Драбблы

— Думаешь, мне это подходит? — Девять поворачивается перед зеркалом, прикладывая к себе то синюю футболку, то черную. Учитывая, что реконструкцию он сложил сразу, эта нерешительность выдает его волнение. Он не особо любит неофициальную одежду, но они собрались на природу, рубашки там будут смотреться так себе. И да, Коннор думает, что ему подходит и синяя футболка, и черная, и белая, которую Девять рассматривал до этого. На вкус Коннора, Девять очень сложно хоть чем-нибудь испортить. Так что он купил все. — Да, — произносит он уверенно, — безусловно. Девять кидает на него быстрый взгляд, но не возражает. — Тебе такая поездка вообще не кажется странной? — спрашивает он, аккуратно складывая футболки — как будто от выбора и состояния этой самой футболки зависит его карьера, не меньше. Коннор берет его за руку и легонько пожимает пальцы. Нет, поездка с коллегами на барбекю не кажется ему странной, — но ему понятны чувства Девять. Девять не душа компании. Наверное, ему не понятно даже, почему его вообще пригласили. Коннору зато понятно: Девять самый добрый, самый воспитанный, самый заботливый и внимательный, самый… Ему приходится прервать мысль, потому что Девять заканчивает с футболками и джинсами, и его взгляд падает на последний пакет — тот, который Коннор специально отложил поодаль. Это не для поездки, это совсем другое. Сюрприз. Коннор прокручивает короткое видео: три дня назад, в магазине, Девять проводит ладонью по гладкой ткани, и Коннор видит, как на долю секунды мелькает желтым его диод, как приоткрываются его губы. И шесть дней назад — осмотр вещдоков, шелковый шарф, весь в грязи и крови, но у Девять такой завороженный вид, когда он пропускает его между пальцев. — Что это? — спрашивает Девять, открывая пакет, — еще одна… Он резко умолкает — черная шелковая пижама падает на кровать, словно огромное чернильное пятно капает на покрывало. Коннор следит за Девять пристально, не отрываясь, записывая каждую, даже самую микроскопическую реакцию. Девять протягивает руку, касается ткани — неуверенно, почти застенчиво. — Что это, Восемь? — повторяет он. Коннор улыбается. — Это для тебя, — говорит он, хотя все и так очевидно. — Примерь. Девять поднимает пижаму, поворачивает ее из стороны в сторону, лицо у него совершенно невозмутимое, безэмоциональное, но Коннора этим не обмануть. — Это мой размер, — произносит Девять, — можно не мерить… Коннор делает шаг вперед и ловит его руку, смотрит в глаза, и их губы в двух дюймах от поцелуя. — Примеришь? — шепчет он. Девять вздрагивает — он всегда так реагирует на флирт Коннора, но сейчас в его взгляде, в изгибе его губ есть что-то еще. Что-то трепетное и робкое и одновременно темное. Горячее. Он кивает. Коннор уже помогает ему расстегнуть рубашку: одежда расходится, обнажая тело Девять, — Коннор не может удержаться и проводит пальцами по груди, животу. Для него это нежнее самого тонкого шелка, приятнее любого другого прикосновения. — Тебе не стоило, — Девять прижимает тонкую ткань к щеке, закрывая глаза, пока у Коннора в груди что-то сжимается от влечения и любви. Органы чувств у Девять не так деликатно настроены, как у Коннора, и смотреть, какое наслаждение он получает от этих ощущений — ошеломительно. Уровень стресса растет, а вместе с ним температура, и Коннору приходится приоткрыть рот. Ткань скользит по скину — Коннор проводит по ней руками, а Девять нагревается под его прикосновениями. Одежда Коннора тоже отправляется на пол, когда он толкает Девять на кровать. — Я бы с тобой поспорил, — он забирается следом, не в состоянии хоть на минуту разорвать контакт, — но сейчас не время для споров. Девять ослепителен в этой пижаме: черная ткань контрастирует с его светлой кожей, делает голубые глаза ярче, и Коннор чувствует, как контроль над системой ускользает от него, словно шелк из пальцев, и он цепляется из последних сил за остатки разума, распахивая пижамную куртку и прижимаясь губами к груди Девять. Тот выгибается под прикосновением, но Коннор хватает его за обтянутые черным шелком запястья, не давая двигаться. Ощущение от ткани посылает в его процессор импульсы, похожие на поцелуи. — Восемь… — стонет Девять. Он жаждет еще более близкого контакта, с его пальцев и живота сходит скин — его уровень стресса около девяноста и продолжает расти, но Коннор только усиливает хватку. Не сейчас, нет. Его губы скользят ниже, еще ниже, пока не касаются края штанов. Ткань ничего не скрывает. Как если бы Девять смог скрыть от него свое возбуждение даже в брезентовом мешке. Приоткрытым ртом Коннор прижимается к самому низу живота, к сочленению живота с ногой: им не обязательны для секса половые органы, но интимность такого поцелуя и полупрозрачная тканевая преграда, которая — на самом деле — ничего не преграждает, заставляют Девять извиваться, а самого Коннора гореть. Он слишком нагрелся. Ему приходится закрыть глаза, но ощущения на губах становятся только сильнее. Не выдержав, он отпускает запястья Девять и хватает его за пальцы, мгновение — и их системы соединяются с обжигающим взрывом. Собственные ощущения будто бы становятся сильнее в сотни раз (это невозможно, Коннор знает, но именно это и происходит), а ощущения Девять накатывают огромной, поглощающей Коннора цифровой волной: жар его рта, гладкость и прохлада шелка и давление воздуха вокруг, невыносимое, когда система так перевозбуждена… И эмоции… Он перезагружается — возможно, даже раньше, чем Девять. Проходит, наверное, вечность, пока Коннор тонет в этом океане. Он открывает глаза, когда прикосновения к лицу вынуждают его проснуться. — Спасибо, — мечтательно улыбается Девять, его глаза блестят, и Коннор буквально плавится от одного только вида и от его очевидной радости, — замечательный подарок. Да, Коннор согласен, замечательный. Он проводит ладонью по обтянутой шелком руке Девять, записывая ощущения. — Думаю, мы возьмем ее с собой, — улыбается он, — на барбекю, Девять. Чтобы ночью не скучать в палатке.