавно тускнеющий к концу. сомнений почти не было — Дуб и есть источником силы Госпожи. пролезши через дряхлое окно, чтобы вблизи до конца в этом убедиться, Джон громко опешил от резкого метушливого движения в углу. к счастью, всего лишь кот. чернявый, как густая тень, и, перепугавшись внезапного гостя, в соответствующей манере тени мигом ускользнул, открыв взору то, насколько отчаянно решила искупить свою вину перед Джоном всевышняя Фортуна. в углу, среди скрытого под горками пыли не слишком легального хлама, лежал топор — крепкий, почти новый: лишь под редкими солнечными лучами выдавались некие царапины. в другое время Джон подумал бы, что таких чудесный совпадений попросту не бывает, но сейчас без единой лишней мысли схватил топор измученными руками и отчаянно принялся рубить каждую сияющую ветвь. движениями неловкими, но самыми неистовыми, на которые только был способен, терзал дерево, как единого настоящего виновника всех бед — яростно и почти истерично. как только первая величаво-листистая ветвь обвалилась и, пролетев через все этажи, с грохотом приземлилась, поток света, что она проводила, и правда оборвался. успех лишь раззадорил Джона и теперь он из всех последних сил кромсал оставшийся Дуб, со взглядом настолько безумным, что, увидев бы со стороны, Джон точно не узнал бы сам себя. казалось, в эти движения он щедро вложил всю до последней капли ненависть, когда-либо испытываемую его едва порочным сердцем. хоть мышцы уже давно бы истошно кричали от боли, если б были способны, а свежие раны на привычно изнеженных ладонях сочились кровью, что стекала со сбитых локтей на пол, мешалась с пылью и превращалась под истерзанными ногами в мерзкого оттенка неопрятные уродливые мазки — но ничто не могло, просто не смело сейчас помешать телу наполняться светлейший чувством уверенно наступающего катарсиса. каждый комочек склизкой душевной гнили бесследно, начисто смывался ручьем самой светлой ненависти, выплескиваемой в сей миг непрерывным бурным потоком. громкий, шершавый, колючий шелест беспрестанно колышащейся чертовой листвы, ласкающий в это время уши приятнее самых чарующих мелодий, прекратился с конечной опавшей ветвью. с последним погасшим зеленым лучом этаж погрузился в полумрак. поднимающееся летнее солнце нежными медово-златым мазками сквозь разломленные щели и дыры в холодных стенах контрастно обрисовывало обглоданный ствол с потухшими и почти вандально испоганенными набросками из давно засохшей крови. те же теплые лучи освещали и блаженное лицо Джона, словно святого мученика, и его густо окровавленные руки, что все еще крепко сжимали топор. Джон дышал редко и громко, до того громко, что только в полнейшем одиночестве и можно было себе это позволить. однако, и при наличии любого постороннего ему было бы плевать. глубокие вздохи облегчения доводили тело до неги и дрожи, будто воздух здесь был благословен Всевышним, исцелял, и Джон никак не мог им насытиться. наконец выпущенный из рук топор звонко повалился на бетон, отдаваясь глубоким эхом подобно божьему гласу, что объявил о долгожданном и заслуженном конце. со спокойнейшей и точно целиком очищенной душой Джон пал на колени, натертыми нежными пальцами крепко сжал остатки побежденного древа, склонил пред ним голову и зарыдал не жалея голоса. смешанную с грязью кровь с лица смывали слезы наиискреннейшего успокоения. все, все до единого перестало иметь значение. ни одна вещь в этот миг не была страшна. не страшно умереть, не страшно жить дальше, не страшно что-либо потерять. теперь все будет так, как должно быть, и только так. проведя перед обглоданным тотемом несчетное количество времени, Джон таки нашел в себе силы подняться и покинуть душные бетонные развалины. на ватных ногах он продолжил свой путь по полю сам не зная куда. собраться с мыслями было невозможно — все они до единой покинули голову без желания возвращаться. ни одного бремени не осталось. точно, так и ощущается настоящее всепрощение. прощение судьбою и что, пожалуй, еще важнее — самим собой. обессиленное и свободное от любых обязательств, едва удерживающее баланс тело повалилось на колени — Джон не сразу понял, само ли по себе, либо же с чьей-то помощью. лишь появившиеся перед глазами знакомые босые ноги служанки Катерины немного привели его в себя. подняв на нее глаза, Джон, не слыша собственного голоса, произнес: — простите меня. я сдаюсь. я готов искупить вину перед Госпожой и понести заслуженное наказание. чужеродность ее стеклянных глаз лишь усилилась на фоне обласканного животворными солнечными лучами невинно светлого поля. точно полуденница, от чего-то явившаяся раньше положенного. однако, мертвый взгляд теперь ничуть не пугал Джона. он и не обратил внимание, как другая служанка за его спиною нещадно дернула за кудри, заставив подняться, и связала руки. и когда девчонки повели его обратно в обитель культа, Джон лишь покорно последовал за ними. их опасность разом растворилась в его глазах вместе с полуночным лесным мраком. без источника силы они совершенно беспомощны — Джон питался этим знанием и оно давало ему чувство почти абсолютной неуязвимости. конец вот-вот настанет, надо лишь немного потерпеть. еще совсем немного.***
знакомая сырость, смешанная с перманентным едким горелым запахом когда-то душистых цветений, ударила прямиком в мозг. истоптанные десятками девчачьих стоп травы служили единственным ковром для истерзанных босых ног — жестким и жгущим каждую открытую рану. только такого и были достойны те, кто продал душу дьяволу. служанки безразлично бросили Джона перед восседающей на троне Катериной подобно давно мертвой добыче. местная земля словно стала совершенно привычной и родной для сдертых до багровых клякс колен, потому на сей раз боль от тяжкого приземления почти не ощутилась. таким странным, неожиданно ласковым, по-аристократичному уважительным жестом Катерина взяла Джона за подбородок и подняла его голову: — Джон, не соизволишь ли объяснить, что это было? — тон был соответствующе спокойным, пусть и по-привычному вальяжным, однако строгий взгляд давал понять, что подобное благородство — не более, чем формальность. — искренне прошу вашего прощения, Госпожа, — Джон говорил запыханно, но как никогда уверенно. — впервые столкнувшись с подобным, я… попросту растерялся. мне было безумно страшно, и я не нашел другого выхода, кроме как бежать. успокоившись, я сразу же осознал свою ошибку и намеревался вернуться. как вы видите, теперь я готов. обещаю вам, больше такого не повторится. решение за вами, но я встречу с достоинством любое наказание, Госпожа. с внимательным взглядом выслушав речь Джона, Катерина едва заметно кивнула и безмолвным взглядом приказала слугам развязать его руки, после чего нарушила тишину: — вижу, что не врешь. в конце концов, ты верно служил нашему культу все это время. потому на сей раз обойдешься без наказания. но помни, что при следующей же малейшей провинности… жалеть тебя точно никто не станет. — я все понял, Госпожа Катерина, — потирая аловатые следы на запястьях, поспешил ответить Джон. пока Катерина неспешно обводила территорию взглядом, он наконец смог разглядеть и осмыслить полную картину. пусть и поначалу показалось, что вокруг, как и положено, по-утреннему светло, на деле огражденная высокими плетенными стенами местность была по-прежнему погружена в полуночным мрак, а на сплошь черном небе каким-то образом продолжала светить кровавая луна. по пути сюда Джон был слишком погружен в себя, чтобы это заметить, но для многих уголков источником света так и оставались лишь горящие столбы и факелы. а единственным источником, что так ярко освещал сердце территории, на деле был ярко-зеленый свет, обрамивший каждый вырезьбленный узор на троне Катерины и также по-прежнему излучаемый ее глазами. ровным счетом как и глазами Дамиано. он рассиживал у ног сестры, покорно вцепившись в ее колени точно питомец, чьи волосы она продолжала мягко перебирать, и казался целиком окаменелым. лишь раз Дамиано податливо слегка задрал голову, когда Госпоже надумалось огладить его шею. теперь это точно не дурманящие травы с маслами, а мощная магия, передавшая его волю целиком под власть сестры. когда Госпожа покончила с вдумчивым выглядыванием местности, она изрекла свой вердикт: — пока для тебя работы нет, Джон. можешь быть свободен. в ответ он лишь твердо кивнул и поднялся, отряхнув одежду. не стоило усилий догадаться, что нынешнее «свободен» теперь означало вовсе не то, что Джон может отправиться домой, как прежде. вместо этого он принял решение, пока есть свободное время, наконец осмотреть логово. на разгадку Джон не особо рассчитывал, скорее, беспристрастно исследовал местность. теперь она не вызывала ни страха, ни даже ярости. оттого ему не выдалось сложным ненадолго уверенно подыграть здешним правилам в ожидании скорого триумфа. знание, что вот-вот все закончится, позволяло Джону смотреть на всех, включая Госпожу, как на марионеток судьбы, что, сами того не зная, закономерно движутся согласно его плану. внешне избы с трудом отличались друг от друга, хотя при внимательном осмотре ставало ясно, что каждый их дюйм неповторим. зато, учитывая, что все они строились для разных целей, вид внутри наверняка отличался кардинально. наткнувшись на одну из хижин, запертую лишь на хлипкий засов снаружи, Джон без малейших сомнений отпер пропахшую соснами, удивительно ровную для подобной постройки дверь, и вошел вовнутрь. хижина оказалась изнутри не столь интересной и напоминала все остальные, которые Джону удалось посетить за эти недели. практически пусто, с потолка свисает погасшая керосиновая лампа, напротив входа — пестро зашторенное окно. обе стены по сторонам обустроены небольшими лавочками, больше походящими на низкие полки, где в гладких древесных кувшинах стояли пышные, однако иссохшие букеты. слева — изжелтелые ветви ивы, чьи длинные, гибкие и все еще листистые концы простирались по полу, подобно волосам склонившей в рыданиях голову женщины. справа — наоборот устремленные наверх, но все так же ржаво побагровевшие, размашистые дубовые ветви. до того высокие, что в темноте их верхушки еле различались силуэтами, слившимися с другим — еще менее видный, но редко-редко поблескивающий по контуру прямоугольный силуэт. с интересом Джон сделал шаг навстречу, дабы разглядеть. приглушенный блеск исходил от картинной рамки и ее почти до конца выцвелой позолоты. разобрать, что же изображено, было невозможно и перед тем, как принять решение слегка приоткрыть штору, Джон бегло осмотрелся в поисках менее рисковых способов осветить место. их ожидаемо не нашлось, однако по пути он заприметил аналогичное скрытое во тьме полотно в едва позолоченном обрамлении над букетом ивы. осторожное касание к шторе, и свет зеленистого цвета, смешанного с янтарным светом от огня, пролился на оба полотна. портрет слева принадлежал Катерине, справа — Дамиано. нетрудно было догадаться, что оба нарисованы рукой того же мастера. пестрые и одновременно плавнейшние, добитые до безупречности карандашные линии изображали сестру и брата подобно святым, с почти сияющего оттенка зеленым ореолом над головою. на фоне обшарпанных голых стен и разве что не начавшей пока гнить старой рамки с неопрятно потрескавшимися пластами позолоты, безупречные красочные портреты и правда выглядели священными объектами. Джон позабыл о строго практичном интересе и принялся неотрывно разглядывать их. смотрящие с полотен лица, красивые до невыносимости, очень скоро напомнили Джону о том, как по-разному, но одинаково безгранично он все еще влюблен в их обладателей. обоих. хоть и в последние дни на это явно не было времени, в не такой уж и глубине души Джон по-прежнему грезит и о той самой, уверенной в себе, недоступной и приветливой, не от мира сего, до мозга костей талантливой Катерине и о том самом, не менее талантливом, несущем в себе силы вести за собой полмира, дерзком и добродушном, маняще-порочном и до жути, адски, мучительно привлекательном Дамиано. на портретах их глаза так же зловеще залиты зеленым цветом, но Джон упорно видел в них прежних брата и сестру. лицо Катерины здесь не искажено ледяняще ужасной высокомерной гримасой, а Дамиано ощущается куда живее, чем его лишенное воли околдованное тело сейчас. те, даже без близкого знакомства самые родные и дорогие Джону люди. в мыслях проскользнул вопрос, кем же они ему станут после всего этого кошмара. но он оказался до того болезненным для размышления, что Джон очень скоро поспешил его заглушить. в один миг света в помещении стало куда больше. посчитав, что виной тому ненароком распахнувшиеся шире шторы, Джон поспешил их одернуть вовсе, дабы не привлекать внимания извне. однако, освещение ничуть не ослабело. тогда он заметил, что зеленый ореол у головы Дамиано вместе с глазами взаправду засияли неоном. оглянувшись на портрет Катерины, Джон обнаружил, что, помимо всего, ее положенное зеленое сияние сменилось кроваво-красным. плакучие ветви внезапно принялись неспешно, но уверенно подниматься, с шелестом волочась по пыльному полу. листва под светом икон вдруг омолодела, вернулась к жизни и вот уже букеты выглядели совершенно свеженарванными. равномерный приглушенный рабочий гам за окном вдруг резчайше умолк. в растерянности Джон без какого-либо прежнего опасения широко распахнул шторы и выглянул в окно. собравшись у трона, девочки все как одна неподвижно стояли на коленях, сложив в молитве руки. уста синхронно шевелились, однако разобрать или даже попросту услышать их речь было невозможно. Дамиано сидел на земле прямо перед Катериной. медленно поднявшись с трона, она возвысилась над братом, с ног до головы окинула его неторопливым взглядом сияющих ядерным светом глаз и, чуть приподняв почти бескрайний подол платья, легонько наступила худой босой ногой на грудь Дамиано, заставив его опуститься на локти. отбросив назад чернявый кружевной шлейф, Катерина оседлала его бедра, совсем немного поморочилась с тканью одежды — как своей, так и его — и провела усеянными украшениями, тонкими как стебли руками вверх по телу брата. дойдя до плеч, она слегка притянула Дамиано к себе и сама наклонилась навстречу. когтем-перстнем очертила его шею, осторожно надавив острым кончиком приподняла его подбородок и потянулась к губам. Джон не был столь наивен и прекрасно понимал, что произойдет дальше, но упорно не желал в это верить и уж тем более видеть, а потому закрыл глаза в ожидании, когда порочное действо закончится. когда он осмелился вновь взглянуть на происходящее, губы брата и сестры уже размыкались, но недвусмысленные движения Катерины всем телом дали понять, что давно начало происходить нечто куда более постыдное. из приоткрытых уст Дамиано принялся медленно выплывать тонкий поток неоново-зеленистого дыма. Катерина негрубо, но уверенно и крепко вцепилась рукою в его челюсть, направив поток как можно ближе к своим губам, и стала поглощать ими дымку. вскоре цвет ее глаз с прежнего зеленого сменился на яркий рубиновый, как и предвещал портрет в тот миг. к сияющему течению из уст в уста прибавилась полоса нового цвета — того самого, кроваво-красного. похоже, этот поток исходил именно от Катерины. трон за ее спиной залился алым светом и это позволило Джону догадаться, что пока шрамы на теле Дамиано по-прежнему сияли зеленым, у Катерины же их цвет также сменился на зловещий красный. наблюдать за всем было страшно, непередаваемо гадко и даже больно, но Джон понимал, что происходит нечто очень важное — а возможно, и ключевое — потому принуждал себя не отрывать взгляд.***
плавно, но в считанные секунды погас на территории весь свет, кроме природного огненного. цветистое сплетение энергии меж устами растворилось в воздухе. глаза Катерины, как и ее брата, вмиг вернули себе человеческий вид. она стала дышать тяжело и глубоко, резко отстранилась от Дамиано, поднялась на ноги и в недомогании оперлась на трон позади. в ее движении, как и на лице, не ощущалось, однако, и следа паники, испуга или брезгливости — скорее, самочувствие заставило это сделать. взъерошив собственные волосы в попытке взбодриться, Дамиано смято поднялся с локтей на запястья и сквозь череду подобных сестре громких вздохов обессиленно прохрипел: — Кейт… просто, просто скажи… скажи мне: почему?.. зачем? Кейт?.. скажи мне, Кейт! Катерина смотрела в пустоту, продолжая пытаться отдышаться, но во взгляде читалась задумчивость. спустя некоторое время неторопливых размышлений она наконец опустила глаза на брата и ответила: — ты правда хочешь знать?.. — в попытке прийти в себя Катерина попробовала сделать шаг вперед, но ноги нещадно подкосились, заставив ее вновь ухватиться за трон. — ох, поверь, ты не захочешь это знать. но раз уж просишь, братец… в отличии от постепенно возвращающегося к норме Дамиано, Катерине явно лучше не ставало, а лишь наоборот. руки и ноги дрожали все сильнее, дыхание становилось все прерывистее, а в сгорбившемся теле едва нашлись силы вновь поднять голову. взгляд Катерины уставился на одну из служанок, которые все до единой продолжали нерушимо молиться, точно заводные куклы. в несколько больших непростых и спутанных шагов она приблизилась к девчонке, ухватившись за ее горло; быстрыми и резкими движениями, будто пытаясь успеть до окончательного истечения сил, запрокинула назад подол платья, достала все это время надежно привязанный к бедру кинжал с высохшей кровью брата на нем и как можно скорее глубоко вонзила лезвие в горло служанки. схожий зеленистый поток энергии из ее рта быстро и всецело был поглощен Катериной. после громкого и неспешного вдоха она вскоре разжала целиком залитую кровью руку вокруг шеи девушки, дав бездыханному телу замертво упасть. новая, пусть и небольшая доза силы позволила Катерине вновь величественно выпрямиться. окровавленной кистью отбросив назад рассыпавшиеся по лицу растрепанные землистые пряди, она обернулась к окаменевшему от ужаса брату и продолжила речь: — …тогда слушай внимательно. сейчас ты узнаешь многое, очень многое. Катерина мигом схватила другую девушку, все так же безжалостно лишила ее жизни и также подпиталась ее энергией: — ох, Дам, мой милый Дами… как же ты меня любишь. и как же зря. считаешь меня воплощением рок-н-ролла, почти недостижимым идеалом из-за своего вечного синдрома самозванца. я ничуть не рок-н-ролльнее тебя. конечно, ты думаешь, что я так дерзко отказалась переезжать из родного села в Италию вместе с матерью и твоим отцом. что отреклась от всех пошлых привилегий богатой жизни, чтобы построить себя самостоятельно, пролезши сквозь горы дерьма только собственными руками. звучит красиво, да. только вот… только все было совсем не так. кровь заливала ее тонкие щиколотки, а убитые тела падали на сырую землю, подобно только срубленным деревьям. Катерина жадно отбирала их силы, хоть уже на вид давно вернулась в норму. проходя сквозь ряды смиренно и безмолвно сидящих служанок, совершенно безразлично принимающих свою смерть, она продолжала свой рассказ: — не я решила остаться в Украине, о-ох, не я. твой отец попросту не желал чужих детей. а наша мать так жаждала вырваться из нищеты и окружающего сумасшествия, что согласилась отречься от меня, лишь бы твой отец на ней женился и забрал оттуда куда подальше. потому меня оставили на растерзание изжившей из ума бабушке с больными ногами и пьянице-деду. не я приняла это решение. я не желала подниматься с самого дна, у меня попросту не оставалось другого выхода. видя, как легко одну за другой Катерина умерщвляет собственных слуг, вытягивая из них кислотно-зеленые потоки энергии, Дамиано спохватился подняться и затем поскорее сбежать. однако попытка не увенчалась успехом: его руки оказались привязаны к растущим прямо из земли гибким стеблям. он спешно вцепился в их основание и принялся вырывать с корнем, однако травы вросли в почву слишком крепко. резкие метушливые движения лишь ранили запястья, оставляя тонкие порезы от жестких стеблей. тем не менее, Дамиано не терял надежды и продолжал пытаться, однако прерывался каждый раз, когда сестра переводила взгляд на него, продолжая речь: — больше всего на свете я желала сбежать. куда угодно, лишь бы подальше от того ада. но что могла поделать восьмилетняя девочка? только сбегать из дома по ночам от бабушкиных истерик и дедушкиных избиений. скрываться глубоко в лесу, где наверняка не найдут, и реветь. опасно, да, но дома куда страшнее. в лесу нет пьяных рож, только красивые мохнатые мордочки. и волки воют приятнее, чем хрипит на все село дед и визжит бабка. а деревья так вообще не шумели, не нападали, лишь давали укрытие да радовали глаз своей красотою. ива полюбила меня больше всех: и прятала, и укрывала, и развлекала, позволяя заплетать ее косы. и луна светила ярче, чем одна-единственная чахлая вонючая лампа на весь дом. сказка, да и только. Катерина вытерла об длинный шлейф густо окровавленные до самых локтей руки: — и в один день, когда кровавая луна припала на летнее солнцестояние, ива обняла меня совсем не так, как обычно. ее ветви сплелись в живые лапы, обросшие смолистыми когтями, а из самой верхушки ствола проросли белесые рога. тогда она заговорила со мною. представилась Шумом, духом леса. и Шум сказал, что одарит до скончания веков удачей и благом меня и весь мой род. желания каждого будут сбываться, все самое прекрасное и нужное будет притягиваться к нам всем и к нашим потомкам, как к магниту. бабуля выздоровеет, дед исправится, ко всей семье, включая и твоего отца, придет богатство, а мать вскоре родит красивейшего из мальчишек. в качестве расплаты Шум потребовал лишь одно: когда придет время, со дня весеннего равноденствия каждую ночь, как только солнце скрывается за горизонтом, Шум примется нашептывать мне указания и я должна буду выполнить каждое из них. когтями Он выцарапал на моей еще детской спине метку, что не позволила бы мне уклониться. как ты уже понял, я согласилась. среди устеленной трупами земли осталось лишь несколько девчонок, безучастно ожидающих той же участи. — все, что ты здесь видишь — дары от Шума. все, что имею я — дары от Шума. все, что имеешь ты, твоя красота, привлекательность, талант и везение — тоже дар Шума. Он сдержал все обещания до единого. после сделки моя жизнь впервые стала налаживаться. все шло так, как того желала я. и у семьи твоей и нашей, и у тебя — все, все благодаря Ему и только Ему. последняя жертва замертво пала: — и разве это не стоит того? вот-вот Дамиано удалось одолеть первый из сковавших руки сорняков, но было слишком поздно. глаза Катерины обрели прежнее зеленистое сияние, что вмиг по ее воле стало кроваво-алым. а вместе с ним былым светом залились и глаза Дамиано, вновь целиком лишив его собственной воли. Катерина вернулась на прежнее место, оседлав всецело покорного брата. и вот уже на пропитанной кровью почве, в окружении коврища из синеющих мертвых тел вместо десятков наблюдателей, их губы вновь слились в поцелуе. греховном, нечестивом, развратном поцелуе.