Сомниум

Кириллу снится огонь. Он везде. Горит земля, и небо, и всё, что между ними. Горит его тело, горят его мысли. Слова воспламеняются до того, как срываются с его горящего языка. Он бы испугался, если бы страх не обращался в пепел, едва проклёвываясь из его горящего сердца. Огонь, огонь, огонь. Он кажется Кириллу знакомым. Даже больше, чем знакомым. Другом. Огонь, огонь, огонь… — Что тебе снилось? — Лиля не свешивается с края кровати, чтобы требовательно заглянуть ему в лицо. Лиля просто приподнимается на локте. Потому что они спали в одной постели. Потому что вчера она не прогнала его на пол — они оба слишком устали, пытаясь заснуть после тревожного звонка Мефа. — Огонь, — отвечает он, и Лиля кивает. — И мне. — Думаешь, это?.. — Не ебу. — Меф! — вспоминает Кирилл и едва не кувыркается с кровати, вспахивая постель в поисках телефона. От звонка его останавливает короткое сообщение Винтерса в общем чате, присланное среди ночи: «Мы в порядке». «Мы». Не замятинское, но такое же тоталитарное. Антиутопическое. «Это закономерный итог», — напоминает себе Кирилл. Меф и раньше был неотделим от Вэла Винтерса, он шёл с ним в придачу — два по цене одного, — когда Кир его встретил. Два по цене одного, как бритва и гель для бритья. Один режет, другой охлаждает кожу — взглядом. Два по цене одного, как верёвка и мыло. Лиля встаёт, по-хозяйски подходит к его шкафу, накидывает поверх его футболки его рубашку. Ещё на ней его школьные физкультурные шорты и его носки с ананасовым узором: они ей велики, забавно топорщатся на пятках. Из своего на Лиле только очки и налёт угрюмости. Даже запах у них троих — у него, Лили и Мефа — уже один: сплавленный Лилиным металлом, приваренный Мефовой горелкой. Кир не знает, что в этом запахе от него самого. Стиральный порошок? Шампунь по скидке? Слабость? Он растирает лицо руками: не время размазываться и размываться. Надо собрать себя по камешкам, как колодец. Наполнить живительным и чистым. Кирилл заходит в ванную одновременно с Лилей, и они жмутся у раковины, чистя зубы. Она зыркает на него из-под чёлки изголодавшимся бычком, штормовым буйком, молчаливым бойкотом. Он смотрит на неё поднятым белым флагом и робким штилем. Она сплёвывает пасту, плещет водой в лицо и утопывает на кухню, гремит посудой, на звук которой выходит из своей спальни отец. Кир плетётся следом пластиковым грузовиком на верёвочке. Пока Лиля режет батон для бутербродов, Кирилл варит кофе — такая у них рутина. — Ребёнок, — зовёт его отец, грузно оседая на стул, — и на меня свари чашечку, идёт? Он чешет бороду рассеянно и мято, и Кир хмурится: его отец не пьёт кофе. Он заваривает себе чифиристый чай из прогорклых листьев, иногда сыплет туда ложку сахара, если утро совсем уж недоброе. — Всё… в порядке? — осторожно спрашивает Кирилл. — Пап? — Ерунда, — он отмахивается здоровой своей мозолистой лапищей и звучно, с прихрустом зевает. — Снилась какая-то дичь. Кир с Лилей настороженно переглядываются. — Какая? — Лиля резко поворачивается, всё ещё сжимая в руке нож, и отец с ухмылкой смотрит на неё, будто решает, поправлять ли боевую стойку. Кир думает: «Да не ответит он. Мужики о своих снах не ноют». Но отец разминает шею, скрипит плечом и говорит: — Пожар какой-то. Плохо помню, горело что-то, то ли дом, то ли… Ну да х…рен с ним! — он стучит ладонью по столу, пытаясь приободриться. Кирилл не успевает ответить — Лиля уже тянет его прочь из кухни с коротким вороньим: «Поговорим!» — Эй, а что там по кофе? Кирюха! — кричит им вслед отец. Лиля конспирационно прикрывает дверь и шипит: — Пиздец. Меф устроил там какой-то пиздец, — шёпот её лёгок, как танковые гусеницы, вминающие в раненную землю покорёженные каски. — Может, это не Меф… — Кто ещё мог поджечь все ебучие сны разом?! — она хватает свой мобильник, как хватают ружьё в ночном лесу при протяжном вое — с решимостью убивать. — Проверяй новости. Кир скептично качает головой, но послушно открывает Google. Ну не мог же Меф в самом-то деле… — На «Ин-сомниуме» шухер, — Лиля разворачивает к нему экран мобильного, пролистывая ленту форума слишком быстро, но Кир успевает выхватить всё самое важное: «Вы не стебётесь??? Тоже огонь???» «мб это массовые галюны лол?» «Я брата спрашивала, он из нормисов, но ему тоже снилось, что всё горит. Мысли?» «ВКЛЮЧИТЕ ПЕРВЫЙ» «ебать по евроньюсу то же самое…….» Кирилл сглатывает, нажимая на ссылку, которую скинули следом: репортаж Euronews. Они с Лилей вжимаются друг в друга, жадно приклеиваясь к экрану. Собранная ведущая берёт интервью у итальянского онейролога. Старичок в напоминающем халат кардигане сидит напротив книжного шкафа, явно разбуженный всего пару часов назад толпой журналистов, выломавших ему двери ради сенсации. Он говорит быстро, не успевая подбирать слова, но синхронный русский перевод сглаживает его нервозность. Его выдают лишь бегающий взгляд и взволнованный жест, с которым он то и дело поправляет узкие очки: «Магнитная буря?.. Нет, нет, мы не думаем так. Я совещался с коллегами, у произошедшего феномена, если можно так выразиться, есть масса научных объяснений… Мы считаем, что имеем дело с вариантом эффекта Манделы…» Видео перестаёт грузиться — паршивый вай-фай, — и Лиля раздражённо вдавливает кнопку блокировки, гася экран. — Может, это не Меф… — повторяется Кирилл. — Не мог же он устроить пожар на всё полушарие?.. Взгляд Лили врезается в него рыболовным крюком вопроса и натягивает леску: «Кто, если не Меф?» — Звони ему, — командует она. — И пусть будит Зимина: кончился медовый месяц. Пусть пишут первому Путешественнику, пусть читают дневник старика… Блять, да не сейчас! — она раздражённо встряхивает телефон, который вибрирует от входящего вызова. Кирилл с удивлением читает: «Мама». Лиля поднимает трубку, выходя в коридор, и, прежде чем она скрывается за дверью ванной, Кир успевает расслышать: — Привет. Занята немного. Нормально. Как она?.. Мысли о репортаже и сообщениях на форуме слишком большие, чёрствые, жилистые, чтобы разжевать их и проглотить, так что он невольно цепляется за потрясение поменьше: у Лили есть родители. Ну, по крайней мере мама. И почему это становится для него откровением?.. Если задуматься, он, конечно, никогда осознанно не причислял Лилю к сиротам, но и о других членах её семьи, кроме Алёны, до этого ничего не слышал. Теперь ему кажется, что тому есть какая-то причина. Пока Лиля разговаривает, Кирилл придумывает целый набор трагичных предысторий на любой вкус, начиная от развода и заканчивая подростковым побегом. С каждой минутой он добавляет в палитру ещё одну краску, новый оттенок проблемности: медкарту с историей болезни, кипы счетов вместо ужина, ремень, со свистом скользящий из шлёвок… Кир думает о Мефе, который тоже молчит о своей семье, но его тишина — это тишина под сводами опустевшего храма. О Сонечке, молчащей о погибшем отце тишиной кладбища солнечным утром. О своей собственной тишине — тишине детского сада после продлёнки. А потом Лиля возвращается в комнату и выглядит совсем не так, как Меф после церковных праздников: в её раздражении нет ничего раненого или ветеранного, ничего отвергнутого или отверженного. Она не пережила этот разговор, не выжила — просто провела. Быстро и без одышки, как промелькнувшие выходные. — А кто… Кто твои родители? Лиля смотрит так, словно вместо ответа могла бы покрутить у виска. И далеко не у своего. И не пальцем, а дрелью. — Вот это прям реально важно сейчас, да? — её слова — взмах веника, отметающего мусор. Она отворачивается, шурша пачкой сигарет, а когда снова поднимает взгляд на Кирилла, на миг застывает. Хмурится. Будто увидела в его взгляде готовность опуститься на колени и любовно этот мусор собрать в ладони. Разложить на столе, перебрать, просеять. Засушить гербарием меж страниц. — У бати юридическая консультация, мама — анестезиолог. Какая, нахуй, разница? — Никакой, — торопливо заверяет он. — Просто ты о них никогда не говорила. — А чё о них говорить? Люди как люди. — И ты с ними… общаешься, да? — он чувствует себя идиотом. Действительно: какая ему разница? У них тут мир горит, а он… — Общаюсь, — опускается увесистым лезвием топора, раскалывая разговор на щепки — в топку его. Кирилл кивает. Испытывать терпение Лили не безопаснее, чем ядерное оружие. Для этого нужен отдельный полигон. Но в чём-то он всё же оказался прав: у её молчания о родителях действительно есть причина. Просто они слишком нормальные, вот и всё. Тишина Лили — это тишина пятничной ночи, когда все в доме спят, и ты крадёшься на цыпочках в комнату после гулянки, чтобы никого не разбудить, ведь ты не хочешь тревожить их сон. И свет в коридоре заботливо включен, ведь тебя здесь всегда ждут. — Алло, блять, приём! — Лиля машет ладонью у его лица, привлекая к себе внимание. — Ты позвонил нашему юному пироману? Ах да. Меф и мир, который он поджёг. — Нет, извини, я сейчас… — он запускает звонок в «Телеграме», но Меф отвечает не сразу. — Да-да, Кирюшка-печенюшка, у аппарата! Вот это я понимаю — доброе утречко! Пиво утром, как зарядка, влил его — и всё в порядке… — голос Мефа хрустит сонной корочкой, которую он каждым словом надламывает и крошит. — Меф, что ты сделал вчера ночью? — Кирик! И не стыдно? О первой ночи молодых — и по телефону… А если прослушка? Проглядка? Проблядка? Ладно-ладно, не умоляй так, я всё тебе расскажу… — Вэл написал, что вы в порядке, — перебивает его Кирилл со сноровкой повара, точно знающего, когда надо приподнять крышку, чтобы кипящее варево не убежало. — Но у него во сне была Тень, да? Что ты с ней сделал? — Ну, а как избавляются от теней, мой нежный зяблик? «Да будет свет!» — сказал монтёр и на полу разжёг костёр! Или он натёр фосфором хуй? Узнаем ли мы правду? Докопаемся ли до истины? Сможем ли… Ай, Валюня! Чего пихаешься? Не будил я тебя, не буддил, не нирванил… Давай, Лама Далай, давай открывай свой англо-русский словарь… В смысле, что? Это Васильев, Валя! Ва-силь-ев. В честь него назвали остров в твоём родном городе, а ты даже его хитов не знаешь? Ну даёшь!.. Или не даёшь? То есть дать — не дашь, а взять боишься? — Меф, — встревает Кирилл. Терпения он не теряет. Он вообще редко что-то теряет: у него всё на своих местах. — Скажи, ты поджёг вчера Тень? — Может, и подпалил я ей чутка пёрышки, а что, поступила жалоба? Пришла повестка в суд? На суд, на суд, на самый страшный суд! Нассут, нассут, а Вале убирать… Да не тебе, родимый, не тебе! Была у нас в приходе баба Валя… Киря, он снова дерётся! — Дай сюда, — цыкает Лиля, забирая у Кирилла телефон. — Меф, дай трубку Винтерсу. — А вы по какому делу? — доносится деловитое из динамиков. — Я его сексретарша, к нему только по предварительной записи… Эй! Отдай! — У тебя две минуты, — от голоса Вэла по душной, вымоченной августом комнате ползёт зима. — Напишите Элу Винтерсу. Перечитайте записи деда. И включите, блять, новости, — рычит Лиля и сбрасывает вызов, впечатывая телефон в грудь Кирилла. Она достаёт из-за шкафа свой походный рюкзак и начинает со злой решимостью запихивать туда вещи. — Собирайся, — говорит Лиля. — Мы едем в Новосибирск.