No pain, no gain

      Ран приложил карточку к электронному замку, тот запищал и щелкнул, открываясь. В апартаменты зашло трое молодых людей. В прихожей включилась лампочка у потолка, она осветила белые стены, сверкающий пол и аккуратно разложенные по комодам вещи. Коридор, ведущий к нескольким наглухо закрытым дверям, был таким же до ядовитости чистым. Жилище братьев Хайтани, казалось, было будто человек с расстройством, что мыл руки до покраснения, до язв, пока приступ не заканчивался оставляя за собой неприятный, холодный порядок.       Хозяева провели гостью в большую комнату, совмещающую в себе и кухню, и столовую, и гостиную, Риндо предложил кофе, но бариста из него был никудышный, поэтому Мицуки отказалась. Она попросила скорее перейти к делу первой важности без затяжного неловкого молчания и церемоний, которые братья зачем-то устроили.       Ран усмехнулся тому, как быстро от них хотели избавиться. Он скинул пиджак на диван, а затем вышел обратно в коридор, откуда можно было почти сразу оказаться в спальне. Пиджак упал на пол и вызвал негодование во взгляде Риндо.       Нашедшие на Токио сумерки покрывали темной пеленой комнату и клали черные тени на каждый из предметов. Ран задвинул шторы, которые сам и открыл перед уходом. Тяжелая ткань отрезала реальный мир от помещения с характерным скрежетом. Хайтани обернулся, пытаясь понять разбудил ли сестру, но ничего, кроме бездонного нечта, не увидел.       Он нащупал лампу на прикроватной тумбочке и включил ее.       Рэн лежала на спине, словно покойница. Ее кожа казалась серой под белым светом, худое лицо — безмятежным, с сознанием погруженным в небытие. Ран коснулся ее щеки, сестра была холодной, словно лягушка. Возможно, из-за того, что в комнате было прохладно по вине кондиционера, который он включил, возможно, потому что жизнь в довольно здоровом человеке угасала под разрушающим воздействием разума. Ран никогда в жизни бы не поверил, что голова может так навредить телу.       — Эй, дурная, — тихо позвал он, присаживаясь рядом с кроватью. — Мы привели тебе нашу знакомую ведьму, поэтому ты должна проснуться.       Сестра лежала с краю, поэтому он дотянулся до ее плеча и слегка потряс его. Рэн не откликнулась, но ее лицо исказилось в гримасе недовольства. Белые ресницы задрожали, брови нахмурились, а губы разомкнулись, будто она хотела что-то сказать, но так и не произнесла ни слова, словно ей вырезали связки.       Ран встряхнул ее сильнее, потом еще раз, но Рэн явно не хотела, чтобы ее беспокоили. Тогда он подтянул ее тело к изголовью кровати и заставил его принять сидячее положение. Голова у этой марионетки совсем не держалась, постоянно падая то в бок, то вперед под действием силы тяжести. Ран старался облокотить ее на мягкую обивку изголовья, но только путался пальцами в спадающих на мертвецкое лицо белых прядях.       Картина была поистине удручающая.       — Она не дойдет до гостинной, если даже не в состоянии сидеть, — тихий женский голос окутал пространство комнаты, разливаясь по ней мягко, словно легкий аромат лотоса и мяты, идущий за Мицуки по пятам. — Мы можем поговорить и здесь.       Ран опустил голову и вздохнул:       — Ты великодушна, как и всегда, — съязвил он, не оборачиваясь на звук приближающихся шагов. — Корону поправь, а то упадет еще от непрошеных советов.       — Если вы всегда такие разговорчивые, я бы тоже сунула голову в петлю от безысходности, — Мицуки поравнялась с ним, сидящим на краю кровати, и наклонилась, чтобы рассмотреть куколку Хайтани поближе.       Маленькая Рэн имела неестественно тонкие запястья, интуитивно было ясно, что под большой смятой сном кофтой просвечиваются торчащие острые лопатки и очертания ребер так, что можно было бы посчитать каждое. Она потеряла слишком много веса. Мицуки долго молчала, Ран следил за ее задумчивым, пристальным взглядом, которым осматривалась его сестра.       — Честно, — наконец прошептала Хиираги. — Не хватает запаха разложения плоти.       — А он есть. Он всегда здесь, просто Ран включил вентиляцию.       И старший Хайтани, и Мицуки обернулись на Риндо, в своей любимой манере облокотившегося о косяк двери. Он сложил руки на груди и выглядел весьма уставшим от наблюдаемой картины вокруг сестры, ожидая, что все это закончится как можно скорее, и не нужно будет больше созерцать Мицуки у псевдобольной в их доме. Риндо изначально был против того, чтобы втягивать в их семейные драмы Хиираги, но если так захотел Ран, делать ничего не оставалось.       Старший Хайтани встал с кровати и уступил место их мнимой ведьме, которая поставила принесенный ею пакет с непонятным содержимым на пол и села на край их кровати.       Пока Рэн не проявляла признаков жизни за исключением слабого дыхания, которое можно было почувствовать только если поднести к ее носу ладонь, Мицуки мельком осмотрела ее тело и увидела множество синяков на серой коже, смешивающихся с проступившими зелеными венами. На еще детском теле, только перенимающем взрослые формы, подобное казалось каким-то ненастоящим.       Рэн будто была сделана из воска, готового превратиться в липкую лужу под воздействием температур, растаять и унести о себе последнее грустное воспоминание в виде стылых простыней. Рану захотелось коснуться сестры, чтобы уверить себя в том, что она настоящая. Он испугался и влекомый этим чувством по отношению к близкому человеку, его язык начал расплетать то, что хотелось умолчать, пока Хиираги этого не заметила, — ему пришлось рассказать про сыпь на спине, бедрах и локтях сестры, которую Ран обнаружил не так давно.       Старший Хайтани стянул с сестры одеяло и скатал край ее длинной футболки, оголяя костлявые бедра. На коже там виднелись заметные покраснения, что, словно звезды в ночном небе, раскидывались красноватыми узелками по большей части поверхности, создавая витиеватые созвездия. Мицуки сжала губы и взглянула на второе бедро, которое ничем не уступало по безысходности положения.       — Я не знаю, что это, — ответила она, не рискуя прикасаться к непонятному космосу. — Может быть это аллергия, может быть — сыпь, а может быть уже пролежни, которые скоро начнут наполняться гноем.       Риндо радостно присвистнул, наполняя свой жест такой желчью, которая могла только посоревноваться с понятием убивающего гноя в его голове. Теперь он был более чем уверен, что Рэн гниет, и воодушевился этой ситуацией настолько, что мог начать светиться, словно лампочка, и озарить темноту спальни. Довольный подобным исходом событий, он скрылся в темноте коридора, насвистывая какую-то странную мелодию.       — Что с этим делать? — спросил Ран, не обращая внимания на выходки брата.       Мицуки непонимающе перевела на него взгляд своих зеленых глаз и пару раз похлопала веером накрашенных ресниц.       — Когда у тебя ломается байк, ты идешь к механикам, чтобы они устранили неполадку, — начала она так, словно общалась с маленьким ребенком. — Так же как, когда у тебя что-то болит, ты идешь к врачу.       Ран вздохнул. Он знал о том, что этим вечером все сведется к этому.       — Врачи не решат проблемы, — он отрицательно помотал головой.       Если бы они позвали доктора, родители бы прознали о проблемах Рэн. Никто бы не стал давать братьям возиться с проблемной девчонкой. Никто бы не стал возиться с ней дольше минуты, чтобы вынести вперед ногами из их квартиры.       — А кто решит? — Мицуки развела руками. — Я могу начать вылизывать вам задницы, но я не нанималась психологом для всей семьи Хайтани. Никто, кроме медиков или могилы, не сможет помочь ей. Для того, чтобы разобраться в том, что с твоей сестрой, нужна помощь специалистов.       Из-под укрывающих лицо волос куклы послышался слабый смешок, на который спешно среагировала Хиираги. Она схватила младшую Хайтани за подбородок и обратила ее к свету.       Лицо Рэн напоминало голый череп, обтянутый тонким слоем кожи, лишь щеки детской припухлостью не оставляли свою обладательницу, но они не спасали, а лишь предупреждали скорбную гримасу от безысходности. Ленивые, слезящиеся глаза под белым светом озарились: радужка, играясь с волнами и частицами, распускалась лавандовым цветком с лепестками самых разных оттенков. Глаза Рэн были поистине прекрасными. Правда, как и у каждого цветка есть время цветения, так и радужки куклы затянуло мутной пеленой. Глаза мертвой рыбы, как они есть.       — Что ты творишь? — Ран отдернул руку Хиираги почти сразу.       Голова куклы расслабленно откинулась на спинку кровати, а взгляд ее немигающе уставился в сторону Мицуки, но не на нее саму. Казалось, что младшая Хайтани была вовсе не с ними в этой комнате.       — Ран, принеси, пожалуйста, воды, — попросила Хиираги, улыбаясь в своей самой мягкой манере, которой отказать было не просто трудно, а почти невозможно.       Услышав знакомое имя, Рэн подняла расфокусированный взгляд на второй, более знакомый силуэт в этой комнате. Она узнала старшего брата, чье лицо казалось размытым, размазанным, будто масляная краска на неудавшейся картине трезвого художника.       — Думаю, что у Рэн пересохло в горле, пока вас не было, — промурлыкал женский голос, сочась своей благожелательностью.       Младшая Хайтани умоляла, чтобы он прогнал незнакомку, этого надоедливого призрака, под которым проваливалась некоторая часть матраса. Рэн вложила в свое действие последние силы, что остались у нее после пробуждения, но тщетно. Брат кивнул, совсем не понимая, как фиолетовое лицемерное пятно обвело его вокруг пальца, оставаясь с ней один на один в полутемноте.       — Рэн Хайтани, младшая дочь влиятельной семьи, самое слабое место своих старших братьев и самый лакомый кусочек для любого члена Якудза, — Хиираги заговорила тихо, вкрадчиво. — Можно убивать ради такой, как ты, можно использовать, будь ты из нашего круга, а можно просто убить тебя и начать хаос в преступном мире. Это интересно, правда?       «То, как из-за одного человека может поменяться весь наш мир».       Голос фиолетового пятна отдавался в голове Рэн эхом, он задевал за живое, за те больные струны, что еще пахли костром, согревающим тонущее в ледяной воде сердце. Она забыла, что грустила по человеку, а не по прошедшим временам, забыла, что плакала не из-за оборвавшейся веревки, а из-за потерянного в жизни солнца.       — Твои братья уже записывают покушения на свои шкуры в ежедневное расписание, — ядовитые речи продолжали течь по среднему уху, приближаясь слуховому нерву, желая стать нокаутирующим импульсом, который сломит толстую скорлупу, образованную успокоительными. — А ты все лежишь, жалеешь себя любимую. Не получилось умереть самой, так встань и выйди на улицу, прыгни под машину, тебя несколько раз переедут, окончательно закончив мучения, чем оставят инвалидом, или можешь не утруждать себя сильно: спустись вечером вниз, прогуляйся по улице и покричи свое имя — сразу получишь пулю под ребро. Живой насиловать не станут, слишком много возни, а тебе к тому моменту уже все равно будет.       Рэн закусила щеку, пытаясь проснуться от сковывающего душу кошмара. Ей хотелось закрыть рот фиолетового пятна рукой, стереть его, задушить, сделать хоть что-то, чтобы прекратить эту глупую тираду, насмехающуюся над ее горем, но паралич не давал разогнать надоедливое наваждение.       — Потерять частичку своего сердца всегда сложное испытание, еще тяжелее принять, что угасла целая его половина, но полностью отобрать эту часть тебя не сможет никто, — пятно поменяло свое положение и его золотая одежда зашуршала. — Жизнь жестока, она продолжается даже тогда, когда считаешь, что твое сердце больше не собрать из осколков, впивающихся в легкие. С этим ничего не поделать. Нужно подниматься и идти дальше, отбивая ее нападки, нужно искать утешение в себе, а не в других, лелея себя надеждами о том, что кто-то сделает что-то за тебя.       «Хватит… прекрати…прекрати… мне это не нужно… я просто умру» — взмолилась Рэн. Она открывала рот, но не могла проронить и слова.       — Есть одна старая легенда, которая гласит о том, что души мертвых приходят к нам с весенними ветрами, — голос незнакомки приобрел мягкую интонацию. — И чтобы показать, что их ждут, люди вешали на крыши домов маленькие колокольчики. Считалось, что души звонили в эти колокольчики, сообщая, что вернулись домой. Ведь, пока мы их помним, они находятся среди нас.       В руку Рэн легло что-то холодное. Мицуки согнула пальцы младшей Хайтани, чтобы они удержали этот предмет и поднесла ладонь к ее лицу, понимая, что сама девочка этого не сделает.       Перед глазами предстала маленькая керамическая флейта, что переливалась в белых лучах лампы на прикроватной тумбочке и показывала Рэн ее же размытое отражение. Флейта была красивая, утонченная, объемные цветки-четырехлистники на ней были расписаны нежно розовыми и голубыми цветами. Флейта показалась ей очень грустной.       — Думаю, что тебе она пригодится теперь больше, чем мне, — в голосе фиолетового пятна промелькнула улыбка, а Рэн почувствовала знакомый запах лотоса, тянущийся от ее рук, будто бы она уже точно где-то его ощущала. — Я понимаю, что ты не знаешь ради чего стоит бороться, что фраза: «Борись ради себя» совершенно не понятна и что такое остаться одной, потеряться на большом перепутье дорог, где у каждого свои проблемы. Со временем все встанет на свои места, хочешь ты этого или нет, поэтому продержись до весны, выходи на улицу и всегда держи рядом с собой колокольчик. С первыми теплыми ветрами придет и радостный трезвон.       Рука Рэн опустела, но ладонь неприятно покалывало, как после любого взаимодействия с керамикой. Незнакомка забрала колокольчик и положила его на тумбочку с еле слышным ударом поверхности о поверхность.       Отчего-то младшая Хайтани перестала чувствовать враждебность к фиолетовому пятну, оно даже стало приобретать для нее какие-то черты — это была, похоже, довольно взрослая девушка с легкой полуулыбкой на губах, двумя высокими пучками из волос и теплыми руками с тонкими пальцами. От нее очень приятно пахло, а ее мурчащий низкий голос казался извечно флиртующим, как и у Рана.       — Тебе нравятся милые вещи? — спросила она, отдаляясь от поля зрения Рэн.       «Она ведьма или чертов Санта?» — проворчала про себя младшая Хайтани, услышав, как что-то достают из какого-то бумажного пакета возле кровати.       — Мне кажется, что почти всем девочкам твоего возраста такое нравится.       Перед носом Рэн оказалась прозрачная пластиковая коробка, внутри которой находилось какое-то желеобразное животное, что качалось из стороны в сторону под воздействием движения. Это был молочный пудинг! Хайтани вспомнила, как что-то подобное на десерт готовила госпожа Баджи. Она почувствовала сладкий вкус на кончике языка, почувствовала, как тает во рту желе, оставляя молочный привкус.       «Я тебе пятилетка что ли», — судорожно подумала Рэн, захотев спихнуть с себя коробку, свалить ее на пол, чтобы она больше не приносила болезненных воспоминаний. В легких будто образовался вакуум, словно в бездна, он забирал у девочки кислород и поднимал диафрагму, скручивая ее в конус, чтобы вырвать без остатка.       — Рэн, если тебе не по душе сладости, не стоит плакать, — голос незнакомки был спокоен. — Можно просто сказать об этом.       Хайтани почувствовала прикосновение к своей щеке, легким движением чужие пальцы стерли с них влагу, растягивая сухую, словно у старухи, кожу, а затем они же нажали на сустав нижней челюсти. У девочки открылся рот и незнакомка заглянула в него. Рэн пыталась разглядеть ее лицо, но даже на близком расстоянии не могла различить черты пятна.       — Язык, вроде, на месте, — незнакомка хмыкнула и отстранилась. Она брякнула чем-то на своей руке, а затем встала на ноги. Рэн осталась одна на большой кровати. — Надеюсь, что если мы встретимся в следующий раз, то я услышу твой голос.       Пятно поставило пластиковую коробку с желе на тумбочку, и свет от лампы бросил на тело Хайтани тень будто бы самого простого детского рисунка кота с треугольными ушками. Ей захотелось поиграть с ним, захотелось, чтобы ее черную, липкую безысходность разбавил еще кто-нибудь, ей захотелось, чтобы незнакомка еще немного поговорила с ней своим тихим голосом. Рэн жаждала еще раз почувствовать прикосновение теплой руки. Она хотела остановить незнакомку, пока та не ушла, но ничего не выходило. Рука Рэн просто не поднималась. Хайтани испугалась. Она останется одна, она не успеет ничего сделать. Тело ее не слушалось.       Хотелось взвыть от беспомощности, хотелось рыдать, будто бы случилось что-то непоправимое. Рэн стиснула зубы, она изо всех сил напрягла мышцы плеча и смогла выкинуть руку в сторону. Этого же должно было хватить для того, чтобы привлечь внимание? Такой человек, как незнакомка, должна была заметить.       Пальцы почувствовали жесткие, как проволока, грубые пряди волос. Хайтани перебрала их подушечками, стараясь получше запомнить текстуру на ощупь, словно была слепой от рождения. Как у такой похожей на атлас незнакомки, могли быть такие колючие волосы? Рэн не могла этого понять.       Ей повезло, что Мицуки наклонилась за тем, чтобы взять свой пакет с пола. Она мягко отняла руку Рэн от своей челки и положила обратно на кровать, а затем выпрямилась, чтобы взглянуть на девочку, прежде чем уйти.       — И… — Хайтани хрипела, возможно с таким воспаленным, как у нее, горлом говорить вообще не представлялось возможным. Ее розовато-синие губы размыкались и смыкались, словно бы она была настоящей рыбой. — И… мя… И-мя.       Хиираги вслушивалась в просьбу, которую изъявила девочка. Исполнить ее было совсем не трудно:       — Мицуки, — просто ответила она. — «Ми», как змея, и «Цуки» — луна.       А затем Мицуки слегка улыбнулась на прощание и легкой поступью ушла, забрала с собой из комнаты все тепло, оставляя Рэн один на один с холодными стенами, темными шторами и убаюкивающей тишиной. Хайтани закрыла глаза, по грудной клетке драли когтями. Наверное, это был тот кот из тени, думала девочка.       Для Рэн это будет всего лишь сном. Приятным кошмаром, где ей разрешили получить шанс на спасение.

***

      Коридор жил своей обычной жизнью в потемках, изредка потребляя фотоны из прилежащих комнат. Они рассеянным светом выливались на пол и текли до следующей стены, если, конечно, на их пути не встречались совершенно лишние предметы, портящие общую мнимую идиллию. Риндо, прислонившись к стене спиной, смотрел на льющийся свет из гостинной, откуда был слышен грубый голос диктора по телевизору. Ран никак не мог выйти из-под влияния новостного канала, так и застыв со стаканом воды в руках. Реальность казалась Риндо в этом коридоре такой сюрреалистичной, словно бы он выпал из мира настоящего и смотрел по сторонам так, словно и не был частью огромного жизненного запутанного клубка.       В такие минуты оторванного спокойствия Риндо размышлял о том, почему Рэн разрешалось быть слабой, почему ей позволялось грустить и плакать, а хватку на их с братом шеях никто бы никогда не ослабил. И он сетовал больше не на жизнь, а на причины, которые привели к подобному исходу. Может быть, он просто родился под несчастливой звездой? Может быть, он мог бы быть ученым или даже бороздить просторы космоса, как мечтал в детстве? Теперь это кажется таким скучным занятием, по сравнению с его нынешним. Но все от того, что другой жизни, кроме своей, он не знал, как не знает бедный человек о заботах богатого.       У Риндо было не из чего выбирать. С самого рождения его поставили на определенное место в обществе, показали, как себя вести, и сказали, чем ему предстоит заниматься. Он знал, как проведет и чем, скорее всего, кончит жизнь, которая явно не обещала быть длинной.       А вот у Рэн все было наоборот. Она могла сама избирать свое будущее. Нет, Риндо был доволен тем, что имел, его мало что не устраивало, но он не понимал, почему такому мешку мусора, как девчонка, занимающая его половину кровати, была дана такая свобода выбора, а ему — нет, хотя оба они были созданы из одной плоти и крови. Это раздражало не только его нервную систему, но и, казалось, внутренности, которые от негодования перемешивались будто бы в мясорубке. Хотя были это скорее последствия последней драки.       Еще больше Риндо злило то, что при своих возможностях Рэн никак ими не пользовалась. Она была маленькой дурочкой с тупыми глазами и малым количеством или даже отсутствием мозга, которая почти за месяц окончательно превратилась в парализованную куклу, и он не мог понять почему же старший брат все равно ставил ее в приоритет, хотя рядом с ним был Риндо. Почему Ран так бегал за этой девчонкой, в то время, как они с Риндо провели вместе все детство и разделяли жизнь друг с другом так, будто бы она была одна на двоих?       Он привык быть вторым номером в глазах родителей, но не собирался становится им на счету у брата, проигрывая какому-то мешку с дерьмом.              Боковым зрением Риндо заметил шевеление в другом конце коридора и повернул голову, чтобы яснее разглядеть одного гостя, которого на самом-то деле видеть в их доме и не хотелось. На мгновение, пока Мицуки не заметила его, караулящего ее, он увидел, как было озабочено мыслями ее лицо, каким оно было серьезным и совсем безрадостным, будто бы больная высосала из нее все яркие краски, оставив лишь полутона. Затем выражение ее лица поменялось, скрываясь за ложной доброжелательностью и мягкостью взгляда, она улыбнулась и казалась совершенно бесподобной со спадающими на ее силуэт тенями, образовываемыми светом из гостиной и лампой из спальни.       — Давит, не правда ли? — Риндо усмехнулся, опираясь о стену плечом, чтобы рассмотреть собеседницу получше.       — Печальное зрелище, — тихо ответила Мицуки, возможно, не совсем понимая, куда пропал старший из Хайтани.       — Я лишь надеюсь, что она сдохнет под Рождество, — он поправил очки, чтобы снять с себя маску умеющего думать человека.       Хиираги промолчала. Ей не нравились разговоры о смерти, особенно когда вполне взрослый юноша, который должен был уметь следить за тем, что исторгал его рот, желает кончины ребенка, и не только желает, но еще и подводит его к ней, никак не пытаясь помочь довольно беззащитному существу, и было не важно состоят они в кровном родстве или нет, но с семейства Хайтани пописать было нечего, поэтому все, что оставалось — это пройти в гостиную, чтобы закончить все свои дела с этой семейкой на ближайшие дни.       Риндо казалось, что он может прочесть мысли, шебуршащие в умной голове Мицуки со скоростью света, но только он ухватывался за легкий флер окутывающего его знания, то сразу терял его, в остальных ее умозаключениях. Он проводил ее взглядом, чувствуя, как концентрированный запах лотоса становился все дальше и дальше, а затем и вовсе рассеялся вслед за легкими шагами женских ног в тонких колготках. Как же хорошо, подумалось Риндо, что Мицуки не кровь от крови Хайтани, иначе захотелось бы наложить на себя руки не Рэн, а ему самому.       Он оттолкнулся от стены и, будучи теперь в хорошем расположении духа, когда смог задеть Хиираги, потягиваясь, вошел в гостинную, где его старший брат уже был втянут в довольно напряженный разговор.       — Ты где это взял? Это транквилизаторы, ты понимаешь? — от манеры речи Мицуки веяло злостью. — Можешь считать, что поишь своего маленького зверька наркотиками. Законы для вас не писаны, это я уяснила уже давно, но в черепной коробке же должно быть что-то, отяжеляющее жизнь своим существованием.       Впрочем, Ран был не из тех людей, которые любили выслушивать нравоучения и согласно кивать. Его глаза недобро блеснули, сменяя расслабленно-флиртующее выражение лица на ожесточенное. Он схватил Мицуки за плечо свободной рукой и встряхнул:       — Язык прикуси, иначе без него останешься, — прошипел он. — Мы просили у тебя совета, ты сказала, чтобы мы использовали успокоительные. Седативные, не седативные — они переставали работать. Рэн рыдала всю ночь напролет, пока мы не начали использовать вещества сильнее, чтобы она спала без истерик, так понятно?              Острый взгляд Рана был затянут яростью, обращенной в зрачки Мицуки. Отвести глаза считалось проигрышем в этой войне, поэтому Хиираги смотрела с вызовом в радужки, которые не резали кожу, нет, которые давили, словно Хайтани был в три раза больше нее самой, возвышаясь, как огромный русский медведь.       — Тогда, что я здесь делаю? — спросила она, всем весом пытаясь удержать неосязаемую силу, приложенную к ее не особо плотному телосложению. — Культурно провожу вечер, а в конце вы достанете доску и мы поиграем в го? Боже упаси.       Ран не ответил, видимо будучи согласным с изречением Мицуки. Чаша весов в споре слегка подвинулась в ее сторону, однако даже так она бы никогда не выиграла у Хайтани просто из-за своего положения в обществе под ними.       — Продолжай, если хочешь, чтобы она так же наслаждалась «существованием» с небольшими проблесками сознания, — поспешила добавить Хиираги, чтобы перехватить бразды правления этого неприятного разговора. — Зато не плачет, как хорошо, да?       Пальцы Рана сжимались на стенках стакана все сильнее, а вода в нем заволновалась, словно море в шторм, но Мицуки этого не заметила, будучи увлеченной их игрой в гляделки.       — И ей не помешало бы появится у психолога.       — Она душевнобольная по-твоему?       Старший Хайтани ответил слишком быстро, слишком оскалившись, чтобы можно было избежать беды. Его рука со стаканом стремительно взмыла у головы Мицуки и с размаху двинулась к ее виску. Противостоять Рану не было смысла. Стакан рассек бы ей скальп. Хиираги прикрыла глаза. Если ей было суждено умереть в этот миг, она бы хотела вспомнить лицо Такаши.       Но тело встряхнуло, послышался грохот, мокрые капли попали на шею и лицо, а хватка Хайтани на ее плече исчезла.       — Хватит! — рявкнул Риндо. — Если отец узнает о том, кто пробил ей череп, нас отправят вслед за ней со скоростью света.       Он был облит водой с ног до головы и держал брата за руку, в которой ранее находился стакан. От посуды теперь остались только осколки между их ладонями и дно стеклянного трупа на полу, куда стекали красные капли крови.       — Сцепились из-за куска мяса! — наседал он на Рана, сжимая их руки до судорог, вызванных болью.       — Сестры, — поправил его брат.       — Да как хочешь. Делай вообще, что вздумается! Разорви Мицуки, которую сам привел и которая помогает тебе, — Мицуки нервно усмехнулась словам Риндо, словно бы у нее был выбор не находится в этом месте. — Защищай эту больную на голову, давай. У нее изначально были проблемы с головой, ты знаешь это лучше всех. Теперь она совсем невменяемая, а ты будешь всю жизнь за ней так таскаться?! Не надоело?       — Ты, мелкий ублюдок, — процедил Ран. — Она наша сестра. Она — твоя семья.       — Как ублюдок сейчас ведешь себя только ты, — Риндо расцепил их руки и отряхнул ладонь от осколков, которые красными крупицами отскакивали от пола и катились Мицуки под ноги. Риндо посмотрел на нее, зная, что не увидит напуганного лица, а затем обратился к Рану: — Ты отвергаешь ее помощь. Помощь человека, которому явно не в радость находится тут вечером, вместо того, чтобы заниматься своими делами.              Иногда средний ребенок в семье Хайтани мог изрекать правильные мысли, и Мицуки обрадовалась, что сделал он это в нужный момент. Она вытерла со своего лица капли воды и сделала шаг вперед, к тому месту, где раньше стоял Ран. Хиираги совсем не выглядела, как человек, который мог уехать из этих апартаментов под надзором ритуальных услуг.       — Можно продолжать? — осведомилась она, когда цирковое представление, казалось, было окончено, а голова старшего Хайтани немного остудилась. — Давайте проясним еще раз — я не врач и не могу знать наверняка, что поможет вашей сестре, я только делюсь тем, что знаю, исходя из личного опыта, поэтому вам однозначно нужно пригласить к ней специалиста, который подскажет, что правильно, а что — нет. Нельзя убивать людей из-за подобной рекомендации.       Мицуки бесстрашно стрельнула своими зеленым кошачьими глазами в сторону Рана, который, хоть даже и не подумал бы просить прощения за свое поведение, почувствовал, как пальмовая ветвь в их войне отошла к Хиираги.       — Если говорить о моем мнении, то я бы сокращала дозу препарата, который вы используете, — продолжала она. — Пускай хоть образует вам Атлантический океан. Все истерики рано или поздно заканчиваются.       Напряжение, повисшее в этой комнате, уже нельзя было развеять даже бутылкой крепкого алкоголя или хорошей дракой. Ран был загнан в некий угол между самим собой и осознанием неизбежности перед встречей с врачами. Он был сильно недоволен подобным обстоятельством, не зная, что и предпринять против тягот свалившихся на его плечи. Ему почему-то думалось, что взять ответственность за двух людей не такая уж большая головная боль, а оказалось, что нет, и что, если человек не мертв, это не значит, что Ран справляется со своими обязанностями.       Оставив Рана один на один со своими мыслями, Риндо проводил Мицуки до прихожей. Она надела пальто, скрыв под ним свое ципао, обтягивающее тело, и встала перед сверкающим в потемках от своей чистоты зеркалом, чтобы поправить прическу и макияж.       — Тебе было столько же, когда ее не стало? — он все-таки решился повесить этот вопрос, словно дамоклов меч, над головой Хиираги.       Она оторвала кисточку, с набранной на нее помадой вишневого цвета, от губ, а затем через зеркало, блеснув белками глаз, посмотрела на Риндо, который стоял в ореоле света из гостинной, словно какое-то божественное существо. Мицуки странно помедлила с ответом, но в конце концов опустила взгляд и кивнула. Видимо, она размышляла стоило ли быть правдивой с человеком, который высмеивал ее за ужином. Интимность момента в темном коридоре не давала ей соврать, особенно после того, как Риндо опередил удар по ее голове.       — Не приходи сюда больше, — попросил он полушепотом, словно было бы невежливо тревожить тонкие нити спокойствия вокруг них не то, что светом, даже голосом.       Мицуки обернулась, ее волосы слегка разметались по воротнику пальто, а в глазах зажглось возмущение, которое так же быстро потухло в равнодушии. Этого нельзя было заметить человеку, действительно хорошо не знавшему Хиираги.       — Риндо…       — Нет, Мицуки, — Хайтани перебил ее, прикасаясь кончиками пальцев к воротнику пальто Хиираги, чтобы поправить жесткие и неприятные волосы. Зачем он сделал это, Риндо не знал. Возможно, он хотел, чтобы пропасть между ними переставала расширятся, но понимал, что должен был сделать все наоборот. Мицуки должна была выйти из их порочного круга и достичь всего, к чему так жадно стремится.       Он опустил руку, позволяя им отдалится друг от друга, позволяя себе ставить точки в предложениях между ними:       — Нас не нужно спасать. Не тебе.       Хиираги сжала губы и убрала футляр помады в карман, она понимала все завуалированные настроения Риндо, он знал, что не было необходимости говорить множество ненужных слов в ее присутствии.       — Как знаешь, — Мицуки пожала плечами и сделала шаг назад, они оба понимали — так правильно. Шаг за шагом ей предстояло забывать о группировках, а ему — о своих эгоистичных привязанностях.       Он не предложил подвезти ее, она выразила надежду на то, что видит его последний раз, проронив одинокое: «Прощай», но знала — этому не бывать настолько резко.       Мицуки ощутила какой стресс испытало ее тело только тогда, когда села в машину к водителю. Она была настолько опустошена и устала, насколько приняла тот факт, что умрет в гостиной братьев Хайтани этим вечером. Хиираги взглянула на свои руки, пытаясь осознать, что она еще жива, что жизнь это что-то ощутимое, а не мимолетное мгновение, словно схваченная за хвост комета.