И лишь наша любовь имеет значение.

мы будем вместе когда-нибудь

Не Хуайсан поджигает свечу , садится на пол и некоторое время молчит, ждет, когда в доме станет совсем тихо. На улице бушует ураган. От этого холодно и иногда страх сковывает сердце ледяными руками. Такие руки были у Мэн Яо, когда ещё тот прислуживал ему, помогая одеваться и собирал волосы в прическу. А вот руки брата были горячими. И такими родными, так и хотелось спрятаться в его объятиях, заснуть на крепкой груди, зная что не прогонят, хоть и повозмущаются немного. Брата нет. Слишком давно нет. И слишком давно Хуайсан не живёт, а просто существует лишь для того, чтобы отомстить. А когда получается, наслаждения не испытывает. В голове щелкает, мол, вот и всё, это конец. Ты свободен. Только легче не становится. Минцзюэ не возвращается, а у Сиченя, которого они оба уважали, случается нервный срыв. Он уходит в затворничество, где потихоньку сходит с ума, снедаемый своими мыслями. Если бы не брат, наверное, всё закончилось плачевно. Хуайсан смеётся: близкая любовь! Господа Лань и господа Не - порочны. Порочны и прокляты в своей одержимости и любви. Хуайсан однажды слышал, как брат говорил с Сиченем, ещё давно, ещё до их проявления страсти. Лань Хуань шепотом говорил, что Ванцзи - свет его души. Минцзюэ хмыкал, но слова поперек не говорил. А потом тихо шепнул, что его сердце разрывается от возможности быть рядом с Хуайсаном. В ту же ночь они сидят вместе в покоях брата. Младший читает ему, пока Глава ордена лежит головой на его коленях. — Ты знаешь, что братья Лань - вместе? — Что? — прерывается на предложении из книги Хуайсан. — Ну... Вместе. Они любят друг друга. — В чем удивление? Не понимаю. — Как мужчины. Сичень не сказал об этом прямо, но я знаю. Я вижу, как они смотрят друг на друга. Этого не отнять, понимаешь? Это их удел, они больше не знают иного. Мать не успела одарить их любовью, а отец... Мне кажется он и ни разу не звал их к себе сам. От Цижэня ласки не дождешься, а другие... А что другие, диди? Кому какое дело до двух мальчишек, которые хотят счастья и тепла? Хуайсан откладывает книгу, тянет пальцы к косам брата. Ослабляет прическу, снимает шпильки и украшения, прочесывает тяжёлые пряди. — И ты считаешь, что они переступили грань дозволенного? — Думаю так. А ты? — Сложно представить Хангуань-Цзюня в роли любовника, — задумчиво говорит молодой Не. — Он и улыбаться-то не умеет! И кажется таким холодным, как те статуи, которые мы с тобой лепили в детстве зимой. Минцзюэ смеётся, переворачивается так, что теперь утыкается носом в живот брата. Хуайсан выпрямляется и судорожно вдыхает. — Дагэ? — Посиди молча. С того дня они часто оставались наедине. Иногда, лежа на кровати, Минцзюэ начинал слегка целовать волосы своего диди. Когда они перешли грань? Хуайсан помнил лишь как стонал от удовольствия. Брат не был нежен, но всё, что он делал, было приятно. Любовь, ворвавшаясь летним ветром, кружила голову и опьяняла. И всё было в определённой степени хорошо, даже когда они ругались. Теперь, он лучше бы ругался и принимал удары, которых никогда не было, вместо того, чтобы сидеть и смотреть в темноту, слушая как гремят и гневятся небеса. Яркая вспышка молнии освещает комнату. Хуайсан накидывает на плечи накидку брата, которую не позволил убрать, а потом вытирает слезы. — Дагэ, ты слышишь? Поговори со мной. Я хочу попросить Сиченя сыграть Распрос, но сейчас это невозможно. У твоего названного брата большие проблемы из-за меня. Ты был бы мной очень недоволен. Я знаю, он очень дорог тебе. А ты - дорог мне. Я скучаю по тебе. И ты об этом знаешь. Хуайсан поднимает глаза кверху, чтобы сдержать очередной поток слез. От грома вздрагивает, покрывает одеждой брата голову, прижимает колени к груди. — Я отомстил за тебя, моя любовь. Надеюсь, этим-то ты будешь доволен. Прости своего бездарного диди! Но я не знаю, что делать дальше! Я жил, лишь придумывая план и поджидая верную минуту, чтобы этот план совершить. Вышло немного иначе, но вышло же. Он замолкает, сжимая в руке заколку Минцзюэ. Хочется пригладить гладкие, тяжелые волосы, прижаться со спины, уткнуться куда-то в спину, ведь больше не достанет, брат слишком высок, а потом просить о ночи. Да и не нужно было. Старший Не безропотно поднимал его на руки и нес в спальню. И на ложе они сплетались в пылкой любовной ласке. Сейчас это ложе Хуайсан обходит стороной. Слишком больно даже думать, не то, что смотреть. Он задувает свечу, утирает лицо от влаги, ложится прямо на пол, сжимая себя руками. Сквозь бред и сон слышит шаги, но открыть глаза не в силах. Кто-то опускается на колени, звякают какие-то подвески на поясе. Теплая ладонь касается бледной щеки и Хуайсан улыбается. — Дагэ? — Спи, мой диди. — Я люблю тебя! — Тоже. Спи. Становится легче дышать, а гроза за окном превращается просто в тихий дождик.