ꅐꌦꂵ

       до белесых следов крепко охватив колени руками, Джон разлеживался на пыльном полу, издавая лишь тихое подобие плача и дрожа от страха, горькой печали и… обиды. услышанное с увиденным не укладывалось в голове, однако отчаянно пыталось в нее пробраться, провоцируя мучительную боль. но разум Джона попросту не мог это вместить. потому Джон изо всех сил пытался уйти в себя как можно подальше от внешнего кошмара, до боли зажмурившись, дабы яркое свечение портретов не напоминало ему ни о чем. не думать ни о чем. мысли — бремя. он окончательно потерял счет времени, но каждая секунда болезненно тянулась подобием бесконечности.        внезапная зеленая вспышка перед глазами кое-как привела в чувство, и вмиг за нею в ушах, подобно сновидению, прогремел голос Катерины, приказавший подойти к ней. Джон открыл глаза и взглянул на ладонь — шрамы на ней горели зеленым, но совсем скоро погасли. слегка приподнявшись, он тряхнул головой и как следует потер затылок. спустя время пришло понимание — Катерина отдала ему приказ силой мысли. так же это, видимо, работало и с ее девчонками. но теперь Джон явно остался единственным, кто будет слышать голос Катерины в голове.        на дрожащих ногах Джон побрел к Катерине. крепче укутавшись в плащ, он уставил взгляд себе под ноги, упорно не желая встречаться глазами с ожидающим его зрелищем. лишь дойдя до Госпожи и преклонив перед нею колено, Джону пришлось наконец это сделать: к небольшому, считай иллюзорному облегчению, его не ждало ничего ужасающего, помимо десятков худых трупов, размашисто раскиданных по мокрой, броско пахнущей кровью земле. ужасно, бесспорно. но на этом месте могли произойти вещи, куда болезненнее для глаз Джона.        сама же Катерина по-прежнему сидела на ослепительно сияющем троне. единственное, что слегка изменилось в ее облике — поодинокие выбившиеся пряди на лице и неопрятно смятый, поблескивающий от крови и отяжелевший от ее влаги подол платья. она привычно оглаживала тело Дамиано от ключиц до густых волос, однако теперь сей жест утратил последние остатки невинности. Джон заметил вдоль его шеи тонкую, но столь выразительную нить кровавого следа от перстня Катерины, и это стало последней каплей — не выдержав гадких воспоминаний, он окончательно решил отвести взгляд, едва не забыв, зачем пришел:        — я жду вашего приказа, Госпожа.        отныне эмоции на ее лице было распознать еще сложнее, когда обычно красноречивые темные глаза залиты алым свечением. но свой приказ Катерина выдала совершенно беззлобным спокойным тоном:        — отправляйся в лес и нарви там два букета: один из ста ветвей ивы, второй — из ста ветвей дуба, — шрамы на руке Джона вновь засияли. — не задерживайся.        — понял вас, Госпожа, — на сей раз умело скрывая волнение, кивнул он ей в ответ.        Джон держался на ногах куда увереннее, чем прежде, но беспокойство и близко не желало отпускать. давящую тишину вместо привычного рабочего гама больно рассекали звуки собственных шагов, шелест травы под ногами, и даже шелест волос Дамиано под окровавленными пальцами Госпожи ясно слышался до самых ворот и проникал под кожу. территория словно наконец сбросила маску, перестала притворяться приветливо-оживленной и обнажила мертвецкое нутро. и Джон пока не мог понять, проще ли было находится в удушающей и коварной, но все же иллюзии, либо же сейчас, когда перед глазами предстала вся боязная правда.

***

       тело от пяток до макушки не переставало ныть и саднить ни на миг. однако эта боль нисколько не беспокоила Джона. он уже сроднился с нею, сросся, стал почвой для ее тонких и жгучих лилово-багровых корней. он словно бессознательно нарочно ступал на самые густые и самые колкие заросли, дабы сия боль наполнила его сильнее и вытеснила остальное.        мысли в голове без разбора сменяли одна другую и мигом ускользали из памяти. приказ Катерины так и не отложился в голове и лишь назойливо ютился в памяти где-то рядом, как лесная мошка. внутри стойко держалось только чувство, что последняя надежда, вероятнее всего, сгорела прямо на глазах Джона. вероятно, но не точно — и от того это чувство беспокоило все болезненнее. Джон остался совершенно один во враждебно настроенном мире и без малейшего понятия о его же устройстве. будущее туманно, как сей лес, в котором между прочим успела вновь наступить ночь — но Джон так привык к вечной тьме обители, что даже не придал этому значения.        скитания по лесу были моментом, в котором хотелось застрять навеки. когда Джон выполнит задачу и вернется к Катерине, там его будет ждать вновь нечто неизвестное, чужое и непредсказуемое. здесь же все предельно просто и ясно: есть лес — совершенно точно холодный и безлюдный лес, и есть Джон — совершенно точно потерянный и разбитый Джон. больше никого и ничего. только лес и Джон. лес, Джон и его изнеможенные ноги, что уже, хочешь того или нет, истратили все силы и таки заставили своего владельца остановиться и присесть на пестрящее грибами бревно у озера. искромсанный Клен едва виднеется где-то на противоположном берегу. больше ничего здесь не напоминает о по-прежнему живущем логове скверны неподалеку, кроме тонкого голого ствола и подрагивающего на водной глади лунного отражения.        чужеродный шорох бесстыдно ворвался в тихое место и набирал громкость с каждым мигом. густой рябью размазав до неузнаваемости отражение луны в озере, из воды вырвалось нечто едва поблескивающее во тьме. не успел Джон и опомниться, как оно склизким касанием крепко обвило его бледную щиколотку и стало медленно, но уверенно тащить прямиком к илистому дну. ослепленный паникой, Джон ухватился за первое, что попалось под руку — за толстую, но иссушенную и оттого хлипкую ветвь бревна, а второй рукой до кровоточащей раны крепко впился в едва прорывающийся из-под земли мощный корень. встретив сопротивление, существо, к удивлению, не стало применять больше силы. оно лишь продолжало громко взбалтывать воду, пытаясь скорее выбраться на сушу, нежели утащить Джона к себе. неизвестная лапа была хоть и склизкой, но ее касание кололо множеством тонких клыков и уже скоро зажатой щиколоткой ощутилось жжение свежей раны. прошло несчитанное время, и на берегу раздался шумный плюх. поднявшаяся холодная волна окатила Джона, швырнув в лицо ошметок рваных водорослей и давно опавшие в озеро вялые листья, а скользкая плоть наконец освободила истерзанную ногу.        протерев глаза, Джон разглядел перед собою сгорбленное человекоподобное существо. длинная худая рука была покрыта густыми, удивительно прямыми мокрыми седыми волосами, за которыми спрятаны едва различимые, неопасные на вид когти. тело в той же манере обросло гладкой среблоцветной шевелюрой, в которую густо вплелись цветущие водоросли и впутались редкие белесые цветения кувшинок. за ней же скрывалось и лицо, но неведомая хтонь вскоре со скрипучим кряхтением вытащила из воды вторую лапу и ею убрала часть волос, открыв Джону морщинистое лицо цвета тины, нечеловечески длинный горбатый нос и ярко сияющие лунным светом мелкие глаза. в первый миг поспешивший отпрянуть подальше Джон, на удивление, сейчас не почувствовал и доли страха перед странной сущностью. опущенные под тяжестью волосистых бровей глаза смотрели на него совершенно осознанно, а главное — без капли злобы.       стряхнув с мокрого лица листья и откинув назад щекотливые волосы, Джон несмело подполз к берегу. медленными, нечастыми движениями он подползал все ближе к седовласому существу, осторожно рассматривая сквозь паутину тени от окружающих деревьев, сквозь которую глаза цвета лотосов, подобно тем же цветкам поодиноко выглядывающие из-под длинных волос, по-прежнему казались не таящими никакой угрозы и даже приветливыми. когда Джон вновь приблизился, сущность медленно протянула к нему худую лапу с длинным, подобным березовой ветви пальцем. он вздрогнул, но вновь заглянул существу в глаза — зеленистое лицо с чистотой, подобной ребенку, выражало лишь дружелюбие. в один миг в голове Джона промелькнула мысль о том, что это может быть простой ловушкой — он уже раз повелся на подобное. и в следующий же миг опасения растворились: если Джон станет его добычей и до спокон веков останется гнить среди илистой рощи озерных цветов, то так тому и быть. терять ему больше нечего. и неспешно, но без сомнений Джон тянет руку на встречу и касается мокрого волосистого пальца. предполагаемый рот существа, скрытый за блестящей под лунным светом бородой, тянется в нечеловечески добродушной улыбке. оно вновь прячет лапу в воде и скрипучим, но удивительно теплым голосом протягивает:        — вот теперь я вижу, что ты готов.        каждое слово обрамляется неземным эхом. придя в себя спустя короткую задержку, завороженный Джон несмело спрашивает:        — к чему готов?        — говорить со мною. узнать истину.        Джон медлит, теряется в непонимании. не зная, как же себя вести и что делать, он выдает наипростейший вопрос:        — кто вы?        видя невинное смятение Джона, сущность вновь расплывается в улыбке — на сей раз удивительно человечной. улыбке деда, отвечающего на вопросы своего маленького любопытного внука.        — я не имею того, что вы называете именем, а посему зови меня, малец, как тебе угодно. ваши всегда называли меня Триюда.        — кто «наши»?        — люди. те, кто со мною ликом к лику не встречались, но натыкались на следы мои деяний. вы меня зовете хранителем Леса, но то неверно. я всего-то связываю вас, людей, с Лесом, передаю его блага в ваше пользование. и караю каждого, кто позарится на то, что ему не положено, посему ваши меня звут злом. но я ж то всего-то навсего делаю свое дело. так вот, не хранитель я Леса, а всего лишь, как ваши говорят, «проводник». а хранитель Леса — то есть Шум.        от звука знакомого наименования Джон оживился и подался ближе:        — Шум? расскажите мне, пожалуйста!        — обо всем расскажу. ради того я тебя и ждал, малец, — Триюда тяжко и медленно погрузился обратно в озеро, оставив над водою лишь само лицо. — присаживайся, сказ мой будет немалым.

***

       — для початка поведай мне, малец, что сам знаешь о Вечноцветущем Лесе.        Джон прошерстил память и неторопливо, словно под диктовку, повторил отыщенные в ней слова Катерины:        — Ель — это жизнь и одновременно смерть. Береза — это возрождение. Осина — горечь и страдания. а Красный Клен — Вечность.        Триюда нечеловечески медлительно и едва заметно склонил голову в непонятном жесте, и Джон, затаив дыхание, ждал ответа.        — верно, — тепло прокряхтел старик. — а ведаешь про Матерь-Дуб?        — н-нет, — слегка засомневавшись, ответил Джон.        — есть Вечнозеленый Лес. а Дуб — их Матерь. она источает Силу, и Сила эта чиста и пресна, как вода, и гибка, как глина. из нее полагается лепить, сотворять то, из чего ваш мир складается. этим и занимаются Сестры. как ты и молвил, Ель сотворяет жизнь и смерть, Клен — Вечность, Береза — то, что вы зовете добром, Осина — то, что вы зовете злом. но то, что Сила Матери безлика, не значает то, что она бесполезна или слаба. не Сестры одни умеют творить из нее то, что им вздумается. в давние времена Шум распоряжался ею сам-один, Он же и творил из нее весь ваш мир — не по частям, как Сестры, а в одночас и неделимо. но у Шума всегда была особая возможность, коей не было ни у кого из всех нас — он мог являться к людям, мог говорить с каждым, как я с тобою в сей миг. и однажды человек один смог уговорить Шума поделиться сей Силою с ним. и та Сила принимала форму всего, чего человек желал. ну, а чего ж вы, люди, желаете — красота, счастье, везение да всякие ваши утехи. а взамен Шум посеял в нем незримое зернышко, с часом проросшее в плодородное древо, плодами коего и должна была стать Сила, которую Шуму было положено взять взамен на отданную Силу Матери-Дуба. так человечишка обязовался вернуть должок. но Сила, взращенная не Дубом, а человеком, оказалась иною. она была не пресною, а душистой, и оказалась намножко мощнее, чем творенная Матерью. от сего равновесие было утрачено. и мир ваш разломился, подобно древу, что не в силах вынести тяжесть пышной кроны. с того времени Лес решил отнять у Шума дозволение встречаться с людьми, и никому более того тоже не было позволено. а работенку строить новый мир поручили дубовым Дочерям, коих прозвали Вечнозеленым Лесом за то, что, в отличии от остального Леса, они неуничтожимы, ведь занимаются творением мира.        — а кто такой Лес?        — Лес — это все мы. мы выполняем лишь мелкую работенку, наводим тутай порядки, но ничего сами не творим.        — но… если Шуму больше не позволено общаться с нами, как ему это удалось? и если вам это также запрещено, почему я сейчас с тобою говорю?        — все в сей миг узнаешь, любопытный малец. что бы мы ни хотели, а Шум — наш повелитель. Он сильнее Матери, сильнее всех Сестер вместе, а уж тем более нас, черни лесной. есть ночи, когда природа ослабевает и более не может держать в узде всю опасность, от коей вас, людей, охраняет, — последняя ноченька пред полнолунием. и есть среди таковых одна единая ночь, раз в множество-множество ваших лет, когда природа теряет силенку и сдается с концами. в ночь сию луна наливается цветом крови, и Шум возвращается в ваш мир. когда то случилось впервые, он отыскал человека, в котором посеял зерно, а позже овладел его телом и продолжил свои деяния в человеческом облике. единая беда для Него была — ваша плоть хрупка и смертна, и никакая сила — ни Сила Дуба, ни взращенная в человеке, не спасет от того. даже наоборот — неприсущая вашему телу Сила лишь рушит его. от того господство Его в вашем мире всегда длилось ничтожно мало. и каждый раз, когда являлась возможность, Шум заново отыскивал подобного падкого на Силу человека. садил в нем зерно, что с годами взращивалось до плодовитого куста, и все потомки того человека, и будущие потомки его родичей являлись на свет с уже проросшим и благоухающим ростком внутри. но не любое число плодов ваша ломкая плоть может выдержать. и когда наступает час, единый выход для сего человека — призвать Шума в мир и отдать тело Ему, а то иначе буйные ветви изнутри разорвут мясо на части. но надо знать — начиная с мига, когда человек отдает собственную плоть во владение Шума, до скончания века она ему более не принадлежит. душа остается в теле, но она в силах проявлять свой голос лишь тогда, когда Шум не пользует плотью. а Он никогда не щедрится на такую возможность, разве что окромя мигов, когда не жрет плоды Силы. по пришествию Шума в плоть древо внутри нее вянет, но поскольку все будущие родичи человека, заключившего с Шумом сделку, уже являются на свет с пышноцветущими ветвями внутри, Он приказывает человеку тому каждый миг держать плодоносящего родича при себе.        — но почему Шуму так важно находиться в нашем мире? зачем он Ему?        — не мир ему нужен, а Сила. говорят, взращенная внутри человека Сила сладка до забвения, и однажды вкусивший ее Шум отныне всеми путями старается вкушать ее вновь и вновь. сейчас Он захватил тело девчонки и ее устами пожирает Силу из ее красавца-родича, внутри юной плоти которого та Сила неистового цветет да плодородит. Шум удобряет ту Силу своею, от чего плоды вырастают сочные и пышные, затем жрет их, подкрепляется, и вновь добрит, и вновь жрет, и так без конца-края. считай, пропускает свою Силу через тело парнишки и собирает Силу мощнее и смачнее, и так по околу. да чего ж мне много об этом молвить — ты, малец, сам видел, как оно делается. а когда девчонка отживет свой век, Шум вселится в ее братца, сотворит ему потомка и тем же путем уже его плоды продолжит жрать.        Джон внимательно слушал сказ существа и каждое слово плотно оседало в голове. чуть помедлив, он вспомнил о вопросе, на который так и не получил ответ, и повторил его вновь:        — Триюда… и все же, почему я могу тебя видеть?        — Шум дал тебе свое благословение, малец. для того, чтоб ты проложил ему путь к плодородному древу. теперь в тебе тоже живет зернышко. но не боись, твое разрастаться больше не будет.        — я?.. как я это сделал?        — видишь свою ладонь?        Джон взглянул и вспомнил о все еще сияющих причудливых шрамах, оставленных Катериной.        — то оно. ее вырезьблели на тебе давненько, но стала деять она лишь когда ты добыл то, благодаря чему Шум смог заполучить Силу Матери и обрести форму. во время призыва Шума ты, благословенный Им, соединился с плотью того мальчишки. и таким чином тело его отныне навеки повязано с Ним.        — я… я не понимаю. что я добыл, что помогло Шуму явиться?        — сердце. чистое, незамаранное, нетронутое. такое же чистое, как Сила Матери-Дуба. припоминаешь, когда ты был с красавцем-парнишкой, околь вас торчали бездыханные телеса девчонок, объединенные с ветвями Сестер? ведаешь, для чего они служили? Шум мог добыть Силу Матери только сквозь плоть. плоть — «проводник», и для того, дабы таковою быт, она обязана быть незамаранной. либо обязана принадлежать тому, с кем красавец, носящий зерно, единял плоть в ночи, когда природа ослабела. в плоти тех девиц остался крохотный росточек, отчиняющий Шуму путь. а незамаранное сердечко надобилось для того же. объединившись с ветвью одной из Дочерей, оно вобрало в себя частичку ее Силы, кою Шум и впитал, и впитывать через то сердечко продолжал. так и дальше Он бы высасывал ее из Дуба и дочерей ее, если бы вы не обрубали ее ветви. а так Шум отдал всю Силу на удобрение, но на то, чтоб сожрать добренный плод, ее не хватило. но, к горю нашему, хватило Сил поселенных в других благословенных Шумом телах.        — подожди… «вы обрубали»? кто «мы»?        взявшись из ниоткуда, мимо проскользнула чернявая кошка, дотронувшись гладкой шерсткой до голой щиколотки, и спряталась за спиной. Джон обернулся, но там ее уже не оказалось. тем временем спереди же чья-то холодная рука ласково провела по его шее. когда Джон отреагировал и развернулся обратно, перед ним предстала юная девица, прижимающая к себе пышный, неразглядимый во тьме букет. почти невесомо она продолжила свое ледяное касание от шеи к щеке и, с тихим и нечеловечески звонким смешком убрав руку, присела рядом. белое-белое платье струилось к земле и край его словно растворялся в воздухе. кожа, длинные кудри, подобные инею ресницы, губы — все сливалось в тот же холодный белоснежный, едва сияющий цвет. лишь глаза, ничего не отражающие, будто дыры, были сплошь залиты черный цветом.        — припоминаешь сею красавицу? — добродушно обратился Триюда к ошеломленному Джону.        — это я помогла тебе. я принесла тебе топор, — с широкой, совсем по-человечески невинной улыбкой прощебетала девочка, одернув подол платья.        очарованный столь простодушным немым смятением Джона, Триюда, тихо рассмеявшись, продолжил:        — это мавка. слыхал о таким?        слегка заикаясь, Джон ответил:        — м-мне рассказывали, чт-то мавки — это д-духи погибших детей… и они еще могут превращаться в кошек.        сам не зная от чего так нелепо волнуясь, он стал искать одобрения в волосистом лице Триюды, и тот, усмехнувшись себе в бороду, протянул:        — верно-верно.        мавка положила тонкую кисть на плечо Джону и детским голоском изрекла:        — ты должен остановить Шума. из всех благословенных Им только в твой разум Его зерно не успело пустить корни. потому только ты и остался. мы поможем тебе.        — и-извините, но… почему вы хотите мне помочь?        Триюда вмешался:        — ежли не остановить Шума в сей миг, он продолжит пожирать все больше да больше Силы. за все годы ему так и не удалось захватить тело человека, имеющего бы младшего родича — все его люди были уже немолоды и сгубившие всякую надежду, а потому со смертью их тел Шум бесследно покидал ваш мир до следующей нечистой ночи. то первый раз, как Ему посчастливилось провернуть усе так, как желалось. ежли Он продолжит жрать Силу из того парнишки, однажды она вытеснит даже бесконечную Силу Матери-Дуба. и ваш мир вновь обрушиться, и на сей раз его не выйдет возродить.        Джон потер змерзшие от касаний мавки плечи:        — если мы остановим Его сейчас, он ведь вернется?        — вернется… но это уж, малец, будет не твоя забота. твоя плоть к тому времени давно отживет свой век. а до скончания времен удерживать Шума от вашего мира — обязательство Леса.        спустя короткую паузу он продолжил:        — значит так, слушай внимательно. девчуля все тебе сейчас пояснит.        неведомым образом из тонких складок платья мавка вытащила небольшой, но чрезвычайно острый кинжал — непривычно простой на вид в сравнении с кинжалом Катерины. осторожно, будто он выкован лишь из песка да стекла, она вложила кинжал в руки Джону:        — раньше ты вырезал на теле того мальчика Вечнозеленый Лес. теперь же дорисуй ему пламя. пусть Лес на его нежной коже горит. а когда Шум в теле его сестрицы вновь начнет свою трапезу, тем же путем подожги и символы на ее спине. звучит непросто, но вдохнув Силу горящего Леса, тело девушки начнет задыхаться. воспользуйся ее слабостью в тот миг.        после этих слов мавка плотно провела пальцами по сияющему перламутром запястью до самого локтя. от ее касаний белесая пыльца с кожи опадала, обнажая густую красную паутину мясистых следов от ожогов. сгребя в ладонь сыпучую сияющую горстку, она удивительно легко оторвала кусочек ткани от платья, словно оно соткано из иссохлых крыльев бабочек, и завернула в него пыльцу:        — это средство скрывает свежие раны. не лечит, но прячет. осыпь ею огонь на груди мальчика, чтобы его сестрица и Шум в ней ничего не заметили.        она нежно положила себе на колени щиколотку Джона, где красовалась жгучая рана от цепкого касания Триюды, зачерпнула худыми пальцами пыльцу и осторожно провела вдоль царапины:        — вот так, — доведя до середины, мавка протянула импровизированный мешочек Джону: — попробуй сам.        под увлеченным взором девочки он повторил ее действия. считанные секунды спустя рана и правда исчезла, хотя и прежняя боль никуда не ушла. с широкой улыбкой мавка кивнула ему.        — скажите… — Джон сделал глубокий вздох. он не спешил. — что будет с Катериной и Дамиано после этого? они… выживут?        — мы не знаем, — невозмутимо, по-детски легко ответила мавка. — раньше мы подобного не совершали. душа девочки все еще с ней, поэтому, наверное, она выживет. но про мальчика не могу ничего сказать.        Джон тяжело опустил взгляд. уловив его чувства, она спросила:        — они тебе дороги?        поразмыслив, Джон едва заметно кивнул:       — да, дороги. очень дороги. особенно он… — слезы подкатили к глазам, но Джону показалось нелепым демонстрировать столь низменную слабость перед высшими существами, потому сдержал их. — ну, наверное, не больше, но точно по-особенному. я… я все затеял только ради них. они прекрасны… прекрасны до того, что я был готов пойти на любую жертву, лишь вы присутствовать в их жизнях. в любом виде, хоть на миг, но присутствовать. вы, наверное, этого не поймете… в прошлом люди свято верили в богов и приносили им дары с пожертвованиями. просто чтобы добиться их благосклонности, которую никогда так и не ощущали при жизни. люди просто почитали их за нечто совершенно иллюзорное и это заставляло их посвящать богам целую жизнь. и я, наверное, как те люди. только мои боги — Дамиано и Катерина.       — и слепая вера в богов довела людей до беды, малец.       — я знаю. я это уже понял. люди почитали богов за качества, что сами же и придумали. за то, чего никогда не существовало. как и я. все, за что я их любил, на самом деле лишь дары от Шума, так ведь?        — Шум никогда не даровал ничего невозможного. благодаря Ему все, чего люди желали, они приобретали без единых преград. если плоды внутри сестры и брата в тотчас завянут, все, что они заполучили до этого, останется с ними. вы, люди, вечно так переживаете о том, что настоящее и что нет. но это не имеет значения, ведь все в вашем мире сотворено из одной и той же Силы. даже посаженные Шумом плоды созданы из нее же. поклонение выдуманным богам зарождало в людях не только счастье и любовь, но и ненависть. именно это и довело до краха, а вовсе не то, что они обожали то, чего никогда не существовало. если твоя любовь чиста и не имеет злых намерений, ты имеешь на нее право, и нет разницы, чем она вызвана.       невзирая на нечеловечную наружность, мавка имела нутро юной добродушной девочки. в ее темнющих глазах Джон видел всецелое понимание. он ощущал, что при жизни она наверняка была особо светлым ребенком. возможно, за то она и заслужила после смерти пыльцу, скрывающую уродливые шрамы на ее теле и делающую ее столь же прекрасной снаружи, сколь и внутри.       — ты ведь все еще их любишь, так ведь?       — да… — едва слышно прошептал Джон, сделав горький дрожащий выдох.        — мне очень жаль… — с чистым и наивный взглядом мавка окружила его ледяными объятиями. Джон принял их, но спустя время осторожно снял со своих плеч хрупкие белые руки и с более уверенным видом поднялся:        — Катерина еще поручила мне собрать ветви…        не успел он договорить, как девочка резко вскочила за ним, ловким движением разделила на двое букет, что до этого прижимала к себе, и вручила Джону. ровно сто веток ивы в одном и сто дубовых в другом. он успел лишь кивнуть в знак благодарности.        — ступай, малец. тебе предстоит свершить огромное дело.

***

       громогласный звук закрывающихся древесных ворот, и вновь Джон в обители. тишина здесь неизменна и все так же непривычна, все так же удушлива. потому Джон поспешил ее нарушить собственными шагами и отправился вперед еще до того, как его глаза отыскали Госпожу.        Катерина оставалась на прежнем месте — вычурном троне, что ныне вновь горел лиственным зеленым. Дамиано сидел перед нею на коленях и преданно заглядывал в глаза, пока сестренка, всепозволительно закинув ноги на его плечи, по-прежнему ворошила шелковистые волосы на его затылке. она притянула брата к себе как можно ближе, с непреклонной силой зажимая худыми пальцами его точеный подбородок и с едва-едва уловимой улыбкой любовалась данным свыше лицом Дамиано. каждый раз Джону не верилось, что ему приходится встревать в столь откровенное происходящее. но на сей раз не успел он и открыть рот, как Катерина сама заметила его прибытие.        — ты справился быстро, — сказала она без особой похвалы. по-свойски, неспеша поднявшись, Катерина безразлично приняла пышные букеты с его рук. царской походкой она направилась к хижинке, где по-прежнему находились уже иссохшие ветви. Джон непроизвольно завороженно наблюдал за тонкой, миниатюрной фигурой Госпожи, медленно уплывающей вдаль. ослепляющий свет узоров на ее спине порождал мысли о том, что всемогутнейший дух хранителя Леса сейчас обитает в таком хрупком теле. хотя, Кейт всегда хранила в себе огромную силу. завораживающую, неподвластную большинству, но целиком человеческую. самую прекрасную из всего, что может хранить в себе человек.        словно на невидимом поводке, Дамиано полз за нею по влажной земле. Джон с опаской и волнением следовал за ними медленными и широкими шагами, не допуская и шороха каждый раз, когда его ступни касались травы. наконец, Катерина скрылась за дверью и щелчок от щеколды раздался протяжным эхом в гробовой тишине местности. покорно опустившись на колени, Дамиано остался у двери в неподвижном ожидании Госпожи.        более не опасаясь оказаться замеченным, Джон как можно скорее подбежал к Дамиано. развернув к себе его удивительно податливое тело, достал из широкого потертого рукава кинжал, в спешке опустился на одно колено и торопкими, неосторожными движениями принялся выводить на коже подобие пламени. вновь Дамиано не выдал ни единой реакции — он был так же бесчувственен, как и прошлый раз. но Джон был уверен, что на сей раз Дамиано его слышит. непрерывно водя по телу лезвием в одной руке, второю он бездумно, размашисто и почти нервно гладил его нежную щеку, порой переходя на шею и даже ключицы, и самым тихим, на какой только был способен, шепотом непрерывно приговаривал:        — скоро все закончится… подожди, потерпи немного, скоро все закончится… еще немного… да, еще совсем немного… у нас все, все, все получится… скоро все кончится… скоро, скоро, скоро…        как только алые нити на смуглой коже стали всецело походить на языки пламени, Джон, затаив дыхание, прислушался к тому, что происходит за дверью. уловив лишь шелест сухих букетов, сменяемых на сочную свежую листву, он непроизвольно кивнул сам себе, дрожащими руками припрятал кинжал обратно и достал вместо него пыльцу. развернув хрупкий мешочек, Джон окунул пальцы в перламутровую горстку и одним непрерывным движением провел по свежим царапинам. на его глазах багровые полосы бесследно таяли. он не жалел снадобья и напоследок, растерев оставшуюся пыльцу между ладонями, быстро, но плотно огладил ими изрезанную грудь Дамиано.        послышался первый шаг. глядя в пустые, излучающие ослепительный зеленистый свет глаза любимого, Джону больше всего на свете сейчас хотелось еще сильнее заверить его, что они справятся и все будут спасены. как бы сильно он не старался, этого все еще казалось мало. перед тем, как подняться и убежать, Джон подался вперед в тяге поцеловать Дамиано. быстро, нежно и почти невесомо, лишь как самый эффективный способ повторить «я рядом, скоро конец, мы справимся» уже невербально. но в последний миг передумал. так нельзя. Дамиано не может сейчас ни сопротивиться, ни ответить взаимностью. это будет против его воли в любом случае. нельзя.

***

       остановившись у одного из множества факелов рядом с троном, Катерина сломала густые, но иссушенные прежние букеты, поднесла их к огню и внимательно проследила за тем, как он пожирал листву от края до стебля. ветви растворились в пламени, на миг всполыхнув ярким зеленистым языком, что тут же погас.        по мысленному приказу Катерины Дамиано вновь покорно прилег на землю, опустившись на локти. на сей раз Джон собрался с духом, дабы выдержать сие зрелище стойко. так или иначе, долго оно не продлиться. в голове эхом раздался голос Госпожи, что дал приказ подойти и занять место рядом. вместо уже мертвых слуг, чьи костлявые нетронутые тела продолжали раслеживать вокруг, синеющие и гниющие. проглотив страх, Джон подчинился и, опустившись на колени, разместился так тревожаще близко к Госпоже и ее брату.        гибкие рослые травы незаметно обвили руки Дамиано — похоже, даже растения здесь следуют воле Катерины. свет ее глаз вновь поалел, залив собою немалую часть местности. слегка приподняв тончайшую темную ткань платья, Катерина как и прежде оседлала брата. осторожно, несвойственно заботливо подняла и ткань, опоясывающую его бедра, и одновременно с тем уже весьма свойственно властно и грубо впилась изящными пальчиками в его челюсть, резко притягивая ближе для поцелуя.        длинный мрачный подол платья Катерины скрывал самую откровенную часть, но вид соприкосновения их губ вызывал у Джона не меньший ужас. каждая секунда этого зрелища тянулась болезненно до ледяного озноба. сложа дрожащие руки в молитвенной позе, Джон крепко впивался ногтями в холодные пальцы, повторял в мыслях «пусть это закончится скорее, скорее, как можно скорее…» и едва сдерживался, чтоб не начать приговаривать это вслух.        как только губы Катерины и Дамиано разомкнулись, вновь между ними образовались дымчатые потоки — красный и зеленый. и миг спустя зеленистая струя, не меняя цвет, приняла форму тонкого огонька. только он коснулся губ Госпожи, как ее тело мелко, судорожно дрогнуло. Катерина нечеловечески резко, до еле слышного хруста, откинула голову назад. после долгого, глубокого, свистящего вдоха, она разразилась кашлем. звучным, рвущим, словно пыталась выкашлять терновый комок. за нею содрогнулся и Дамиано. подобно сестре он запрокинул назад голову и глубоко вдохнул. но вместо сухого приступа кашля он лишь широко открыл глаза. теперь же они не источали никакого света и выглядели совершенно по-человечески.        не теряя времени, Джон вскочил с места. накрепко ухватил со спины содрогающееся тело Катерины за плечо и спохватился достать кинжал. лицо только-только пришедшего в себя Дамиано изображало животный ужас:        — что происходит, мать его?!        — держи ее! — в панике крикнул Джон, отчаянно пытаясь руками, обрамленными крупной дрожью, отыскать нож среди бесконечных складок льняного одеяния.        Дамиано изо всех сил прижал к себе Катерину, чье тело размашисто корчилось от удушающего кашля:        — Кейт! дыши, пожалуйста, дыши! все будет хорошо, Кейт! все будет в порядке, Кейт… — едва сам в это веря, почти истерично приговаривал он — то ли сестре, то ли самому себе. тем временем Джон усердно пытался выводить на ее спине языки пламени, но от всепоглощающего волнения линии получались чересчур кривыми, потому раз за разом приходилось вырезать новые и новые. кружево уже имеющихся шрамов, напоминающих руны, состояло сплошь из мастерски выведенных аккуратных, ровных линий, на фоне которых обрамленные кровью черкания Джона смотрелись особо гадко. в его неосторожных порезах едва угадывались очертания огня, а стекающая алая кровь лишь прибавляла неопрятности и без того отвратительной картине.        наконец, кашель принялся утихать. как только тело стало хоть самую малость подчиняться, Катерина резко вырвалась из рук Джона, от чего тот едва не выронил кинжал, и подняла на Дамиано глаза. пусть они и не были залиты светом, ее взгляд в сей миг казался даже более нечеловеческим, чем ранее. после спешного вдоха она подобно зверю жадно впилась в губы Дамиано. с такой неистовостью, будто Шум внутри нее стремился сожрать всю многолетнюю Силу в его теле за раз. спина Катерины вновь одержимо содрогнулась, в то время как остальное тело словно окаменело. пальцы, крепко сжимающие челюсть Дамиано, даже не дрогнули. он же, все время пытающийся выбраться из мертвой хватки сестры, в один миг резко сдался. из его глаз вновь стало сочиться зеленое сияние — но сей раз лишь на считанные секунды. как только оно погасло, Катерина утратила все силы и изогнулась дугой, едва успев приземлиться на ладони.        — Ке-ейт! — крепко и любяще охватив руками ее лицо, Дамиано не сводил с сестры взгляда и кричал в пустоту. хотелось любыми способами достучаться до Кейт, но выглядела она сейчас столь беззащитной, что было боязно и лишний раз притрагиваться к ней. широко открытый рот Катерины застыл в безнадежных попытках сделать вдох. не издавая ни единого звука, ее тело скорчилось в нескольких судорогах, пока в ранах на спине не всполыхнуло кроваво-алое пламя. оно ничуть не обжигало, но взрасло до неба молниеносно, так же быстро и бесследно погасло. а после него в одночасье зеленистыми вспышками загорелись и все до единого пучки трав, коими была густо обвешана каждая хижина здесь.        огонь быстро охватил древесные стены, а за ними и всю местность. Дамиано едва это заметил, из последних сил нервно прижимая к себе свалившееся на него холодное обмякшее тело Катерины.        — бежим скорее! — истошный крик Джона сквозь оглушающие звуки трескающейся древесины немного привел его в чувство. не без помощи поднявшись, Дамиано как никогда заботливо, хоть и торопливо, взял Катерину на руки. перед помутневшим взором весь окружающий мир слился в болезненно яркую картину из грубых мазков самых глазовыедающих оттенков зеленого. ноги не слушались и не желали даже сдвинутся с места.        — пожалуйста, Дамиано, бежим отсюда! — не контролируя силы, Джон похлопал его по щеке. взгляд Дамиано стал осмысленнее. — следуй за мной, пожалуйста!        он поспешил вслед за Джоном направиться к выходу, изо всех сил стараясь не терять спутника из виду. многочисленные здание, мелкие и не очень — все поочередно с едва выносимым грохотом валились. порой горящие бревна падали и зеленистой кометой пролетали прямо перед глазами, преграждая путь и сбивая с толку. пламя не источало и намека на удушливый дым, по-прежнему не обжигало и даже не грело. словно повальная иллюзия. либо ее повальное разрушение.

***

       изумрудное пламя наконец позади. его свет тянется на множество километров. будто второе солнце ядовитого травянистого цвета приземлилось в самом сердце леса. ребята бежали от него из последних сил. когда ноги не выдержали издевательства над собою и стали медленно отказывать, Джон опустился на холодное хвойное коврище. Дамиано последовал его примеру. прежде всего заботясь сейчас лишь об этом, он с предельной заботой опустил на землю тело сестры и осторожно, словно стеклянный шар, уложил себе на колени ее голову.        Катерина бесчувственна и неподвижна, будто тряпичная кукла. лицо, размалеванное мрачным макияжем, побледнело почти до цвета луны. кожа — жилистый мрамор, с головы до пят белесая, если б зеленый свет не заливал ее. и такая же холодная. черным-черный шлейф платья простирался не на один метр и окутывал точенное тело Катерины, словно смерть в своих объятиях. Дамиано неотрывно рассматривал ее, гладил по голове, и к горлу подкатывал ком. неразборчиво, словно некое заклинание, шептал:        — Катерина… моя любимая Катерина… моя Кейт… моя сильная, светлая, нежная, очаровательная Кейт…        раз за разом не получая от сестры ни малейшего ответа, его голос все сильней ломался и дрожал, как струна. будто все время боясь это сделать, Дамиано приложил пальцы к ее шее, проверяя пульс. вмиг его тело напряглось и застыло в ступоре. он резко прильнул ухом к груди Кейт. в панике прижался сильнее, задержавшись в надежде, что ошибся. в надежде услышать хоть единый тишайший стук ее сердца. но в ответ по-прежнему ни звука. так и не оторвавшись от тела сестры, Дамиано потерял контроль и сорвался на плач. худо-бедно сдерживаемый вначале и в следующий же миг — самый душераздирающий.        Джон хотел зарыдать вслед, но уже не мог — просто не мог, просто смертельно устал от всего, всего, чертового всего. хотел поддержать Дамиано, но один лишь вид его дергающихся в рыдании плечей заставлял Джона тысячу раз засомневаться: оставить Дамиано наедине со своей болью, либо попытаться ее отогнать подальше? только попробуй задеть кого-то с душою наголо.        краем глаза он взглянул на свою ладонь. белоснежные шрамы на ней погасли. знакомые очертания обители поглощены пламенем. а две главные любви всей жизни сейчас совсем рядом. эти дни то ли промелькнули незаметно, то ли тянулись, как целая жизнь, — Джон так и не мог понять. но они, самые обожаемые люди, за этот срок бывали так откровенны, так настоящи. и в этот момент они вновь таковы. после всего, что с ними, вместе с ними Джон пережил… осталось ли, что терять? он пропустил эту мысль через себя. дал ей проникнуть до самых вен. и после этого крепко, разве что не до хруста ребер, обнял спину Дамиано.        от неожиданности тот вынырнул из тела сестры. сделал пару рваных, но глубоких вдохов, стремясь хоть на йоту привести себя в чувство. на какое-то время попросту замер, словно пытаясь осознать окружающую реальность после пробуждения от долгого сна. и как только осознание вернулось, единственное, что сделал Дамиано — накрыл ладони Джона своею и крепко прижал к груди.        Джон заметил это и сразу же поспешил заговорить с ним:        — Дамиано… не хочу делать тебе больно, но не теряй надежду. мне говорили, душа Кейт все время оставалась с нею. ты был в большей опасности. и если выжил ты, она тем более должна справиться… наверное.        как единственное спасение, тепло оглаживая большим пальцем его руки, Дамиано молчал, лишь подавляя всхлипы.        — на ее месте должен был быть я… — тихо вырвалось из него. — моя Кейт не заслужила этого. все, что я имею, я имею благодаря ей. я… я должен был за это расплатиться, а не она. моя бедная девочка лишь желала спастись, и была обречена всю жизнь возвращать за это долг. не только за это, но и за меня… моя ведьмочка, моя наставница, мое спасение, моя единственная гребанная икона. мой ангел на левом плече и черт на правом. кто я без нее? что, если она не вернется? я всегда знал, всегда чувствовал, что все, что я заполучил в этой жалкой ебучей жизни — все благодаря ей. кому я сдался без нее?        — ты нужен мне… — не сдержался Джон, и не успел он договорить, как уже пожалел об этом. благо, слова пролетали совершенно мимо Дамиано. и хорошо — у Джона точно не оставалось сил на утешения. хотя в другое время слов для этого нашлось бы предостаточно.        каждый миг Джон ощущал, что внутри Дамиано тлеет последняя надежда — как бы ни старался он не подавать виду, одною рукою гладя изрезанные пальцы Джона, другою — змерзлую щеку Катерины. но что-то заставило его вновь насторожиться. вырвавшись из теплых объятий, Дамиано вновь припал ухом к сердцу Кейт и стал прислушиваться, отрезав сознание от окружающего мира и не пропуская в него ничего, кроме столь желаемого звука. он долго не менялся в лице — пугающе долго, ведь за прошедшее время уже можно было сделать выводы, но Дамиано все так же сконцентрированно прислушивался. первое время Джон не осмеливался спросить, но время шло, и шло подозрительно долго.        только он собрался открыть рот, как тело Катерины резко дернулось. ошарашенный Дамиано отпрянул и первый миг не осознавал, что произошло. но после ничего и не происходило. Джон приблизился к ней, стал внимательно осматривать ее тело. только дотронулся он, желая взглянуть на метки на спине, как Катерина вновь содрогнулась. это вернуло Дамиано на землю, и он тут же принялся нетерпеливо ощупывать ее пульс.        — смотри! — грудь Кейт стала вздыматься мелкими судорогами, словно нечто пыталось из нее вырваться, и Джон первый обратил на это внимание. не понимая, что делать, парни лишь молча и настороженно наблюдали. не прошло и пяти секунд, как Катерина, бесконтрольно выгнувшись всем телом, широко открыла рот и вместе с ним глаза. беззвучный вдох, а за ним медленный громкий выдох, и вместе с этим напряжения медленно покидало тело Катерины. прикрыв глаза, она слегка приподнялась и продолжила дышать глубоко и неспешно. Дамиано поспешил окутать ее крепкими, но осторожными и заботливыми объятиями:        — Кейт, как ты? все в порядке, Кейт?        как бы ни стремился свет от пламени создать иллюзию обратного, ее глаза выглядели совершенно обыкновенно. вернее, обыкновенно для Катерины, но ее мудрый темный взгляд по-прежнему мог заворожить любого. она смотрела на мир непередаваемо устало, но все же осмысленно.        — из меня словно вырвали огромный шмат. я чувствую пустоту. но это не боль, а свобода… — медлительный вздох, и губы Катерины из последних сил расплываются в слабой улыбке. — я свободна. и я счастлива. я наконец-то счастлива.        Дамиано прижал ее к себе сильнее и зарылся носом в растрепанные дубоцветные волосы, каждую мелкую прямо которых сейчас обрамляла нить зеленого неона. невесомо поцеловав в макушку, он смято прошептал:        — моя самая любимая девочка…        издав беззвучное подобие смешка, Катерина тихо протянула:        — прекрати, Дамиано. я на десяток с лишним лет старше тебя.        — не порть момент.        видя, что их общение вернулось к привычной форме, Джон не сдержал широкой улыбки. лесной мороз по-прежнему обжигал. и Катерина спасалась от него в объятьях брата и бесконечном темном шлейфе. в голове Джона промелькнуло осознание, что и она, и Дамиано сейчас едва одеты. наконец, спустя не один чертов день, он сбросил с плеч тяжелый, изрядно потрепавшийся за это время плащ и неловко накинул его на спины брата и сестры. Дамиано сильнее укутал Кейт в нем и распахнул оставшуюся часть грубой ткани, приглашая Джона присоединиться. ничуть не стесняясь, он прижался к удивительно горячему телу Дамиано, склонив голову на его плечо. тот едва заметно — однако, Джон заметил — притянул его чуть поближе к себе и крепко обнял. так же крепко, как и Катерину.        обитель все так же ярко догорала в пучине огня. не трогая ничего более, зеленые языки цинично сметали то, что ничтожное время тому назад хранило в себе целый мир. и единственные оставшиеся его дети до самого конца наблюдали, как этот мир рушится и рассыпается в прах.