О, скудная, жадная жизнь! Всякую мгновенно мелькнувшую надежду торопишься ты отнять и опозорить. Глупое сердце жаждет обманов и утешений, — глупое сердце, замолчи! Радости для тебя не будет… и все всегда будет так, как было, безнадежно, тускло, темно, словно зачарованное навеки очарованием уныния, бессилия и печали. Федор Сологуб «Самый темный день»
Некоторые дети не справляются с заданиями и теряют разум. Кто-то срывается с крыш, и об их дальнейшей судьбе ничего не известно. Поэт не считает, сколько народа пришло и ушло, он всех учит одинаково. Будь выносливым, будь сильным, будь смекалистым, а иначе не сможешь пережить холода. Каждому он обещает силу, которую они получат в конце испытаний, и даже следит за их прогрессом. Иногда он ловит на себе чужой пристальный взгляд, хотя знает о том, что Дама больше его не тронет. Время утекает сквозь пальцы — детишки обходят все места, которые хоть как-то могут быть связаны с Волковым и Разумовским. Там, куда не могут пробраться они, Поэт пробирается лично. Бывшие друзья Волкова в баре больше не появляются, поэтому не получается проследить хотя бы за ними. «Как мне тебя найти…», — думает Поэт, просматривая документы из папки вновь и вновь. В одной из бумаг указан адрес доктора, и Поэт приходит туда, заставив одного из своих учеников взломать опечатанную квартиру. Свет в ней не включается из-за задолженности, поэтому исследовать все приходится с фонариком. Предполагается, правда, что самое важное уже конфисковала полиция при обыске, оставив Поэту одни объедки, но он готов довольствоваться и этим, лишь бы найти хоть какую-нибудь зацепку. Юноша ударяется спиной об один из многочисленных шкафов с книгами, и на ногу ему падает толстенный том советской энциклопедии, которую доктор предлагал ему процитировать. Вот только звук падения был странным, как будто книга гораздо легче, чем выглядит. — А ну-ка, подержи, — Поэт вручает ученику фонарик и поднимает книгу с пола. Как он и думал — в книге прорезано отверстие, и внутренности ее заполнены, вероятно, важными записями. Что в них такого запретного, что доктор предпочел их спрятать? Предполагал, что в его квартире могут быть обыски в связи с его не совсем законной деятельностью? Поэт в предвкушении раскрывает обычную с виду зеленую линованную тетрадь, такую можно купить в любом магазине канцтоваров за сущие копейки. К первой странице скрепкой прикреплена фотография какой-то девушки. Его это не очень интересует, но он по инерции переворачивает карточку, чтобы прочитать задник. И изумленно замирает. «Вениамину от Супруги». Снова она! — Подруга дней моих суровых… — невольно вырывается у него, и теперь он вглядывается в лицо гораздо пристальнее. Совсем молоденькая девушка, он не дал бы ей и восемнадцати. Держит в руках букет цветов, смотрит немного в сторону и таинственно улыбается. Этой фотографии, наверное, много лет, она начала выцветать со временем. Значит, так выглядит та самая «любовь» Рубинштейна? Наконец-то Поэт ее нашел! Пальцы сами собой переворачивают страницы. Читать под светом фонарика не очень удобно. Герои беспокоятся, и Поэт их отпускает — все равно сегодня больше не сможет уделить им время. Перед глазами мелькают строчки, некоторые слова в них обведены дважды в круги: «Расстройство привязанности… Недоверие к матери… Синдром Адели Гюго… Шизофрения…». Поэт ничего не понимает, пытается успокоить мельтешащее сердце. Так приятно напасть на новый след, разгадать очередную загадку! Он чувствует себя охотником за приключениями, отрывшим древний клад. Он садится на большое кресло, которое, тем не менее, для него неудобно, но здесь когда-то сидел доктор… А за этим столом он писал. Вот по этой комнате он когда-то расхаживал, строил планы по поводу лечения своих пациентов. Находиться здесь — значит, быть ближе к доктору Рубинштейну… Вениамину… «Она показалась мне милой девушкой, — вчитывается Поэт в записи. — Подруга моей матери, узнав, что я интересуюсь психологией и психиатрией, познакомила меня с ней. Дочь казалась ей очень… необычной девочкой, и в этом она была права. Очень, очень богатое воображение. И полная готовность раствориться в другом». Поэт останавливается. Богатое воображение? В чем же оно проявлялось? Чем эта девочка так зацепила доктора? «Частые побеги из дома. Я единственный, кто проявил внимание к ее рассказам, и она стала провожать меня до парадной, стоять под моими окнами. Я пообещал ей, что помогу. Сначала я изучал ее истории, но чем больше я узнавал их, тем больше находил несостыковок. Оказалось, я изучал зарождающуюся болезнь». Возвращается в начало, вчитывается в диагнозы. Они клинически точны — или лишь предположения доктора? Почерк немного отличается от того, какой у доктора сейчас — этим записям, возможно, лет не меньше, чем фотографии. «Это подтолкнуло меня к дальнейшему ее изучению. Я хотел помочь моей Адели и совершил ошибку: ответил на ее чувства. Ее мать была против, в основном, из-за разницы в возрасте, хотя сама же нас и свела. Я игнорировал все предупреждения. Мне казалось, я поступаю правильно. Она задаривала меня подарками, хотя я почти ничего не дарил в ответ. Я просто наслаждался ее красотой и чувствами. Но ее слова все чаще походили на бессвязный бред. Она обвиняла меня в том, чего я не делал, закатывала мне истерики, никуда не отпускала. Я обсудил ее случай с профессором. Мог написать прекрасную работу о том, как меняется ее состояние в зависимости от лечения. Но я отказался ее лечить». Птица, Кризалис, Поэт… Супруга. Всего лишь прозвище — этой девушке так и не было суждено надеть свадебное платье. Она жила в мире собственных фантазий, представляя себя женой Вениамина Самуиловича — тогда просто Вени, еще не уважаемого доктора, известного на весь Петербург. Поэт испытывает наслаждение, разрывая фотографию девушки, которую он так и не увидит живой — судя по записям, она окончательно помешалась и скончалась в психиатрической клинике. Но тетрадь на этом не заканчивается. Поэт с удивлением видит новую фотографию, прикрепленную все такой же скрепкой. Это ведь та медсестра… Как там ее, Екатерина? А ведь она была чем-то похожа на эту Супругу внешне, только волосы темнее. «Невроз навязчивых состояний… Бред преследования… Синдром Адели Гюго…». Снова эта Адель? Поэт листает дальше и встречается взглядом… с самим собой. Его сфотографировали в больнице: лицо осунувшееся, взгляд бессмысленный. Ему не нравится, как он здесь получился, но это уже не имеет никакого значения. Он видит рядом с собой всю ту же надпись с двумя знаками вопроса: «Синдром Адели Гюго». «Состояние стабилизируется. Пациент приходит к мысли, что не нуждается в моем хорошем отношении. Личные встречи минимизированы, болезнь уходит. Прогнозирую полное выздоровление. Синдром Адели побежден». Побежден? Ты так уверен, доктор? Поэт откладывает заметки в сторону и продолжает исследование квартиры. Находит кровать и тут же забирается под покрывало. Простыни не сохранили запах доктора, но Поэт и без запаха может представить, как доктор ложится сюда изо дня в день после тяжелой работы… А может, он все время засыпает в кресле? И от этого у него постоянно болит спина. Вот, почему он вечно такой ворчливый. Рядом просто нет того, кто уложит его спать… Вскакивает — все движения его становятся необычайно резкими. Распахивает шкаф, глядя на ряд костюмов и рубашек. Все они выглажены, пахнут пылью, но выглядят чистыми и ни разу не ношенными. Доктор был большой педант. Видел бы он, какой поношенный у Поэта плащ… Поэт представляет, как они живут вместе, в этой самой квартире. Доктор встает раньше, ему ведь еще ехать в клинику. Готовит кофе — на себя и на Поэта, быстро треплет его по плечу и уходит. Поэт предоставлен самому себе. Он совершает небольшую освежающую прогулку по городу, приносит в библиотеку уже прочитанные книги и берет новые. Потом идет на репетицию — по вечерам у него спектакли, на которые доктор, конечно же, спешит на всей скорости, стоит ему закончить работу с последним за рабочий день пациентом… Скучно. Нереалистично. «Снежки» больше нет. Доктора интересует только победа над болезнью. Даже если он еще не погиб, его ищет полиция, чтобы упечь за решетку. Поэту же не светит ничего, кроме белых больничных стен. Он стягивает с верхней полки шкафа коричневый вязаный шарф и оборачивает его вокруг своей шеи, вдыхая запах пыли и мужского одеколона. — Шел я сам по себе, говорил я себе, говорил я себе самому: «Ты следи за собой да гляди за собой, не нужны мы с тобой никому!»… Из зеркала на него смотрит изможденный, но светящийся от счастья и света фонарика человек.***
Дети спрашивают, кого он так настойчиво ищет, и почему. От них нельзя так просто отмахнуться — силы лучше тратить как можно меньше и убеждать простыми словами. Поэт представляется храбрым д’Артаньяном, который никогда не бросит друзей в беде, Диком Сэндом, который удержит корабль на плаву, спасителем, который вытащит Гурда из башни Смерти, но чем больше он это говорит, тем меньше верит в это сам. Его представления о геройстве давно разбились об реальность, и это заставляет раздраженно отогнать от себя всех прочь. Даже его герои выросли из этих книжек, зачем он обманывает себя? Они видят, что он особенно не в духе, поэтому расспросы не продолжают и подходить опасаются. Начинают тренировки, изредка поглядывая на него или предлагая посостязаться с ними. Он отмахивается от любых предложений, заучивая новые стихи — это всегда его успокаивало и помогало собраться с мыслями. Книгу он держит на коленях и замечает две небольшие ножки, остановившиеся перед ним. Поэт раздраженно поднимает взгляд — и наталкивается на большое, спелое яблоко, которым ему тычут прямо в нос. — Наставник, вы весь день ничего не ели. У меня дедушка с дачи яблок много привез, вот, поешьте. Хотите, я вам еще принесу? Этот настырный ребенок еще не умеет определять чужого настроения. Когда он находится под гипнозом, то блестяще выполняет все команды. Он ловкий, юркий и бесстрашный, лучший кандидат на звание героя, хотя небольшой рост временами его подводит. Но стоит ему перестать проходить испытания, мальчик теряет всю собранность и превращается в ходячую проблему. От щедро надкусанного фрукта Поэт отказывается, но мальчик все равно приносит на следующий день целый мешок яблок. Раздает их всем героям и практически насильно вручает оставшиеся наставнику. Поэт никогда не любил яблок, в приюте дети довольно больно ими кидались и забрасывали огрызки ему за шиворот, крича, что он — помойка. Он уже думал, что забыл об этом навсегда, но воспоминание все равно всплыло, отравляя разум. На улице холодно, яблоки заледенели, превратившись по ощущению в круглые камни. Раскусить такое даже человеку с крепкими зубами будет нелегко, а Поэт никогда не мог похвастаться здоровьем. — Принеси мне свежих булочек из «Ласточки», — говорит Поэт как можно мягче, без интереса подбрасывая яблоки в воздухе. Когда-то для поступления в актерский он разучивал жонглирование — руки без труда вспомнили правильную комбинацию движений. Но развлекать никого он не намерен, поэтому бросает жесткие «снаряды» в мешок, который все еще держит его ученик. Не все яблоки попадают в цель, но Поэт все равно чувствует себя довольно метким. — Но… у меня нет денег, — растерянно замечает мальчик. — Укради. Мальчик не уточняет, что именно нужно красть — булочки или деньги. Он уходит, понурившись, а затем возвращается из пекарни с булкой и подбитым глазом. Поэт веселится: ученика даже не пришлось заставлять! И все же, детьми повелевать легко, даже слишком. От этого теряется весь интерес. Раньше, будучи обычным приютским мальчишкой, он только и мечтал о такой жизни: раздавать всем задания, которые другие беспрекословно бы выполняли. Но нет в этом героического, нет в этом настоящей силы, нет духа авантюризма. Разве великие поэты занимались такой ерундой? Очевидно, после завершения квеста по поиску доктора, придется распустить весь этот балаган, он уже порядком поднадоел. Мальчик Ваня оказывается полон сюрпризов. Когда в один из дней Поэт стандартно зачитывает стихотворения, которые заставляют детей повиноваться, он замечает, что один из героев все еще не под гипнозом, хотя и не отводит от него взгляда. — Ты меня не слушаешь? — Поэт захлопывает книгу — и его ученики растерянно переводят взгляд друг на друга, пытаясь понять, что происходит. Вот они с упоением слушали наставника, а вот тот с неудовольствием смотрит на самого младшего и явно хочет исключить его из их «литературного» кружка. Бедный ребенок тут же начинает заливаться краской и запинаться: — Я Вас слушаю! Просто… Я слушаю Ваш голос, как… музыку! И не слышу слова. У Вас голос красивый, как у моего папы был. Поэт впервые не знает, как на это реагировать, ведь ему никогда не делали комплиментов с такой искренностью. Тогда он протягивает мальчику книгу и приказывает: — Читай. Может, из-за своего голоса не будешь отвлекаться. Мальчик врезается в память, даже если Поэт этого не хочет. Своей настырностью, заботой, восхищением и тем, что, будь он хоть немного постарше, можно было бы назвать влюбленностью. Другие хотят силы, чтобы впечатлить своих подружек, отомстить обидчикам, дать отпор вечно пьяным родителям. Этот же хочет получить только его внимание, все, целиком, но Поэт не может его дать. — Хорошо, — Поэт сдается, когда мальчик в очередной раз просит назначить ему задание посерьезней. — Возьми фотографию. Посмотри внимательнее… Найди мне этого человека. Один из подростков смог достать фотографию Волкова, на которой тот был запечатлен с автоматом в руках. Ее уже видели все герои, замяли уголки и стерли своими пальцами кусок неба. Из старых газет также вырезали фотографии Разумовского — так, на всякий случай. Но ни того, ни другого до сих пор не видели. — Но как я его найду? Город ведь большой! Да и вообще, его все ищут! — обиженно замечает мальчик, который надеялся, что ему дадут какое-нибудь особенное задание. — Ищут все, — соглашается Поэт. И понижает голос до заговорщического шепота: — А найдешь — ты. И от его мягкого голоса, уверенности во взгляде, мимолетного прикосновения к плечу у мальчика словно вырастают крылья. Он готов целые горы свернуть ради своего наставника, не то, что найти человека. Мальчик старается пораньше уходить с учебы, делает уроки прямо на занятиях, а все оставшееся время бродит по городу до ночи, вслушиваясь в людские разговоры и спрашивая об Олеге Волкове всех прохожих подряд. Поэт не вмешивается — он знает, что мальчишка не раскроет его личность, будет молчать, как и все герои. От полиции те убегают резво, даже Игорь Гром, который начал преследовать их, не может никого поймать. Мальчик никогда не ходит один, с ним всегда кто-нибудь из учеников. Для связи с наставником они используют обычные телефоны — Поэту они тоже достали один. Главное правило: всегда подчищать историю звонков и почаще менять сим-карты. Новый номер наставника дети каждый раз заучивали наизусть, но почти никогда им не пользовались — чаще всего именно он звонил им, а не они ему. Поэт лежит на кровати Рубинштейна, впитавшей запахи дворов и прелых листьев, и перелистывает очередную книгу по психиатрии. Нет ничего удивительного в том, что подобной литературой забита вся квартира. Поэт читал в досье, что раньше доктор жил в однушке — где же он умещал тогда книги? А может, он был частым посетителем библиотек? Они могли бы пересечься в одном из залов, не как доктор и пациент, а как абсолютно незнакомые люди. Поэт направился бы в сторону классики русской поэзии, доктор — в отдел психологии. Поэт расставлял бы по местам книги, возвращенные читателями, и поглядывал бы одним глазком на этого статного невысокого мужчину, важно расхаживающего между рядами. «Я могу Вам чем-нибудь помочь?», — спросил бы Поэт из вежливости и столкнулся бы с усталым холодным взглядом маленьких глаз, спрятанных за прямоугольными стеклами очков. Посетитель тоже отвечал бы вежливо: «Нет, спасибо, я здесь частный гость. Вы новенький, верно?». Разговор завязался бы внезапно, может, на тему того, как Поэт справляется с работой, может, на тему интересных для доктора книг. Стало бы очевидно, что доктору не хватает интеллектуального общения, и тогда Поэт предложил бы прочитать произведения, которые не связаны с работой. Иногда нужно отдыхать не только телом, но и душой. Как Вам собрание Бальмонта? Вы правы, несколько тяжеловато, так что Бродского не предлагаю. Может, Гумилев? Или Ходасевич? Очень советую, Вы не пожалеете. И вот доктор заходит все чаще. Не из-за книг — поговорить с молодым и умным работником библиотеки, который выслушает и подскажет, заворожит своим тихим глубоким голосом… Доктор предложит сходить в кафе — и юный библиотекарь не откажется. Разумеется, все в рамках приличий, почему бы двум почти-друзьям не сходить вместе, скажем, поужинать? Или на выставку? Или в театр? До встречи с библиотекарем доктор все время уделял больнице, но вместе с новым знакомым озаботился бы собственным культурным образованием, открыл бы для себя мир искусства… А Поэт наловчился бы разбираться в медицинских терминах, отличал бы депрессию от биполярного расстройства, знал бы все названия нейролептиков и симптомы, при которых их нужно прописывать… Из мутных грез Поэта отрывает звонок. Он нашаривает изящной рукой телефон, принимает вызов, даже не смотря на экран — чужие не позвонят, а с рекламщиками, если это не автомат, Поэт общается с особым, извращенным удовольствием, пытаясь на расстоянии свести их с ума. Обычно получается — жаль, нельзя оценить результат. Зато Поэт уверен, что делает благое дело: навязчивая реклама — это зло. — Наставник, я нашел его! — радостно лепечет мальчик, да так громко, что Поэту приходится отстранить телефон от себя, чтобы не оглохнуть. — Олег Волков, это он! У бара, который вы говорили, который старый Джек по-англий… Громкий звук, похожий за взрыв. Поэт догадывается: это выстрел. На улице быстро темнеет, увидеть мальчика и попасть в него можно только с близкого расстояния, что вряд ли возможно. Поэт не тревожится. Неторопливо собирается, чтобы отправиться на место встреч — мальчик должен прийти туда. Если за ним хвост, то он несколько припозднится, запутывая след, но рано или поздно окажется в нужном дворе. Поэт пытается скрыть нетерпение: неужели действительно нашел? Но даже если нашел, как ему, Поэту, это может быть полезно? Волков наверняка скроется! Что ж, мальчик сейчас должен либо убегать от опасности, либо вести слежку, не стоит его беспокоить. Придет, когда придет, ну а Поэт… Он привык спать в подворотнях, к тому же, под осеннем пальто на нем теплый вязаный свитер, который не позволит ему замерзнуть. Ждать, и правда, приходится долго. Шаги героев Поэт слышит издалека — они стремительно бегут к нему на встречу целой ватагой, и на спине одного из них — бесформенное пятно, которое при ближайшем рассмотрении тоже оказывается мальчишкой. — Вы слишком приметны, — сразу же отчитывает Поэт, глядя на подростка, который встает впереди всех. Оставался за старшего, значит, должен отвечать за последствия больше других. — Я говорил вам не ходить всей толпой сразу? Герои подозрительно тихи, смотрят себе под ноги, отводя взгляды. Что-то скрывают от него, но он и так понял, что поиски Волкова вновь не увенчались успехом. Или опять герои, как и все прошлые разы, обознались, обнаружив кого-то похожего, или нарвались на такие передряги, что ему стоит бежать со всех ног и искать место поскрытнее. Но он остается. — Кто-то стрелял? — Поэт продолжает вытягивать из них информацию, раз уж сами они отказываются говорить. — Кто-то ранен? Подросток, который держит на спине другого мальчишку, делает шаг вперед. По нему видно, что удерживать такой вес ему тяжело, но он упрямо несет свою ношу. На раненом плотно надет капюшон, его голова безвольно лежит на плече у спасителя, и сам мальчик совершенно не двигается. Поэт приподнимает голову и замечает, что лицо у мальчика все в крови, и сама ткань капюшона пропитана кровью насквозь. Достаточно одного взгляда на дыру во лбу и синие губы, чтобы понять, что произошло. Поэт резко отдергивает руку, но не отступает. Одаривает подростков тяжелым взглядом, и они еще сильнее чувствуют себя виноватыми, горбясь. Не уберегли. Да, некоторые из них умирали, это считалось неизбежным на нелегком пути становления героя. Но они никогда не видели смерть своих сородичей так близко — не все тела-то до сих пор нашли, ведь непонятно, с какой именно высоты те срывались. Но сейчас герои видели все собственными глазами… И это перестало быть просто обычной игрой. Смерть отрезвила их, разогнав гипнотическое марево. Поэт чувствует их страх — не только по отношению к нему, но и к смерти. Они не хотят умирать. — Зачем ты его сюда принес? — холодно спрашивает Поэт, добавляя в голос Силу. Он пользуется своими способностями все лучше, тренируясь на своих учениках. Теперь он умеет не только отвлекать или заставлять делать то, что захочет, но и причинять боль. Сейчас даже не нужно обращаться к стихотворениям, достаточно выбрать правильную тональность. Этот звук похож для героев на резкое обрывание струны. Громко и очень неприятно, но лишь отдаленно похоже на настоящую боль, которая обязательно наступит, если они не возьмут себя в руки. Подросток начинает оправдываться — они не могли оставить товарища в беде, надо было обязательно забрать его оттуда… — И поэтому вы гордо шагали с трупом по всему городу? — какие же они идиоты… И он не лучше, не давал им четких указаний на случай, если рядом с ними кто-то умрет. Разумеется, надо бросить умершего на месте и бежать! К чему эти геройства? — Вы понимаете, что убийцей теперь назовут вас? Или меня? Вы этого хотите? Чтобы пришла полиция и посадила меня в тюрьму? — Мы думали… — Что вы думали? — голос почти не срывается. Поэт уходит во тьму, чтобы никто не смог разглядеть его лица. По-хорошему, ему нужно убегать, пока его к этому не приплели. Но с героями поговорить все-таки надо. — Что Вы… захотите попрощаться. Поэт закатывает глаза. Он уже попрощался — когда приподнял капюшон и увидел мертвые глаза. Попрощался со своими старыми надеждами и мечтами. На долю секунды… в этом ребенке он увидел себя. В попытке достать звезду для своего наставника, ученик потерял всякую осторожность, и, что ожидаемо, погиб. Вот, что в любой момент может случиться с Поэтом, если он поставит нужды другого выше своих. Это знак. Это предупреждение. И Поэт к нему прислушается. Чего герои ждут от него? Слез? Слов прощаний? Они смотрят на него, как на взрослого, который решит все их проблемы, как будто он должен взять на себя ответственность за произошедшее. — Вас кто-нибудь видел? Дети качают головами. Они сделали вид, что это всего лишь игра, и что мальчик Ваня просто заснул. Если бы наставник видел его, то тоже не захотел бы оставить его там… Ведь в том закутке его бы еще долго не нашли. Выстрел отвлек взрослых, но они смотрели не туда, куда стреляли, а откуда. Это дало героям преимущество и возможность незаметно сбежать вместе с мальчиком. Глупцы! Теперь все следы ведут к Поэту… А он не собирается сдаваться полиции. — Выбросьте его с моста, — безразлично приказывает Поэт и подбирает стихи-действия, которые заставят их беспрекословно послушаться. Но они окружают его, смотрят умоляюще, не дают ему и слова сказать: — Но как же… — Надо же похоронить его с почестями, как героя… — Он умер на поле боя! В могиле должен лежать его меч! — Надо сжечь его на лодке, как у викингов! — А потом отомстить!!! — Вперед, вперед! Быть может, к полночи и мы вот так же молча ляжем, как эти птицы, фюзеляжем до глаз зарывшиеся в ил… — раздается среди них звучный голос, и все замолкают. Глаза постепенно пустеют, теперь их не отличить от мертвых. А Поэт продолжает, говоря все громче: — Пора. Я готов начать. Неважно, с чего. Открыть рот. Я могу молчать. Но лучше мне говорить. О чем?.. О вещах, а не о людях. Они умрут. Все. Я тоже умру. Это бесплодный труд. Как писать на ветру. Когда так много позади всего, в особенности — горя, поддержки чьей-нибудь не жди, сядь в поезд, высадись у моря. Вы ждете от меня слов? Вот мои слова: вы забудете, что видели меня. Мы никогда не общались, вы никогда не приходили сюда. Сейчас вы идете к реке, чтобы сбросить в нее труп. Вы не знаете, откуда он у вас. И вы броситесь в реку вместе с ним. Вперед! Без страха и сомненья на подвиг доблестный, друзья! Зарю святого искупленья уж в небесах завидел я! Они разворачиваются — лица бесстрастны. Они идут в ногу под марш смерти. Ему плевать, что с ними будет — он наигрался. Он хотел, чтобы его слушались, и они слушались. Хотел, чтобы люди были готовы умереть за него — и они умирали. Но никакого удовлетворения это больше не приносит. Эта игра наскучила ему, как и множество других. Он не хочет сдаваться, но все в эту минуту кажется ему безнадежным и безрадостным. Он снова проиграл. А будет ли победа? Поэт следит за дальнейшими событиями. Он знает, что полицейские не дали детям утонуть, хотя труп успел уплыть далеко. Он знает также, что его не найдут, ведь дети ничего о нем не скажут, а он надежно прячется в квартирке доктора, которую постепенно начинает считать своей. Он знакомится с соседями — милейшими людьми, которые даже не подозревают, что их обманывают. Он начинает завтракать, обедать и ужинать в чужих семьях, заставляя незнакомцев поверить, что он их дальний родственник. Он может зайти в любой дом и притвориться кем угодно: главное, не упустить тот момент, когда силы заканчиваются, и магия слов перестает действовать. Он мог бы жить так, перебежками от одного другого. Он мог бы открыть собственную секту. Все пути перед ним открыты. — Я пошел налево и потерял коня, — замечает Поэт про себя с усмешкой. — Где же мой Серый Волк? Не сразу он решился пойти на место, где был убит мальчишка. Следов крови уже не осталось, и герои толком не могли объяснить, как это произошло, и кто стрелял. Можно хоть прямо сейчас войти в бар и расспросить всех, сильно рискуя своей жизнью, но Поэт этого не делает. Он выходит на улицу ночью, зная, что в тот день будет Охота. Притворяется безобидной жертвой — и его находят. На него нападают сразу пятеро. Его это не останавливает. — Люблю говорить слова, не совсем подходящие. Оплети меня, синева, нитями, тонко звенящими! — раньше, чтобы управиться даже с одним, ему нужно было «готовить человека», читая стихи много раз, или же выбирать классические произведения, которые даже последняя гопота хоть раз, но слышала в школе. Теперь в этом нет необходимости. Надо лишь читать стихи — и выигрывать время, уворачиваясь от жалящих ударов. — Из всех цепей и неволь вырывают строки неверные, где каждое слово — пароль проникнуть в тайны вечерние. Ножи со звоном выпадают из их рук. Гончие не могут больше с ним драться, но сопротивляются его гипнозу. У них может быть лишь один хозяин, а точнее, хозяйка. Но Поэт и не собирается забирать их себе. Он хочет присоединиться. Попробовать, какого это — нападать не только для того, чтобы защищаться. Почувствовать вкус бессмысленной звериной жестокости, чтобы стать тем, кто может без размышлений пустить человеку пулю в лоб. — Не я, и не он, и не ты, и то же, что я, и не то же: так были мы где-то похожи, что наши смешались черты! — стоит ему сказать это, и Поэт тут же натягивает личину безжалостной гончей. Его временные соратники трясут головой, отгоняя морок. Они не понимают, почему остановились, куда пропала их добыча. Бросаются на поиски новой, и даже не замечают, что их стало на одного больше. Дама наблюдает за этим издалека. Она знает все и обо всех, Поэт не обманет ее своей маскировкой. Она знает, что случилось с его детьми, и знает, почему он здесь. Но ей любопытно, и она позволяет ему закончить охоту. Он первым загоняет добычу и первым ударяет. Он вспоминает, что ему говорили старшие — «Ты еще слишком молод, чтобы забирать заботы, но полон сил, чтобы копать могилы». Теперь он изменился. Вырос. Теперь он может напасть — и что-то необратимо меняется в нем. Он сделал слишком многое на пути к своей цели, цели, которая растаяла вдалеке, как дымка. С каждым наносимым ударом он чувствует, как разрывается его кокон и расправляются крылья. В эту ночь он становится бабочкой.