Skater In The Ocean

      Тяжёлая музыка бьёт по ушам, заглушает окружающие шумы: скрип паркета, тиканье доисторического будильника, который мать снова оставила в комнате Матвея. Громкость выкручена на максимум, так, чтобы даже собственные мысли были не слышны за битом. Только и это практически не помогает.       Матвей изо всех сил старается мысленно повторять за словами исполнителя, но как только слова заканчиваются, то из измученной мелодии выплывает бесполезная рефлексия. Хоть кричи, хоть рви мятые простыни — не убежать от неё, не спрятаться. Самокопание. Самокопание… Да что, чёрт возьми, можно откопать в этой смешавшейся в гадкую тучу душе?! Зачем это откапывать?       «Он сам виноват в том, что происходит. Кроме того, это не я его поцеловал»       Сердце яростно запрыгало, задребезжало.       «А если бы он перестал увиливать от ответа, то мне бы не пришлось выбивать из него всё это дерьмо»       Разум готов был с распростёртыми объятиями принять эту идею, но душа воспротивилась и отторгла её, как нечто инородное и до ужаса глупое.       «Моё терпение же тоже не резиновое… Чего он добивался? Меня нельзя злить, он об этом знает. То, что ему до этого всё сходило с рук — не значит, что я всегда готов это терпеть. Ваня верно заметил: я плохой только на публику, перед соперниками. Я же пытался всё исправить потом? Я пытался. И я почти всё исправил. А если бы не этот…»       Нутро стремительно сжалось и перекрутилось, будто какой-то ребёнок нашёл вкладку «пластика» в Photoshop. Матвей всеми силами пытался успокоить буран внутри, но тот от этого только усиливался, размешивая и без того безобразные эмоции.       «Я тоже не святой, конечно… Спокойнее быть надо. Хах! Нервы не задевайте, и буду спокойнее удава. Хотя, никто меня не трогал особо…»       Совесть слегка разжала челюсти, услышав, наконец, правду, отчего стало легче.       «Я виноват? Я не виноват. Если виноват, то не сильно. Практически нет…»       В момент зубы совести снова вонзаются в рану.       «Разве что отчасти. Не стоило при первой встрече наезжать на него. Ну кто ж знал, что он не пловец?.. А если б дерзить не начал, я бы и позже не сорвался. Я бы даже внимания не обратил! А когда сорвался, я усиленно хотел… Хотел…»       Матвей перевернулся на спину, вперив взгляд в потолок, на выключенную прямоугольную лампу, которая неодобрительно пялилась на него в ответ.       «Дружить с ним хотел? С такими друзьями враги не нужны. Боже, сколько мне лет? Шесть? Но хотел же… И зачем?»       Парень схватил телефон и, будто в забвении, уменьшает громкость музыки — на этот раз бодрой и раздражающей.       «Зачем-то. Какая разница? Главное, что хотел. И пытался. Когда пловцы с Всероссийских соревнований посылали меня нахуй, я им всем носы раскрошил. Тренер, правда, потом пиздюлей всем вставил, но я же показал, что бывает, если выгребаться? Правда, проиграл потом…»       Парень даже улыбнулся уголком губ, но как-то горько. На секунду он задумался о том, что сходит с ума.       «А этот ревёт постоянно… Как девчонка…»       Нет. Та маленькая пловчиха на соревнованиях, которая сопли по глазам размазывала — вот так ревут девочки. Олеся в юности своей часто плакала из-за проигрышей. Ладошки к лицу прижимала и вздрагивала тихо, изредка издавая жалобные звуки. Вот так плачут девчонки. А этот — как псих, как выживший из ума персонаж какого-то культового аниме.       «И надо же быть таким странным… Ни принять, ни отпиздить нормально. Это не моё дело…»       А эта мысль отозвалась в душе ноющей, но успокаивающей теплотой.       «Это не моё дело. Я зря в это ввязался. Пусть он хоть колоться начинает… Разве это должно ебать меня? Нет. И его реакции меня ебать не должны. И поведение его меня ебать не должно. Я виноват лишь в том, что захотел вляпаться в это дерьмо. И в том, что заставил его вляпаться в своё дерьмо…»       Совесть медленно, мучительно раскрыла пасть шире, позволяя немного расслабиться, насладиться оставшимся горячим следом от её хватки.       «Вот за это и нужно извиняться. За то, что зачем-то принудил возиться с собой. Он ебанутый на всю голову… И, впрочем, имеет на это право. Не хочу больше разбираться… Не знаю, зачем пытался раньше. К чему это привело? Судя по всему, к тому, что у меня поехала крыша»       Сматывает наушники, даже забыв остановить музыку. Голос рэпера всё ещё пытается докричаться до пловца, но слышно лишь ритмичное шипение.       «А возможно, я слишком жестокий. Но это же одна из масок. Если меня не злить, я само очарование. Просто в последнее время меня злит почти всё. И тренер, и эти ебучие птицы, разбудившие меня в 6 утра, и Влад этот сумасшедший, зачем он мне только на глаза попался? Надо было сразу плыть заминку, а не пялиться на всяких фигуристов»       Парень снова накинул подушку на лицо, то ли прячась в темноте, то ли пытаясь задушить себя.       «Или я просто мразь? Возможно, я просто мразь. Значит, так нужно. Я жестокий, и меня все уважают. Со мной общаются, передо мной лебезят, пресмыкаются те, кто этого хочет. Я ни перед кем не ползаю, потому что никого не боюсь и никого не уважаю. Мой отец тоже жестокий, и его все уважают, ценят и…»       Страх неожиданной волной разошёлся по телу, но почти сразу затупился, оставив тревогу. Какое-то воспоминание из детства стучало в стенки сознание, пыталось прорваться.       «Меня боятся. И это отлично. Разве нет? Ещё в седьмом классе я так запугал какого-то брассиста, что он прозевал стартовый сигнал. А я выиграл. Разве это плохо? Хорошо, а при чём тут фигурист?.. Разве он мне соперник? Да он даже в воду прыгает хлеще дырявого мешка с дерьмом. Он меня спровоцировал сам. Моя проблема только в том, что я поддался»       Опять что-то кусается, сверлит.       «И в том, что я жесток… Жесток не всегда, когда это нужно. А что я сделаю? За это меня и ценят. За счёт этого я и побеждал… Мне нужна помощь?»       Последнее предложение заполонило мозг. Как будто все предыдущие мысли погибли в каком-то безумном водовороте, и лишь эта фраза кружила, кружила, не прекращая. Парень был готов закричать от опустошения, но это желание, как и прочную нить больного бреда перерезал резкий телефонный звонок.       — Влад? — Матвей схватил телефон быстрее, чем успел ужаснуться своему помешательству.       С экрана на него смотрела дурацкая рожа условно лучшего друга, которую Рома сделал в бассейне. Парень, собрав все усилия в кулак, ответил на звонок. Дикий смех ударил по барабанным перепонкам.       — Кроче… Короче… Это Мамей… М…Э… — И снова протяжный смех, громкий и почему-то до ужаса противный. Ярский отодвинул трубку, протирая сереющее лицо.       — Мамей… Ты же ничем не занимаешься сегодня? Во-от короче давай это, давай, короче…       — Чё те надо, укурок?       — Погнали на каток? Мы в тот раз без тебя катались, ты свалил от нас, и, короче…       — Нет.       — С Олесей!       Парень выдохнул сквозь зубы, и уже хотел придумать достойную отмазку, но знакомый женский смех, доносящийся из динамика, заставил помедлить.       — Не знаю, посмотрим…       Матвей быстро кладёт трубку и откидывает телефон на кровать, протирая и без того воспалённые глаза. В целом, идея неплохая. Если отбросить все ассоциации, то каток — хорошее место, чтобы снять стресс. Не лучшее, конечно (всем известно, что на первом месте стоит бассейн), но тоже неплохое. Да и Олеся…       На карточке от силы рублей 30. Парень, заранее зная исход, набирает номер матери. Даже если денег не одолжит, то вряд ли примется сношать мозг, в отличии от отца. Насмешливые гудки — до одури неприятные, ясно дают понять, что его звонка никто не ждёт, да и времени на него, как обычно, нет.       Придётся обкрадывать самого себя. Удобно держать несколько заначек по разным углам. В эротическом журнале, спрятанном за тумбой как раз лежит достаточно денег чтобы сходить и на каток, и, если всё пройдёт неплохо, на свидание. Нет, не с Ромой.       В Олесю легко влюбиться. Она похожа на мягкую белую розу — красивая, нежная, приятная. С ней хочется разговаривать, хочется смотреть на неё, обнимать, но всё это как-то сильно притупляется остальными проблемами. Матвей чувствует помешанную необходимость расколошматить своё сердце, лишь бы найти и оживить это затухающее здоровое подростковое влечение, чтобы всё было, как раньше, как в средней школе. Тогда самой серьёзной проблемой были девочки и непройденная компьютерная игра. И всё таким простым до невозможности казалось, не нужно было разбирать себя по запчастям, искать что-то, вдумываться во что-то, перепроверять… Можно было ходить на свидание со старшеклассницами и с девчонками из колледжа, влюбляться, долго-долго задыхаясь от пожара в штанах, получать от жизни удар под дых, подниматься и начинать всё сначала. В то время всё таким драматичным казалось, однако это позволяло по-настоящему жить, чувствовать счастье неподдельное в собственных жилах, быть абсолютно нормальным подростком привлекательной наружности и с ярко выраженными лидерскими качествами. И если Олеся поможет вернуть то чувство безмятежности и самоуверенности, поможет отвлечься от урагана неприятных мыслей, то Матвей её никогда не отпустит… по крайней мере, пока купидон вновь не даст стрелой по морде, как это случалось уже много раз.       Собрав приличную сумму, Матвей быстро приводит себя в порядок. Он привык наводить серьезный марафет перед встречами с девушками, но в этот раз терпения хватило только на попытку расчесать непослушные волосы и хороший французский одеколон, который еле перебивает въевшийся запах хлорки.       — Вы на катке уже? — Зажав телефон между плечом и ухом, Матвей долго возится с заедающим замком на двери.       — Да-а… Не-ет! Мы у того, самого… короче у ФОКа.       — Ща подойду.       Матвей с удовольствием ощутил снова разливающуюся по венам жизнь. Тревога почти иступилась, остался только тихий отголосок печальной тоски. По крайней мере, очень хочется так думать, хочется опустошить гудящую голову хотя бы на время. Гудящий ветер успокаивающе бьёт в уши — разум и мысли мгновенно сливаются с ним, тоже становятся бессмысленным лёгким шумом. Матвей по привычке достаёт наушники, но, почувствовав необъяснимую лёгкость от звуков развивающегося ветра, тут же забывает про них, про свою привычку везде ходить только с незамысловатой музыкой, подходящей под настроение.       Спортивный центр уже совсем близко. Три отчётливых силуэта суетятся около входа, отчего-то не решаясь зайти внутрь. Долговязый парень оборачивается в сторону Матвея, и, как и ожидалось, животный визг и кряхтение сотрясает улицу, пугая бедных прохожих. Вообще-то за такое должно быть стыдно, но Роман в своём репертуаре, ему можно. Если ты дебил, то тебе всё можно.       Матвей подходит к компании и вяло здоровается с другом. Совсем недавно он бы с соответствующим визгом понёсся к нему и надавал дружеских пинков, как и было принято. Но не перед Олесей же.       Девушка подходит к Матвею с прежней марципановой улыбкой и тут же ловит в мягкие объятия — невинно, ненавязчиво.       — Да ты какой-то вялый как хуй упавший, заеб…       — Рома! — Олеся качает головой и хмурится. — Мы же на людях. Пошлите?       Матвей только сейчас замечает их с Ромой общего знакомого, который всё это время молчал. Абсолютно неприметный тип с какой-то неадекватной улыбкой, присутствие которого абсолютно незначительно.       И снова эта особенная атмосфера — холод, обнимающий тело, пробирающейся под шапку и куртку, тихая энергичная музыка, и включенный прожектор, разгоняющий по льду разноцветные пятна слабого света.       Матвей изо всех сил пытается выгнать из головы очевидные ассоциации — грубые, невыносимые, однако звук коньковых лезвий, небрежно рассекающих лёд, вырисовывают единственный отчётливый образ.       Однако когда Олеся вышла на лёд, звонко смеясь от радости, стало куда проще: теперь в мыслях кружилась одна лишь эта хрупкая девчонка, смело кружащаяся по ледовой арене. Конечно, не Евгения Медведева и Алёна Косторная, но одной её плавности и невероятной воздушности хватало, чтобы затмить их всех.       Матвей долго оставался в стороне, глядя, как Рома с приятелем стараются не сбить с ног остальных людей, решивших провести день на катке. И пусть днём здесь совсем мало народу, эти товарищи даже при низкой плотности людей на один квадратный метр способны всех тут посшибать. Ярский хитро улыбается: он прекрасно понимал, зачем Роман припёр с собой этого парня, и почему он сейчас не пытается выносить Матвею мозг, заставляя кататься на перегонки. Мысленно благодарит друга за возможность совершенно непринуждённо остаться с Олесей. Почему-то пловец отчаянно нуждается в диалоге с ней, что-то такое, как ему казалось, способно вернуть ему рассудок и расставить всё на свои места.       Девушка обогнула круг, и, привыкнув к конькам, вновь вернулась к Матвею.       — Ты удивишься, но на каток ходят не для того, чтобы стоять в коньках на земле.       — Да ну? Бред!       — Представь себе!       Она аккуратно берёт Матвея за руку, вынуждая всё-таки спуститься на лёд. Крепко сжимает ладонь. Её щёки розовеют от холода и детского смущения. Плавно ведёт его к бортику. Теперь они молча скользят по недавно вычищенному льду, и окружающие будто исчезают из вида.       Леся смеётся, мгновенно заражая своим безукоризненно радостным настроением. Матвей чувствует успокаивающий холод на щеках, на заледеневших костяшках рук.       — У тебя что-то случилось? — Непринуждённо спрашивает Леся. — Такое чувство, что ты хочешь что-то сказать.       Матвей неопределённо мычит, раздумывая, откуда у девочки такая сверхъестественная интуиция.       — В последнее время мне всё чаще и чаще хочется с тобой говорить, — Матвей хитро улыбается, играя бровями, но тут же, как туманном окутанный, меркнет. Олеся выжидающе молчит, и парень неожиданно и резко начинает рассказывать:       — Когда ты сказала, что люди должны научиться разговаривать друг с другом, я сильно задумался… У меня недавно неприятная ситуация произошла с одним… человеком. Другом… Как бы…       — С девушкой?       — Да блин, лучше бы с девушкой… — Матвей осёкся, еле сдержавшись от того, чтобы самому себе навалять. — Короче я решил с ним поговорить. И я поговорил. Но что-то как-то не сложилось… Короче теперь всё стало ещё хуже, и я не знаю, что делать.       — Ничего себе… Почему вам не удалось поговорить?       — Да он не может по-нормальному.       — Ты же не начинал драться с ним, верно? Ты просто хотел спокойно поговорить?       Музыка остановилась, выдерживая невыносимо долгую паузу перед новой композицией.       — Ты же не бил его?       Вступление тоже издевательски длинное и тихое, даже тошно.       — Матвей?       — Ну не сдержался. Но он напросился сам?       — Он попросил тебя его ударить?       — Ну.       Олеся тяжело выдыхает холодный воздух, закрывая покрасневшее от стыда лицо тоненькой рукой. Матвей видит, как горько она улыбается, и с облегчением замечает отсутствие какого-то осуждения. Вряд ли эта девушка способна на осуждение. И как она вообще выдерживает всё это неправильное зловоние, коим пропитана каждая частица мальчишечьей подростковой души?       — За такое нужно извиняться, если ты хочешь знать моё мнение, — спокойно произносит Леся и останавливается около бортика. — И извиняться правильно, по-нормальному. Что бы у вас там ни случилось, если тебе важно сохранить общение с человеком, то необходимо сохранять спокойствие.       Она улыбнулась и добавила:       — Вообще здорово, что ты решился поговорить с этим человеком. Не у всех смелости хватает.       Матвей неопределённо покачал головой:       — Я даже не понимаю, нужно ли мне это общение с ним. Мне хватает общения, почему я вообще трачу нервы на этого укурка? Почему я вообще должен в себе копаться, ненавижу этим заниматься, блин!       — Самоанализ полезен, — произносит Олеся, слегка качая головой. — Это… Это как естественный отбор в эволюции. Направляющий фактор! Если ты разбираешься в себе, то ты развиваешься.       — Тяжело.       — Зато правильно.       Парень опёрся на бортик, чувствуя более крепкую, не придуманную лёгкость. Мысль о том, чтобы повторить попытку извиниться, медленно разгоралась в голове: сначала тлела, как разогретое от трения мягкое дерево, позже превращалась в маленький огонёк, стремящийся охватить как можно больше пространства.       Вдали послышался громкий звук захлопывающейся железной двери. Матвей по привычке обернулся, поначалу не обратив никакого внимания. Однако ж.       — Пиздец.       На арену юркой тенью проскальзывает Влад, тут же скрываясь в раздевалке. Выпендрежник. Неужели нельзя переобуться в лобби? Выползает он оттуда еще большей тенью, кажется. Такой же серый и незаметный. Еще худее, чем был, кажется. На голове какое-то гнездо, под глазами синяки, как-будто избивали. Губа прокушена до крови, на ней неприятно спеклась кровь, взгляд бегает из стороны в сторону, не задерживаясь ни на чем больше двух секунд, в ушах наушники-капельки. И куда делся тот вечно язвительный нарциссичный принц катка?        Еще не выходя на лед разминает руки и ноги, приковывая к себе несколько взглядов. Спускаясь, он подъезжает к дальней части катка о чем-то тихо и быстро переговариваясь с Ромой. Тот радостно кивает головой и поднимает руку, чтобы хлопнуть Влада по плечу. Григорьев резко дергается, а потом извиняется с виноватой улыбкой. Рома подъезжает к Матвею с Олесей, напоследок крича:       — Короче, взамен должен будешь погонять со мной наперегонки! Сократим наш круг? — Он кидает взгляд на друзей, широко улыбаясь. — Короче, этот, как его… фигурист, короче, сказал что хочет потренироваться и, типа, чтобы мы ему не мешались там. Странный он какой-то ващет, дергается че-та, выглядит, как трупак…       Матвей весь вытягивается, как иглами пронзённый. Кипящий жар охватывает тело снаружи, а металлический холод обволакивает изнутри, царапает, кусает. Олеся что-то щебечет о любви к фигурному катанию, отчего желудок скручивается, норовит наружу выпрыгнуть.       — Бли-ин! — Внезапно вопит Ромка. — Короче это ж мы его в тот раз видели, да? Да? Да?       Локтем пихает Матвея в ребро.       — Да.       — Блин, короче, круто, он вообще круто катается. Ты же видел? Или ты раньше ушёл? Я не помню короче, ты видел?       — Видел.       — А-а-а! А почему тогда ушёл?       Пловец нервно трясётся то ли от смеха, то ли ещё от чего-то. Одного кислого взгляда хватает, чтобы Рома замолчал. Олеся аккуратно касается плеча Матвея:       — Мы сейчас об этом человеке разговаривали? — Ненавязчиво спрашивает.       Матвей вздрогнул, покосившись на девушку, как на инопланетную тарелку.       — Я не права? — Олеся несколько секунд смотрит на фигуриста, успевшего проехать пару разминочных кругов, а после переводит открытый взгляд на друга.       — Ты чересчур права, — Матвей нервно хохочет, тут же пугаясь своего судорожного голоса. Изо всех сил пытаясь остановить съезжающую крышу, начинает грызть губы, рассматривать потрескавшиеся ладони, умоляя, чтобы Влад каким-нибудь волшебным образом отсюда исчез. Медленно переводит просящий взгляд на Лесю, безмолвно прося её о поддержке.       — Сейчас у тебя есть все шансы исправить свои ошибки, не думаешь? — Задумчиво покачав головой, звякнув при этом крупными сережками, девушка плавно поехала вперед. — Но все только на твое усмотрение!       Матвей уже протягивает руку, стремясь остановить её, но тут же осекается. Переводит взгляд в дальний угол, от чего тошно до одури становится. И взгляд уже медной цепью приковывается к этому тощему палочнику, беззвучно вырисовывающий коньками тонкие узоры на льду.       Тот в телефон уткнулся, вращаясь на лезвии конька. Зевает иногда, но после убирает смартфон и начинает все быстрее, интенсивнее носиться по отведенному участку катка, рассекая глубокие борозды во льду. Совершенно не вяжется со спокойной медленной мелодией, исходящей из колонок ледовой арены.       — Он настоящий профессионал, да? — Олеся смотрит на него, слегка прищурившись, а после поворачивается к Матвею, улыбаясь. Нельзя отрицать, что Влад завораживающий в своей стихии. На льду, когда вместо привычного образа приходит навеянный танцем, парень из язвительного и дерганного превращается в уверенного и опасного. Короля холода.       Матвей, еле справляясь со своими ватными непослушными конечностями, подъезжает к Владу. Настороженно выжидает подходящего момента, чтобы подобраться совсем близко и поговорить. Снова. В очередной гребанный раз. В мозг вбивается напоминание о том, что каждый его первый шаг, как правило, доламывал всё окончательно, не оставляя даже возможности собрать это заново.       — Чего тебе, Матвей? — Голос Влада наполнен усталостью. Да и сам он весь будто пропитан ею. Почему-то тот факт, что фигурист назвал пловца по имени, заставляет съежиться. Матвею приходит мысль, что тот становится похожим на свою мать. Коротко взглянув на пловца, он откатывается подальше.       — Мне? Да ничё, — Матвей начинает смеяться, но тут же останавливает себя. Краснеет уже от какого-то саднящего стыда. — Мне надо снова.       — Тебе надо снова что?       Матвей чуть не разразился дурацким смехом со своей глупости, но вовремя успел собраться, переплетая трясущиеся ладони. Взглянув на Лесю, кружащуюся неподалёку и поддерживающе наблюдая за ними, он словно почувствовал некий толчок.       — Поговорить. С тобой.       — Ну, удачи.       Отъехав еще дальше, Влад прыгнул, закрутившись в воздухе, но споткнулся при приземлении и зло выругался.       — Бля, всё в?.. — Подпрыгивает Матвей, но вовремя тормозит и оскаливается. — Когда ты уже прыгать научишься?       Беспокойный взгляд скользит по телу Влада, неизвестно как выдерживающему такие нагрузки.       — Матвей, — долгий предостерегающий взгляд, а после Влад отворачивается. — Отцепись от меня, пожалуйста, со своей хуйней. Еще разок предложишь со скалы прыгнуть? Мне и тогда было не особо смешно, сейчас ты меня просто раздражаешь.       — Влад…ислав.       Парень долго вбирает в лёгкие холодный воздух, уже ожидая, что они всё-таки разорвутся. Но этого не происходит, и приходится начинать говорить. Говорить, забыв про всю шелуху, которой он облепливал себя 16 лет. Говорить, вбив в голову всю убедительность и осторожность, которой обладала Олеся, ведь только она могла настроить разговор на нужную волну так точно и так аккуратно, как никто другой не мог.       — Если я не скажу это сейчас, то меня загрызёт либо совесть, либо слабость. Я просто хочу извиниться. По-нормальному. Без драк. Без наездов. Я правда, уже не выдерживаю, но хотя бы стараюсь. И мне просто нужно сказать, что…       Он молчит, подбирая правильные слова, но рассудок пустеет с каждой долгой секундой.       — Ясно. Типа… спасибо? Если ты облегчил свою душу, то я пошел?       — Господи, да ты просто невыносим! — Матвей переходит на крик, и в этот же момент ощутил напряжённый сверлящий взгляд позади. Мягкий, но строгий. Добрый, но выжидающий. — Мне нужно сказать, что ты неплохой парень, и ты многого добьёшься в спорте… И мне действительно… совестно?.. Да, мне совестно, что я так странно вёл себя. Я честно не знаю, почему. Ты наверняка не заслужил такого обращения, но я так привык вести себя таким образом, что просто… тупо врезался в тебя и, в итоге, очень затупил. Я впервые говорю так много, окей… А, да… И поэтому… Извини. Я тоже не держу зла на тебя теперь, поэтому надеюсь, что ты тоже меня простишь и… И да.       — А. Я тебя не понимаю, слушай. То я невыносим, то я хороший, то ты меня избиваешь, то ты извиняешься, то мы нормально общаемся, то как кошка с собакой. Чего ты хочешь то? Если ничего, то отъебись.       — Я тоже не понимаю. Ни себя, ни тебя, — Матвей улыбается по-необычному печально, но до невозможности искренне, глядя прямо в глаза оппоненту.       — Поздравляю?       Матвей коротко кивает, размышляя над тем, что делать: уехать или остаться? Уезжать отчего-то до боли не хочется. Но и оставаться тяжело. Дыхание сводит. Пловец замутнённым взглядом долго смотрит на Влада, до последнего чего-то ожидая.       — Ну? Еще что-то скажешь? — Фигурист выглядит раздраженным, нервно кусая себя за палец и коротко разъезжая по катку вперед и назад.       — Не знаю. Может, ты хочешь что-то сказать?       Парень со страхом и некоторой потерянностью ощущает, как из него медленно вытекает то, что он считал своим настоящим «я».       — Например? Раз уж у нас минутка откровений, то ты меня напрягаешь, потому что ты непредсказуемый и очень агрессивный, хотя иногда над тобой забавно поиздеваться. Ну и пообщаться с тобой тоже иногда норм. Очень редко.       Эти слова пробили пловца на тихий смех.       — Спасибо.       Он медленно и почти не понимая, что происходит, подъезжает чуть ближе, оставляя между ними меньше метра.       — С тобой тоже иногда круто общаться. Особенно, когда не юлишь во время разговора. Юлишь ты круто только на льду.       — Сам ты юлишь, придурок.       Матвей медленно поворачивает голову и еле заметно кивает. Даже издалека Олеся улавливает этот жест и, улыбаясь, вытягивает большой палец вперёд.       Рядом разъезжают какие-то люди, и, кажется, Ромка, и все они специально обходят стороной этот небольшой уголок, выделенный только для фигуриста. Их присутствие вдруг становится практически ненастоящим. Будто бы на всей ледяной арене нет никого, кроме этих двоих. Даже Леся становится невидимой, оставаясь лишь тёплой поддержкой.       Матвей понимает, что говорить больше не о чем, всё, что крутилось в его голове, было сказано, и, вроде как, всё прошло хорошо. Но говорить хочется, хочется почти так же сильно, как хочется дышать. Хочется рассказать Владу обо всех своих мыслях, о кусающейся совести, о жизни, об Олесе, о соревнованиях, хочется в красках пересказать историю их знакомства, свериться с их ощущениями, обсудить, вспомнить ещё что-то, о чём он не успел поговорить. И всё это с таким напором рвется наружу, что парень уже собирается выплеснуть все внезапно взбунтовавшиеся мысли прямо на фигуриста, но прекрасно осознаёт, что сейчас, в это мгновение, это будет абсолютно лишним.       — Та-а-ак, — Влад мнется, отъезжая чуть дальше. Зевает и проезжает кругом около Матвея, рассматривая. — Ты, как всегда, выглядишь хуево.       — Что? А, да, у льда хорошее отражение.       Грязный звук коньков заставляет устремить взор прямо на прибывшего Ромку, чуть не навернувшегося, когда цепляется за мелкую зазубрину. Он бесцеремонно приближается и снова резко хватает Влада за плечи. Тот дергается.       — А, бля, прости, короче, — тут же отстраняется и, хрюкая, заводит шарманку:       — Вы заебали уже базарить, ты, короче, это, всё равно ничё не делаешь, ты мне обещал заезд.       — Тебе делать нечего? — Ворчит Матвей и скрещивает руки на груди. Осматривает арену и понимает, что того странного парня, которого Ромка взял с собой, и след простыл. Поэтому теперь этот полудурок материализуется здесь в наиболее неподходящий момент. С другой стороны, если бы не он, пловец бы с огромной вероятностью сам бы всё испортил.       — Эм, прямо сейчас? — Влад натянуто улыбается, потирая переносицу, и снова зевает. — Ну, давай круг на время?       — Один круг? Короче фигня, я щас тя размажу, — Рома ехидно посмеивается и потирает ладони. — Мамей, ты за меня?       Матвей отъезжает к бортику и кивает:       — Да.       Нет.       Ромка, чуть ли не обоссываясь от восторга, весьма сатирично пытается выбрать правильную позу для старта. Матвей боковым зрением замечает, как к ним подъезжает Олеся, заинтересованная происходящим. Пловец кивает ей, безмолвно благодаря.       — Короче, едрить, давай. Если я выигрываю — покупаешь лапшу мне и Мамею. И Олесе.       — А если проигрываешь, то каждый из вас покупает мне ттокпокки? Это так работает? — Влад саркастично фыркает, убирая с глаз челку.       — Че?       — Забей. Ну так что, поехали?       — Мамей, давай отсчёт, короче!       Матвей с энтузиазмом произносит привычное «на старт!» и «внимание!», а Олеся мило свистит после чего гонщики срываются с мест. Ярский впивает взгляд в две плавно разделяющиеся фигуры. Ромка заметно отстает, хотя по его напряжению видно, что он отдает на эту глупую гонку все силы. Влад, наоборот, кажется расслабленным и даже скучающим. Отъехав на заметное расстояние вперед, он повернулся лицом к сопернику и помахал ему рукой, задорно улыбаясь и катясь уже спиной. В таком положении Рома потихоньку начинает его догонять, уже победно улыбаясь, когда фигурист, дразнясь, высовывает язык. И срывается с места в два раза быстрее. Спиной. Олеся восторженно ахает. Матвей с трудом сдерживает тот же возглас, однако девушка прекрасно видит его полное восхищение.       — За меня блин болей! — Орёт Ромка, уже задыхаясь.       Матвей знает, что Ромка очень вынослив, однако скорости ему часто не достаёт. Одним словом, стайер. И чего он согласился на короткую дистанцию? Первым финиширует Влад. Ожидаемо. Тормозит около бортика, слегка загнанно дыша, но улыбаясь.       — Превозносите давайте меня, восхваляйте. Я же видел как вы на меня смотрели, — он весело улыбается, смотря на Олесю с Матвеем, и взъерошивает волосы. Корочка на губе трескается, и вниз течет капля крови. Зато у Влада, вроде как, улучшилось настроение. — Хотя нет, не надо, я и так знаю, что я божественен.        — Ты о-о-очень крутой! — Восклицает Олеся, сияя от радости.       Матвей улыбается очень довольно. Приходится скорчить сожалеющее лицо, когда, рыча и воспроизводя рандомные звуки, приезжает Ромка, уже раскрасневшийся и на коленях.       — Ну, братух, а ты чё хотел, — Матвей помогает ему встать.       — У меня коньки дурацкие короче, в прокате дурь дали какую-то, — задыхаясь, пытается оправдаться Ромка, но тут же из последних сил разражается привычным хохотом.       Пловец кротко кивает фигуристу, сдерживая себя от какого-то лихорадочного желание хлопнуть его по плечу: привычка, наверное.       — Недурно, недурно.       — Поздравляю! — Всё так же громко и восхищённо произносит Олеся и осторожно протягивает тоненькую ручку Владу. Тот, как истинный джентльмен, целует протянутую кисть, при этом уходя в полуреверанс.       — Влад, к Вашим услугам.       — Олеся, — девушка широко улыбается, слегка краснея, — Ты замечательно проехал.       — Спасибо, — фигурист, на этот раз, кажется, искренне улыбаясь, отпускает чужую руку и разворачивается к выходу с арены, — если вы не против, я поеду? Чувствую себя неважно.       Но, так и не доехав до выхода, парень плавно, как в замедленной съемке, падает на лед, глухо ударяясь головой.       — Влад?