Я гей!

— Мне надоело сюсюкаться с тобой, — мужчина нервозно хрустит пальцами, сильнее пугая пацана напротив, — повторяюсь в который раз: какие у вас с ним отношения? — Сколько раз мне повторять, что никакие?! — Чонгук смотрит серьёзно, страха не выдает. Сжимает в мессиво, которое недавно было губами в полоску, тут же шипя из-за боли, злобно хмурит брови и гордо смотрит разъярённому мужчине в глаза. Знает, ведь, если он сделает хоть одно неуверенное движение, если хоть одно слово, слетевшее с уст, вздрогнет или, если с глаз его выплавит страх, то его засекут. Надавят, раздавят, обвинят. — Тогда какого чёрта, оставшегося в пекле событий тебя единственного не убили, пока все остальные мертвы? — мужчина огнём дышит и им же стреляет, с трудом сдерживая себя, чтобы не воспользоваться грубой силой. — Мне откуда знать?! — повышая голос, злобно спрашивает Чонгук. — Что, мне нужно было умереть? Вас всех трогает то, что я жив? — эту игру Чон хорошо знает, не просто так же становился полицейским года. Он знает все стратегии допроса и без особого труда может переводить стрелки от себя, как он сейчас и делает. Миндже явно еле сдерживает себя, рвано выдыхает, надавливая пальцами на глаза. Все таки уже второй час прошел, а результата никакого. Оставшиеся в полицейском участке были убиты, все кроме одного, Чонгука. Хотя по логике допросчик находящийся в одной комнате с мафией должен был убит первым, а не быть единственным исключением. — Ты сам то, как полицейский, не думаешь что это странно? — задавая новый вопрос, Ким щурится, придерживая подбородок рукой. Следит за каждым действием, за каждой мимикой, ждет ответа как губка которая впитает в себя каждый рваный вдох. — Как полицейский я тоже ошарашен, и мне также кажется что это все странно. Но как человек я рад и благодарен за то что выжил, — его голос отдается сталью, взгляд проницательный даже если вид у него как у побитого щенка, ни единого шанса на уловку, ведь он тут не провинен. — И если вас уж так трогает смысл моего дарования жизни, не пойти ли вам и не спросить у самого Агуста Ди? Спросите у него: «как?»; «почему?»; «зачем?». — Чон зачесывает длинные волосы назад, мельком всматриваясь на синяк что остался после наручников. Мужчина ничего не говорит, смотрит пристально, будто ждет чего-то. Чонгук же взгляда не отрывает, также с вызовом смотрит. В комнате допроса зависает тишина, нарушаемая лишь дыханием мужчин. — Ну что же, если ты уверяешь что не причастен, то думаю на сегодня можно закончить, — Чон закатывает глаза и решает не злить сильнее мужчину — себе же хуже. — Записи с видео камер наблюдения еще не принесли. Но как только их доставят, то изучат вдоволь и поперек. И если там найдется что-то подозрительное по поводу тебя ты в ту же секунду будешь предоставлен в эту комнату, а то и в тюрьму. — Я все понял. — Ты ведь и сам знаешь, пока дело не раскроется из страны, да и вообще из города ни ногой, — с прищуром напоминает Миндже. — Да, куда я денусь? — ловко припечатывает Чонгук собирая свои вещи, — Я свободен? — после замедленного кивка Чон встает, одевает вещи, поклоняется, напоследок выбрасывая, — До свидания, Миндже-ши. Выходя из главного Сеульского полицейского участка Чон с облегчением вздыхает сырой воздух улицы. Приятный запах после дождя вместе с морозным ветром остужают яростный пыл, а вид серого облачного неба приносит умиротворение, пока сзади не слышится чужая насмешка. — Чон Чонгук — полицейский года, великий защитник Сеула, неужели оказался крысой? Чонгук не оборачивается, слова вставить не может, лишь с раздражением слушает чужую насмешку, стискивая зубы. Пока тот приближается становясь с ним на одном уровне. — Какая ирония, весь в отца. Не так ли, Чон Чонгук? — Это клевета. — глухим басом отрезает, отказываясь слушать грязную брань в сторону отца и себя. — Можешь утешать себя ложью сколько хочешь, но твой отец не зря был убит. Был такой же крысой как и ты. Умер от тех рук на которых сам же и работал. — Заткнись. Не тебе меня осуждать — засовывая руки в карманы пальто, боковым зрением замечает как шатен с усмешкой смотрит на него. — Все время прячешься за штаниной папаши пользуясь его званием начальника. — У меня хотя бы есть чем пользоваться, и за кем прятаться, — подходит ближе ставя ладонь на Чоново плечо, начиная противно скалить зубы, — в отличии от такой детдомовской крысы как ты. Чонгук было замахивается кулаком, в лицо, однако от него уворачиваются. — Цц, цц, цц, — парень напротив цокает качая головой, — Чонгук ты ведь не хочешь чтобы я воспользовался своим положением и вышвырнул тебя отсюда? Ведь так? Синеволосый хмурит брови, кулаки сжимает, на что шатен усмехается. — Вот и умничка. Будь паинькой Чонгук. Чонгук игнорит слова, спускается по лестнице, проклиная Соджуна по пути. *** Приятное чувство рассветом всплывает в груди стоит юному полицейскому оказаться дома. Дом — это крепость; дом — это защита; дом — это душа. Все эти качества невозможно почувствовать в другом месте. Я без понятия почему, но — это факт. Если вы со мной не согласны — значит вы никогда не были дома. Синевласый уставший за день с усталой улыбкой вешает на крючок темно молочное пальто и шарф. Единственное что он хочет, так это принять душ до этого заварив рамен, что он и делает. Раздевшись Чонгук с открытой обидой смотрит на свое отражение. На него смотрит побитый щенок, настолько жалкий и ненавистный, с красными глазами что норовят пойти по воли чувств. Разодранные губы больно саднят, застывшая коркой рана смотрится уродливо. На шее сиреневые следы от удушения, и на левой стороне огромным укусом содрана кожа, что при каждом движении шеи трескает застывшая кора и заново кровоточит. На груди не глубокие, но не менее больные длинные царапины, на талии же ровные линии ладони свечуся зелено-фиолетовым. Убожество. Самооценка давно ушла в подгробный мир, гордость же лежит на больничной койке вот вот готовясь покинуть мир, пока ненависть и грусть во все кайфуют. Чонгук ненавидит, Чонгук призирает, Чонгук разбивается. Холодная вода приятно стекает по телу. Мысли исчезают, оставляя за собой лишь вакуум; чувство спокойствия, остужения заседают в голове. Капли бьются о раны успокаивая и усыпляя их боль. Струи с ран катятся вниз тонкой пленкой и приятно обволакивают отдающую болью плоть, через нее водяной горкой она оказывается на икрах и катится по ногам. Неимоверно приятно. Чонгук заходит в комнату непонятно откуда появившийся холодный воздух распространяясь по телу образует гусиную кожу. Даже после холодного душа нервы на пределе. Обида толстым слоем слезает внутри и тянет вниз. Из-за чего Чонгуку хочется обрадовать себя и успокоить, ведь если не сам, то кто? Никто. Он со дна шкафа достает нежно розовую коробку, после шепчет себе под нос. — Я обещал себе, что никогда больше не открою тебя. Но это ведь критический случай. Ничего ведь, если я разок.? Он открывает коробку и с неким облегчением, ужасом и предвкушением смотрит на черную тонкую ткань, что так приятно касается кожи. Доходящие до бедер платье держится на тонких бретельках что линиями свисают с широких плеч. Чонгуку нравится. Нравится как приятная ткань касается сосков, слегка щекоча их. Как она обволакивает тело при ходьбе и свободно пушится в стойке. Как приятно и нежно касается члена, после которого начинает приятно тянуть низ живота. Ему нравится как шифон касается ягодиц, и да он знает название ткани, знает много чего и стыдится этого. Боится посмотреть в зеркало, ведь знает что увидет «чудовище». Он неправильный и он хорошо это осознает но поделать ничего не может, ведь принимая эту часть своей сущности он успокаивается, как и сейчас. Все мысли уходят на второй план, и зацикливаются на ощущениях. Он открывает бутылку красного сухого вина найденной на полке в кухне и попивает с сверкающей рюмки. Наплевав на разбухший рамен, он идет в комнату, борясь с желанием надеть и сеточные чулки, что были в комплекте когда он заказывал доставку. По пути к панорамному окну он выключает свет, оставаясь в тьме. Ночной Сеул прекрасен с этими огоньками. Красив и величав. Были бы люди таковыми, мир бы был проще, но увы… Одно сплошное разочарование. Хочется остаться в этом мире одному, один одинешенький в одиночестве, в ночи. Было бы прекрасно. Не было бы проблем, потому что нет людей. Не было гнусных мыслей, потому что нет людей. Не нужно было бы стыдиться своей неправильной сущности, потому что нет людей. Люди — одна сплошная проблема. Из тягучих словно смола мыслей вытаскивает, хриплый и басистый голос, раздающийся эхом сзади. — Все таки, вино у тебя дешевое.