И лишь наша любовь имеет значение.

как мне тебя не хватает, снег выпадает и тает, и день за днем пролетает, без тебя

Цзян Чэн в истерике падает на колени. Отец смотрит испуганно, подбегает стремительно, садится напротив, поднимая голову сына, смотрит невозможными глазами, вытирает слезы дрожащими пальцами и что-то говорит. Ваньинь не слышит. Ему очень больно и обидно. Буквально пару минут назад, вернувшись после Ночной охоты, уставший и изрядно изнуренный, Цзян Чэн пришёл к отцу, чтобы похвастаться победой, но тот лишь кивнул. Но когда к тому подбежал Вэй Усянь, закружился вокруг дядюшки, рассказывая весёлым и задорным голосом о своей партии на Охоте, Цзян Фэнмянь засмеялся и погладил чуть спутанные волосы тонкой, изящной рукой, которую Ваньиню хотелось покрыть поцелуями. Он боялся своих желаний, бежал от мыслей диких, топил в вине и тренировках. Уходил на различные задания, посещал Охоты, уставал, лишь бы не мечтать о том, как отец, - его родной отец! - придёт сам к нему в покои, когда сын уже будет засыпать, присядет на край, положит ладонь на горящую щеку, проведет пальцами вниз, коснется губ, а потом шепнет, томко и сладко: — А-Чэн... Как ты прекрасен, А-Чэн. Ты умница. Молодец. Хотелось похвалы. Не ласк, не поцелуев, не касаний пошлых, не соития. Лишь одних слов. Но отец всегда молчал. Всегда лишь кивал или бросал скупые поздравления. «Хорошо. Ты справился достойно». Или: «Замечательно, но в следующий раз попробуй использовать лук. А-Сянь научит тебя». Вэй Ина он и сам любил. Но ревность к отцу иногда убивала. Тогда он дрался. Правда, всегда проигрывал. Вэй Усянь вжимал его в любую плоскую поверхность, выкручивал руки и тихо шептал: «Успокойся, всё, тише. Я знаю». Правда ведь знал. И не осуждал. Ночами, Цзян Чэн обнимал себя сам. И гладил по голове. Касался рук, шеи. Пальцы гладили самого себя, проводили по бровям, закрытым векам, носу. Старательно избегая губ, он опускался вниз, лаская шею, вниз, дальше, к животу. Так и засыпал, держа руку на солнечном сплетении, представляя, что это отец обнимает. И лишь однажды продлил ласку. Постыдно и грязно. И вряд ли отец касался бы его плоти рваными движениями, доводя до сухого окончания. Он не излился, лишь судорожно свел ноги, сжимая себя сильнее, а потом заплакал. И сейчас плакал. Отец убирал волосы с его лица, вытирая влажные дорожки, пока Цзян Чэн бился в агонии. Лекарь, прибежавший по просьбе испуганного Вэй Ина, что-то влил в рот молодому господину, пока Цзян Фэнмян укачивал его в своих руках. Сквозь боль истерики он слышал дикие слова: — Малыш, тише. Всё, успокаивайся. Не пугай меня. Сейчас станет легче. Что случилось, А-Чэн? Тише-тише. Всё хорошо, всё пройдёт. А-Сянь, что произошло? Бледный названный брат отвечал невпопад и Ваньинь боялся, что тот сейчас всё расскажет отцу про больную любовь, неправильное влечение, тактильный голод и желание похвалы. Но вместо этого он говорил о том, что охота была сложной, а Цзян Чэн старался победить, чтобы принести ордену победу. Цзян Фэнмян поднял сына на руки, куда-то унося. — Дядя? Вэй Усянь пугливо вытаращился, сжимая руку брата чуть прохладными пальцами. — Я уложу его к себе. Лекарь дал ему снотворные капли. Я побуду с ним, нельзя, чтобы он был один, когда придёт в себя. Выходя за двери, Вэй Ин услышал, как дядя шепнул в пустоту: — Прости меня, мой мальчик. Я здесь. Цзян Чэн проснулся от того, что кто-то поглаживал его по голове. Раскрыв глаза, увидел, что лежит на груди отца. Замерев, он понимал, что если сейчас даже дыханием выдаст себя, это исчезнет. Рука в волосах, тепло тела, уют и радость в душе. Израненное сердце плакало. Оказывается, приятно, когда кто-то другой гладит тебя, а не ты сам, представляя лишь избранного. — Как ты себя чувствуешь? — неожиданно спросил отец, не прекращая, впрочем, ласкать его. — Нормально. — Я рад. Пальцы сместились правее, ложась на лоб, проверяя есть ли жар, а потом снова вернулись на макушку. — Папа, почему ты не любишь меня? — сдавленным горлом спросил Ваньинь, сжимаясь от боли, которая снова пронзила сердце. Отец сказал просто это жалкое «Я рад». А Цзян Чэн готов был поспорить, у Вэй Ина он бы спросил: «Где болит, вызвать лекаря, может хочешь что-то? Как ты меня напугал, мой милый А-Сянь. Я боюсь за тебя». Ах, замечательный самый! Чтоб тебе провалиться! — Что за глупость, А-Чэн? — спокойно спросил Цзян Фэнмян. Рука в волосах замерла, переставая перебирать черный шелк. — Скажи правду: вы с мамой не хотели меня, да? Зачем тогда? Достаточно было и шицзе. И Вэй Ина! Нужен был наследник?! Отец, я не могу так. Ты не хочешь меня, не любишь. Я вижу это изо дня в день. Если бы ты понимал мои чувства, но ты не хочешь. Тебя интересует только он! А я не выношу этого. Отпусти, отец. Я хочу уйти из дома, понимаешь?! Или прикажи умереть. Я сделаю, отец! Но только не смотри на меня волком. Я твой сын. Я! Не он. Я хочу теплоты и ласки! Почему ты ничего не даёшь мне?! Я так противен тебе?! Что я сделал не так?! Он снова позорно рыдал. Сидел уже на коленях перед отцом и рыдал. Цзян Фэнмян судорожно выдохнул, прикрыл глаза. Его руки потянулись к лицу, а потом из-за этой мнимой завесы раздался стон, полный такой тоски, что Ваньинь даже перестал плакать, замерев на очередном всхлипе. — Ты мой запретный плод, — прошептал отец, садясь так же на колени напротив. — Мое глупое желание. А-Чэн... Хочешь уйти из дома? Твоё право. То, что я скажу тебе, заставит тебя не просто уйти, а сбежать. Я собирался унести это в могилу, но раз ты так неугомонен и безутешен, я скажу. И разобью твое сердце ещё больше. А-Чэн... Он замер на мгновение, сжимая в ладонях ткань одежды. Слишком смешно выглядело. Отец волновался будто юноша. — Я влюблен в тебя. Я желаю тебя. И я не могу попортить твои мысли и тело. Я не могу играть твоим сердцем. Я - твой отец! Постыдство и грязь. Смерть мне, А-Чэн! Но я так хочу попробовать тебя первым. Я знаю, ты невинен. Я хочу любить тебя ночами, хочу тебя видеть каждую минуту, хочу говорить тебе лишь нежные слова. Но ты - мой сын! Мой ребёнок. Мое всё. Мы с матерью дали тебе жизнь, мы дали имя, мы растили тебя. И как я вообще могу думать об этом?! Я - грязное и мерзкое отродье, которое сходит с ума, лишь увидев тебя! Ты прекрасен, ты так красив, мой мальчик. Я тебя люблю. Я люблю тебя. За что мне это всё? Я лишь желал отгородить тебя от такого чудовища, как я! Я хотел, чтобы ты был сильным и стойким. Твоя мать говорит, что ласка и доброта делают душу мягче. Я не хотел, чтобы ты стал слабее. Но слабее становился только я. И каждый раз, бросая тебе слова на ветер, я жалел и клял себя. И сейчас, Сказка моя, ты уйдёшь, а мне останется лишь наказать себя. Не знаю, как. Но уходи. Беги от меня, прошу. Я умоляю, уходи! Цзян Чэн понял, что задыхается, когда уже выдыхать было нечем. Каждое слово отца било по больному, но так сладко затягивало в плен желанного удовольствия! Ваньинь подполз ближе, сминая шелковое покрывало коленями, прикоснулся ладонью к щеке самого родного человека. — Позволь принадлежать тебе, отец, — шепнул он, касаясь лбом его лба, томно зажмуривая глаза. — А-Чэн, ты оглох? Я сказал, что люблю тебя! Что я влюблен в тебя! — Я прекрасно слышу. И я прекрасно понимаю тебя. Раздели со мной свои желания. А я покажу тебе свои. Поверь, они отличаются от твоих лишь одним: похвали меня. Скажи мне, что ты гордишься мной. Что я достоин твоей жизни. Что я не позорю тебя. Отец. Я желаю тебя. Я любил тебя со времен своего юношества. Отец, прошу тебя. Цзян Фэнмян вытер слезы с лица сына, усмехнулся сквозь свои страдания. — А-Чэн, мой мальчик, ты сошёл с ума. — Да, отец. Так раздели еще и это со мной. Ведь ты тоже нездоров. Горячий поцелуй срывает все печати и границы. Ваньинь отталкивает отца, ведь в груди так больно, словно что-то сломалось. Цзян Фэнмян испуганно хватает его за плечи. — Прости. Прости, я уйду сейчас же. — Не смей! Это... Пожалуйста, отец. Я здесь. Я люблю тебя. Сейчас всё пройдёт. Будь со мной эту ночь. Я отдамся тебе. Прими своего глупого сына. Возьми. Я хочу тебя. Глава ордена просто обнимает его и тихонечко целует в висок. — Я тоже здесь, А-Чэн. Любимый мой А-Чэн... Жизнь не кажется темной ямой больше.