Мертвая невеста

— Родя, да сколько можно уже собираться! — кричит барин, натягивая тонкий галстук в полоску и откровенно нервничая от того, что тот совсем его не слушался.       Что-то в этом доме оставалось вечно, а именно то, что Родион и Борис постоянно опаздывали везде и всегда. Казалось, если их удостоит аудиенции сам император, они все равно припозднятся и ворвутся в парадную залу запыханные и вспотевшие.       Борис подбегает к двери и громко стучит. — Родион! Бегом в экипаж! Все нас ждут!       Дверь резко распахнулась, заставив Бориса отпрянуть. На пороге красовался Совенок в бежевом костюме-тройке. — Ты же сам еще не готов. — неожиданно спокойно вздохнул Родион, притягивая Борю за воротник рубашки ближе к себе.       Завязав тонкий галстук, который мятой петлей свисал с шеи Бориса, Родион приобнял оторопевшего парня и клюнул того в губы. — Ну и стоило так кричать?  — снисходительно спросил Родя, схватив Бориса за руку. — Вот теперь пошли.       Спешили они все-таки не зря. Богатый местный помещик Кукушкин устраивал бал в связи с началом сбора урожая. Кукушкин был одним из тех, кто разбогател на чужом горе, за что был нелюбим местными бедными, но гордыми потомственными землевладельцами. Кукушкин в начале тридцатых, будучи тогда только владельцем трактира и ночлежки при нем, провернул несколько грязных дел и начал скупать разорившиеся деревни, устраивая там различные мануфактуры. Старинные семейные гнезда превращались в цехи для ткачей, а весь их интерьер плавно переезжал в новый особняк Кукушкина. В его колекции можно было найти вещи как минимум  с четырьмя гербами благородных семей, представители которых уже либо покинули страну, либо опустились на самое дно общества и не имели при себе даже остатков чести своих предков.       На бал ехать совершенно не хотелось, но причин пропускать его не было, а решающим стало то, что туда обещался приехать князь Дикий. Для Роди это означало мгновенное согласие, хоть и ехал он туда на правах некого украшения Бориса. На выездных балах ему уже не разрешалось проявлять хоть толику самостоятельности. Полагалось лишь всюду следовать за Борей, мило улыбаться, поддерживать диалог и не выступать.       Общество у Кукушкина собиралось престранное, осуждающее с самого первого взгляда на тебя. Сальные заплывшие лица смотрели, а по коже будто скользила змея.       Это было одной из отличительных черт так называемого «нового общества» или богатых бедняков. В этом различии одинаковых по благосостоянию, но разных по нравственности людей и виделся упадок дворянства. Как ни крути, это было вполне ожидаемо, время не может стоять на месте, но перемены почему-то пугали. Дворянство начало умирать еще в конце прошлого века, со смертью Екатерины Великой, и сейчас его осколки старательно вытравливались. Но, конечно, присутствовала и вполне почтенная публика.       Широкая зала встретила любопытными взглядами: они все-таки опоздали. Кукушкин стоял посредине пространства и что-то увлеченно вещал. Вокруг него толпилась кучка внимательных и заинтересованных, которым, видимо, хотелось быть у него в фаворе. Остальные же слушали в пол уха и только из вежливости, иногда перешептываясь между собой.       Темно-красные стены делали из залы коробку с темными углами, где были расставлены старинные вазы и висели семейные гобелены, которые вообще не принадлежали семье Кукушкина. Сложно было сказать была ли эта семья вообще. Жены его отродясь никто не видел, однако дочери у него откуда ни возьмись появились. Две глуповатые, но очаровательные девушки были отданы на воспитание в дворянскую семью в Петербурге, за что их отец щедро платил. Нет, он не старался дать своим дочерям все самое лучшее, не заботился о них и не писал письма. Он будто подбросил их чужой семье, а дальше пусть сами разбираются. Дети для него — ненужная, но требуемая обществом обуза, отработанный материал плотских утех или в крайнем случае брака. Даже в личной жизни было все как на его пресловутых мануфактурах. Излишки прятались в коробки или уничтожались.       Мраморный пол глянцево блестел, всюду сновали остроносые официанты, а нагромождение статуэток и подсвечников создавало атмосферу удушья.       Откуда-то с балкончика доносился смех барышень и звуки искусной скрипки. Сегодня ансамбль играл престранно, но звучно и складно.       Но даже в этом помещении, задымленном тяжелыми мыслями присутствующих, оседающих на дорогой люстре, был небольшой островок света. Над всеми предметами роскоши, которые были здесь вроде экспонатов музея, высилась картина, которую бы даже всякий дилетант назвал жемчужиной коллекции.        Справа, окруженный, казалось, тысячей свечей, висел западноевропейский портрет Девы Марии с младенцем на руках. Женщина в бело-голубых одеждах кормила грудью ребенка, а по ней скользили десятки взглядов присутствующих. Все это действо казалось мерзким и опошленным, хотелось сбежать от кормящей матери.       Родя, не последовав приличиям, растворился в толпе, а Борис, не следя за временем, завороженно смотрел на картину. Пыльные серые гардины, кровавого цвета стена, а на ней — символ христианской веры, аскетичный и кроткий. Со стороны казалось, что свечи находятся так близко к изображению, что обжигают ноги Богоматери.       Сзади кто-то прошелестел платьем и ненароком задел оцепеневшего Бориса. Он оторвался и растерянно обернулся. — Прошу прощения — послышался женский голос.       Перед Борисом стояла графиня Разумовская. Лицо ее не выражало толком ничего, а нетипичная напудренная бледность настораживала. Два ярких пятна — нарисованный румянец — придавал фарфоровой маске хоть немного жизни. Только печальные глаза блестели изумрудами.       Темно-синее платье в английском стиле умело скрывало исхудавшие плечи и руки под объемным кружевом, а тяжелое колье и серьги, оттягивающие мочки ушей, отвлекали от острых скул. Руки в черных перчатках сжали роскошную юбку.       Графиня блистала своей красотой, но Майский все же заметил перемены в ее облике. — Добрый вечер, Кристина Витальевна. — вырвалось у Бориса само собой. Выдрессированная с детства вежливость давала о себе знать.       Графиня лишь молча кивнула, сдержанно ответив, и скрылась за спинами многочисленных гостей.       Борис повернулся в сторону картины, которая будто магнитом его притягивала мгновение до этого. Но сейчас она виделась прелестным украшением не самой прелестной комнаты, да и только.       Присмотревшись, Боря заметил знакомую фигуру у самого изображения. Князь Дикий держал под руку свою очаровательную жену и что-то шептал той на ухо. Княжна Дикая была в очередной раз в положении и небольшой животик уже выпирал из складок ее нежно-лилового платья. Вся семья Диких жила в торжественном, счастливом ожидании младенца.       Борис поспешил к благородной чете. — Добрый вечер, Евгений, госпожа Дикая, — барин примкнул губами к изящной ладони молодой княгини. — Рад видеть вас на этом вечере. — Здравствуйте, Борис. — Ответил Дикий, а княгиня просто кивнула. — Взаимно рады встрече. Однако что-то я не замечаю нашего милого друга. Отчего же Родиона с собой не взяли? — Родя здесь, только вот где-то запропастился. — Тут уже сам Борис заметил пропажу и начал оглядываться  по сторонам.       Совенок неожиданно вынырнул из толпы, схватив Бориса за руку. — Ох, а вот и он. — сказал барин. — Добрый вечер. — Родя слегка наклонился в приветственном жесте. — Как здоровье, госпожа Дикая?       Женщина благодарно порозовела и ответила: — Спасибо, Родя, я в полном здравии.       Последовало неуютное молчание, которое возникло из-за обилия дружеских вопросов, скованных цепями вежливости на балу. Родя все же решил его разорвать. — Что-то мало наших знакомых сегодня тут. Только вы, парочка соседей и одинокая графиня. — А почему она без отца? Как-то не по статусу ей одной выходить. — будто продолжил слова Роди Боря. — Вы не слышали? — глаза княгини загорелись печалью. — Нынче господину Разумовскому очень худо. Евгений ездил его осматривать — Вероника ласково взглянула на мужа. — Бедный старик стремительно чахнет. — Это должно быть сказано не в этой обстановке, но, я боюсь, он не выкарабкается, — лицо князя приняло выражение искренней печали, которое никак не шло в сравнение с его обычно серьезным спокойным видом. Казалось, даже мягкие длинные волосы его посерели при этих словах. — Я молюсь о его здоровье. — Тихо закончила обычно жизнерадостная княжна.       Роде вдруг стало неуютно и неприятно от этой новости. Да, он знал, что старый граф прихворал, но не думал, что все так серьезно. Вина, почему-то до сих пор висевшая на нем с того самого дня в красной гостиной, теперь удвоилась. Ему было жаль несчастную графиню, а жалость — одно из самых неприятных чувств на свете. Родя не желал, чтобы его жалели и то же самое переносил на всех окружающих. Жалеть кого-то значило признавать его слабым. Сейчас графиня казалась слабой. Он видел ее среди гостей, какой бы контроль она над собой не имела, он давал трещины, которые распускались паутиной на ее фарфоровой коже.       Он поймал себя на мысли, что хотел бы ей помочь. Но как он может это сделать? Ведь от его участия ей станет только хуже. Чего стоят эти затравленные взгляды в сторону Бори и наигранно-безразличные в его.       Родя все стоял в раздумьях, не замечая, как разговор уже пошел о более отдаленных вещах. Боря рассказывал что-то о той самой лодке, которую они нашли, о домике на побережье и не сдерживаемом авантюризме Роди. Евгений и Вероника слушали его с мягкими понимающими улыбками — барин не мог не говорить о своем Совенке.       Сжимая в руках перчатки, к компании незаметно подкрался хозяин вечера, сразу обнимая Бориса и княжну за талию. Те лишь промолчали на такую неожиданную грубость.       Кукушкин был похож на шар и был одет в черный классический сюртук. Волосы цвета льна знатно взмокли, а на лбу то и дело выступали капельки пота, которые тот время от времени вытирал грязноватым носовым платком. — Друзья, — улыбчиво произнес Кукушкин. — Безмерно рад, что вы приняли мое приглашение и пришли на этот вечер, — интонация у него была льстивой и тягучей, а голосовые связки были будто смазаны маслом, создавая определенный глуховатый тембр. — Но, прошу за мной, в обеденную залу, у меня есть важное объявление.       Вероника переглянулась с мужем, будто что-то ему говорила, на что он медленно моргнул и отвел взгляд. — Крайне прошу извинить меня, господин Кукушкин. Я бы с радостью осталась на ужин, но неважно себя чувствую. Сами понимаете, ребенок отнимает силы. — Произнесла княжна Дикая, переводя нежный взгляд на округлый живот. — Не могу никак вам воспротивиться, Ваше Высокородие.       На лице барина проскочила гримаса недовольства, ведь к княгине, если ты с ней недостаточно близок, нужно обращаться только «Ваше Сиятельство». Кукушкин позволил себе большую фамильярность. Но ни княгиня, ни князь не подали виду. — Однако я тоже вынужден покинуть Ваш прекрасный праздник. Необходимо сопроводить жену. — Со всей вежливостью ответил Дикий. — Ах, как жаль, дорогой князь. — плебейно-учтиво отозвался Кукушкин. — Но, нечего делать, вынужден и Вас отпустить. Доброй вам ночи. — До свидания, Игнатий Всеволодович. — Бросил Дикий и, подхватив жену под руку, скрылся в проходе.       Свечи у Святой Марии догорали, опуская зал во мрак сумерек, за окном уже была ночь. Зала почти опустела, но свечи непорочной девы все еще горели, будто знаменуя о неоконченности вечера. — А вы, дорогие гости, — на этот раз Кукушкин приобнял и Родю, — прошу следовать за мной.       Барин от этих слизких неприятных прикосновений чувствовал себя нестерпимо ужасно. Прикасаться к кому-то без разрешения — полнейший моветон, а ведь все еще ухудшалось тем, каким человеком был Кукушкин. Такого и видеть лишний раз не хотелось.       Обеденная зала уже была полна людей, которые ждали прихода хозяина, который должен был вообще появиться за столом первым. Комната была такой же темной, как и зала до этого, окна были плотно закрыты, от этого казалось, что одна стена полностью была перекрыта дешевой зановесочной тканью болотного цвета. Повсюду опять висели картины из разных коллекций в потертых блестящих медью рамах, а сервиз на столе был из двух разных наборов.       Кристина Витальевна стояла рядом со своим местом, держась за позолоченную спинку стула. Кукушкин двинулся почему-то в ее сторону, а не в сторону своего места, за собой он по прежнему не вел, а даже тащил Родю и Бориса, которые несчастно переглядывались между собой. Притянув их к графине, он отошел. Кристина Витальевна обернулась, посмотрев вопросительно на барина, который стоял прямо за ней. — Что он удумал? — недовольно прошептала она, нахмурив лицо. Казалось, это был первый раз, когда она сама обратилась к Майскому и Роде.       Совенок, скрыв свое удивление от этого, пожал плечами без слов отвечая, мол «сами не знаем».       К ним стало подходить все больше гостей, обступая Кристину Витальевну кругом. Вскоре появился и сам Кукушкин, становясь в центр. — Дорогие гости! Я собрал вас здесь не только потому, что хотел разделить радость сбора урожая, но и потому, что хотел прилюдно выразить свои намерения.       Кукушкин неожиданно приблизился к графине, будучи ниже ее, он ловко схватил руку, затянутую в черную перчатку и положил ее в свои. — Видите ли, я давно уже вдовец. Мои красавицы-дочери сейчас далеко от меня. Я отдал их на воспитание в другие семьи, ведь иначе у них бы не было достойного примера матери. А я убежден, что мужчина не приспособлен к воспитанию детей. — Он говорил это с печалью актера, которому мало платят за театральное представление, казалось, скупая слеза была готова скатиться из его глаз. — А я ведь — человек семейный. Не хватает мне тепла любимой жены. Нет у меня большего желания связать себя узами брака.       Гости пораженно слушали эту тираду. Те, что были под стать самому Кукушкину, согласно кивали и показывали чудеса сопереживания и понимания. Остальные же молчали в недоумении: к чему все эти публичные стенания? Родя даже почти поверил в его искренность. — Учитывая все, что я сказал ранее. Осмелюсь предложить Вам, Кристина Витальевна, заполнить пустоту в моем сердце и стать моей женой. — Кукушкин глупо улыбнулся и взглянул на графиню с надеждой снизу вверх.       Лицо Кристины Витальевны сначала ничего не выражало, она стояла, будто пораженная молнией. Все гости округлили глаза и восторженно вздохнули, а Борис и Родя не смогли скрыть ужаса во взглядах и выражениях лица. Тут и сама графиня будто оттаяла. Сначала казалось, она готова была расплакаться от горя, а потом вдруг смертельно побледнела, черные как два вороньих перышка брови сошлись у переносицы, а сердце девушки наполнилось гневом. Она нервно выдернула руку из захвата Кукушкина и бросила на него просто убийственный взгляд. — Господин Кукушкин, я погляжу, Вы окончательно обнаглели. Как у Вас даже язык повернулся предложить мне такое! Кто Вы такой, чтобы жениться на мне! — Кристина Витальевна заметно пошатнулась, отклоняясь назад, но Борис вовремя подставил свое плечо и она благодарно ухватилось за него, казалось, она не могла самостоятельно стоять.       Кукушкин опешил от такого обращения и повышенного тона и решил, что лучшая защита — это нападение. — Дорогая, Вы изволите принижать меня! Да, пусть я не благородных кровей, однако я богат и честен перед Вами! Прежде чем кидаться радикальными заявлениями, как последняя дуреха, Вам бы лучше подумать о выгодности этого союза!       Все гости ахнули от такого возмутительного обращения к уважаемой во всех кругах графине. Ее грудь высоко вздымалась, а взгляд блестел и полоумно блуждал по комнате. Ее руки впивались в предплечья Бори, а он из-за всех сил старался ее поддержать. Графиня оторвалась от руки барина и выступила вперед, возвышаясь над красным, как вареный рак, Кукушкиным. — Да как Вы только можете… — прошипела она, но не успела договорить, ее глаза закатились и девушка начала медленно оседать на пол. Борис бросился к ней и успел предотвратить удар. Подхватив под руки, он подтянул ее к себе, прижав спину к своему туловищу, и легко поднял маленькую девушку, которая в последнее время не отличалась тяжестью. — Не смейте открывать свой грязный рот в сторону Кристины Витальевны! — прокричал Майский, сжимая ткань ее платья.       Все присутствующие резко расступились, пропуская Бориса и его ношу. Отыскав взглядом диванчик в самом углу, он уложил графиню. Ее опять окружили гости, а Кукушкин так и остался стоять на том же месте, задумчиво почесывая макушку.       Родя вдруг отмер и бросился в сторону толпы, крича: — Пропустите, я могу помочь!       Протиснувшись через несколько пышных юбок, он нашел Бориса, придерживающего графиню за голову и ахающих дамочек, которые просто толпились и не знали, что делать. — Есть тут комната с кроватью? — на ходу спросил Родион. Женщины на мгновение прекратили стенать и указали на выход в другое крыло здания. — Борис Григорьевич, не могли бы Вы отнести ее туда? — не забыв про субординацию, спросил Родя. — Желательно, как можно скорее.       Борис молча подхватил девушку и послушно понес ее в сторону многочисленных спален. Отворив первую дверь, они наткнулись на темную комнату с противными желтыми обоями, светившимися даже во мраке ночи. Родион схватил подсвечник с коридора и перенес его на  странной формы тумбу. Барин тем временем со всей возможной аккуратностью положил девушку на широкую кровать. — Я пойду попрошу мокрых тряпок, а ты пока расшнуруй ее, — дал указания Родион, собираясь выйти из комнаты, к порогу которой подходило все больше людей. — Что значит расшнуруй? — недоуменно взглянул на Совенка Майский. — Корсет сними говорю! — сказал Родион уже в дверях и хлопнул ими со всей силы, тем самым разгоняя зевак.       Графиня лежала неодушевленной куклой на желтом одеяле с узорами чайных роз. Грудь ее еле заметно двигалась, а руки иногда потрясывались.       Борис вздохнул и перво-наперво стянул синие бархатные башмачки с ее ног. Подобравшись к корсету, барин помедлил: имел ли он право снимать этот предмет гардероба? Однако думал он недолго, ведь жизнь дороже всяких стеснений. Благо, что платье, что корсет были на английский манер и, потянув за крючки спереди, барин вполне легко избавился от него.       В это мгновение зашел Родион в компании местных крепостных с тазиком и полотенцами в руках. Поставив таз на пол, он вынул из внутреннего кармана бутылек и полностью вылил его в воду, обернувшись на Бориса, он сказал: — Так, молодец, с корсетом справился. Теперь посложнее — прическа. Может она себе волосы так перетянула, что упала.       Борис потянулся тонкими пальцами к низкой прическе, вытягивая вереницу серебряных шпилек. Вскоре ему удалось высвободить длинную блестящую косу. Ее он терпеливо расплел, и волосы поплыли волнами по белой подушке, доставая до синей юбки. — А ты что там мешаешь? — спросил барин. — Розовое масло с водой. Представляешь, тут нет даже нюхательной соли. Как этот Кукушкин вообще живет?! — Давай сейчас не о нем. — взмолился барин. — И то верно.