***
Вызывать Беллатрису не потребовалось: верная соратница послушно ожидала господина у входа в его покои. Волдеморт лениво окинул ее взглядом, подмечая потрепанное платье, залегшие под глазами круги от недосыпа и поджатые в недовольстве губы. Белла рассержена? И причина ее раздражения — он сам? Это что-то новенькое. — Милорд, — та присела в неком подобии книксена. — Ты что-то хотела? Волдеморт прошептал отпирающее заклинание, но входить в кабинет не спешил, ленно облокотившись плечом о дверной косяк и старательно игнорируя нетерпение Беллатрисы. Он устал. Ужасно вымотался ритмом последних дней, ослаб физически, а последняя вылазка в компании грязнокровки подорвала еще и его моральное состояние. Невыносимая упертая мозгоклюйка. Коснувшись рукою лба, Волдеморт нервно усмехнулся в ладонь: с ней будет не так-то и просто. Придется стараться лучше. — Да, милорд. В ваше отсутствие на Хогвартс было совершено нападение маглов, — ах, так вот чем она была недовольна. — Совместными силами и под моим командованием мы защитили подземелья Слизерина. Впрочем, мальчишка Роули нас подвел… — Подвел? — мастерски изображая заинтересованность, перебил ее Волдеморт. — Да! — горячо воскликнула Лестрейндж, мстительно растягивая губы в усмешке. — Он ослушался моего приказа и покинул подземелья, присоединившись к Ордену Феникса и остальным. — И ты считаешь, что мне следует осудить его за этот поступок? Беллатриса неуверенно замялась под его взглядом. Некогда юная Блэк была удивительно красива. Том Реддл еще помнил тот вечер у Малфоев, когда ее — изящную, надменную и изумительно чистокровную — представили ему. Затянутая в лучшие ткани Лондона, она казалась глубоко несчастным ураганом, заковавшим свою страстность в оковах нелюбимого мужа. Но, стоило лишь обратить на нее внимание, чуть надавить, потакая горячности и честолюбию, как эта буря вырвалась из тисков. Да, признавался самому себе позже Реддл, он хотел эту женщину. Хотел ее преданности, ее всепоглощающей страстности, ее тела; сплошное удовольствие было наблюдать за раболепием и покорностью, растекавшимся внутри этих невероятных чернеющих глаз. Но, как и любая стихия, Беллатриса была непостоянна. Том вовремя это заметил: поглощенная чем-то одним, она отдавалась этому без остатка, но, стоило ей переключить внимание на что-то новое, интерес к прежнему мгновенно угасал. А Волдеморту была не нужна ветреная соратница, способная в любой момент увлечься чем-то иным… иным, помимо него самого и их общего дела. И в перечень нежелательных направлений входила в первую очередь пресловутая «семейность», являвшаяся для многих основным источником слабости. Волдеморт был лишен этого нюанса, что посчитал необходимым и для своей верной слуги, ведь самые сильные и воинственные женщины — это те, кто не нашел своего счастья в личной жизни. Пришлось приложить недюжие усилия, чтобы мадам Лестрейндж продолжала сохранять данную при венчании фамилию… ну и, конечно, озаботиться вопросом ее потомства. «Интересно, — подумалось Лорду, — продолжит ли она мне служить с тем же остервенением, если узнает, сколько зелий я ей скормил в свое время?» О страстном желании выносить и родить дитя Беллатриса не сообщила даже родной сестре, которой доверяла и которую искренне и по-своему любила, но она не учла того, что ее Повелитель не был простодушным глупцом. От него не укрылись долгие полные тепла взгляды, которые Лестрейндж посвящала своему животу, потерявшему привычную плоскость. Это было за полгода до смерти Поттеров, влияние Волдеморта набирало обороты, власть росла, а реформаторские идеи и многочисленные последователи практически в зубах подносили к нему кресло Министра Магии… Беллатриса со своей беременностью была весьма не к месту. И это пришлось устранить. «Я всего лишь лишил ее слабостей, — хладнокровно решил тогда Волдеморт. — Я сделал ее подобной себе». Он еще раз внимательно присмотрелся к лицу Беллатрисы. Глубокие морщины в уголках губ, потерявшая упругость кожа щек и серебристые пряди волос говорили только об одном: слабости у той все же остались. Лестрейндж была смертна. Смертна, как и все люди. «Кроме меня». Осознание, что ему однажды придется проститься со столь преданной слугой, вызвало сожаление, но он уже не раз размышлял о своеобразном плюсе смертности всех вокруг, кроме него самого. В начале своего пути он совершил достаточно много ошибок и глупостей, но со временем (дайте ему всего век-два) Волдеморт отточит свою личность до безупречности. Темный Лорд станет идеальным повелителем мира магов, не имеющим слабостей, страстей и сомнений, а знавшие его до этого момента отправятся на тот свет, откуда, как всем известно, не возвращаются, дабы рассказать пару баек о сиротке из магловского приюта, которого некогда развеял по ветру младенец-Поттер. — Приведи ко мне Торфинна. Через полчаса в классе Защиты, — шипяще приказал Волдеморт, скрываясь за дверью своих покоев и, наконец, расслабляясь. Уставшее тело жгло, горело и ужасно чесалось. Скинув с себя одним движением балахонистую мантию и нижнее белье, он позволил прохладе, царившей в комнате, овеять раздраженную кожу. Хотелось увидеть себя сейчас со стороны, оценить нанесенный последними днями ущерб, но это не представлялось возможным: вернувшись в прошлый раз из лазарета, Волдеморт в бешенстве разнес все зеркала, отражавшие только одну неприятную взору правду — его уродство. Изначально после проведенного в Литтл-Хэнглтоне ритуала Волдеморт был практически счастлив. Мало того, что он оказался жив и более не являлся бестелесным духом, вынужденным либо бродить в лесах Албании, либо унизительно паразитировать в чужом теле, он также теперь обладал уникальным сосудом, мощным и развитым, подаренным самой госпожой темной магией. Наверное, именно тогда Волдеморт осознал в полной мере свое бессмертие, вкусив, наконец, этот запретный плод. Новое тело было удивительно, а на исследование всех его возможностей у мага ушло около месяца. Кости в скелете оказались прочнее, мышцы — развитее, зрение и слух обострены; что же касалось физической силы, то тут Волдеморт выяснил, что он способен бегать быстрее любого человека, а также поднимать ощутимо тяжелые для обычных людей предметы. Основные потребности организма тоже видоизменились: еда насыщала быстро и надолго, сон почти не требовался, а терморегуляция тела была потрясающе комфортной. Даже потеть он теперь был неспособен. Тут же захотелось придумать способ создать всем своим подданным подобные тела, одарить их, самых преданных, этим великим достижением вместо общепринятой черной метки, создав таким образом непобедимую армию и воздав дань великой и всемогущей темной магии, когда появился первый звоночек. Вместилище Волдеморта начало самоуничтожаться. Сначала появились первые раны. Просто однажды по пробуждении Лорд увидел окровавленные простыни и уродливые струпья, хаотично взбугрившиеся по всему телу, однако уже к вечеру все бесследно прошло, но желаемого облегчения не наступило: следующий день принес новые изъяны. С тех пор боль и кровь стали верными спутниками возродившегося Волдеморта. И любви это к Гарри Поттеру, повинному в происходящем, как все понимают, не добавляло. Призвав к себе манящими чарами марокканские мази — единственное спасение от боли, — Волдеморт зачерпнул немного смеси и с наслаждением нанес на руки и грудь, мгновенно чувствуя облегчение. Запахло сандалом и совсем немного корицей. Вроде бы последней пахло и от волос грязнокровки, или он ошибся и это было какао? А может, вообще какая-то магловская бурда, которой по определению должна обливаться семнадцатилетняя студентка, ибо так модно? Воспоминания о Грейнджер вызвали в нем злое удовлетворение. Строптивая, добросердечная и невыносимо упрямая, она, как маленький мотылек, на всех порах неслась на свет, искренне уверенная, что вот-вот долетит до солнца. Жаль лишь, что источником ее надежд был всего лишь замызганный фонарь у нежилого квартала. Мазнув сандаловой мазью по очередной открывшейся ране, Волдеморт зашипел и в остервенении отбросил ни в чем не повинную склянку в угол комнаты, где она, жалобно звякнув, юрко закатилась куда-то под кровать, стремясь поскорее скрыться от внезапной ярости хозяина. А хозяин был зол. Зол на имевшую лишь временный эффект мазь, на Аджамбо, отказавшуюся ему помогать напрямую, на нерасторопную бесполезную Грейнджер, до сих пор не открывшую дневник и неспособную помочь ему обрести желаемое, на Беллатрису, которой вечно недостаёт его внимания… Беллатриса. Она ведь когда-то пошла за ним, будучи влюбленной юной прелестницей. Было бы прекрасно проделать и сейчас что-то подобное с Грейнджер, чтобы не заниматься нудным промыванием мозгов той, у которой этих мозгов столько, что скоро череп треснет. — Ну да, друг мой, тебе сейчас только студенток в себя влюблять. Хорошо, что в комнате зеркала нет: его отражение бы с удовольствием поглумилось над тобой, — в пустоту шепнул на парселтанге змееуст, старательно игнорируя некое сожаление, сквозившее в голосе. Призвав безразмерную мантию, не так сильно тревожащую израненное тело, как обычная многошовная, Волдеморт покинул свои покои, желая, наконец, заняться делами Хогвартса и Пожирателей, пущенными в последнее время на самотек. Страстное стремление обрести новое тело затуманило ему разум. Дневник вуду и скрытые в нем знания манили пуще иных соблазнов, и усердная обработка мировоззрения одной грязнокровки существенно мешала остальным направлениям деятельности. Торфинн Роули стоял в центре комнаты на коленях, изо всех сил стараясь не показывать, как ему больно. Заклинание Беллатрисы, призвавшей шипастую лозу, которой та на манер обычных пут стягивала руки и грудь Пожирателя, действовало на отлично: Волдеморт еще при входе в комнату почувствовал стойкий запах солености и железа. Так пахла кровь. — Что тут у нас? — почти заботливо поинтересовался у стиснувшего зубы Торфинна Темный лорд. — Никак ты, Роули, посмел ослушаться приказа мадам Лестрейндж? Волдеморт знал, что ему присуща некая артистичность, но откуда в нем это стремление к показушным жестам — он и сам понять не мог. Сразу убить Поттера? Одним движением казнить Чарити Бербидж? Ну нет, что вы, надо же сначала поиграться с мышкой, прежде чем ее съесть. «У меня замашки кота», — скривился про себя Лорд, а вслух прошипел: — Беллатриса, я хочу посмотреть, как мы поступаем с теми, кто предает наши интересы. Сейчас у Волдеморта не было никакого желания наказывать этого идиота самостоятельно. Убить его на месте — неразумная растрата человеческих ресурсов; начать пытать — Круцио потребует слишком много сил и концентрации, отчего только что залеченные раны откроются вновь. Нет, наказание еще найдет своего героя. Лестрейндж дважды повторять не стоило. Весело рассмеявшись, словно вместо окровавленного Торфинна увидела в центре комнаты целую гору подарков на Рождество, она на пробу хлестнула парочкой слабеньких заклинаний по провинившемуся, пока, собравшись, не приступила к своему излюбленному. «Пожалуй, Круцио ей дается даже лучше, чем мне». Вряд ли Беллатриса и сама понимала, насколько глубоко несчастной она была, ведь так легко причинять боль и страдания другим людям искренне счастливые неспособны. Извивавшийся на полу Торфинн захрипел, сплевывая кровь на каменные плиты замка, и заскреб по ним дрожащими пальцами, наконец, закричав. Беллатриса только этого и добивалась. Удовлетворенно оскалившись, она обернулась через плечо к Повелителю, ожидая одобрения. — Я всего лишь… хотел… чтобы мы были… союзниками… Прохрипел с пола Роули. — Что ты сказал? — искренне удивился Темный Лорд, осознавая, что не до конца посвящен в историю вчерашнего вечера. Но Пожиратель не смог ответить Повелителю, истратив последние силы на сказанное и провалившись в забытье. Под взволнованным бегающим взглядом Беллатрисы, Волдеморт вскинул палочку и прошептал: — Легилименс. Все же изучение чужих душ было практически призванием Лорда. Его всегда забавляло копание в чужих головах, полных грязных мыслей и позорных воспоминаний. Еще одно доказательство того, что однозначно «добрых и праведных людей», как утверждала Грейнджер, не существует. Каждый в своей голове грешен по-своему. Внимательно просмотрев события прошедшего вечера и презрительно скривившись на воспоминаниях о девице Лавгуд, Волдеморт уж было хотел закончить свое вторжение, как заметил в конце что-то интересное. Проигнорировав скулеж слуги, Темный Лорд с напором прокрутил перед глазами окровавленное тело младшей Уизли. Он не знал эту девочку лично, но ее хорошо помнил один из уничтоженных осколков его души. Подумать только, он некогда держал на коротком поводке женщину Гарри Поттера. И подругу Грейнджер… Интересно, а на что грязнокровка пойдет ради спасения близкого человека?.. Неплохо изучив за последние недели жертвенный характер Гермионы, Волдеморт не сдержал довольной широкой улыбки, напоминавшей акулий оскал — кажется, он нашел меры воздействия. Наблюдавшая за Повелителем со стороны, Беллатриса попятилась, испугавшись перемены настроения милорда. В таком состоянии он способен на все. И она не ошиблась. — Моя дорогая Белла, — протянул Волдеморт, переключаясь на верную подопечную. — Разве с самого второго мая я не продемонстрировал, какой позиции предпочитаю придерживаться? Разве я не говорил о необходимости объединения, слияния сил? Нет? Какой приказ я отдавал тебе, покидая в прошлый раз Хогвартс? Взаимоподдержка! Отсутствие склок. Я так понимаю, ты либо целенаправленно решила ослушаться моего приказа, либо, не сумев вовремя сориентироваться, допустила досадную оплошность, верно? Что, не слышу? Второе? — Волдеморт усмехнулся, увидев, с каким усердием она закивала на его слова. — Ну что ж, тогда ты отделаешься лишь простым предупреждением… Облегчение, пропитавшее ее лицо, казалось таким явным, что он поморщился. Выдохнув, Лестрейндж кинулась было шептать слова благодарности, но Волдеморт ее перебил: — Ты не поняла, Белла: не в моих принципах предупреждать просто на словах, — и, дождавшись, когда черные зрачки расширятся, Темный Лорд выдохнул: — Круцио!***
Гермиона ворвалась в палату и замерла на пороге, судорожно стараясь отдышаться и во все глаза рассматривая столпившихся у дальней кровати людей. Оставшиеся в строю Уизли, как один, склонили свои огненные головы и молчали. На шум, устроенный Грейнджер, не обернулся никто. Все еще тяжело дыша после бега от гриффиндорской гостиной, куда она направилась сразу по прибытии в Хогвартс и где еще с порога узнала о случившемся, Грейнджер осторожно приблизилась к новой пациентке Больничного крыла. Джинни смотрелась безжизненно. Ее осунувшееся землистого цвета лицо с потухшими веснушками с трудом просматривалось сквозь рябь, создаваемую целительским пузырем, поддерживающим девушку в магической коме. — Почему… почему она в коме? — спросила Гермиона таким хриплым сдавленным голосом, что им впору разговаривать древним старухам, а не молодым девушкам. Заметившая ее наконец Молли неприязненно поджала губы. На ее лице, так схожем с Джинни, заиграли желваки. Стоявший подле матери Джордж сурово заметил: — Тебе лучше уйти, Гермиона. Это было жестоко. Растерявшись, она забегала глазами по палате, переводя взгляд от одного члена семьи Уизли на другого, очевидно, ища поддержку, пока не наткнулась на сгорбленную спину Рона. Друг молчал. Лишь когда его силуэт стал размываться перед глазами от скопившихся слез, Гермиона услышала его тихий голос: — Подожди меня перед входом в лазарет. Кивнув чужой спине, которая, однако, была неспособна это увидеть, она быстрым шагом покинула Больничное крыло, стараясь бесшумно прикрыть за собою дверь, и, с трудом добравшись до ближайшего подоконника, разрыдалась. Ее вот такую, сползшую на пол с зареванным лицом, Рон и обнаружил минутами позже, выйдя из палаты сестры. — Тшш, не плачь, не стоит. Ты так из-за Джинни или из-за реакции мамы? Уткнувшись мокрым носом в колючий свитер так, что того и глядишь можно поцарапаться, Гермиона сквозь всхлипы прохрипела: — Из-за всего! Мерлин, мне так страшно, так за нее страшно… Почему над ней этот пузырь? Почему?! Рон осторожно провел ладонью по ее плечу, а потом еще и еще, с каждым движением усиливая нажатие, словно выплескивая через него всю свою боль. Подняв голову, Грейнджер увидела лишь абсолютно стеклянные глаза, смотрящие в пустоту. — Потому что, если Джинни выйдет из магической комы, искусственно поддерживающей жизнедеятельные процессы… она тут же умрет. Она уже можно сказать мертва. Но мама… нет, мы. Мы пока не позволяем Помфри убрать этот пузырь, хотя и очевидно, что чуда ждать неоткуда. С час назад приезжали целители из Мунго — они лишь развели руками. Характер ранений слишком серьезный. Перед твоим приходом мы приняли решение, что оставим Джинни в таком состоянии до завтрашнего обеда, а потом… потом мы отпустим ее. — Отпустите? Что это значит? Рон моргнул, переводя взгляд от невидимых далей на Гермиону. Его руки, ставшие вдруг непослушными, соскользнули вниз с ее плеч, а сам он вдруг серьезно спросил: — Где ты была последние сутки? Странное чувство, склизкое и холодное, как гигантский кальмар, пробралось мокрыми щупальцами в грудную клетку Гермионы и опутало ее сжавшееся трепыхающееся сердце. Она была с Волдемортом. Она была с их общим врагом и убийцей родителей Гарри. Она вела с ним великосветские беседы, освобождала безымянных пленников и смотрела, как убивают людей, в то время как тут, в Хогвартсе, убивали ее подругу. Гермиона вспомнила взгляд Молли тогда, у Больничного крыла, когда мама Рона и Джордж пришли добивать Волдеморта, и сейчас, в палате, когда миссис Уизли недовольно поджала губы. Неужели она, Гермиона, совершила непростительную ошибку? Рон выжидательно молчал, и Гермиона не смогла ему соврать сейчас. — Я была с Волдемортом. — Зачем? — Он хотел помочь. Помнишь, я говорила тебе, что мы с Гарри перенеслись в Бенин? Местная жрица вуду подарила мне тогда дневник, но я никак не могла его открыть, поэтому Волдеморт предложил… — И ты ему веришь? — Что? — растерянно шепнула она. — Ты веришь Тому-Кого-Нельзя-Называть, что он во имя нашего общего блага готов помогать маглорожденной в чем бы то ни было? — Рон усмехнулся. — Ты всегда была умнее всех нас, Гермиона. Не заставляй меня сомневаться в этом. И Уизли встал, спешно покинув ее, не желая больше ничего слышать, а Гермиона не рискнула ему что-либо крикнуть вслед: все приходящие сейчас на ум слова казались глупыми и бессмысленными. Твердо решив увидеть Джинни без посторонних свидетелей, она залезла с ногами на подоконник и, приняв не самую удобную позу, принялась ждать, когда Молли и остальные покинут палату. Незаметно для себя Гермиона уснула. Пробуждение вышло резким и болезненным. Почувствовав неожиданное тепло, Грейнджер дернулась, слишком резко подняв склонившуюся к груди голову, и ударилась затылком об оконную раму. Зашипев, она потерла ушибленное место и настороженно уставилась на стоявшего в паре метров от нее Волдеморта. Бузинная палочка была направлена точно в ее грудь. — Не беспокойся, — прошелестел тот, — я всего лишь наложил на тебя согревающие чары. Сегодня достаточно холодная ночь. Кивнув, словно это был единственный способ изъявить благодарность, Гермиона посмотрела в окно, подмечая, что и впрямь проспала до глубокой ночи. Затекшая от неудобной позы на подоконнике спина это подтвердила. — Я хотела навестить Джинни, но… не смогла. Решила подождать тут, — зачем-то пояснила ему Гермиона, спрыгивая с подоконника и подходя практически вплотную к Волдеморту. Возможно, он преследовал какие-то свои коварные цели, увозя ее почти на сутки из Хогвартса, а может, и впрямь, как он и утверждал, хотел ей показать, на что способны маглы, и подготовить ее таким образом к войне, но достиг он только одного: Гермиона перестала чувствовать страх перед ним. Нет, конечно, абсолютно спокойно в его компании она себя не ощущала, но, во-первых, будь у Волдеморта желание ее убить, он бы давно это сделал в лесу или Министерстве, а во-вторых, когда Грейнджер увидела в нем нечто человеческое, узнала о его слабостях и просто поговорила с ним, он перестал казаться неким абстрактным злом во плоти, которого априори следовало бояться и при его приближении прятаться под стеганное одеялко. Впрочем, Том Реддл все еще оставался убийцей и психопатом, а этот диагноз никакими задушевными разговорами из его биографии не вычеркнуть. — А зачем вы… ты здесь? Непривычное обращение резало слух и, заметив ее неуверенность, Волдеморт растянул тонкие губы в усмешке. — Узнал о случившемся и решил, что найду тебя здесь. — Я опять зачем-то нужна? — Не совсем. Точнее, вообще нет, но я все же хотел бы тебе предложить кое-что попробовать… А пока давай-ка навестим твою подругу. Пойдем. Следуя шаг в шаг за ползущей по плитам замка мантией темного мага, Гермиона вошла в палату Больничного крыла, хорошо освященную лунным светом, льющимся из больших ясных окон. Сегодня было полнолуние. Точно в подтверждение мыслей Гермионы где-то в Запретном лесу завыл дикий зверь. А, впрочем, это мог быть и Сивый. Состояние Джинни, очевидно, не изменилось. Под тонким одеялом легко угадывалось ее худенькое тельце, а тонкая рука, свисающая с края кровати, казалась в свете луны совсем синюшней. Кроме Гермионы, Волдеморта, юной Уизли и скрытой в дальнем углу за ширмой Лаванды Браун, уже месяц не приходившей в себя после встречи с оборотнем, в палате никого не оказалось. Решив, что так даже лучше, Грейнджер приблизилась к постели подруги и осторожно уложила чужую руку обратно на постель. Кожа на ощупь оказалась ледяная. «Словно она уже мертва», — пронеслась в голове Гермионы мысль, и она, не сдержавшись, снова всхлипнула. Плакать при Волдеморте было неожиданно стыдно, но и сил сдерживать себя она не находила, поэтому, смахнув слезы, которые все текли и текли по мокрым щекам, Грейнджер попробовала успокоиться, но у Лорда за ее спиной были явно другие планы. — Что ты чувствуешь, видя ее такой? — Что? — Какие эмоции ты испытываешь, понимая, что стоит с твоей подруги снять состояние комы, как она погибнет? Гермиона обернулась через плечо и с ужасом воззрилась на говорившего. — К чему этот разговор? Мне больно, мне очень больно! Волдеморт развел руками. — Так сделай что-нибудь! Почему ты еще сидишь и топишь палату в своих слезах? — Но ч-что я могу? Я всего лишь студентка Хогвартса. Я даже не окончила седьмой курс! — Наконец-то ты это поняла, — себе под нос буркнул Волдеморт, и уже громче произнес: — Ты не обычная ведьма, Грейнджер, ты обладательница того, чем многие бы страстно желали владеть. Я же рассказывал тебе, насколько книга вуду уникальна и насколько ее мощь невероятна. Возможно, именно в ней ты найдешь решение своей проблемы. — Нет, — замотала она головой, — это невозможно. Я так и не смогла ее открыть. — Но сегодня ты готова. Проговорив это, Волдеморт вдруг подошел совсем близко к сидевшей на стуле у постели Джинни Гермионе и опустился на корточки, оказываясь точно перед ней. Вертикальные зрачки, погруженные в кровавый багрянец, сейчас в темноте палаты уже не казались глазами монстра. Нет, они виделись совершенно обычными, даже человеческими, и загипнотизированная ими Грейнджер подалась вперед. Она впервые смотрела на него сверху вниз и впервые наблюдала за его змеиным лицом с такого издевательски личного расстояния. Шмыгнув носом, Гермиона шепнула, боясь громким голосом разрушить что-то особенное, разлившееся в это мгновение по палате: — Что ты хочешь, чтобы я сделала? Волдеморт медлил. Наконец, он поднес свою кисть к девичьему лицу и скользнул костяшками пальцев по чужой скуле, поглаживая, но Гермионе это прикосновение не показалось ласковым или нежным — скорее так трогают строптивую кобылу перед скачками. А еще в этой темноте, прерываемой только лунным светом, касания Лорда приобретали некую интимность, что, конечно же, заставило Гермиону внутренне сжаться, а толпу мурашек зашелестеть вдоль загривка вниз по позвоночнику. — Всего лишь спасла Джинни. Ты же готова ради этого на все? — и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: — Знаешь, на словах таких, как Аджамбо, «быть готовым» — это значит измениться с момента произнесения этой фразы настолько, чтобы суметь совершить нечто такое, что от прошлого тебя никто не ждал. Такие книги, как та, что тебе дали в Бенине, обычно открываются лишь многоступенчатыми ритуалами, но я думаю, тут все проще: ты же новичок, Аджамбо бы не возложила на тебя невыполнимую задачу… Помнишь алтарь в ее доме? — Тот большой с куклами и костями? — Да. Какой он был? — Устрашающий. Отвратительный. — Не то. По назначению какой? — Жертвенный. — Именно. Жертвоприношения вполне в духе вуду. Понимание медленно затопило сознание Гермионы, приведя ее в состояние ужаса. — Ты хочешь, чтобы я во имя книги принесла какую-то жертву? — Не во имя книги. Во имя подруги. — И что ты мне предложишь? — всматриваясь в его лицо сверху вниз, поинтересовалась Гермиона, неожиданно криво усмехаясь. — Принести сюда жертвенного ягненка и располосовать ему шею? Волдеморт поморщился, подавив тем самым улыбку. — Не видел в загоне у Хагрида никаких парнокопытных, так что идея не очень хорошая. Нет, Гермиона, не думаю, что у нас так много шансов, поэтому действовать надо наверняка. Какая жертва у всех народов являлась наиболее приоритетной? — Человеческая, — на выдохе произнесла Гермиона, уже прекрасно понимая, к чему тот клонит. Неужели он и в самом деле готов ей это предложить? Что же он за чудовище?! — Достань дневник, — приказал в ответ Волдеморт. Послушно призвав из сумочки книгу, Гермиона замерла с ней в руках, все еще не смея отвести глаз от вертикальных зрачков напротив, которые, казалось, гипнотизировали ее. А может, так и было? — Раскрой его. — Я не буду делать того, что ты от меня ждешь, — спокойно произнесла она, в противовес своих слов переворачивая первые страницы. — Я не стану убивать человека, тем более ради того, чтобы прочитать эту дракклову книгу! — Даже… ради спасения Джинни? — Ты манипулируешь мной! Это грязная манипуляция! — Но разве я не прав? Я всего лишь произношу очевидное, но, если мои слова побуждают тебя к действиям, значит, это ты склонна к постороннему воздействию, а не я к управлению тобой. Гермиона фыркнула. — Но ты даже не знаешь наверняка, прав ли ты. Твое предложение — просто теория. — Ну так давай проверим, — Волдеморт кивнул в дальний край палаты, где огороженная от посторонних глаз, скрытая ширмой покоилась Лаванда. — Та девушка все равно не жилец. В отличие от твоей подруги. Сегодня полнолуние, а она укушена оборотнем — никто даже не подумает на тебя, все посчитают, что она сделала это сама с собой. Тебе даже не придется делать это по-дикарски, перерезая горло: я покажу, как совершить разрез на руке, чтобы из нее медленно вытекла вся кровь. Жертвоприношение будет легким и безболезненным, а Джинни Уизли будет жить. Гермиона вспомнила Арабийскую пустыню, густой лес и разрушенное Министерство, и ее затрясло. Сколько раз она находилась с этим человеком наедине? Хотя разве был он человеком? Уродливая змееподобная оболочка, больная и ослабевшая, с гнилой жестокой сердцевиной. Волдеморт был любезным и обходительным манипулятором, нестабильным психопатом и… переполненным магнетизма гением. Но делало ли это его человеком? Наклонившись еще ближе к его плоскому профилю, Гермиона четко безапелляционно прошипела на манер его ручной змеи: — Ты не склонишь меня к убийству. Никогда, слышишь? Если в твоем извращенном мире это норма, то в моем — проклятье, а судя по твоему внешнему виду, это проклятье с последствиями. И так быстро, как только могла, она выбежала из палаты, страшась, что Волдеморт сейчас кинется за ней следом и убьет за непослушание и дерзость, но этого не случилось. Гермиона убегала по затянутому в темноту ночи замку, а ее никто не спешил догонять.***
Мерлин, какая она идиотка! Она водила кулоном и шептала простенькие отпирающие чары на книгу, в которой сокрыты знания о некромантии и возвращении с того света. Нет, здесь нужно что-то посущественнее Алохоморы. Предложение Волдеморта с жертвоприношением звучит правдоподобно, но Аджамбо, зная о кровожадности и беспринципности своего протеже, всячески оградила его от этого дневника, а голову Гермионы от чужого вмешательства. Значит, жрица хотела, чтобы англичанка сама нашла выход из положения. Однако в компании Волдеморта. Тогда, может, жертва все же нужна? Гермиона забегала глазами по совятне, куда ее почему-то привели ноги. Пара откормленных сипух, уже месяц лишенных полетов за пределы школы, мирно дремали на соседней жердочке. Может, дневнику сойдет их жертва? Грейнджер представила, как подходит к птице, хватает ее за лапу и тянет на себя, параллельно призывая из сумочки нож для писем. Вторая сипуха кидается ей в лицо, хлопает крыльями и пищит, пока Гермиона вспарывает острием пернатую грудь, окрашивая шкуру окапи в красный… Задрожав, она сглотнула вязкую слюну, отдававшую чем-то металлическим. Или это была желчь? Кажется, ее замутило. Перед глазами еще стояли сгустки крови и разметанные серые перья. Нет, такая картина и такие поступки это не к ней, она не сможет кого-то, пусть это и всего лишь птица, лишить жизни, тем более ради какого-то глупого дневника. «А ради Джинни? Что бы ты сделала ради нее?» — мерзко зашептал внутренний голос. «Все», — стойко ответила ему Гермиона. «Так ты смогла бы принести жертву?» «Жертва бывает разная», — аккуратно заметила она, задумчиво разглядывая книгу в руках. Действительно, жертвоприношения всегда имели особый характер в различных культурах и отличались поразительной разновидностью. Например, в Японии люди совершали религиозное самоубийство, в Карфагене — детоубийство, сибиряки отдавали во славу живых животных, а адепты культа Кибелы проводили самооскопление, в то время как находчивые китайцы всего лишь сворачивали конвертики из бумаги и дарили их богам. Но у всех народов, проповедовавших в свое время язычество, при жертвоприношении было нечто общее. Этим общим являлось религиозное кровопролитие через самокалечение. Как и недавно в своих мыслях, но уже наяву, Гермиона призвала из бисерной сумочки нож. С трудом пробравшийся сквозь завалы, он с клацаньем и звоном вырвался наружу, разбудив тем самым дремавших сипух, тут же заухавших и с интересом принявшихся наблюдать за разворачивающейся картиной. Гермиона, не обращая на них внимание, осторожно раскрыла дневник Аджамбо где-то посередине и, сосредоточившись на конечном результате, быстро, пока не передумала, одним метким движением вспорола себе кожу ладони. Острый нож для писем мягко погрузился в нежную дерму, с наслаждением разрывая ее и заставляя алую кровь хлынуть на потертые страницы книги. Зашипев, Гермиона уронила и нож, и дневник, морщась и подвывая, прижала руку к груди, на чем свет кляня про себя это ненормальное вуду, чокнутого Волдеморта и свои глупые идеи, а также потихоньку продумывая, как бы быстрее залечить рану, когда, открыв на секунду глаза, заметила кое-что необычное. Страницы дневника были пусты. Но раньше-то они оправданно были пусты, а теперь… куда, спрашивается, делась ее добытая с такой болью кровь? Присев на корточки, Гермиона наклонилась над книгой, внимательно ее рассматривая, и неуверенно дотронулась до переплета с таким лицом, с каким обычно люди принимают решение оттаскать за хвост мантикору. И не напрасно. Книга вдруг зашевелилась, дернулась, тряхнула страницами и на глазах перепуганной до смерти Гермионы начала менять форму и цвет, превращаясь во что-то болотное, скользкое и удлиненное, рьяно извивающееся на грязном полу совятни. Взвизгнув, Грейнджер вскочила на ноги, стараясь как можно дальше отойти от дневника, медленно, но верно превращавшегося в… змею! Не прошло и полминуты, как среди сора, обглоданных костей и птичьего помета на полу кольцами свернулась африканская мамба. Высунув длинный раздвоенный язык, она зашипела, проворно осматривая помещение своими темными глазками с острыми вертикальными зрачками. Гермиона попятилась, тут же привлекая внимание змеи. Мамба зашипела, в мгновение вытаскивая свое самое грозное оружие на обозрение: сочащиеся ядом клыки, особенно пугающе смотрящиеся на фоне бездонной черной пасти. Полупрозрачный смертоносный эликсир, собравшись в густую каплю, тягуче медленно пополз с треугольной морды вниз, и Гермиона в этот момент поняла: все. Конец. Ей не убежать. Мамба бросилась вперед, отпружинивая от пола своим гибким темно-оливковым телом, мгновенно впиваясь в кожу жертвы и легко прокусывая ее до кости. Женский крик, смешанный с плачем, разлетелся по совятне, оттолкнулся от стен и взмыл ввысь, теряясь где-то под потолком конусообразной крыши. Следом за ним взлетели вверх и испуганные сипухи.