Декабрь, 2005.
Приглушенный свет бумажных фонарей-гифу лился теплыми фиолетовыми и малиновыми волнами по большому помещению ресторана. В тишине были слышны только семенящие шажки изящных ножек в гэта. Девушки плавно, словно настоящая вода, выныривали из-за тонких ширм и проплывали по импровизированным коридорам между посетителями. — Госпожа Хиираги, господа Хайтани, — дама с черными как смоль волосами, собранными в низкую прическу с помощью шпильки, украшенной драгоценными алыми камнями, обратилась к ним, со всем уважением поклонившись и склонив голову. — Принимать вас этим вечером — честь для нас. Ее бледное лицо даже не нуждалось в гриме или пудре, а бордовое кимоно, расшитое черным узором, свидетельствовало о том статусе, когда на девушку работало не лицо, а репутация. — Ты словно капля влаги для путешественника в этой безнадежной пустыне, — Ран с наслаждением оглянул управляющую. Ни одна гейша в мире не смогла бы сравниться с девушками ресторанов семьи Хиираги. Ему нравилось дразнить их, слушать исчерпывающие ответы льющимся, словно вода голосом, смотреть на слегка подкрашенные помадой губы и облизываться, размышляя о них в обнаженной натуре. — Мне льстит, что господин Хайтани рад нашей встрече, однако же если вы жаждете выпить, то лучше подать вам стакан воды, — управляющая вежливо улыбнулась, цепляясь за его ленивые глаза, а затем поклонилась и обратилась к Мицуки: — Моя госпожа, чем наше заведение сможет услужить вам сегодня? — Подготовь самое теплое место у пруда поскорее, пожалуйста. И только управляющая поклонилась, брякнув своей драгоценной заколкой, и засеменила по известному только ей пути, как рядом с гостями оказались два невысоких, складных мальца, которые проворно избавили их от верхней одежды. Ран увидел на своей рубашке не отстиравшиеся с последнего инцидента капли крови. Они, размазанными светлыми пятнами, мерзко отмечали его рукава клеймом убийцы для людей больше, чем татуировка какого-нибудь карпа на теле. В общем-то Хайтани не хотел марать свои руки о кого-то, но выбора у него не было. Он просто жил, придерживаясь понятия: чем быстрее нападешь, тем меньше будет угроза для жизни, поэтому старался бить первым, бить всех неугодных. Ран был старшим сыном и довольно быстро усвоил что к чему в их мире, ведь наблюдал за подобным с самого детства, когда отец нажимал на курок у затылка понимающего свою участь мужлана, который провинился и не оправдал доверия семьи. В этом мире нужно было быть жестоким ради выживания. Возможно, для офисного планктона это бы звучало дико, но не для семейств группировок Якудза. Хотя чаще отцы старались не приносить свои разборки в дом, и они с братом, и Мицуки, приходя после учебы, не раз наблюдали картину страшного суда, а затем оттирали пол от алых разводов. Впрочем, убийства считались скорее исключением из правил, чем чем-то повторяющимся на постоянной основе. Как и Ран, никто не любил марать руки, если можно было обойтись наказанием. Наказанием при помощи грубой силы, конечно. Например, Ран знал, что в самой многочисленной группировке Якудза был целый ритуал связанный с отрезанием фаланги пальца. Ненужный, но такой красивый фарс, по его мнению. — Что, для Хайтани все стало совсем плохо? — Мицуки, поправляющая свое длинное приталенное платье и разглядывающая себя в зеркале, поняла чем он озабочен. В местной группировке их отцов зрела междоусобица. Эта войнушка особо и не помешала бы деятельности Якудза, но обещала быть до боли в животе смехотворной. Главы группировки болтали о мире и согласии с другими группировками, но что уж говорить, если они не могли сладить друг с другом? Яма-ити 85 года горько плакало в стороне, наблюдая за этим конфликтом. Рана, на самом-то деле, этот конфликт веселил больше, чем юмористические шоу, которые круглосуточно крутили по телевизору, который он смотрел со скуки. — Да какие-то идиоты напали с зубочистками, — пожаловался Риндо, разминая шею. — Я хотел им глотки вспороть, но Ран встрял. — Меня самого чуть в чан с дерьмом не окунули. Все волосы замарали, — поддакнул Ран, проводя рукой по своим косам и сладострастно вспоминая, как пару раз огрел кого-то телескопической дубинкой. Ему понравилось топить в отходах своих обидчиков. Это была месть за испачканные волосы. — Дети сейчас такие жестокие, ты не представляешь. — Представляю, — отрезала Мицуки. Братьям Хайтани ли об этом говорить? Во всяком случае, разглагольствовать на подобные темы с ними было бесполезно, пытаться их образумить — тоже. К тому же, если бы эти два павлина были более мягкотелыми, то их бы либо хорошо избивали дома, либо же прикопали где-то под забором. — Иными словами вам понравилось. Возвращаясь к междоусобице и нападением на братьев, хотелось бы упомянуть, что одно событие вытекало из другого: группировка их отцов входила в альянс преступной Якудза и была под властью более многочисленной банды, а та в свою очередь входила в еще более обширную, распространенную по всей Японии. И вот в этом маленьком сборище отбросов общества или, как они сами себя величали, бизнесменов не утративших гордости самурая, было двадцать мужчин, глав семейств, что еще в семидесятые годы стояли у истоков зарождения этой банды. Со временем у них возникла некая иерархия, трехступенчатая иерархия от нижнего статуса до верхнего. Нижняя ступень поддерживала среднюю, средняя — верхнюю, которая в свою очередь состояла из трех фамилий самых предприимчивых людей в группировке. Они и вершили судьбы всех членов. Хайтани относились к верхней ступени. В прошлом, когда в банде было всего двадцать основных членов и несколько мелких сошек — управлять ими не составляло труда, но теперь, когда каждый второй обзаводился семьей, а потом их дети тоже изъявляли желание вступить в банду, захотев вести дела в преступном синдикате, когда в группировку вступали люди, стекавшиеся из других банд — это доставляло немало хлопот и встречалось с бурлящим недовольством. Особенно в нынешнее время, когда старики-основатели ушли на покой и главы верхней ступени сменились. Они никогда не были друзьями в отличии от своих предшественников и даже спустя десятилетие никак не могли работать слажено, чтобы оставить подрастающему поколению ровную землю для их начинаний. Банда приходила в упадок. Три фамилии глупо враждовали между собой до того смехотворно высасывая из пальца причины, перетаскивая одеяло влияния на себя, пытаясь переманить более низкие фамилии на свою сторону, что Хайтани просто умыли руки и перестали в этом участвовать. Отец братьев очень тяжко вздыхал, наблюдая, как внутри банды все были готовы друг друга передушить из-за жажды власти, и все собирался придти на собрание с каким-нибудь ужасно громким, с громадной отдачей огнестрельным оружием, и цитата: «Перестрелять этих ублюдков нахрен». Именно потому что Хайтани переставали принимать активное участие в жизни группировки, остальные посчитали их легкой мишенью. И ладно бы им хватило смелости и подлости охотится за главой семьи или же его дорогой женой. Нет, эти трусливые устрицы нападали на их детей, словно бешенные собаки. На детей, которые, конечно, уже не рассчитывали на место в раю, но еще даже не вступили в группировку. Однако, один засланный казачок у Хайтани был — семья Хиираги, находящиеся на средней ступени, что словно лисы хитро улыбались, разыскивая выгоду в каждом, кроме Хайтани, с которыми их связывала тесная дружба. И что в поколении отцов, что в молодом поколении именно эта семья давала глоток воздуха для Хайтани. Господин Хиираги в свое время собрал большой пласт нижней ступени для Хайтани, чтобы удержать влияние семьи на верхушке, хотя до скрежета зубов ненавидел Якудзу (Он считал, что пусть уж лучше Хайтани остаются на вершине, чем остальные выберут нового остолопа в тройку к еще двум зажравшимся идиотам). Теперь господина Хиираги заменила госпожа Мицуки, которая мило беседовала с детьми, чьи семьи была ниже ее по статусу в их обществе, а иногда даже дурила головы своей, средней ступени, чтобы уверить как можно больше людей в том, что им пришла пора меняться и пересматривать свои взгляды на членов верхней ступени и просто переходить под влияние Хайтани, пока две семьи верхней ступени не закололи друг друга к чертовой матери. Чаще у нее это выходило с завидной легкостью, и Ран считал, что никто не волен противиться ее красноречию, кроме них с Риндо, конечно же. Особенно, когда эта девушка в разговоре с ними даже не удосуживалась вести себя услужливо. — Пожалуйста, простите за ожидание, — через некоторое время к их компании подошла еще одна миниатюрная девушка в желтом кимоно с напудренным лицом и розовыми щеками. Она провела гостей через множество красивых ширм, что были одна другой размалеваннее, бренча большим количеством заколок на парике. Ее курносый и некрасивый нос то и дело морщился, чем забавлял Рана. Официантка была еще сущим ребенком, которой еле исполнилось пятнадцать (к тому моменту Ран уже и забыл, что их разница в возрасте не так велика). Повадки ее были слишком уж детскими и лишенными всякой элегантности, присущей той же управляющей. Это его огорчало. Когда с ней рядом шагала высокая и статная Мицуки в своем золотом щелковом ципао, то девочка казалась маленькой и серой даже в своем цветастом кимоно. Ран вздыхал, представляя подругу своего брата в роли такой псевдо-гейши, которая бы ублажала гостей, а затем решил, что просто обязан был поделиться этой фантазией с Риндо. Официантка вывела их из главного зала во двор, где, через мостик над небольшим прудом с ленивыми золотистыми карпами, располагались небольшие беседки в старом стиле. Здесь, под открытым небом, было теплее, чем на улицах. Не хватало только лишь горячего источника для полноценного отдыха. — Госпожа, нам следует полностью освободить сад от прочих уважаемых господ? — у одной из беседок их уже ожидала управляющая. Она указала Мицуки на пару стариков, что в отдалении тихо играли в шоги. На что та, покачала головой: это обычный визит, чтобы просто насладится вашими блюдами, не нужно суеты, сказала Хиираги.***
Риндо со всей горячностью уже перечислил три из семи способов самоубийства Рэн, пока Ран удалился куда-то по своим делам, когда, быстро орудуя палочками, поглощал сашими — полные тарелки тонко нарезанной рыбы и различных морепродуктов, которые поддевал палочками и окунал и в соевый соус, и в васаби. — Мы сидим на диване, значит, — продолжал он. — Слышим грохот в спальне, будто упало что-то тяжелое. Ран, иногда я считаю, что ему пора делать прививку от бешенства, но ты не говори об этом, побежал посмотреть не упал ли наш маленький, бедненький lamb с кровати. Мицуки кивала, размешивая палочками мисо-суп. Она забирала разрезанную креветку из-под носа Риндо и окунала в теплый суп, а затем оставляла во рту и, похоже, наслаждалась своим действием. Вокруг было тихо и лишь плеск воды в пруду, и звон фурин возле входа в беседку, который мерно покачивался отгоняя всех злых духов, наполняли окружающую среду, пропахшую свежестью начала зимы и солоноватым запахом еды на столе. Иногда дерево над их головами поскрипывало, иногда они слышали, как под девушками, которые приносили их ужин, поскрипывали половицы из старого дерева. — И что ты думаешь? — Риндо поправил свои очки, активно жестикулируя палочками. — Он выходит и говорит мне: «Она с люстры свалилась». Эта неудачница хотела повеситься, достала из ящика Рана веревку, привязала ее, засунула голову в петлю и шагнула с кровати. Ты представляешь сколько усилий. А веревка взяла и оторвалась. Младший Хайтани залился хохотом. — Значит, кто-то свыше хочет, чтобы ваш lamb жил, — пожала плечами Хиираги. Она уже множество раз слышала об их сестре. — Будто ты много понимаешь. — После четвертого провального самоубийства можно сделать определенные выводы. — Это глупая женская логика, — отмахнулся Риндо. — Если человек хочет умереть, то он умрет. — В твоих силах помочь ей, чтобы закончить и ее, и твои мучения, — беспрецедентно ответила Мицуки. Риндо знал, что ей присуща гуманность, но не тогда, когда она начинала злится. Он любил дразнить ее по половому различию, особенно после того, как ее всю жизнь обвиняли в том, что она не родилась мальчиком. Фразы: «женская логика», «тупая баба» и все прочее молниеносно выводили ее из себя. Казалось, это было единственным недостатком Мицуки. — Убей ее, пусти пулю в лоб, думаю, что она не будет против. Хайтани остановился, поднимая взгляд на собеседницу. Она смотрела в тарелку и ела, как ни в чем не бывало. — Я тебе сейчас в лоб дам, — Риндо понимал, что Ран пустит его на колбасу, если с этой девчонкой что-то случится. — А ты попробуй, — съязвила она, поднимая свои зеленые глаза. Вот так они и играли в гляделки на протяжении нескольких минут. Младшие Хайтани и Хиираги, казалось на первый взгляд, не ладили, но подобные перебранки доказывали их сомнительную дружбу, которая построилась на общей гнойной проблеме их семей — Хиираги должны дружить с Хайтани. Они и учились вместе, притираясь друг другу, и встречались после уроков, иногда сидели на собраниях отцов, когда жизнь совсем прижимала их хвосты. А госпожа Мицуки и вовсе должна была выйти замуж за господина Риндо, доказывая свою верность семье. Во всяком случае, дерзить братьям, по крайней мере Риндо, Мицуки позволяла себе спокойно. Она не боялась их настолько, насколько этим занимались остальные в Роппонги, называя младшее поколение Хайтани — великим и ужасным. И хотя оно таковым, к великому сожалению, а может и счастью, являлось, Мицуки знала, что если Хайтани уважают тебя, то ты уже находишься не только под их защитой, но и в очень прочном барьере от нападков их самих. А они Мицуки уважали. — Я ожидал, что вы подеретесь, — Ран быстрыми шагами пересек беседку и подошел к своему месту, а затем осел по-турецки. — Как тогда… Я еще помню, как Риндо жевал сопли со сломанным носом… Хорошие времена были, хорошие. Хайтани улыбался, блаженно прикрывая глаза и вдыхая запах горячего бульона перед носом, пока Риндо был уже готов не то, что пнуть, а хорошо ударить по его прекрасному, как Ран сам выражался, лицу. — А потом вас арестовали, — тихо, так чтобы обратить на себя внимание и прекратить глупую провокацию, сказала Мицуки. — За убийство. — Всего на год, — отбился Риндо, отвлекаясь, но затем вновь обратился к брату: — Мицуки тоже плакала. Я вообще-то ей ногу сломал. — Не думаю, что можно гордиться тем, что сломал ногу маленькой соплячке, — Ран вооружился палочками и с интересом пробежался глазами по столу, выбирая жертву. — Ты посмотри, она же тощая даже для тебя. — Я смотрю помощь с вашей сестрой уже не нужна? — Мицуки выбила тонкую пластинку угря в соевом соусе прямо из-под палочек Рана. Хайтани никогда не смыслили ничего в женской натуре и, кроме созерцания их пикантных форм, никогда девушками и не интересовались настолько, чтобы понимать, что же у них на душе. Риндо так совсем даже угождать им, как словоохотливый Ран, не умел. Поэтому после того, как они забрали сестру к себе, часто обращались к самому безотказному варианту — Мицуки, чтобы понять, как работает голова Рэн. И теперь для братьев (но совсем не для Риндо, конечно) Мицуки была последним лучом спасения, чтобы из липкой жижи с костями на их кровати собрать что-то похожее на человека, потому что изо дня в день нервы рвались даже у Рана. Он до сих пор удивлялся, как Риндо со своей вспыльчивостью еще не набросился на Рэн с кулаками. — If you put a lamb in your house, away from my eyes, — заговорщически пролепетал Риндо. — I'll never call you ma chienne sale again. — Va chier, mange la merle, — улыбнулась Мицуки, делая глоток воды из стакана. Они пользовались знанием языков, как собственным убежищем от посторонних ушей, в том числе и Рана — человека, который в школе не прогуливал только выходные дни. В отличии от Риндо, который каждый день видел сцены достойные хлеба и зрелищ, особенно когда в средней школе сборище девочек дрались с мальчиками и добились увольнения многих учителей, Ран терпеть не мог учится в скучной школе для богатеньких отличников. — Скажи, а семья Сето поддерживает нас даже после того происшествия? — заговорил Ран, сам не зная зачем захотев подразнить Мицуки. — Почему ты заговорил о них? — спросила она, обращая к нему свое красивое лицо в обрамлении фиолетовых волос. — Да так, прогуливались недавно по таким знакомым местам, — начал Хайтани. — Старый порт в вечернее время так романтичен: солнце, море… железные ящики. Ты, наверное, знаешь об этом лучше всех. И жив еще один человек, который знает об этом и о вашем секрете тоже, этот человек сейчас носит белую форму «Черных драконов»… Ран протягивал слова, мурлыкая словно сытый кот. Мицуки не повезло, что они знают о том, что скрывается за ее улыбкой, что интерес к одному человеку, с которым их пути разошлись, все же теплится в ее сознании, и что Мицуки с братьями знакомы достаточно долго, чтобы увидеть, как внимательно она вслушивается в разговор. — Устал я уже что-то, — потянулся он, наблюдая за тем, как Хиираги закатила глаза. — Просто скажи, что ты хочешь в обмен на информацию, — звон фурин вторил ее грубому тону. — Думаю, что если ты согласишься, наконец, навестить нашу милейшую больную, то я сразу наполнюсь силами, — Ран улыбнулся в своей любезной манере, когда руками или ногами драться было нельзя, и нужно было работать языком. За последние несколько месяцев он ни раз обращался к Мицуки с этой просьбой, но пока девушку не было чем шантажировать, его слова пролетали мимо нее. Без выгоды с ними она не связывается. На секунду Рану показалось, что он недостаточно заинтриговал ее, ведь лишь Риндо странно поглядывал на него, хлюпая супом. Старший Хайтани подумал, что ошибся и Мицуки уже отпустила прошлые события, но когда она отвела глаза в сторону, а затем произнесла долгожданное согласие, он был готов хлопнуть в ладоши: «Да! Я победил тебя, сучка!». — Вы для этого меня и позвали, так ведь? — Вот, значит, как ты о нас думаешь, — в шутливой манере ахнул Ран. Все равно причина их встречи была очевидна с самого начала. — Видели мы твою Ци-ци. Все еще сидит с драконами, ходит в белом пальто с броской вышивкой, в тяжелых сапогах… Он рассказал, как они видели ее в порту, избивающую какого-то придурка в тех же белых одеждах на глазах у безмолвной толпы своих товарищей. Ци-ци всегда была жестокой, но, казалось теперь, когда вокруг не было людей, что не боялись ее и могли остановить, совсем потеряла последние крупицы самообладания. — А крепкой стала, словно доска этого пола, — Риндо залпом опрокинул напиток в своем стакане и постучал костяшкой по сандалу. — Не знали бы ее, подумали, что парень. — М-да, — протянул Ран, запрокидывая голову. — Когда ты игралась с ней, она выглядела получше. В начале средней школы Мицуки променяла братьев на сборище каких-то девочек, хулиганок, что вершили справедливость и были причиной почему Риндо так любил приходить в школу, поэтому братья просто не могли не припоминать ей прошлого, подшучивая, словно нахохлившиеся индюки, которые кудахчут, да не о том. — Я не игралась, сколько можно повторять. — Да? Тогда что же это было? — Риндо засмеялся. — Те девочки так много значили для нашей маленькой Мицуки? — Как мило, — улыбнулся Ран, поднимая запрокинутую голову. — Вам такие длинные языки жить не мешают? — Мицуки чуть наклонила голову и подперла рукой щеку, палочки в другой ее руке зашевелились и старший Хайтани подумал, что ее ловкие руки справятся с тем, чтобы отрезать их языки даже без использования острых предметов. Но если это будет неизбежным, прикидывал Ран, то он бы предпочел остаться без этого куска мышц только от ее поцелуя… или лучше это вообще сделает управляющая. Ему стало смешно от этой мысли. — Как грубо, — сквозь смешок, теплившийся в районе живота, произнес Ран. — Видимо тот ребенок из Шибуи выбил из тебя остатки манер, которые оставались у тебя после девчонок, не согласных с правилами. — Не стоит вытирать ноги о «Благоденствие», — звон фурин, громко вторящий голосу Мицуки, стих и наступила тишина, прерываемая лишь всплесками воды в пруду с ленивыми карпами. — И о Такаши. — Скажи, а его ты тоже вертишь в руках, как марионетку? — спросил кто-то избратьев в желании поддеть перепалку поглубже. Так и закончился их разговор, когда Мицуки встала и вышла из беседки, направляясь к мостику у пруда. Она выглядела так одиноко и обиженно, когда облокотилась о деревянные перила и смотрела на рыб, что и Риндо не смог задушить свой смешок. Где-то наверху над ними шел снег, он таял в воздухе и, словно капли дождя, ударялся о дорожки заднего двора ресторана, словно прося кого-то вынести Хиираги пиджак, но братья лишь смеялись.