Драбблы

Гэвин глухо стонет, пока Коннор трахает его сзади — сильно, размашисто, — а Девять трахает его спереди в рот своим языком, и задница Гэвина горит, впуская член Коннора и выпуская, и снова впуская. Смазки так много, что при каждом толчке она хлюпает и брызгает на внутреннюю сторону бедер, на яйца, и Гэвину нестерпимо хочется сунуть руку между ног и потрогать. Но он не может — его руки крепко связаны. — Не дергайся, Гэвин, — Коннор прикусывает его ухо зубами, его рука на члене Гэвина, двигается ровно и неспешно вместе с резкими движениями бедер, и с каждым из этих мучительно-охуительных движений пальцы Коннора задевают толстое кольцо на члене, которое не дает Гэвину кончить. Чертово кольцо! Но Гэвин терпит, старается терпеть ради того, что ждет впереди — завтра выходной, они никуда не идут, а значит, есть возможность для самых скрытых, самых волнующих фантазий… Слова «волнующие» и «фантазии» такие длинные, что распадаются на слоги у Гэвина в голове под напором рук Коннора, его члена, языка Девять и душной, жаркой атмосферы спальни. Коннор обхватывает его вокруг талии стальной рукой, сжимает так сильно, что на мгновение Гэвин забывает, как дышать. А потом перекатывается на спину, приподнимаясь, и тянет Гэвина на себя. Тот хрипит — он не может кричать: член Коннора входит так глубоко, что, кажется, упирается в диафрагму, прямо в душу Гэвина, и сейчас тот не чувствует ничего, кроме пульсации этого члена внутри. Он дергает бедрами в суетливой попытке прижаться еще теснее, насадиться еще сильнее, но его задница и так вжимается в Коннора, и Гэвин стонет, внезапно неудовлетворенный. — Тише, тише, — Коннор проводит языком по его щеке, слизывая пот, оставляя мокрый горячий след, это как татуировка — наверняка задержится с Гэвином навечно. Гэвину хочется, чтобы Коннор оставил свои следы на каждом дюйме его кожи. — Мы с тобой еще не закончили… В его голосе огонь. Он раздвигает колени, разводя ноги Гэвина в стороны — широко, так широко, что связки протестуют, — и задирает его связанные руки над головой, вынуждая его выгибаться. Гэвин как насекомое, насаженное на булавку, в экстазе от неминуемой смерти, раскрыт как никогда в жизни. — Я бы хотел показать тебя своим друзьям, — тянет Девять, проводя пальцами по вздрагивающему животу Гэвина. Коннор так глубоко, что Гэвину кажется — еще чуть-чуть, и Девять упрется рукой в его член прямо через кожу и мышцы. Он стонет, звук сырой и похож на рыдание. — Будто, — сипит он, — будто у тебя есть друзья, жестянка… Он ждет наказания за свою дерзость — надеется, — но Девять только смеется. И наклоняется, пробуя на вкус головку его потемневшего, огромного от возбуждения и кольца члена. Гэвин орет: несколько мучительных секунд он видит только искры, и он дергается, чтобы одновременно оттолкнуть Девять и прижать ближе, но руки связаны, а Коннор держит слишком крепко. — Он всегда может пригласить моих друзей, — усмехается Коннор, и Девять вскидывает голову, на его лице негодование. — Нет! — твердо говорит он, — обойдемся без твоих друзей, я найду кого пригласить. С этими словами он возвращается к члену: вылизывает головку, спускается к яйцам, вбирая их в рот, играя с ними языком. Коннор тем временем хватает Гэвина за подбородок свободной рукой, поворачивая голову и впиваясь поцелуем в губы — его язык врывается в рот с такой же силой, с какой член растягивает задницу… Гэвину кажется, он умрет прямо сейчас. Прямо сейчас. — Я бы налил им по стаканчику тириума, — произносит Девять мечтательно, выпуская яйца Гэвина изо рта. Тот трясется, как былинка, в ушах ревет и грохочет кровь, пока Коннор поглаживает его грудь — медленно, почти издевательски успокаивающе, с каждым движением задевая соски, — и они посмотрели бы, как Коннор трахает тебя, использует все твои отверстия… От его слов у Гэвина точно пересохло бы во рту — если бы уже не было сухо, как в пустыне. От слов — и от того, как Девять выпускает язык, обхватывая член Коннора, пока тот погружается в Гэвина снова и снова, безжалостно долбит его нутро. — Мне для этого зрители не нужны, — рука Коннора ползет вниз, прямо к исстрадавшемуся члену, и Гэвин невольно пытается вскинуть бедра ей навстречу — и стонет, когда угол меняется, и искры взрываются в его мозгу и между ног. К языку Девять присоединяет пальцы — они оглаживают растянутое отверстие, они теплые и скользкие, и Коннор вдруг сжимает талию Гэвина сильнее, приподнимает его всего на пару дюймов… И пальцы Девять входят внутрь. — О боже, — выдыхает Гэвин, пока пальцы двигаются, — о боже… о боже… Девять нависает сверху и несколько секунд смотрит Гэвину в глаза — прижимает ладонь к его лбу с внезапной лаской. — Ты как? — спрашивает он без тени юмора, его взгляд сверлит лицо Гэвина с таким вниманием, словно он пытается прочитать мысли. — Готов? Не передумал?.. Гэвин так готов и так не передумал, что орал бы, чтобы Девять не тормозил! — но он не может орать. Он может только метать молнии взглядом и еще шире раздвигать ноги — пытаться, — и смаргивать слезы, и… Рука Коннора обхватывает его член, а мгновением позже Девять входит — сразу одним движением. Гэвин бессильно хрипит. Ему кажется, он вывернут наизнанку. Это за гранью удовольствия, далеко превосходит все, что он до этого испытывал — это даже не секс. Это, наверное, нечто, что они называют интерфейсом: полная открытость, проникновение, будто у Гэвина буквально не остается ничего тайного — упоительное отсутствие границ. Кольцо на члене исчезает, и Гэвин кончает, выплескивается с болезненными стонами, сперма горячая и моментально размазывается между их двигающимися телами, стекает вниз, добавляя смазки… Сознание покидает Гэвина, оставляя вместо себя прекрасную пустоту. Когда Гэвин открывает глаза, он лежит на животе — внутренности ноют, — его руки уже развязаны, ноги раскинуты в стороны, кто-то вытирает его влажным прохладным полотенцем. Каждое прикосновение задевает его истерзанную задницу, посылая слабые волны по всему телу, но он слишком слаб, чтобы возбудиться. Он слишком слаб, чтобы дышать. — Ты в порядке? — лицо Коннора появляется прямо перед ним, слегка озабоченное. Но Гэвин в порядке. Он кивает — не так уж просто, когда все твои мышцы больше похожи на вату. Девять укутывает его теплым покрывалом, и вовремя: Гэвин начинает дрожать. — Завтра выходной, — бормочет Гэвин, пока Девять устраивается рядом, обнаженный и прекрасный. Коннор ложится с другой стороны, отвоевывая себе кусочек покрывала.  — И что? — спрашивает он. Гэвину так хорошо, что говорить все сложнее с каждой минутой, язык заплетается. — А то, — все же выдает он, — что у меня есть еще много классных идей. Классных идей.