Приговор

      Была глубокая темная ночь, когда Бог Солнца мягко приземлился на холодный асфальт тротуара. Диск полной луны тускло сиял на черном небе, а звёзд не видать, из-за длинных столбов фонарей, освещавших этот спальный район частных домов. Удрученно оглядевшись вокруг, Аполлон ощущал себя самым одиноким человеком на всем белом свете. Во многих домах горел свет в окнах — семьи, коих здесь много, наверное, смотрели перед сном телевизор и дружно проводили вместе время, как и подобает нормальной семье. Парень вслух усмехнулся, когда в голове прозвучало словосочетание «нормальная семья». Чем-то эти два несложных слова показались ему презабавным в голове.       Он продолжал стоять перед домом, который он снимал вместе с Богом Торговли, Гермесом, смотрел на чужие дома, на фонари, на небо, вглядывался в черную даль, что, увы, была пустынна, и ни одна машина не проехала. Стало быть, все уже давно поужинали и выполняли свой привычный вечерний моцион. Аполлон тряхнул головой, тихо отчитывая самого себя: «Веду себя, как маньяк какой-то или как неудачник без личной жизни», и развернулся спиной к соседям с параллельной улицы, а лицом к месту, где жил сам. Утомленно оглядев обычный двухэтажный частный дом, который и днём был до неприличия скучен и сер, а сейчас и вовсе угнетал своими пустотой и черными, безжизненными окнами, Феб поторопился пройти тропинку из мелкого гравия прямиком к крыльцу, пока желание сбежать на другой край планеты бесповоротно не вскружило ему голову. Вот стоит он напротив закрытой двери, а внутри всё выворачивается, перебирается до скручивающей боли в животе, кажется, что сейчас стошнит, но это обманчивое ощущение, и Аполлон в состоянии отличить собственные игры разума от обычного несварения и голода. Насчет последнего, бог, кстати, был не уверен, потому что последняя его трапеза состоялась утром, а дальше его сильный организм жил на адреналине этого безумного дня.       Но даже такое логичное объяснение не заставило Аполлона разжать крепкий кулак со связкой ключей, что колюче упиралась ему в пальцы, но он не замечал неудобств. Переминается с ноги на ногу, ждет, наверное, знака? Но от кого тогда? Всё это глупости, которыми Бог Искусств развлекает или утешает самого себя. Он сражался с чудовищами, кроваво карал неверных, тогда почему великий бог был настолько слаб, чтобы пройти через низменную неприязнь и открыть проклятую дверь в дом?       Дом. Вот в чем таится проблема.       Аполлон никогда не почувствует, что это место — его дом. Место, где он мог расслабиться. Место, где его бы поняли и приняли. Место, где он бы был в безопасности. Это всего лишь завуалированная пародия на «отдых», которая, по сути, была всё той же работой, только ещё более утомительной и однообразной. А с работой у Бога Знаний разговор короток — он её безукоризненно выполняет, без отлагательств и ошибок. Мысли об этом прибавили ему моральных сил, поэтому железная связка парочки ключей и простенького, но памятного брелока в виде кривого желтого солнца от любимой сестры, Артемиды, зазвенела, а нужный ключ открывал замочную скважину. Отворив дверь и дав свету уличных фонарей заполнить темный холл парадной, Аполлон тепло посмотрел на тот брелок, и губы его тронула еле заметная улыбка, прежде чем он бросил ключи в небольшую глубокую, керамическую миску, куда он и Гермес складывали свои связки.       Приятное воспоминание из прошлого, где брат и сестра сделали друг другу маленькие сувениры на память, скрасил тот недолгий момент, когда Аполлон зажег свет в прихожей и снимал обувь. Он поставил их рядом с особенными «крылатыми» сандалиями и спортивными кроссовками Гермеса и своими черными ботинками на тяжелой подошве. Как сейчас помнит: сестренка так расстроилась, стоило Фебу протянуть ей красивую, идеально выпаянную голубую луну на серебряной цепочке, а она свое нелепое детское солнце с острыми лучами. Но Аполлону такие детские поделки дороже всех богатств. Ведь вещей, в которых Артемида искренне выражала всю свою сестринскую любовь к брату, можно пересчитать по пальцам одной руки. Это часто ему досаждало, но парень уже свыкнулся с тем фактом, что его сестра не очень любит выражать такие нежные чувства, которые просто не срастаются с её бунтарским и грубым характером. Аполлон привыкает ко многим вещам, абстрагируется к ситуации, но с чем он уж точно мириться никогда и ни за что не будет, — так это с бардаком.       К счастью, буквально на днях была проведена генеральная уборка всех комнат, и в доме царила кристальная чистота. Из прихожей вымели весь уличный песок, отмыли полы от грязных следов, вся обувь начищена до блеска, куртки развешаны по порядку — Аполлон тонул в удовлетворении своих причуд. Если бы у него было побольше времени от работы и других повседневных занятий, то давно сделал резную доску на стену для ключей, вместо этой глупой миски. Бог много времени потратил на благоустройство этой дыры, что ранее была гееной огненной, а не местом для комфортного проживания. И всё благодаря Гермесу, известному раздолбаю. Может быть, он работает, как конь, но дома он был что ни на есть свиньей. Аполлон прикроет глаза и во всех красках вспомнит, как выглядела квартира, где жил один Гермес примерно неделю без присмотра: пыль толстым слоем покрывает каждую поверхность, на полу лежит грязная одежда, которую Бог Торговли раз в месяц собирал на большую стирку, коробки из-под заказной еды и объедки, где развивалась новая экосистема. От этого зрелища парень каждый раз ежится во всем своем омерзении и брезгливости.       Поддерживать постоянную чистоту и иметь в соседях такого отвратительного соседа как Гермеса, по сути, невозможно, но Аполлон давно зарубил на носу, что если он чего-то хочет, он должен пройти через Тартар ради этого. И бог смирился с этим несправедливым правилом жизни, принял все условия и играет по правилам. Раз он хочет полной идиллии, значит, нужно третировать непоседливого соседа, чтобы не смел оставить на полу и мелкой бумажки. Но в эту ночь судьба изволила смиловаться, оставив Гермеса на ночное дежурство, отчего безмерно ликовал Аполлон. Наконец-то ему дали немного времени, которые он может провести наедине с самим собой и своими беспокойными мыслями.       Покинув прихожую, Аполлон встал в дверном проеме, ведущий в гостиную. Мягкий бледно-голубой лунный свет из стеклянных дверей во всю стену разливался во мраке большой комнаты по дивану и стоящему в глубине рояль. Черный и блестящий, он стал куда таинственнее, чем и притягивал к себе внимание. Но стоило щелкнуть белой кнопкой на стене, и зажечься ярким белым лампам, как весь навеянный загадочный шарм в ночи инструмента испарился. Это был обычный рояль, который изливал различные мелодии: задорную музыку, когда в гости приходила Артемида и устраивались танцы, подобно старым барам-кабаре; первые наработки для новых песен Феба; интенсивное звучание быстро перебираемых клавиш, когда Бог Музыки пребывал в дурном расположении духа. Изысканный музыкальный инструмент давно прекратил выделяться в интерьере гостиной, напротив, стал неотъемлемой частью комнаты.       Правда, человеку новому, что прежде никогда не был в доме Аполлона и Гермеса, покажется странным нахождение рояля в гостиной, выполненной в современном стиле. Плоские, но приятные глазу, холодные оттенки серого украшали стены и пол, а посередине, занимая чуть меньше пространства, чем рояль, располагался светло-синий длинный диван. По бокам около него стояли компактные кресла такого же цвета на случай, если гостей будет слишком много, чтобы всем уместиться на одном диване. Но таких случаев никогда не было. А напротив дивана, окруженная платинового оттенка шкафами, что были заполнены дисками и кассетами, стояла черная плазма. Действительно, рояль был инородным здесь, но ставить его в комнате Аполлона уже не представлялось возможным — места катастрофически не хватало. Поэтому соседи приняли такое решение по поводу расстановки вещей.       Гостиная также была соединена с кухней, границей которой стала квадратная белая плитка. Туда-то бог и направился по тихому и неуверенному требованию своего желудка, который начал подавать о себе знать. Кухня была неприкосновенной территорией Аполлона, куда запрещалось ступать ноге Гермеса, за которым тянулся след хаоса. Такой строгий закон помогает ему тратить меньше времени на уборку этого места. Стерильная поверхность столов, плиты, навесных шкафов вселяли чувство спокойствия. Но сейчас парня интересовал только баклажанового оттенка холодильник, а точнее его содержимое. От вакуумного хлопка, сопровождающего открытие дверцы холодильника, висящие на магнитах листки с рецептами различных диет для Бога Солнца и простыми записочками, которые соседи друг другу иногда оставляли, дрогнули вверх и плавно опустились. Внутри холодильника зажегся операционный белый свет, и Аполлон немного наклонился, чтобы лучше разглядеть, какие варианты у него есть. Он надеялся последовать здоровому питанию и отведать своего любимого риса с фасолью.       Но чем дольше изучал парень холодную камеру, тем сильнее уголки его рта тянулись вниз, а темные пушистые брови срастались на переносице. На полках было отвратительно пусто. Вся еда, которую Аполлон готовил на неделю, подошла к своему закономерному, но для бога неожиданному, концу. Судя по всему, Гермес захватил с собой на смену последнюю пайку риса, запеченное мясо и остатки лукового супа. Всё, что было в холодильнике — лишь ничтожное количество ингредиентов, но из них даже суп не сваришь. «Гребанный Гермес», — выругался в мыслях Феб и, видимо, зародившаяся в желудке на почве злости желчь отведет чувство голода на некоторое время. И, прежде чем со злостью громко хлопнуть дверцей, он вытащил пару холодных банок энергетиков.       Пускай мама сказала ему ложиться спать, но Аполлону совсем не до сна, впрочем, как всегда. За неделю он может проспать около восьми часов — это уже устоявшийся режим его жизни. Кофе и энергетики закупаются в огромных количествах заранее перед важными и ответственными мероприятиями, ведь ясно, что эти ночи бог проведет без сна. Аполлон был бы не против лечь на кровать, не удосужившись раздеться, и уснуть мертвым сном. Но и сон не мог подарить ему жизненно необходимый покой, прерывая блаженство ночного забвения ужасающими кошмарами, от которых пробуждаешься в судороге и холодной испарине, не в силах заснуть обратно. Особенно когда смотришь на будильник и видишь, что до начала рабочего утра остался крошечный час. Из этих рассуждений Феб вынес для себя новый принцип жизни: «Меньше сна — больше выполненной работы».       Покинув кухню, Аполлон пересек гостиную к лестнице, ведущей на второй этаж. Он не торопился и медленно шёл напротив огромных прозрачных дверей. В них открывался вид на другой милый соседний дом, над которым повисла бледная луна. Она была достаточно высоко, что говорило о том, как непростительно много времени бог затратил на пустое блуждание по дому. Но это не придало ему мотивации ускориться и приняться за дела; ноги парня вяло перебирались. Аполлон бессознательно, проходя мимо, прикоснулся к крайним клавишам рояля, а они выдали тихие тонкие звуки. Сразу припомнилось, как Гермес недавно мучил бедный инструмент, разбивая белые и черные клавиши тяжелыми ударами, и тошнотворное раздражение снова незаметно подкралось в разум Бога Музыки. Его тошнило от одной мысли, сколько перспективных возможностей, где он мог бы съехать от Гермеса, которые любезно подкидывала ему госпожа судьба, Аполлон упустил. Внезапно, такая возможность вновь представилась, но Феб не рад.       Куда угодно — только не к матери. Больше никогда.       Эта тошнота точно была вызвана не праведным гневом на ужасного соседа. Нет, она была лишь вторичным симптомом. Первым являлся, как заметил Аполлон, был адский жар. Как Богу Солнца, парень с рождения был устойчив к нечеловечески высоким температурам, и работа с Гелиосом разве что заставит его чуть-чуть попотеть. Тогда чем могло быть вызвано это загадочное явление? Аполлону было невыносимо плохо, что он приложил ко лбу мокрую, но всё ещё прохладную, железную банку, чтобы хоть как-то облегчить страдания. Холод металла, подобно электрическому разряду, неприятно уколол фиолетовую кожу. Бог мог чувствовать, как его бьет озноб и невыносимо трясет всё тело. Что это такое? Лихорадка? Но откуда? Или это психосоматическое? Последние события были до головной боли слишком яркими и сумасшедшими. Может быть дело в этом? Аполлон — один из лучших, если не лучший, врач на свете, но сейчас он был в растерянности.       Как будто вихревой шторм разразилось головокружение, и задача дойти до лестницы Аполлону была уже не такой простой. Ухватившись свободной левой рукой за перила, он совершал свои неловкие шаги по ступеням, словно к ногам привязали гири с тонну каждая. Правая рука продолжала держать банку энергетика, но толку от напитка совсем не было — некогда охлаждающий металл нагрелся об пышущую жаром кожу бога. Вторая жестянка, что была всё это время в поясе Аполлона, тоже потеряла свою прохладу. Температура тела была далеко за пределами человеческой.       А лестничный пролет продолжался и продолжался. Ступень за ступенью, в бреду Аполлон не мог точно сосчитать, сколько он уже прошел, но по ощущениям больше, чем было изначально. В глазах мир плыл и размывался, а ведущая наверх лестница казалась бесконечно-длинной. Через каждый две ступени Феб делал перерывы и, облокотившись, переводил трудное дыхание, моля о пощаде, чтобы это прекратилось. Но чуда не было и никогда не будет, поэтому Богу Медицины остается лишь анализировать ситуацию и искать причины, почему на него обрушилась эта загадочная болезнь.       А был ли он болен? По крайней мере, физически? Заболевания, которым были подвластны обычные смертные, нимфы, сатиры, кентавры, циклопы и прочие представители низшего каста созданий мира, обходили Аполлона стороной, а вскоре и сам бог научился ими владеть и контролировать. Следовательно, предположения о том, что у него была лихорадка, можно смело отметать в сторону. Значит, дело в голове, да, в неспокойной, уставшей голове. Как бы парень не желал сконцентрироваться на своём плохом самочувствии, его всё равно затягивало в шумный водоворот из отягощающих мыслей о дальнейшем будущем. Оно пугало тем, как быстро всё происходило. Вот-вот Аполлон начнет собирать свои вещи, потом обязательно придется съездить к Артемиде за вещами Персефоны… — О боже, сестренка, — сорвалось с его губ на выдохе.       Аполлон вновь остановился. Он бредет так вот уже целую вечность, наверное. Цепочка мыслей непредсказуемо привела его к Артемиде, его дорогой сестре. Мелькающие воспоминания напомнили ему, как она плачет, как она страдает в неведении. Но что Феб может сказать ей? Как он может утешить её, если не правдой? Если бы он только мог объяснить сестре, что происходящие странные события лишь временные неудобства, что всё будет хорошо. Но верит ли в эти сказки сам Аполлон? Осознает ли он сам, что происходит и к чему всё ведёт?       Ведёт к цели, не так ли?       Когда так долго, упорно идёшь к заветной цели, добиваешься её всеми силами, странно осознавать, что она у тебя в кармане и ты почти в финале своей цели жизни. Так и Аполлон не мог поверить, что завтра возьмет в жены Персефону, Богиню Плодородия. Будто это сон, очень живой, Аполлон хотел проснуться. Всё происходит слишком скоро, неестественно стремительно, что бог не поспевает за этой каруселью. У него кружится голова от непреодолимой скорости. Остановитесь. Остановите всё!       Сипло вздохнув, Аполлон тронулся вперед по лестнице. Нет. Он не может останавливаться, когда зашёл так далеко. Обратную дорогу давным-давно замело, и идти можно разве что вперед. Неважно, насколько будет страшно, Аполлон закроет глаза и увидит прекрасную награду в конце его тяжелого пути. Совсем близко, только руку протянуть, и вот она теплится в ладони. Мягкая, нежная, пропитанная горькими надеждами мечта. Но это всего лишь игра его измученного иллюзиями разума, и не так просто получить то, чего он так сильно желает. Никогда не было просто, но Аполлон подчинился всем горестным трудностям, выпавшим на его долю жизни. Он готов бороться за счастье своей единственной семьи, которую он безумно, до гроба любит и дорожит ей больше, чем всеми богатствами и славой, что у него были. Особенно для мамы.       Мама. Переезд.       Точно толчком в грудь Аполлона вернуло в реальность, зрению вернулась четкость, а ногам сила. Оглядевшись свежим взглядом, он с радостью заметил, что бесконечная лестница всё-таки закончилась, и бог стоял в начале коридора второго этажа. Вытерев пот со лба, Аполлон судорожно оглянулся вокруг себя — ничего не изменилось за то время, сколько он пребывал в бредовом состоянии разума. Время будто бы замерло, но, конечно, это было не так, и парень наверняка провел на этой лестнице приличное количество драгоценного времени, которого у него было в обрез. Ночь не вечна, и нужно поторопиться. Бешено стучащее сердце никак не унималось, но Феб решил не обращать на него внимания и, сделав пару шагов, встал на месте.       Он почти зашёл в неосвещенный коридор, где располагались друг напротив друга его комната, комната Гермеса, коморка с богатой коллекцией музыкальных инструментов Аполлона, ванная и в самом конце под потолком маленькая, складная лесенка, ведущая на чердак. Бог встал точно на границе, где кончался свет с первого этажа и начинался мрак второго. Что-то изнутри заставило его замереть и забиться мелкой дрожью, схожей на мурашки. Но что сковало стан Аполлона и не дает ему сделать и шагу во тьму? Неужели страх пробил каждую клеточку его тела, заставляет сознание не смешно подшучивать над Богом Солнца, чтобы ему мерещились невысокие туманные силуэты, а совсем рядом с ухом раздавался неразличимый, еле-еле слышимый шепот?       Но Аполлон тут же замотал головой и часто заморгал, разогнав все неприятные галлюцинации и сделав пару шагов, на левой стороне нащупал две плоские пластины, которые при нажатии включили лампы на потолке. Некогда жуткий коридор вмиг озарился мягким желтым светом и стал безобидным. На стенах висели пейзажи, нарисованные Аполлоном во время его путешествия по всему Олимпу и Миру Смертных. Они всегда возвращали Бога Искусств в старые воспоминания, где он только что закончил свой первый университет, катался на велосипеде по разным местам ради впечатлений и маленьких этюдов и целый год его не беспокоили мысли о будущем. Невинные времена, по которым Аполлон иногда тоскует, но не горюет и не упивается ностальгией. В прошлом тоже были свои проблемы, которые, — вот уж счастье! — прошли, а какие-то остались.       По началу, Аполлону чудилось, что всё пришло в норму: он размеренным, беспечным шагом шёл, поворачивая совсем чуть-чуть голову то влево, то вправо, чтобы рассмотреть плоды собственного творчества, но что-то было не так. Что-то было не так внутри бога. В полной мере он не осознавал этого, но где-то на подсознательном уровне он тревожился неизвестного. Шаг ускорился. Но дверь была так далеко. Это ненормально, ведь холл всего-то восемь метров, Аполлон должен быть возле двери к тому моменту. Шаг за шагом, сердце выбивает четкий скорый ритм вслед ногам, да так сильно, что парню стиснуло в груди. Он один. Тогда зачем он бежит, будто его подгонял невидимый глазу, но чуемый сердцем, безмолвный дух? Он словно оглох, уши заложило мягкой ватой, но взамен он мог слышать себя изнутри. Громкие удары сердца и заполняющий ушные раковины противный трескучий звон. Он не хочет быть здесь. Он хочет бежать.       Резким, порывистым движением корпуса Аполлон, зажмурив глаза, бросился к своей двери, влетел в неё и неведомо от кого закрылся на щеколду. С прерывистой отдышкой, он прислонился лбом к двери и неподвижно стоял так несколько минут. Всё-таки решившись раскрыть свои веки, Аполлон заметил, что всё это время держался за ручку двери, как за край обрыва, на котором он безнадежно повис. Бог горько цокнул языком и отпустил круглую ручку платинового цвета двери. В окне его комнаты не была видна луна, но далекий свет уличного фонаря попадал, и Феб смог разглядеть в темноте поблескивающий пластиковым бликом рубильник. Вновь разлился свет, куда бы ни ступала нога Бога Солнца, и Аполлон мог облегченно выдохнуть.       Его оплот от безумного окружающего мира. Его обитель спокойствия и умиротворения в безупречном, аккуратном порядке. Здесь и воздух был совершенно другой, не такой, как в остальном доме. Свежий, стерильный, идеальный. Им Аполлон дышал полной грудью и наслаждался каждым вдохом. Пол, каждая полочка, каждый шкаф, стол и тумбы — всё сияло опрятностью. Занимала подобная уборка добрых нескольких часов, но результат того стоил и приносил немыслимое удовлетворение Аполлону. Навесные полки ломились от толстых томов, стоявших твердыми корешками внутрь; по высоте, автору, алфавиту была расставлена литература и для работы, и для свободного досуга. Книги также были и в большом шкафу, но там хранились необходимые материалы, справочники, методички, без которых на всех отраслях его безграничных обязанностей не обойтись. По ящикам расфасованы важные бумаги, документы и отчеты; конечно, каждый в отдельной папке, подписан и выделен маленькой, клейкой и разноцветной полоской. На его рабочем столе прибрано с прошлого вечера: ручки и карандаши с прочими принадлежностями стоят в пластмассовой коробке, ровная стопка присланных на проверку новеньких учебников для школ, только что из типографии, ждут, когда же их подтвердят печать полного тиража, но придется отложить это дело до нового спокойного вечера. В ящиках под столом находились художественные материалы Бога Искусств с тетрадями для личных записей.       Аполлон мог вечность наслаждаться собственноручно построенной идиллией, попивая сладко-цитрусовый энергетический напиток, но преследующее тревожное чувство не спало, оно приближалось всё ближе и ближе, пока, вконец, не подойдёт вплотную к богу, не зашепчет свои мерзкие речи возле уха, чтобы он не ведал покоя всю следующую ночь. Ему нельзя стоять, ему нельзя бездействовать, ему нужно работать. Вероятно, это энергетик скоро подействовал, но вместо подвижности, которую Феб так хотел, он получил импульсивное беспокойство. Бегая глазами по комнате, парень зацепился взором за черно-серый шкаф с выглаженной одеждой, расставленной по цветам, сезону и сочетаемости. Он вспомнил, что до сих пор не переоделся из одежды смертных в более удобную современную. Тут же оставил Феб банки на тумбочке рядом и направился в гардеробную.       Распахнулись дверцы шкафа, на одной из них было зеркало, чтобы сразу посмотреть, как сегодня идёт тот или иной наряд. По какой-то неясной даже Аполлону причине, при беглом броске взгляда на самого себя в отражении он рефлекторно скривил лицом. Неизвестно, что так не устроило его в собственной внешности, но сейчас он предпочел не отдавать этому странному феномену должного внимания, продолжая нервно перебирать и греметь вешалками с одеждой. После небольшой заминки были выбраны виноградная рубашка с коротким рукавом и черные старые штаны, которые он обычно носил, когда речь шла о грязной работе. В его случае, для пыльной работы они точно сгодятся.       А пыльная работа заключалась в самом переезде. Аполлона коробило от одной только мысли об этом процессе. Своими собственными руками он разрушит свой прекрасный мир, свой маленький Рай запакует по картонным коробкам и увезет туда, где нет спокойствию, только туманное будущее. Неизвестность пугала его, и вперед судьбы не посмотришь — весь свой дар предсказаний оставил в Мире Смертных. Остались лишь жалкие крохи от того, что раньше называлось способностью. Шестое чувство, но без какой-либо конкретности. Что же делать Богу Предсказаний? Ясное дело, собирать свои вещи, на что у него есть целая ночь. Он с тоской и печалью в душе оглядел свою комнату в последний раз, понимая, что когда он вернется, её гармония умрет и никто не знает, когда она воскреснет вновь. С опаской Аполлон выглянул из комнаты в коридор, который был естественно пуст и тих, и, не пройдя и двух метров, благодаря своему высокому росту легко схватил толстый, прочный, но короткий канат под потолком. Дернув им, над парнем плавно разложилась складная маленькая лестница, ведущая на чердак.       Пришлось пригнуться, чтобы не удариться спиной, но Аполлон залез на пыльный чердак. Это место было бесполезно вымывать, потому что здесь вечно царит угнетающая обстановка старых времен, которая так и манит пыль опуститься и осесть толстым слоем, в котором невозможно дышать. Щелкнув тонкой, из маленьких бусинок железной веревочкой Феб зажег под крышей дома мигающую, но яркую лампочку. Как он и ожидал, вещи посерели от пыли, и неважно, что влажная уборка была всего лишь несколько дней назад. В желтом свете кружились клочки пыли в нескладном ансамбле, вздрагивающие всякий раз, когда Аполлон приглушенно чихал в локоть. Можно долго отмахиваться от вездесущей пыли, но парень стал озираться по сторонам в поисках пустых коробок.       Вокруг было полно старого хлама: вещи, которыми ни Аполлон, ни его сосед не пользуются более, но продать не могут или забывают; высокие стопки толстых и потрепанных фотоальбомов, возраст коих исчисляется веками; старые картины, которым нет места на стенах или Аполлон их стесняется. Но в самом дальнем темном углу были свалены в кучу пустые картонные коробки разных размеров и цветов, сохранившиеся с переезда двух богов в этот дом. Феб насчитал двадцать три штуки — мало. Пока он ходил с чердака в комнату и обратно, перетаскивая все коробки в несколько подходов, в голове выстраивался четкий план: сейчас он запакует всё, что вместится, а когда магазины откроются, он купит ещё коробок, потому что вещей у него было предостаточно. Аполлон, конечно, не собирался всё нести в Мир Смертных — это было бы глупо, потому что на Олимпе царит далекое будущее, и лучше простым людям не натыкаться на удобства божественных созданий. Следовательно, ему придется договариваться вдобавок насчет аренды места на складе, где могло бы храниться его имущество. Он бы никогда не оставил своё дорогое и полезное оборудование, инструменты, к тому же, машину Гермесу.       «Мало мне было мороки, — хмыкнул Аполлон. — Ничего страшного, как только нормированный рабочий день начнется у кампаний — сразу же позвоню и заключу договор! Точно… ещё бумаги для заключения брака подготовить надо, вот черт».       В любое другое время Аполлон любил бумажную волокиту или, уж точно, она не вызывала у него трудностей. Десятки лет опыта позволяют ему с легкостью разбираться в любом юридическом деле, и он смог даже получать удовольствие от этого занятия. Такое нестандартное увлечение его «друзья» называли странным, но зато стремглав бежали именно к нему, когда нужно составить отчет в налоговую инспекцию, или доклад о проделанной работе к Зевсу, или собрать нужные документы куда угодно. Фебу всегда казалось, — хотя сейчас он больше уверен! — что он куда взрослее, чем его сестра-близнец или тот же сосед, который младше всего на несколько десятков лет.       Артемида и Гермес свыклись с тем фактом, что Аполлон являлся достаточно неординарной личностью, которую иной раз понять было невозможно, и часто не обращали внимания на все странности поведения их близкого друга. Им привычно не замечать, как он меняется в зависимости от того, где находился в данный момент и кто был поблизости: дома в их привычной компании неразлучной троицы, на работе с Зевсом или другими представителями власти или в обычной обстановке с другими богами. Им всё равно на его тревожность и замкнутое поведение, которые внезапно могут смениться развязными разговорами и эпатажностью. Будто так и надо. Стоит ли тогда называть их «друзьями»? Просто ещё одна форма отношений, что Аполлон завёл, словно отчет, потому что так нужно, и держит видимость «истинности» всех социальных связей. Но все они гнилые изнутри.       Его «друзья» живут прекрасной, обычной жизнью, где всё предельно просто и понятно — Аполлон признается себе, но не вслух, что тайно завидует. Феб с детства одарен невероятной внимательностью к деталям, которая нередко помогала ему в учебе, в работе, в искусстве и не обошла стороной общение. Пристально наблюдать за поведением сестры и соседа было занимательным занятием, скрашивающим вечера просмотра кино с выпивкой. Слушать их неугомонную болтовню обо всех мелочах было интересно, если в мыслях составлять примерный план их жизней. Выходило очень прямо, без ответвлений, крутых поворотов и тупиков. Путь, по которому они бодро шагали, ровный, чистый, над ним сияет солнце, и если всё-таки придут тучи, то будьте уверены — они скоро растают в небесной синеве.       А кто-нибудь знает Аполлона? Кто он такой? Чем он живет?       У Аполлона совсем иной мир, и он гораздо сложнее и непонятнее. Все пути тернисты, полны ловушек, препятствий и покрыты туманом. Солнца Аполлон не видел сотни лет — его заслонили плотным покровом серые грозовые тучи. Когда за окном подобная серая погода, у него нет никакого желания вставать из постели. Но нет слов «не хочу», есть слово «надо» — это правило он зарубил на носу с малых лет. Он идёт вперед и только вперед, изредка оглядываясь назад, но обратную дорогу заволокло черной мглой. А куда ведет эта дорога? Правильная ли она? И есть ли вообще в этом мире понятие «правильный»?       Что оно может значить?       Аполлон привык считать, что это «оптимальный выход с меньшими потерями и большими достижениями».       То, что сейчас происходит — это «правильный путь»?       Аполлон знает всё, кроме ответа на этот вопрос.       Те жертвы, которые он допустил, будут стоить того?       Не знает и боится помыслить о худшем.       Ложь, обман, притворство, предательство и одна почти на грани полного разрушения чужая жизнь — такова начальная цена приходящего в действие плана, заготовленного с рождения Аполлона? Сколько непоправимого бог успеет совершить ради достижения своей цели? И его ли это мечта?       «Но ведь всё же во благо, не так ли?! В итоге, все будут счастливы! — бьется утешающая мысль жилкой на виске Бога Знаний. — Великие поступки и мировые победы, благодаря которым люди живут без забот, построены на чужих крови и костях. Чем я отличаюсь от этих особенных людей? Я же искренне хочу помочь всем, а своей семье в первую очередь!»       А не обманывает ли Аполлон свою совесть? Так ли бескорыстны его благородные мотивы?       По всей видимости, Феб вновь кривил своей душой, и прямиком оттуда принципиальная совесть, которую он ещё не задушил окончательно, решила припугнуть Аполлона, взяв под контроль его тело. В которой раз сердце не находило себе места в грудной клетке, как будто хотела вырваться из тисков и сбежать от своего владельца, а большие руки не просто дрожали, а поддергивались методично каждые полминуты. Не моргая, Аполлон был заворожен этим зрелищем и безумным взглядом разглядывал, как пальцы дергались не по его воле. Воздух ходил туда-сюда сквозь стиснутые до скрежета зубы, но его катастрофически не хватало, грудь часто вздымалась. Он чувствовал, как внутри горит бушующее адское пламя, но всё тело покрылось гусиной кожей от неизвестно откуда взявшейся изморози. В горле застрял немой крик, который так и не смог ни разу вырваться наружу, потому что Аполлон застыл в этой неестественной позе, подобно ледяной фигуре. Вместе с ним остановились время и весь мир.       Руки. Они помнят. Если потереть подушечки пальцев друг об друга, тактильная память тут же подаст воспоминание, как ощущался её батистовый костюм на руках. Следом вспыхивает перед глазами розовый цвет. Много розового. Розовое безумие. Ладони из холодного аметистового оттенка медленно покрываются пурпурными пятнами. Это болезнь? Нет, это клеймо. Как у животного, кем Аполлон и стал. «Нет! Прочь из головы!» — кричал разум Аполлона, а руки вцепились в волосы на висках, с силой оттянув их, чтобы боль выместила все гадкие воспоминания. Но это не работало. Ничего не помогало. В беззвучной борьбе с собственными страхами бог, продолжая рвать волосы на голове, слепо шатался из стороны в сторону, скуля и глухо всхлипывая. Опомнился он в тот момент, когда кружась по комнате, налетел на стену. Шкафы и тумбы рядом дрогнули, подобно их хозяину. Удар пришелся на голову, но недолго Феб трогал затылок — он, как ошпаренный безумной мыслью, бросился из комнаты прочь.       Бог с нечеловеческой скоростью рванул, спотыкаясь и падая, в ванную комнату напротив. По пути почти успев поскользнуться и вовремя зацепиться за ручки двери, что податливо распахнулась, Аполлон вбежал в небольшое помещение. Дверь, что была откинута огромной божественной силой, с грохотом ударилась об стену, отчего висевшие картины пошли ходуном и лишь спустя некоторое время смогли успокоиться. Но только не Аполлон.       В ванной, как и во всех других комнатах, где не бывал до этого Бог Солнца, свет не горел, и Аполлон в истерике искал выключатель на ощупь, лапал холодную плитку в отчаянных поисках заветного маленького и выпуклого квадрата пластика. Но стоило ему найти то, что он так яро искал, как ударил по рубильнику кулаком. Свет, жалобно мигая, зажегся, но Аполлон всё равно ничего не видел перед собой: ни лилово-белой плитки, ни душевой кабины, ни белой белоснежной ванны на старомодных позолоченных ножках. На полках стояли средства личной гигиены, — зачастую Аполлона, — в виде масел, морских солей, скрабов, гелей, кремов разного состава и масок — всё, что нужно для ухода эталону мужской красоты. Но они вряд ли бы помогли ему сейчас, поэтому Аполлон даже не взглянул на них, шаткой походкой идя прямо.       С тяжелой отдышкой, Феб оперся на обжигающе холодную мраморную раковину, что жалобно и тихо хрустнула, точно намекая о своей неспособности выдержать навалившегося веса взрослого мужчины. Он не поднимал своей головы, которая внезапно отяжелела и стала непосильным грузом для бога, и боялся, что не выдержит, и упадет навзничь. Руки крепко держались за раковину и были необходимой опорой и поддержкой для шеи. Пересилив себя, одну руку Аполлон всё-таки смог оторвать от раковины и дернуть продолговатую пластину крана до упора вправо. Комнату наполнил шум ледяной воды, под которую, сгорбившись, он подставил собранные в «лодочку» ладони. Была надежда, что бодрящие и колючие всплески воды по лицу должны будут пробудить здравый разум у Аполлона. Он методично продолжал повторять движения неопределенное количество времени, пока не почувствовал, что лицо стало неметь, а к щекам подступать внутренний жар.       Бьющий водопад из крана затих, но тихое помещение, казалось, весь дом, заполняло шумное и учащенное дыхание через рот, прерывистое, с хрипотой. Ничего не помогает. Дребезжащая тишина продавливала ушные раковины, что Аполлону хотелось закрыть их ладонями, лишь бы услышать хоть что-то, например, шум собственной крови, и не слышать убивающее безмолвие, словно в склепе. Пусть случится чудо, пусть это кончится, Аполлон будет рад даже Гермесу, хотя раньше постоянно ругался с ним из-за назойливого и громко работающего телевизора. Только редкое постукивание крошечных капелек воды с крана и фиолетового подбородка, разбивающихся о ближайшую поверхность, было слышно, но чем-то раздражало и оно. Кап-кап, кап-кап, кап-кап — и так раз за разом. Бог готов вырвать смеситель на раковине с корнем и всем водопроводом. Но также он понимал, что если поддастся пустой злобе, то ничего хорошего из этого не выйдет. От горькой обиды Аполлон закусил нижнюю губу с такой силой, что оторвал маленький кусочек кожицы, и на языке появились нотки железного привкуса. Он не находил моральных сил поднять больную голову и взглянуть на себя в зеркало, которое висело всё это время перед ним. Что-то ему подсказывало, что он выглядит неподобающе богу и почетному Олимпийцу. «Ещё один глубокий вдох, и всё кончится», — дал обещание Аполлон в первую очередь для внушения самому себе, что это действительно правда.       Глубокий вдох. Запрокинув вверх голову, Аполлон через рот зачерпывает воздух в легкие и чувствует, как затрещали его ребра. Или это были не они. Нет, не они. Будто затрещала и задрожала его кожа, по венам потекла магма, исполосовав тело яркими ручейками раскаленного золота. Он задержал дыхание, и вместе с ним остановились и «ручейки», задержавшись широкими и уродливыми полосами.       И выдох. Кудрявая, растрепанная челка спустилась обратно Фебу на лоб и глаза, когда он бросил голову вниз. Полосы разительно стали тоньше, но не исчезли совсем. Постепенно к богу возвращалось ощущение времени. Наверное, много времени он потратил здесь, пока успокаивал из ниоткуда взявшиеся безумные эмоции? Неважно, главное, что он сейчас успокоится и продолжит верно идти к заветной мечте.       С этим ободряющим заявлением Аполлон наконец-то открывает глаза и убирает непослушные пряди, лезшие в лицо, назад, чтобы не мешались. В отражении блестящей поверхности его встретил испуганным взглядом ядовито-желтых глазниц еле узнаваемый двойник, в котором Аполлон никогда бы не узнал себя. Всматривался, не веря своим глазам, в страшную картину: из взлохмаченных черно-фиолетовых волос в разные стороны торчали завитушки; идеальное лицо бога искривлено гримасой ужаса от собственного отражения; пылающие золотом глаза идеально дополняли гадкие линии по всему аметистовому телу. Золотые «шрамы» были везде, даже в волосах, скручиваясь в кудрявые узоры. Рассекали его, делая вид, словно он только что выбрался из кровавой бойни. Аполлон не верил. Аполлон отрицал. Это не мог быть он, самый прекрасный из мужчин, самый любимый молодой бог. Но лицезрел он истину в зеркале.       Вот он, Феб Аполлон, во всей своей устрашающей красе.       В такие моменты Аполлон боялся самого себя. Потому что он знал, какой монстр живет внутри него. Никто не должен знать, что таится в черноте души Бога Солнца, Аполлоне, и ждёт, когда ему дадут волю. Но этой воле не бывать во век. Никогда. Аполлон не допустит, не позволит чувствам взять над ним контроль. Но страх снова подчинил его руки.       Силой сжав праву руку в локте, до конца не понимая для чего, Аполлон согнулся пополам. Глаза колко щипало, а в горле встал ком, не дававший выдать что-то кроме сдавленных вскриков, но он держал их всеми имевшимися силами, коих сполна восполняла нарастающая ярость. Гнев бурлил в его нутре, расширяя сияющие ярким огнем неровные линии. Фиолетовых кусков кожи было меньше, чем золотых полос, которые вот уже становились новым покровом. Почему всё против него? Даже собственные эмоции, которые он не в силах одолеть! «Их нужно просто выпустить», — смирился Аполлон. — «Быстро…!»       Всё произошло слишком скоро. Аполлон будто выпал из реальности всего на мгновение, но это мгновение решало многое. Он даже посмел спутать это с обмороком, но главное отличие — бог всё ещё был на ногах. Но ощущение было такое, что он провалился в сон, в глубокую черную яму, а когда пришел в сознание — ничего не понимал. Первым Аполлон обнаружил, что он крепко-накрепко зажмурил глаза до тупой боли. А второе было куда интереснее — его правая рука была вытянута, а ладонь собрана в кулак, который уткнулся во что-то неровное, колкое и холодное.       Аполлон медленно, но раскрыл веки, боясь увидеть, что произошло за ту секунду, когда обессиленный разум покинул его, а телом овладели эмоции. Когда зрению вернулась четкость, он опешил — перед ним была мозаика из его маленьких отражений. На лоб вылезла длинная и волнистая прядь волос, а глаза продолжали гореть, как две лампы. Сместив концентрацию взгляда с пряди, Аполлон наблюдательно заметил, что его стиснутый кулак на самом деле был в разбитом зеркале. От него по треснутой поверхности текли вниз тонкие струйки золотой жидкости. Они медленно расплывались по раковине и утекали в слив. Аккуратно Феб вытащил кулак из лунки, что образовалась под ним. От малейшего движения кусочки стекла окончательно крошились и падали на поверхность раковины. Аполлон осторожно осмотрел свой кулак, который до сих пор не разжал: тонкая кожица на всех костяшках была содрана, а на золотых ссадинах сверкали стеклянные крошки. Только сейчас рецепторы на его лице сработали, и он ощутил, как по его щеке что-то дорожкой течет. Дрожащими пальцами здоровой руки Феб подобрал каплю и посмотрел на неё. Ихор.       Прибавилась ещё одна вещь, с которой придется объясняться перед Гермесом. Зато накатившие столь внезапно и неприятно эмоции наконец-то соизволили отступить. До них уже не было никакого дела, голову Аполлона затуманили вернувшиеся мысли обо всех старых и новых заботах. Замечательно. Действительно, замечательно. Эта капля ихора была последней в чаше здравомыслия бога. Колени парня подкосились, и он, тихо рассмеявшись, плавно опустился на пол, облокотившись на ванную. Неловкие смешки перерастали в истеричный, неконтролируемый, дикий хохот, который Аполлон и хотел бы остановить, да не мог. Он закрыл лицо руками, но это никак ему не мешало смеяться и дальше. Ему не было весело, всё было ровно наоборот, но, к сожалению самого Аполлона, только так он мог выразить свои чувства, подобно сумасшедшему.       Да, как же ему повезло. Несоизмеримо повезло. Если бы Зевс тогда не задержался, то всё не вышло и в половину бы так замечательно, как сложилось в итоге. Конечно, замечательно.