Песнь рассвета

      Дорога под ногами и колёсами тележки не пылила совершенно — да и, по справедливости, это и не дорога была, а скорее широкая утоптанная тропа, лежащая на равнине; такие разбегаются от просёлков и приводят либо к деревням, либо к более хоженым путям, а при особом везении — заводят чёрт-те куда. Хотя кем это надо быть, чтобы заблудиться на любом из путей, ведущих в Рэнхорн...       День выдался не очень жаркий, что не могло не радовать — в прошлые три дня на «ласковом» летнем солнышке вполне можно было сгореть. И даже не в переносном смысле. За шутки про запечённую утку Анджело в первый же день успел чувствительно схлопотать от брата посохом, а от обиженной птицы — клювом, так что больше он на эту тему рта не открывал.       — Дорога вдаль и вдаль идёт, — вдохновенно декламировал на ходу Анджело, — а уж куда нас занесёт — то ведомо одной судьбе. Сей путь не мне и не тебе когда-то выбрать довелось...       — Первая строчка не твоя, — заметил Рован. — Так начинается другое стихотворение.       — А, да? — Анджело даже остановился, задумавшись и смешно вытянув губы трубочкой. — Точно! Я даже вспомнил, чьё. То-то и думал — слишком знакомое... Придётся переделать. А ведь какое замечательное начало получалось! «Дорога вдаль и вдаль идёт...»       От такого расстройства певец предложил сойти с тропы и устроить привал. По правде говоря, его следовало устроить ещё час назад, но тогда братья, оба молодые и бодрые, решили, что ничего им не будет, если они остановятся позже.       Едва Анджело сел на траву неподалёку от тропы, как Гарри тут же растянулся рядышком, подставив солнцу мягкое белое пузико. Какое счастье — вот так блаженно вытянуть ноги, и сидеть не жёстко — трава густая и не колется, хорошо...       Рован тоже примостился было рядом с братом, но, неугомонный, уже через минуту вскочил на ноги и куда-то ускакал вместе с уткой, оставив свой передвижной прилавок на попечение Анджело. Ускакал недалеко, на пару десятков шагов; менестрель наблюдал за тем, как он, сцепив руки за спиной, сначала созерцал высокие белые облака, а потом снова обратил взгляд на грешную землю и вдруг воскликнул:       — Эй, Андж, иди сюда! Тут земляника!       Певец подхватил кота на руки, поднялся и подошёл к Ровану, который уже сел на корточки и начал искать ягоды среди зубчатых листьев; утка возилась рядом с ним. Земляничная полянка спряталась среди трав повыше, не ушёл бы Рован в сторону — они бы и не увидели её. Мир, быть может, и строится на закономерностях, но и случайностей в нём тоже полным-полно. Иногда даже приятных — вот как эта.       — А чудеса-то — не вдали, и происходят постоянно: то вдруг родник из-под земли, то земляничная поляна...       — Ой, Анджело, замолчи и ешь, — рассмеялся Рован и протянул ему горсть красных ягод.       Земляника была мелкая, на пол-укуса, но зато на веточках-усиках её висело помногу. Бард всегда любил её, дикую, больше окультуренной клубники: вкус у неё был такой... вольный — именно это слово подходило для описания больше всего.       В детстве Анджело, как любой ребёнок, ждал лето с нетерпением — ради миллиона ребяческих радостей, в холодное время года недоступных, и если не на главном месте, то в числе первых были ягоды. Анджело, мастерски похищая из-под присмотра взрослых маленького Рована, часто без спроса сбегал с ним из дома на луга, где земляника разрасталась буйным зелёно-красным ковром. Несколько раз дети объедались ягод настолько, что потом им было плохо; но настоящую любовь ничто не способно разрушить, тем более такие пустяки. Домой братья возвращались перемазанные, с травяными пятнами на коленях, но счастливые донельзя, и любой, кто видел их сияющие глаза, просто не мог их ни в чём упрекнуть.       Гарри, спрыгнув на землю, задумчиво понюхал стебли и зазубренные листья, последние даже попробовал пожевать, но ему явно не понравилось, поскольку на хозяина, на пару с младшим братом активно уничтожавшего землянику, он посмотрел с отчётливым непониманием.       А спелые ягоды так и горели среди тёмных листьев, словно кто-то небрежной рукой рассыпал коралловые бусины. Анджело и Рован успели съесть изрядное их количество, как вдруг менестрель, озарённый одной мыслью, издал невнятный восклик и подскочил, словно подброшенный пружиной. Он сбегал к тележке Рована, взял оттуда стеклянный сосуд с широким горлышком и, вернувшись, принялся набирать в него землянику.       — Это про запас, на дорогу? — поинтересовался Рован, облизывая пальцы.       — Нет, — отозвался Анджело, не отрываясь от своего занятия, и лукаво ему улыбнулся. — Это дополнительная плата к песне и звонкой монете. А может, и вместо монеты.       — Для мисс Долли, — утвердительно уточнил Рован. Анджело ему не ответил — только улыбнулся ещё шире.       Землянику с полянки они вдвоём ободрали изрядно, но всяким прохожим-мимохожим всё-таки осталось ещё достаточно. Полный сосуд Анджело накрыл сложенным платком, который плотно примотал к горлышку верёвочкой, потому что ни крышки, ни пробки подходящей у Рована не нашлось.       — Вот теперь можно выдвигаться, — заключил менестрель и бодро возгласил: — Вперёд, команда, Рэнхорн ждёт!       — А потом — как договаривались?       — Как договаривались: к морю!