После звезд

Кингсли смеялся высоким раскатистым смехом, пока ветер неистово трепал полы его мантии. Стоя на краю Запретного леса, он направлял палочку на Беллатрису, целясь ей в грудь. Волшебное древко в его руках играючи сделало пас. — На что ты рассчитывала, милая Белла? Что тебя кто-то и впрямь сможет принять или, Мерлин упаси, полюбить? Да ты же даже дитя выносить неспособна! Красивое темное лицо Бруствера изменилось, в мгновение ока превращаясь в бледное и сухое: черты, пусть они и были уродливы, вызывали некое благоговение. Но сейчас Волдеморт карал не неугодных магии, не безликих и безымянных грязнокровок. Он карал чистокровную Беллатрису Лестрейндж, урожденную Блэк, самую верную и преданную соратницу. — Милорд, что вы… — Тшш, прекрасная Белла, твои горести скоро закончатся, — ласково прошептал Темный лорд, однако палочку не убрал. Словно из воздуха рядом с ним материализовалась грязнокровка Грейнджер, маленькая высокомерная дрянь. Ох, это ее крохотное лицо, покрытое веснушками так, словно ее обрызгало грязью из проезжающей мимо телеги, и торчащие во все стороны волосы цвета драконьего навоза… как же неуместно эта дрянь смотрелась рядом с повелителем! — Тем более я нашел тебе отличную замену… Грейнджер за спиной Волдеморта захихикала, как жалкая пародия на гиену, и Беллатриса взвыла — от ненависти, страха, унижения… — Вы не можете так со мной поступить! Волдеморт по-птичьи склонил голову набок. В его узких красных глазах зияло холодное равнодушие. Прежде чем бескровные губы Темного лорда раскрылись и два коротких смертельных слова сорвались с них, Беллатриса уже поняла, что ее ждет. В бессилии закричав, она… проснулась. Сегодняшний сон был похож на многие предыдущие. Все тот же Запретный лес, изредка сменяющийся Малфой-мэнором, все те же мужчины и бесславный конец. Казалось, подсознание Беллатрисы обнажало все ее потаенные страхи: маглолюб Бруствер просто обязан был ею воспользоваться, милорд — выбросить за ненадобностью, а грязнокровка Грейнджер — занять место подле повелителя. И еще это упоминание бесполезного чрева… Беллатриса заворочалась в постели, осторожно проверяя когтистыми пальчиками место рядом с собой. Пусто. Бруствер часто уходил еще до того, как она проснется. Впрочем, это не вызывало в ней раздражения или обиды: у Кингсли и впрямь было полно дел. Как, к примеру, и у Темного лорда, поразительно часто игнорировавшего все вокруг, кроме своей комнатной грязнокровки, но при этом без особых усилий отдававшего распоряжения своим верным подданным в охране периметра замка, патрулировании коридоров, предотвращении склок и напитывании купола при помощи стихийной магии взамен уничтоженного сквибом номникуса. Еще один старый кусок драконьего дерьма… и как только мозгов хватило плести интриги? «Вот что бывает, если вместо домовиков начинаешь драить полы как проклятый: ты становишься идиотом». Беллатриса широко зевнула, потянулась и одним рывком встала с мягкой постели. Хотелось бы понежиться еще немного, но время — галлеоны, как говорится. В отражении настольного зеркала она увидела сонную себя — с такими же всклокоченными, как у грязнокровки Грейнджер, волосами и в белой хлопковой сорочке. Когда она в последний раз спала такой наряженной? В первую брачную ночь? Или когда надеялась, что Том Реддл посетит ее спальню? Хотелось бы сказать, что сейчас она наряжалась для себя, но, увы, это было не так. Кингсли, похоже, нравилась ее женственность, а Беллатрисе впервые за долгие годы захотелось угодить кому-то, кроме Темного лорда. Пусть и в выборе пижамы. Туго затянув корсет, Беллатриса покинула покои, оставляя постель в полнейшем беспорядке: с недавних пор ее покои убирал Кикимер. Отвратительный домовик хоть и вынужден был стараниями дуралея Сириуса подчиняться приказам Поттера, отказать в просьбе одной из Блэк не посмел, и это было особенно ценно для мадам Лестрейндж. После временного переезда в оккупированный Хогвартс, домовики замка наотрез отказались убирать или как-то иначе помогать всем Пожирателям смерти без исключения, поэтому Кикимер старательно, хоть и недостаточно хорошо, застилавший постель и начищавший обувь Беллатрисы заручился ее благосклонностью и даже вымолил глупое обещание: ведьма дала слово по окончании войны отрубить эльфу его уродливую голову и повесить ее на входе в дом на площади Гриммо. Пообещать-то это Беллатриса пообещала, но как реализовать представляла с трудом: если Поттер был не особо в восторге от кончины миссис Норрис, вряд ли он одобрит окровавленную голову в своем новом поместье. Последняя мысль непрестанно приводила женщину в бешенство. Подумать только, дом чистокровнейшего и древнейшего рода Блэк займут осквернители крови и грязнокровки! Лучше бы тетушка Вальбурга сожгла его к дракклам после пропажи Регулуса. Вот кто был образцом для подражания! Истинный слизеринец, до конца верный идеям Темного лорда. На верхних этажах, точно у выхода из подземелий Слизерина туда-сюда сновали колдомедики и их жалостливые — но по сути бесполезные — помощники из числа беженцев. Цисси трудилась бок о бок с Андромедой. Подумать только! Хотя Меда всегда была к Цисси ближе ее самой, Беллатрисы. Возможно, беспокойный нрав Лестрейндж имел некое влияние на этот факт… Ужасно хотелось есть, и, хоть варево, что последние дни подавали домовики в Большом зале, мало напоминало людскую пищу, Беллатриса уж было двинулась в сторону столовой, когда нечаянно скользнула языком по острым обломкам зубов. Рот тут же наполнил металлический вкус крови. «Драккловы зубы! Когда же я ими зай… а, стоп!» Аккуратно ухватив под локоток пробегавшую мимо нее колдоведьму в лимонной мантии, Беллатриса хищно улыбнулась. Пойманная стальной хваткой Лестрейндж девушка задергалась, выпячивая свои и без того огромные глаза. — Что вы… делаете? Вам… Вам нужна помощь? Вы ранены? Шум коридора мешал, и Белла в свойственной ей беспардонной манере толкнула ближайшую к ней дверь, вваливаясь в полупустой кабинет. Не обращая внимания на ютившихся в углу на сваленных в кучу мешках беженцев, укрывшихся в Хогвартсе, ведьма обратилась к колдоведьме: — Осмотри мои зубы. Там они чуть почернели; вот тут, слева, обломались, видишь? Вот-вот, особенно нижний ряд. В целях лучшего донесения информации Белла ощерилась, старательно клацая зубами. Колдомедик вздрогнула, чудом не потеряв свои глазищи. — Вы… адекватная? Какие зубы… мисс? — За «мисс» благодарю, — одобрительно кивнула Белла, насмешливо оглядывая трясущуюся девушку перед собой, — но зубы все же глянь. Да не бесплатно, трусливое ты создание, прекрати дрожать. — Но там в коридоре люди… умирают… я там нужнее! Неужели вы не понимаете? Ваши зубы, э-э, мадам, могут и подождать. — Э-э, нет, дорогуша, не могут. Да и куда ты спешишь? К тому, без ног который? Он и так обмочился от боли, хуже ему уже не будет, — понимая, что поттеровские уговоры на девицу не действуют, Лестрейндж прибегла к последнему излюбленному способу. Склонив голову к плечику, Беллатриса расцвела в сладкой улыбочке: — Не посмотришь зубы — убью твою семью у тебя на глазах. Колдоведьма вздрогнула. Огромные глазища в момент стали влажными. — Но, мадам, моя семья… погибла с неделю назад. — Вот драккл, — случайно вырвалось у ведьмы. «Шантаж отменяется». Но девушка иначе оценила реакцию Пожирательницы. Мгновенно утерев глаза длинным рукавом лимонного халата, колдомедик залепетала: — Сейчас я вижу: вы хорошая женщина. Поэтому я быстренько вас посмотрю, — у Беллы даже глаз дернулся от этой смены настроения. — Меня зовут Шарлот, но это неважно… У меня профиль немного другой, я не заканчивала курсы стоматологии, я больше по темномагическим заклятиям… но я посмотрю! Присаживайтесь на лавку и приоткройте рот, пожалуйста. Нежные руки Шарлот неожиданно крепко ухватили Беллатрису за плечи, усаживая. Ухватив двумя пальчиками чужой подбородок, колдоведьма долго и внимательно рассматривала осколки зубов бывшей узницы Азкабана, а затем, подняв палочку, зашептала одно за другим заклинания. Первое время Беллатриса внимательно прислушивалась к шепоту. Вдруг блаженная что-то замыслила? Но заклинания, хоть и незнакомые, явственно были направлены на диагностику состояния пациентки, а не на летальный исход ее же. Закончив, Шарлот осторожно убрала палочку в карман и, прежде чем вынести вердикт, как-то жалостливо прищурилась. Белла сразу напряглась. Что это еще за эмоция такая по отношению к ней, правой руке Темного лорда? — Прошу прощения, мадам, за свой вопрос, но как я уже сказала, что плоха в стоматологии, однако вот в темномагических заклинаниях смыслю весьма неплохо. Подскажите, у вас есть дети? Казалось бы, сколь невинный вопрос. Как часто его задают женщинам по всему миру? Десять раз за жизнь? Сто? Белле было плевать, она лютой ненавистью ненавидела его. Ненавидела столь остро, что однажды даже пообещала убить любого, задавшего ей его вновь. Оттолкнув руку Шарлот, Беллатриса фурией вскочила на ноги, отчего длинный подол взвился, заметавшись вокруг тощих лодыжек. — Зубы, Моргана тебя дери, я сказала зубы смотри! Ты, тупая уродливая скотина, да я тебя… — Но вы потеряли ребенка! — в отчаянии залепетала Шарлот, в мгновение прерывая запал ведьмы своим тоненьким шепотком. — Откуда ты, дрянь, знаешь?! Кто тебя подослал? КТО? Взвыв, Беллатриса бросилась вперед, желая вцепиться пальцами в чужие волосы, причинить девице ту же боль, что испытывала и сама, но Шарлот с неожиданной для своего образа прытью отскочила вбок, накладывая на себя защитные чары. Мгновение — и колдомедика накрыла светящаяся бледно-голубая сфера с темными мерцающими прожилками. — Мадам, я понимаю ваше горе, но вам следует держать себя в руках! Ваша истерика сейчас не поможет делу! — Да я тебя заживо!.. — Вас прокляли, мадам, от этого вы, очевидно, потеряли дитя! Белла замерла, а идиотка Шарлот, словно не замечая, продолжала тараторить: — Ваше чрево неспособно выносить дитя, потому что оно укрыто абортивными чарами. Старыми, крепкими. Тонкая работа: ни грубых рубцов, ни закупоривания каналов. Бам! Что это? Взрыв или стук собственного сердца? Бам-бам-бам! Ведьма сморгнула, чувствуя, как очертания комнаты и Шарлот расплываются перед взором. Секунда — и тьма поглотила мадам Лестрейндж.

***

Гермиону потряхивало. Хотелось сорваться на бег и резко преодолеть пару оставшихся пролетов, но ответственность за Молли, что еле шла где-то позади на подкашивающихся ногах, была сильнее. Невилл ничего толком не объяснил. Возмужавший за последние год-два, он, попавший с Роном в передрягу, неожиданно превратился в того самого мальчишку, что вечно таскал в руках кактус и терял жабу; в другой ситуации Гермиона бы задержалась, чтобы унять панику друга, но сейчас было совершенно не до этого. Глотку жгло страхом, а меж пальцев рук потрескивала буря. Она же только что спасла Джинни, отвела удар от семьи Уизли… Неужели судьба решила, что Молли и Артур недостаточно натерпелись за последнее время? В коридоре, близ Больничного крыла, было не протолкнуться. Перевезенные сюда в скором режиме из атакуемого Мунго больные и раненые грудой изнеможенных тел покоились на наскоро трансфигурированных носилках. Всюду сновали целители в лимонных мантиях. Резко пахло концентрированными зельями; непрестанно звенел чей-то надрывный крик. Примерно в четырех футах от входа в палату Гермиона заметила Андромеду и Нарциссу, склонившихся над телом какой-то женщины, уже прекратившей завывать, как раненый зверь. Глаза несчастной закатились назад, обнажая белизну глазного яблока, а веки, как и искривленные пальцы рук, мелко дрожали. Нарцисса крепко держала своей белоснежной холеной рукой чужую, мерно отсчитывая пульс, пока ее сестра аккуратно наносила одно за другим диагностические заклинания. Магические ауры всех троих жадно пульсировали. Гермиона резко отвернулась. Какая-то часть ее безудержно захотела ринуться к больным, помочь — особенно теперь, когда ее способности могли позволить ей сделать что-то по-настоящему полезное, но это… потом. Сначала Рон. В палате было так же людно и шумно, как и в коридоре, но среди мельтешения людей и аур Гермиона безошибочно разглядела поникшую голову Торфинна. Рядом, положив парню руку на плечо, стояла Луна. Одежды ребят — такие же мокрые, как и у Невилла, — оставляли влажные следы на каменном полу царства мадам Помфри. — Миссис Уизли, — подорвался с места Торфинн, как только растрепанная, дрожащая Молли появилась в поле его зрения. Заслонив своей мощной широкоплечей спиной больничную койку, огороженную полупрозрачной ширмой, парень затараторил: — Все не так плохо! — Не так плохо? — медленно повторила за ним Молли, еле шевеля побелевшими губами. — Да-да! На Рона напал келпи, но, клянусь, все не так ужасно!.. — Что с ним? — перебила замявшегося Торфинна Гермиона, замечая, как на ее словах чужая аура дрогнула. Парень боялся. Нет, не так: ему было по-настоящему страшно. — Келпи напал и… откусил Рону палец, — внимательно следя за реакцией Молли, осторожно произнес Торфинн и, не заметив особого потрясения, быстро добавил: — А потом и всю руку… Мир покачнулся перед глазами Гермионы. Забыв про еле стоявшую на ногах Молли, она одним движением оттолкнула со своего пути Торфинна, а следом отдернула и легкую ткань ширмы. Над телом Рона суетились сразу двое целителей. Пока один судорожно наводил успокаивающие чары, параллельно кипятя живительный рябиновый отвар, второй изо всех сил пытался сдержать бьющееся в судорогах окровавленное туловище Уизли, позволяя раненому лишь беспрестанно сучить ногами и беззвучно открывать рот. Похоже, полог тишины плотным кольцом окружал больничную койку Рона. За мгновение до того, как Луна с несвойственной ее образу решительностью задернула ткань ширмы обратно, Гермиона успела разглядеть раскуроченное кровавое месиво, в которое превратилась правая рука ее друга. — Келпи оторвал ее вместе с палочкой, — грустно шепнула Луна. Ее блеклые глаза неотрывно следили за каждой эмоцией на лице подруги. — Рон попытался спасти маглов от так называемого Лох-несского чудовища. — Он спасал маглов? — тупо повторила Гермиона, тут же взрываясь: — На кой драккл он полез спасать маглов?.. Следующие часы прошли в мучительном ожидании. Скрытый пологом тишины Рон метался в бреду, пока Торфинн устало пересказывал Гермионе, Гарри и спешно выписавшейся сегодня Джинни пережитые «командой спасения» приключения. Осуждать ребят не имело смысла, лишь заглянувший в палату Бруствер пробормотал что-то напоминающее: — Безрассудные дети… — Я только не понимаю, почему он не рассказал мне? — в который раз взъерошил волосы на голове Гарри. — Я же его лучший друг, мы столько прошли вместе… — Он сказал, что у тебя и без того забот немало, — участливо пояснила Полумна. — Но, думаю, этим поступком он больше хотел что-то доказать.… тебе или себе. — В который раз? — Пока, наконец, не поймет, что он вовсе не второй после Избранного, — глухо рыкнул Торфинн, вскакивая со своего места. Гермиона подумала, что очень хорошо, что Молли сейчас не с ними: ее увела в свой кабинет Поппи. Миссис Уизли ни к чему слышать подобное. — Ты хоть раз с ним разговаривал об этом, Поттер? Пытался понять, каково это — извечно быть второй скрипкой? Сначала в семье среди более одаренных братьев, а потом при Золотом Мальчике… Да все что он делает — это пытается доказать миру, что он не менее достоин славы, чем Великий Поттер или Стоумовая Грейнджер! Гермиона предпочла тактично промолчать. Разве она не подозревала о сомнениях Рона? Разве порой его страхи не были до безобразия очевидны? — Слушай, Торфинн, я понимаю, что ты последнее время сблизился с Роном, стал ему другом, но я знаю его чуть больше — и не тебе судить о… — начал было Гарри, но оказался прерван. — Да к хвостороге твои суждения! — заорал взбешенный Торфинн. Несколько человек в палате неодобрительно оглянулись в его сторону, но Роули было откровенно плевать. Гермиона не имела права его сейчас осуждать. Он лишился стараниями Беллатрисы — а, может, и своим собственным решением — почетного места в кругу Пожирателей, став своим среди чужих, чужим среди своих. И на этой светлой стороне самыми близкими людьми для него стали Рон и Луна. Стоит ли говорить, в какое отчаяние его приводила перспектива лишиться нового друга? — Я говорю лишь то, что вижу! — Значит присмотрись лучше! — Не смей, — в неоднозначном жесте вскинул вверх ладонь Торфинн, словно останавливая Гарри от любых возможных возражений, — не смей вновь говорить, что знаешь его лучше. Лучше… лучше дай ему то, что он просит, что ему нужно, когда он… очнется… Последние слова он произнес настолько убито, что Гарри не посмел ему возразить, наоборот, обхватил все еще вскинутую ладонь Торфинна своей, коротким движением пожимая, мол, отбой, я все понял. Роули на это сухо кивнул и отвернулся, скрывая отчаяние на дне льдистых глаз. Полумна мгновенно оказалась рядом. За наблюдением их безмолвного общения Гермиону и застал голос незнакомого молодого целителя. Откашлявшись, колдомедик произнес: — Думаю, сегодня ему нужен покой. Это для его же блага. Приходите завтра утром, а мы… — он еле заметно повел рукой, — сделаем все возможное. Гермиона покинула Больничное крыло последней. Сначала она хотела найти Молли и предложить провести ее до комнаты, но, столкнувшись с ней взглядом, смогла лишь трусливо опустить его в пол: от лопнувших сосудов белок левого глаза женщины был совсем красным. «Почти как у Волдеморта», — подумалось Гермионе. «Только у него явно не от слез. По крайней мере не от его слез». Эта мысль вернула Гермиону к той теме, которую прервал своим появлением Виктор. Виктор… Стоило ли так на нем срываться? Она же поступила так не для того, чтобы что-то доказать самой себе? «Удобная». Похоже, Волдеморт начинал оказывать на нее гораздо больше пагубного влияния, чем ей думалось ранее. Его измышления, фразы — все это змеями заползало ей под кожу, бугрилось, оккупируя неизведанные территории. Ей следует быть осторожнее. И меньше доверять его словам. А конкретно сейчас направиться в библиотеку и все хорошенько разузнать. Возможно, среди удивительных собраний Хогвартса она и отыщет хотя бы крохотное упоминание о новых силах или даже жрицах вуду. И почему она ранее не подумала об этом? «Потому что Волдеморт сказал, что поможет мне. Внушил непоколебимую уверенность в своей безграничной силе. Может, эта тактика и действовала в сороковых на Вальпургиевых рыцарей, но я не настолько падка на его уловки». Однако дойти до библиотеки в тот день Гермиона не смогла. За порогом больничной палаты по всей длине коридора, вплоть до входа в Большой зал, истекали кровью, кричали и плакали люди; заходились в мучениях старики и дети. Здесь были как раненные в ближайших сражениях с маглами, попавшие под обстрелы и выдернутые из собственных постелей, так и долгосрочные больные, прописавшиеся задолго до войны на третьем, четвертом и пятом этажах Больницы Святого Мунго. Зараженные драконьей оспой и грибковой золотухой лежали на соседних носилках с теми, кому, как и Рону, оторвало конечность, кого контузило или на ком лежала несводимая порча. Силясь отвлечься от мыслей о раненом друге, Гермиона буквально ринулась на помощь лежачим больным. Чувства отвращения или страха не было; было лишь трепетное желание помочь, спасти, пусть и из последних сил. До глубокой ночи Гермиона, как пчелка, сновала вдоль по коридору, куда все прибывали и прибывали носилки. Подвергшаяся обстрелам больница была на последнем издыхании, а корпус Красной Розы, в который следовало перемещаться камином и по одному, был просто не в силах принять такое количество больных. Силы Гермионы пришлись весьма кстати. Благодаря мгновенной оценке состояния больного по ауре, она безошибочно, без накладывания диагностических чар, определяла тех, кому помощь требуется в первую очередь. И тех, кому она уже не понадобится. Конечно, крупные и серьезные раны ей были неподвластны, но стихийно облегчить боль удавалось неплохо. Палочка по-прежнему бунтовала, то исполняя заклинание неверно, то вообще нахально выбрасывая в воздух сноп бесполезных искр. Боясь так рисковать и колдовать над больными «сломанными» способностями, Гермиона полностью перешла на грубый физический труд, исполняя все поручения старших целителей исключительно магловским способом: вручную наливала воду в тазы в туалетах, смачивала фиксирующие ткани в терпких зельях, замешивала на скорую руку несложные микстуры. Если уж начистоту: Гермиона была не слишком хороша в магической медицине. Звякающие на дне бисерной сумочки бадьян и костерост — вот и все ее лекарства. К ночи Гермиона в буквальном смысле валилась с ног. Пошатываясь, она с трудом добралась до своей комнаты в башне Гриффиндора, где мгновенно уснула. До рассвета ей снились битвы, погони, раненый Рон и Волдеморт, беспрестанно просящий ее помощи.

***

Где-то за окном полыхнуло ядовито-зеленым и тут же погасло. Беллатриса криво усмехнулась, глядя на вздрогнувшего Долохова. — Захотел к русской мамочке? — пропела она в самое ухо волшебника. — Заткнись. — Ну-ну, может, тогда поплачешься Поттеру? Я смотрю вы сблизились в последнее время. Или, может, ты надеешься нагнуть Избранного, а, Тони? — Я сказал тебе заткнуться и… — Замолчите оба! Стоило только милорду взять главенство в свои руки, Руквуд тут же осмелел. Казалось, еще пару дней назад он внимательно слушал Беллатрису, сейчас же огрызаться или игнорировать ее вновь стало нормальным. Дешевый выродок. — Первый этаж точно чист, можно уходить. — А как же верх? — Беллатриса повела плечом, вглядываясь в темноту косой лестницы. — Разве не стоит проверить второй этаж? — А на кой дементор? Все равно сейчас все подожжем, — давит неуместный смешок Август и с глумливым кивком предлагает ведьме, — но если ты так хочешь… Беллатриса хочет. Сама не знает почему, но так надо: милорд всегда учил ее перепроверять дважды. Половицы на второй этаж магловского дома трещат под каблуками сапог похуже проклятых, но там, за окном, на всей территории лондонского квартала, гудит как в пчелином улье, да и бояться опасности, таящейся за углом, не в ее правилах. Лестрейндж встает на последнюю ступеньку. Второй этаж словно бы меньше первого. В спальне беспорядок: молодая чета, чьи обезглавленые стараниями Сивого тела лежат в столовой, явно пыталась в спешке покинуть дом. На дамском столике у окна Беллатриса замечает разбросанные побрякушки, несколько дешевых колец и поваленную набок магловскую недвижимую фотографию в рамке. — Люмос, — шепчет ведьма. С яркого летнего снимка на нее смотрят хозяева этого дома. На руках у мужчины хохочут двое детей: отец явно их щекочет. Позади с игрушкой в зубах носится золотистый кобель. Кажется, лабрадор. Именно его свалявшуюся окровавленную шерсть Беллатриса видела недалеко от входа в дом: Сивый просто ненавидит домашних животных. Позади что-то щелкает и тут же стихает. Беллатриса недовольно кривится и на мгновение прикрывает глаза: она уже знает, что это за шум, ведь на фотографии четыре человека, а они убили только двоих. Магловские детишки находятся легко: брат с сестрой прячутся в шкафу. Мальчик чуть старше. Он старательно закрывает девочку собой. В его руках какая-то яркая магловская игрушка, которой он безрезультатно пытается угрожать Пожирательнице. Беллатриса внимательно, чуть жадно оглядывает ребенка, как нечто необычное, и молчит. Ей редко удается видеть настолько маленьких детей. Когда Драко был в таком возрасте, она уже пару лет как числилась заключенной Азкабана. — Не трогай ее! — звонко вскрикивает мальчик. Беллатрисе неожиданно грустно. Маленький гриффиндорец. — Авада Кедавра, — не давая себе лишнего времени на раздумья, произносит ведьма. В какой-то момент она думает, что заклинание не подействует, ведь для любого Непростительного нужно безудержно хотеть: смерти, боли или подчинения. От семилетних магловских детей Белла ничего не хочет. Но Руквуд с минуты на минуту подожжет этот дом, а так маленькие не-маги хоть умрут быстро. Это милосердие. Все лучше, чем сгореть заживо или быть сожранным Сивым. Милорд ждет ее внизу. Когда Беллатриса спускается с порожков дома на укрытую стриженым газоном лужайку, высокая фигура Темного лорда недвижимым массивом возвышается близ уличного фонаря. От него пахнет свежестью и сандалом. Темная магия разрядами молнии потрескивает у кромки мантии, создавая ощущение дымки. — Руквуд хотел посмотреть, как ты будешь наспех трансгрессировать из горящего дома. Он посчитал это забавным. — В доме были дети. — Что с ними? В голосе Темного лорда сквозит сплошная скука. Когда-то давно, кажется, не меньше сотни лет назад, молодой Реддл курил эти дурно пахнувшие магловские сигареты. Беллатриса думает, что ему это отчего-то шло. — Мертвы. Он цокает раздвоенным языком и наконец переводит взгляд на ведьму. В его багряных глазах играют всполохи пламени от горящих вокруг магловских домов. Еще засветло, сразу после переговоров в Большом зале милорд объявил о небольшой поучительной для маглов вылазке — впрочем, изъявил основное требование: скрытность. Никакой Мортмордре в небе, никаких явных следов магии. Просто вырезанный магловский пригород Лондона, дымящийся парой сотен сожженных домов. — А твой праведный приятель не будет против твоих методов? Вряд ли он их оценит. Беллатрисе хочется поежиться, столько спокойствия и скрытой угрозы в словах повелителя. Он не может знать о той паре ночей наедине с Бруствером, просто не может. Они были так аккуратны… Это блеф, это точно дракклов блеф. — Не понимаю, о чем Вы, милорд. — Брось, — скалится тот, отводя взор в сторону только что подожженного дома, откуда минутами ранее вышла Белла, — расскажи эту сказку Брустверу. Не мне. Руквуд позади них смеется поганым смехом гиены. Беллатриса хочет схватить его за жиденькие, сцепленные лентой волосы на затылке и пару раз приложить лицом о порог магловского дома. Огонь мгновенно занимается на пластиковых стенах, столпами вонючего дыма взмывая вверх. Тела детей на втором этаже уже наверняка горят. — А грязнокровка Грейнджер? Она знает о нашем нападении? Со злости Беллатриса бьет наотмашь, забываясь, с кем она говорит, и тут же ежится, когда повелитель обращает свое лицо к ней. На восковой бледной коже цветет плотоядная усмешка, совершенно не трогающая глаз. Змеиные вертикальные зрачки пульсируют от бешенства. — Еще раз посмеешь ее упомянуть при мне — заставлю тебя собственноручно пытать твоего нового друга. До смерти. Даром, что он чистокровный… в отличие от Грейнджер. Лестрейндж легко удерживает непроницаемую маску на лице, когда низко, как только может, кланяется милорду, дрожащими руками трогая наэлектризованный подол чужой мантии, поднося ее к губам и целуя. Темный лорд не прощает дерзость. Даже ей. Когда уже глубокой ночью Пожиратели возвращаются в замок, Беллатриса находит свои покои вскрытыми. Широкая грудь Кингсли мерно вздымается в такт глубокому дыханию мракоборца. Лестрейндж скидывает с себя перепачканное, пропахшее гарью платье, зашвыривая его куда-то под кровать, где Бруствер уж точно не найдет, и по-кошачьи осторожно залезает под тонкое одеяло, прижимаясь оголенным бедром. Бок саднит. Наверное, ее задело то режущее криворукого Крэбба. Жар от Бруствера идет такой, что обжечься можно. Сильное молодое тело пышет жизнью. Беллатриса ластится к нему, силясь получить хоть кроху этого невероятного тепла. Мужчина дергается во сне и закидывает руку на женскую талию, притягивая хозяйку покоев ближе. Беллатриса довольно щурится, скалится и практически мгновенно засыпает. Мысль, что убить Кингсли даже по приказу милорда будет невыносимо, засыпает вместе с ней.

***

Рон выглядел ослабленным донельзя. На его бледном из-за существенной кровопотери лице темными точками зияет привычная россыпь веснушек, а синюшные губы кажутся до того сухими, что Гермиона было кидается подать другу стакан воды, но стоящий подле постели больного целитель мгновенно останавливает ее порыв. — Ему нельзя: он пьет крововосстановливающее. Вода может нарушить баланс. Понятливо кивая, Гермиона послушно отходит в сторону. Что в такой ситуации говорить, никто не знает. Спросить у Рона: «Как ты?» или «Все хорошо?». Любой возможный вопрос кажется глупым и неуместным. Ситуацию спасает сам Рон. Его искореженное тело шевелится, а по сухим губам скользит тень улыбки, когда он хрипло и скрипяще шелестит: — Вот у тебя, Джордж, слизень, а у меня что?.. Сначала никто не понимает вопроса. Гермиона на мгновение даже пугается, что друг повредился рассудком, когда ей в голову приходит воспоминание: после операции Семь Поттеров, где Джордж потерял ухо, он сам вместе с Фредом любил подшучивать, что, мол, ушная раковина теперь похожа на слизняка. И сейчас Рон, только вылезший с того света, решает поддержать шутку. Горько усмехнувшись, Джордж негромко отвечает: — Хорек Малфой теперь прав: ты худший вратарь столетия, ни один квоффл не отобьешь. Рон еле заметно улыбается брату. Сил у него ничтожно мало. Белоснежные повязки, крепко обмотанные вокруг того места, где должна была быть рука, слегка окрашиваются в красный. Молли всхлипывает и оседает на заботливо подставленный Гарри стул. В палате вновь повисает тишина. Чуть позже Торфинн и Артур находят в себе силы завести разговор с Роном, который в силу своего состояния отвечает на все расспросы односложно. В какой-то момент к ним присоединяется Гарри. Гермиона, так и не нашедшая, что сказать, со скорбным лицом стоит рядом. Хочется, как и в случае с Джинни, взять и мановением руки облегчить страдания друга, но Гермиона не знает, что делать. Сейчас она в сознании, прекрасно контролирует свое тело и совершенно не умеет распоряжаться таинственной магией вуду. Интересно, а ее сил хватит на то, чтобы… создать Рону новую руку? Отрастить недостающую конечность, как это сделал Волдеморт по отношению к Петтигрю? Вариант напрямую обратиться к темному магу Гермиона отметает сразу:,Рон никогда на это не согласится. Принять такое в дар от Волдеморта означает добровольно вверить ему в руки свою жизнь, а на такое готова из всех ныне живущих пойти разве что Беллатриса, но в трезвости ее рассудка все же приходится сомневаться. Впрочем, мысль задействовать свои новые силы для этого эксперимента Гермиону просто так не отпускает. Чем она рискует? А Рон? В случае успеха он перестанет быть инвалидом, а в случае провала… она попробует вновь. С этими мыслями Гермиона и покидает больничное крыло, когда все тот же целитель вежливо просит посетителей оставить его подопечного одного. В коридоре ее ждет стойкий запах недоваренного костероста и крови. Следующие два дня проходят для Гермионы в непрекращающемся аду из боли, крови и стонов. И во всех этих странных и даже страшных заботах столкнуться с Виктором Гермионе оказывается жутко неудобно. Сначала она пугается, что он вновь захочет начать выяснять отношения, но Крам лишь осматривает ее фигуру долгим хмурым взглядом. Его красивое мужественное лицо цветет нерешительностью, прежде чем он неуместно произносит: — Ты устала? Гермиона оглядывает творящийся вокруг нее кровавый ад и равнодушно пожимает плечами. Что ей нужно ему ответить? — Мои конечности на месте — значит, я уже счастливее большинства в этом коридоре. — Извини меня, — неожиданно трепетно выдыхает Виктор. Гермиона неуверенно переводит взгляд на его теплую ладонь, обхватившую ее предплечье. — Я был излишне груб при прошлой встрече и… — Что ты от меня хочешь? — Грейнджер вполне может сыграть в слепую невинность — ей ничего не стоит надуть губы и подыграть Краму, — но усталость последних дней обнажает в ней то, что так усиленно пытался взрастить Волдеморт. Гермионе становится наплевать на условности. Надо быть участливой? Послушной и милой? К дракклу! Ей надоели эти игры. — Нет, правда, Виктор, я не видела за последние дни тебя ни разу здесь, но сегодня ты впервые пришел и сразу столкнулся со мной. Значит, я и была твоей целью? — Это проблема? — Крам выгнул бровь. Его теплая ладонь отпустила руку Гермионы. — Да, я искал здесь тебя. Так мы можем поговорить? Окинув взглядом коридор, Гермиона кивнула в сторону ближайшего пустого окна. — Только не здесь. Там будет лучше. Уперевшись бедром о твердый край подоконника и скрестив руки на груди, Гермиона замерла, усталым взглядом осматривая цветущую зелень Запретного леса. Взрывы снарядов сегодня шумели не так гулко. Затишье приятно ласкало слух. Как странно: раньше она не знала, а соответственно, никогда и не ценила этой легкости в отсутствии бомбежки. — Я выставил себя невероятным кретином. Ты совершенно права: мне стоило дать тебе время, а не лезть с ненужными вопросами. Все эти выяснения наших отношений совсем не к месту. — А у нас есть отношения? — Я бы этого хотел. Да и когда я тебя целовал в последний раз, ты явно не была против, — хмуро и, стоит сказать, справедливо замечает Крам. — Так что же изменилось с тех пор? Что же? Гермиона и сама не знала. Сейчас ей хотелось спокойствия и, наверное… Она обернулась к Виктору, мгновенно сталкиваясь взглядом с его широким волевым подбородком, увенчанным этой чудесной ямочкой. Считается, что такие свойственны только упрямым волевым людям. Крам определенно был таким. А еще он был крайне привлекательным, сильным и смелым юношей. Его характер был мягче, чем у того же Гарри, но темпераментней, чем у, допустим, Рона. Из долгих переписок в течение лета после Турнира Трех Волшебников Гермиона четко поняла, что легко способна влюбиться в этого человека, будь он к ней ближе. Но расстояние сыграло свою роль, да и Виктор, возможно, заскучав, писать стал все реже. Сейчас, рассматривая его лицо, волшебница старательно, щепетильно разыскивала в своей душе хоть отголосок прежнего интереса к болгарину, но находила там лишь равнодушие. — Зачем ты приехал в Хогвартс, Виктор? Только честно, — со всей серьезностью спросила Гермиона. — Я уже говорил: я приехал ради тебя. — Нет, — почти лукаво прищурилась Гермиона, — ты говорил, что решил помочь нам в Хогвартсе. — Поймала! — Виктор поднял руки вверх, пытаясь разрядить царившее между ними напряжение. — Не хочу тебе врать, но если бы я сразу сказал, что ты – основная причина моего приезда, то это вполне бы могло тебя напугать. — Я похожа на пугливую девчонку? — Ты не похожа ни на одну из известных мне девушек, — неожиданно грустно замечает Виктор, чуть улыбаясь уголками губ. Гермиона смущенно давит улыбку в ответ, но находит в себе силы произнести непоправимое: — У нас ничего не выйдет, Виктор. Болгарин дергается. Улыбка моментально слетает с его губ. В его уязвленном взгляде читается вопрос, но парень слишком горд, чтобы озвучить его, и Гермиона осторожно поясняет очевидную для себя истину: — Я так и не влюбилась в тебя тогда, а сейчас не смогу уж подавно. Мы не разные, но нас разделяет слишком многое. И я… я просто не готова тебе дать то, что ты заслуживаешь. — Но тот поцелуй, — тянет он, и Гермиона терпеливо сминает губы в неискренней улыбке. — Тогда я была не в себе. И мне правда приятно твое внимание, но в последнее время я стараюсь более тщательно разбираться в себе, анализировать свои чувства и понимать, что я хочу на самом деле. И тебе следует сделать то же самое, — проницательно замечает она, цепляя чужой взгляд. — Разобраться в себе. Я же помню, как ты реагировал на своих поклонниц: они тебя раздражали. Ты бежал от толпы. Но я, совершенно не смотревшая в твою сторону, вдруг привлекла твое внимание. Как и годами позже Джинни на свадьбе Билла и Флер. Ты же ловец, Виктор, тебя влекут недостижимые цели. Признайся: я всего лишь желанный снитч в твоих руках. Поймаешь — наскучит. — Гарри же поймал Джинни, — упрямится Крам. Гермиона желает добавить что-то еще, когда со свойственной ему напыщенностью Долохов вторгается в ее личное пространство. Прижимая надушенный платок к носу, Антонин гундосо тянет: — Какая же тут ужасающая вонь! — Это приватная беседа! — бесится Крам, краснея. Долохов невозмутимо скалится, бегло окидывая Виктора взглядом. — А, спортсмен, — и вновь уделяет все внимание Гермионе. — Милорд желает тебя видеть. Разговор с Виктором окончательно высасывает жизненные силы Грейнджер. «Волдеморта сегодня я просто не переживу». — Передай своему милорду, что у меня нет на него времени. Долохов практически давится своим платком, настолько глубоко его возмущение. Вытаращив глаза, он чуть визгливо останавливает уж было развернувшуюся в сторону Больничного крыла Гермиону. — Темный лорд будет недоволен твоим ответом! — Ну ты же дипломат, — дерзко подтрунивает над Пожирателем Гермиона. Отчего-то после Бенина Долохов не вызывает в ней и малейшего намека на испуг. — Преподнеси ему это красиво. Уходя, Гермиона чуть мнется, желая услышать ответ Долохова на эту дерзость, но вместо этого слышит неожиданное. Пожиратель, хлопнув Виктора по плечу, тянет из-за надушенного платка гнусаво, но поучительно: — Не ту цель ты выбрал, Крамов. — Я Крам. — Милый псевдоним, но речь не о том. Не советую тебе так открыто увиваться за юной мисс. — Это какая-то угроза? — Это предупреждение, мой подслеповатый друг. Ты же не думаешь соперничать с самим Темным лордом?.. Гермиона хмурится, не совсем понимая намек Долохова, но обернуться и переспросить самостоятельно ей мешает мадам Помфри, подхватывающая ее под локоток. Колдомедик тянет ее прочь, к тем койкам, где располагаются пациенты, лишившиеся конечностей, и просит помочь с особо тяжелым случаем: у пожилого мужчины оторвана нога. Гермиона сглатывает, ощущая озноб, лавиной укрывающий ее от загривка и ниже, но стойко вливается в процесс, стараясь не думать о Роне, также лишенном руки. Магическая аура неизвестного пациента беснуется в агонии, и Грейнджер так сильно увлекается процессом, старательно помогая в обеззараживании и перевязке Поппи, что буквально давится, когда край чужой мантии задевает ее ногу. Волдеморт недвижимым темным изваянием вырастает словно из-под земли. По его выражению лица Гермиона безошибочно считывает разрастающееся недовольство. — Долохов как-то невнятно донес до тебя мой приказ? Спина затекла, и Гермиона неохотно встает с корточек, хрустя шеей. Они что, сегодня все сговорились со своими разборками? — С каких пор ты отдаешь мне приказы? — Гермиона сознательно понижает голос, рассматривая узкое змеиное лицо исподлобья. — У меня сегодня полным-полно работы, поэтому, извини, но на тебя время я найти не могу. — Даже если это важно? — А есть что-то важнее этого? — Гермиона кивает в сторону битком набитого коридора. Волдеморт бегло скользит взглядом по мешанине из людских тел и вновь концентрируется на волшебнице перед ним.

***

Грейнджер просто крохотная по сравнению с ним, но ее юное лицо с отчетливыми следами усталости выглядит все так же упрямо, как у самой непоседливой хвостороги. Она намерена стоять на своем до конца и это… импонирует Волдеморту. В коридоре стоит просто ужасающая вонь, в которой смешались кислые запахи крови, пота и всевозможных зелий. Усиленные способности тела здесь приходятся весьма некстати, но маг усилием воли подавляет в себе желание поморщиться: Грейнджер же терпит. Он не может ей уступить даже в этой мелочи. — Я хотел провести небольшой эксперимент с твоими способностями. Тогда, в Коренхолле, ты добилась выдающихся результатов. Возможно, немного практики тебе не помешает. Грейнджер расслабляет лицо, скидывая с него напряжение и нервозность, а потом легко парирует: — Сегодня я пас. Посмотри, что творится в коридоре: любая помощь сейчас важна. — Ты неверно расставляешь приоритеты. Твоя помощь здесь и сейчас ничтожна, — с непривычной для самого себя мягкостью начинает убеждать ее Волдеморт. — В то время как обучившись большему, ты сможешь и свершить большее. Меж тонких бровей девчонки закладывается глубокая морщинка. Грейнджер обдумывает его слова, и это прекрасно. Конечно Волдеморту ничего не стоит просто схватить ее за руку и с помощью портала перенестись куда душа пожелает, но… он ведь сделал столько для того, чтобы заслужить ее доверие. Он был ласков, терпелив, он сочувствовал ничтожным интересам. Неужели в ее системе ценностей это ничего не значит? Меж лопаток зудит очередная вскрывшаяся рана. Марокканская сандаловая мазь помогает все хуже. Темному лорду нужна Грейнджер — полная насыщенной стихийной бенинской магии Грейнджер. «И совсем немного настоящей Гермионы». Последняя мысль столь чужеродна, что он удивленно смаргивает. Зачем ему это? Зачем, кроме силы, девчонка Грейнджер может ему понадобиться? Чтобы с тем же влажным жалостливым взором обрабатывать его раны? Бесстрашно спорить с ним, словно это у нее где-то припасено парочку крестражей, делавших ее бессмертной? Быть единственным честным и милосердным человеком в его прогнившем до самой сути окружении? К гребаной Моргане, ему это не нужно. Это лишнее и, возможно — только возможно! — он и не слишком-то достоин его. Какая крамольная мысль! Темнейший и могущественнейший маг недостоин грязнокровной семнадцатилетней девки! — Но ты можешь уже сейчас. Тоненький голосок Гермионы врывается в сознание Волдеморта. В его глазах мелькает удивление, и она поясняет: — Я еще слишком слаба, ты прав, и научить меня столь многому за короткий срок не удастся, даже несмотря на твои таланты и способности, — это что, лесть? От Грейнджер, подруги Поттера? О Мерлин, он уже ее безнадежно испортил. — А вот ты… ты бы сейчас смог оказать неоценимую помощь Хогвартсу, если бы немного помог. — Прости, это сейчас какая-то не смешная гриффиндорская шутка? — Я абсолютно серьезно! — глаза Грейнджер загораются. Очевидно, эта «гениальная» идея пришла ей в голову только что. — Твои силы могут буквально спасти большинство в этом коридоре, — Что за бред ты несешь? — когда Волдеморт осознает, что Грейнджер вовсе не глумится над ним, а на полном серьезе предлагает ему стать лекарем на полставки; его голос превращается в шипение. Не перешел ли он случайно на парселтанг? — А цвет мантии мне на лимонный не сменить? Ты забываешься, Грейнджер: я не аврор и уж тем более не целитель, я Темный лорд, Наследник Слизерина! С самого начала нападения маглов я сделал для Магической Британии больше всех вас вместе взятых! Вы, никчемные остолопы, неспособны самостоятельно ни провести переговоры, ни отразить атаку, ни защитить ауру Хогвартса, а теперь мне еще и.. отхожие ведра за инвалидами выносить? — Оглохни! Грейнджер взмахивает палочкой, накрывая себя и Волдеморта пологом тишины, и тот только сейчас замечает, во что превратился коридор в считанные секунды его короткого монолога. Казалось, даже муха под потолком замерла, стараясь не дышать и вслушиваться в каждое слово темного волшебника. Каждый в коридоре, будь то больной или лекарь, оторвался от своих дел, неверяще переводя взгляд с Волдеморта на Гермиону и обратно. Восхитительно! Повернувшись лицом обратно к девчонке, Волдеморт почувствовал разливающуюся огненной лавой по венам ярость. С потерей частей души эмоции становилось все труднее контролировать, словно и правда, как говорил однажды старый дуралей Дамблдор, психологическое состояние Реддла должно стать нестабильным. — Мы ценим. Я вижу, ты думаешь это не так, и, конечно, я не могу ответить за всех, но мы ценим. Ты оказал нам, всей Магической Британии, неоценимую и, чего уж там, неожиданную помощь. И это всегда будет тем, за что мы у тебя в долгу, — Грейнджер слишком уставшая, чтобы так нагло лгать, смотря ему в глаза. Это в принципе Грейнджер, и этим все сказано. О чем она вообще врала в своей жизни? Что ее эссе по Трансфигурации длиннее на один дюйм, чем на самом деле? — Но сейчас тебя просит не вся Британия, сейчас тебя прошу я. Да, это просьба: всего один день помоги нам тут, в лазарете. И… засчитаем это моим желанием. Твой Коренхолл против моего лазарета. Хоть это и торгашество, оно не похоже на попытку манипуляции. Волдеморт раздумывает долго, тщательно взвешивая все за и против. Строить из себя Поттера уже слишком поздно: за более чем семьдесят лет жизни утекло достаточно воды. Что ему даст сейчас миссия пилигрима? Ни почета, ни власти, ни мощи. Личное одобрение Грейнджер — слишком малая плата за расточительство темной магии. «Я делаю это только потому, что мне необходимо ее доверие», — объясняет сам себе Волдеморт, дотрагиваясь кончиком палочки до предплечья и прикрывая глаза. Не потому, что так надо или ему больно, а чтобы не видеть этот щенячий восторг на бледном осунувшемся лице Гермионы. «Когда грязнокровка Грейнджер начала превращаться в Гермиону, чей внешний вид меня… беспокоит?» Под столь глупую, неуместную мысль, ночной воровкой скользнувшей в его голове, Пожиратели Смерти, призванные на зов повелителя, стали собираться близ дверей Больничного Крыла. Грейнджер же не думала, что Темный лорд будет тут надрываться в одиночку?

***

Что-то заскреблось, завозилось, словно дерзкая амбарная мышь, и мгновением позже дверь распахнулась настежь, пропуская незваного посетителя внутрь. Шарлот тут же кинулась к палочке, выбираясь из-под накинутой на плечи на манер одеяла мантии, но была остановлена тихим, похожим на шелест голосом: — Не надо. Я не причиню тебе вреда. Матрац прогнулся под весом чужого тела, и Шарлот, все же ухватив палочку, воскликнула: — Люмос! Огороженный больничной ширмой угол осветил мягкий волшебный свет, выхвативший из темноты белокожее, красивое лицо мадам Лестрейндж. Да, Шарлот узнала, кто пару дней назад оказался ее пациенткой, и это привело ее в ужас. Сумасшедшая! Фанатичка! Последовательница Того-Кого-Нельзя-Называть! Сколько нелестных эпитетов досталось этой женщине!.. Но сейчас вид Беллатрисы не казался Шарлот пугающим. Уставшая измученная женщина, на дне глаз которой плескалось отчаяние столь удручающе-безысходное, что девушка уж было потянулась, чтобы в утешительном жесте сжать ладонь Пожирательницы, но в паре дюймов остановила себя, не сумев пересилить. Уместно ли это? Оценит ли темная ведьма проявление человечности или проклянет на месте? — Я никогда не болела мыслью стать счастливой мамочкой, обзавестись ворохом капризных сопливых детишек или, упаси Мерлин, превратиться в жалкую курицу Уизли, но в определенный момент… когда я узнала, что я больше не одинока и в моем чреве живет… новая жизнь… Я никогда прежде не испытывала того благоговейного счастья, как в тот миг. Это был сильный и абсолютно чистокровный малыш, мой и только мой! — черные глаза Беллатрисы фанатично вспыхнули. Или это был не фанатизм, а чистая, искренняя любовь этой сумасшедшей женщины? — Мое счастье длилось недолго. Я потеряла ребенка. Если я сейчас закрою глаза, вспомню все до мельчайших деталей: мою спальню в Лестрейндж-холле, мокрые окровавленные простыни подо мной и удрученные, уродливые, полные сожаления лица домовиков… Знаешь, я тогда убила их всех, — полушепотом, словно делилась страшной тайной, выдохнула ведьма, впервые за все время взглянув на застывшую Шарлот. — Не знаю, сожалею ли я об этом. Среди тех эльфов было много верных слуг. Но во мне говорили боль и гнев. Многие считают, что я свихнулась после долгих лет в Азкабане, но я сама думаю, что мое безумие проявилось в тот миг, когда нерожденное дитя умерло в моем чреве. Лестрейндж устало прикрыла глаза. Бисеринки пота, собравшиеся у висков ведьмы, еле заметно блестели в свете люмоса. Перестав сдерживать себя, Шарлот все же дотронулась до чужой сухой теплой ладони. — Я… могу вам чем-то еще помочь? Не открывая глаз, Пожирательница кивнула. — Я затем и здесь. Не думаешь же ты, что я столько лет носила в себе это горе, не пожелав делиться им даже с сестрой, но столь опрометчиво поделилась с тобой? — Лестрейндж наконец открыла глаза, отчего ее ярко накрашенные ресницы длинными тенями укрыли впалые щеки, пока в колючих темных очах яростно полыхало адское пламя. — Ты можешь узнать, кто это сделал со мной? Чувствуя теплоту руки Беллатрисы, смотря в ее удивительные, полные боли глаза, Шарлот просто не смогла поступить иначе. Нахмурившись, девушка осторожно кивнула. Она поможет.