Сборник драбблов по КР

Я не умею рисовать. От слова совсем. Но руки сами тянутся к холсту, когда я вижу перед собой милое личико Лале. Так бывает, когда влюбляешься до беспамятства. Так бывает, когда становишься одержимым. Зависимым. Покоренным. Не знающим, как совладать со своими эмоциями. Вдох чуть сильнее обычного и… Неумелым штрихом я порчу чувственность пухлых губ, что становятся похожими на обычные, ничем непримечательные пятна на аристократичном, ангельском лице. — Проклятие! Деревянные ножки мольберта шатаются, когда я, обезумев от собственной глупости, хватаюсь за холст и тяну его на себя, задевая плечом краски, роняя кисти, падая на пол со скомканным портретом в зажатых намертво пальцах. Издевательски клацают перстни, льётся вино из открытой бутылки, и я закрываю глаза, стремясь успокоить рвущийся из груди механизм, называемый сердцем. Прислушиваюсь. Звуков шагов не слышно, лишь только неспешно часы отбивают двенадцать, а мне все не спится, пока в голове что-то громко кричит о любви и бессилии. Помедлив, заставляю встать себя с места, молча отбрасываю холст в сторону к сотням таким же, не способных передать красоту девушки, что приходит во снах, вынуждая рисовать ее портреты до беспамятства. Образ Лале обдаёт меня кипятком, едва заметный до этого румянец на щеках превращается в полыхающий огонь, а сердце все стучит как заведённое, не желая спокойствия, умоляя о любви безграничной, безумной, неописуемой. Несколько шагов — и я уже стою у окна, согнувшись вдвое, рукой держась за ставню из крепкого дерева, пытаясь прийти в себя, отдышаться, игнорируя пропитанный дорогим вином персидский ковёр и испачканную красками одежду. В голове беспорядочно копошатся мысли, вскормленные алкоголем, а я все не могу забыть ее тонкие запястья, нежную шею, исходящий от длинных волос запах… Мне чудится сладкий аромат, и я нервно облизываю губы, поглядывая через плечо в сторону приоткрытой двери, однако меня встречает лишь дворцовый коридор да одинокий факел, что стоит на выходе из моих покоев. Что ж… Я выпрямляюсь и, не скрывая досады, расстёгиваю верхнюю пуговицу кафтана, впуская в легкие немного воздуха, неспешно подхожу к мольберту, поднимаю с пола краски, чистый холст, заученным движением хватаюсь за кисть и провожу ей по шершавой поверхности. Дыхание замирает. Вот оно… Вот то, что было нужно! Один мазок, второй, третий. Безумие красок вводит в состояние неземного блаженства. Это точно оно! Я не могу остановиться даже тогда, когда мокрые пряди волос падают на лицо, а на руках не остаётся живого места, но стоит ли переживать по таким мелочам, когда с портрета на меня смотрит Лале? На губах застывает мечтательная улыбка, и я боюсь пошевелиться, настолько реальной мне кажется девушка, изображённая на холсте. Моя Лале, вот же она, моя милая Лале… С удовлетворением я отхожу от мольберта на несколько шагов и сажусь на кровать. На улице светает, и глаза закрываются под тяжестью прошедшего дня. Не замечаю, как проваливаюсь в глубокий сон, наполненный грёзами о возлюбленной, пока сотни ее удавшихся портретов покрывают полы царских покоев…