Мертвая невеста

      Снег шел не переставая. Старые хвои сгорбились под тяжестью белых шапок, сырая пожухлая трава скрылась под пеленой снежинок, озеро сковало первым, еще тонким льдом. Лес стоял в утреннем оцепенении и ни звука не вылетало из его недр. Казалось, зима вытянула из него все живое и укрыла коркой льда, как саваном. Снежинки медленно парили в воздухе, будто оттягивая момент своего приземления, желая подольше остаться в этом легком вальяжном мгновении. О былой влаге напоминала лишь изморозь, обернувшая каждую древесную ветвь, словно перчатка. Солнце висело низко над горизонтом, варясь в красной волнистой дымке.       Федор неохотно вышел из своего временного жилища, торопливо кутаясь в овечий полушубок. Башмаки его были невысокие, и голые щиколотки погрязли в снегу. Но делать было нечего: другая обувь по просту отсутствовала. Черное пятно выскользнуло из хижины и ярко контрастировало с белым снегом. Парень поспешно подхватил Далилу, отряхивая черную шубку от снега и закутывая ее в свой полушубок. Та закинула передние лапки ему на плечо и стала беспокойно топтаться и бодаться головой в подбородок. — Душечка, мы еще не завтракали даже, куда ты хочешь идти? — однако кошка продолжила настаивать на своем. — Поедим и пойдем, чего тебе так не терпится?       Далила беспощадно впилась когтями в плечо хозяина. — Ау! — он дернул плечом. — Ну хорошо, хорошо, я заберу вещи и идем! — Федор театрально нахмурил брови и обижено взглянул на кошку. — И мне, между прочим, больно.       Перекинув сумку через плечо, Федор вышел из хижины. Снега насыпало много и каждый шаг обдавал голые щиколотки морозом, заставляя молодое смуглое лицо морщиться. — Кто придумал этот снег? Какой в нем прок? — ворчал Федор. — Нет же его на юге. И хорошо же живут люди там. На кой черт в холод лезть, ты мне объясни?       Кошка заерзала у него на плечах, будто безмолвно соглашаясь. Парень вздохнул и сделал очередной шаг вдоль озера. Вдруг Далила спрыгнула в белый снег, утонув в сугробе, но вскоре выскочила и выбежала на озерный лед, призывая хозяина следовать за ней. — Нет, нет и еще раз нет. Мы не пойдем по льду, — парень сложил руки на груди, — Снег только вчера выпал, мы провалимся.       Кошка села и застыла неподвижно, будто гипнотизируя своими чернильными глазами. — Ладно, ты-то не провалишься, но я в любом случае уйду под воду. Безопасней в обход.       Кошка моргнула и пошла по льду на другой берег. — Ах, ну ладно. Но моя смерть будет на твоей совести! — Федор побежал по снегу на носочках.       Озеро осталось позади и уже спустя полчаса Федор вышел на проселочную дорогу, по которой уже проехалась пара телег. Голые щиколотки покраснели и парень перестал их чувствовать, пальцы на руках, казалось, не разгибались, а голова замерзла так, что Федор готов был поклясться — он отморозил себе нос, уши и даже зубы. Далила обвилась вокруг его шеи будто воротник, но и это не сильно помогало, да и кошка тоже начинала замерзать. Спустя еще полчаса он дошел до ворот барского поместья и напоминал собой снежную бабу: ресницы и давнишняя щетина покрылась инеем, в волосы намело снежинок, а штаны по колено были мокрыми, как и, впрочем, ботинки. Ночной мороз отступил, однако холод все равно пробирал до костей. Федор постучал в ворота. Открыл ему все тот же неизменный сторож. — Здоров, дедуля, я к барину пришел. Младшенькому. — с запалом начал парень. — Чего надобно? — Письмо ему принес. — беззастенчиво соврал Федор. — Давай сюда, передам. — бесстрастно ответил Ничипор. — Мне сказано лично в руки отдать. — начал изворачиваться Федор. — Ты что-то на почтаря не похож. — Ничипор сложил руки на груди. — А вот на попрошайку как раз смахиваешь. — Это дело не твоего ума. Мне сказано лично в руки, и я с места не сдвинусь, пока не увижу хозяина. — парень вздернул подбородок, сочиняя на ходу. — Да даже если так, не до тебя сейчас. — смягчился Ничипор. — А чего стряслось, милейший? — Барину нашему плохо. — сторож нагнулся и прошептал: — Умирает. — Да чтоб тебе пусто было! Не смей так говорить! Он ж живой пока. — глаза Федора забегали. — Ты меня пусти, мил человек, мне ж выговор будет за то, что письмецо не отдал. Ты ж и сам знаешь, что и слушать не будут, почему не отдал. — Ох, ну иди. Только быстро и тихо.       Федор спешно проскользнул в калитку, совершенно случайно наступив Ничипору на ногу, при этом довольно ухмыльнувшись. Попытки пройти через парадный вход он сразу мысленно отмел: вряд ли его пустят, поэтому парень поспешил к входу для прислуги, который вел прямиком в кухню, а оттуда в хозяйские покои.       Обычно душная и влажная, сейчас кухня была пустой, сухой и прохладной. В печи догорали угли, на столе стояла одинокая миска с сухарями, а под потолком сушилась рыба. Сначала Федор пешил, что в кухне никого нет и решительно ее пересек, однако из угла за печкой на него сверкнула пара испуганных глаз. — Эй, покажись. — осторожно проговорил Федор.       Из-за печи вышла девочка лет восьми. Бледное лицо покрывала сажа, а небесно-голубой сарафанчик был измазан чем-то липким.       Федор сразу смягчился и обворожительно улыбнулся, что при всем его помятом и мокром обличье еще больше пугало девочку. — Здравствуй дорогая, я Федор. Пришел с Родионом поговорить. Знаешь такого? Может, скажешь, где он? — Он в главной зале. — Вот спасибо тебе.       Поблуждав по комнатам поместья (он совершенно не знал, где находится главная зала, но переспрашивать у девочки или просить отвести он не стал: слишком уж она робкая была), Федор зашел в пустую и холодную комнату, в которой были задернуты шторы и горела одинокая свеча. В центре огромной темной комнаты стоял красивый рояль, укрытый бархатным чехлом. На стуле перед ним сидел Родион, оперевшись локтями о крышку и самозабвенно писал что-то на пергаменте кривыми буквами. Федор бесшумно скользнул в комнату, но Родя будто почувствовал колебания воздуха и обернулся. — Федя? Здравствуй. — глаза Совенка мгновенно загорелись, но так же стремительно погасли, будто в проходе он ожидал увидеть кого-то другого. Совенок было потянулся, хотел встать, обнять, но все же не решился. — И тебе не хворать. — Федор присел на пыльный диванчик у дверей. — Вижу, дела у вас тут совсем худо. — печально и очень серьезно произнес он. Хотелось обнять Совенка, поддержать, но что-то оттягивало, не давало приблизиться.       Родя взглянул на лист бумаги в руках, а затем уставился в пол. Он был потерян, он не знал что сказать. Боль разрывала грудную клетку, вина не давала вздохнуть и он все думал думал думал…       Иногда так хочется вернуться в прошлое, хоть на пять минут, и исправить все судьбоносные ошибки. Родион был в отчаянии. Он так много чувствовал и так много хотел сказать, но даже слезинки не скатилось по его щеке и ни слова не было сказано. Совенок держал все в себе, ведь смысл плакать у разбитого корыта? Ах, если бы он остановил Борю тогда? Если бы не затаил глупую обиду на его слова?       Но он не плакал, потому что не мог быть достойным слез. Каждый несет свой крест. — Что с барином? — оглушающе громко прозвучал голос Федора в тишине комнаты. В нем, хриплом и безжизненном, не было и намека на обыденную веселость и игривость. И это обстоятельство делало все вокруг эфемерным, нереальным. Если уж Федор не был похож на себя, то дела действительно были плохи. — Он стрелялся на дуэли. За честь Кристины Витальевны. — произнес Родион и смял уголок пергамента. — Его ранили? — В грудную клетку. Пуля прошла насквозь, легкое повреждено. В сознание не приходит. — говорил Совенок сухо, будто работник военного госпиталя, уже видавший виды. — Какая частота дыхания? Крови в легких много? — Не знаю, я у него не был. У Евгения иди спроси, он в комнатах. — Что между вами произошло? Почему ты так спокоен? — атмосфера в доме угнетала и Федор все больше раздражался. — Мы повздорили. Ничего такого. — отмахнулся Родион. — Тогда либо ты не любишь Бориса, либо не договариваешь.       Эти слова попали в сердце Совенку и задели хрупкие струны души. Он отвернулся и долгосдерживаемые слезы скатились по щекам горячими струями. Любит ли он Бориса, если не может даже подойти к его кровати? Любит ли он Бориса, если любое напоминание о барине сейчас вызывает боль? Любит ли?       Совенок закрыл глаза ладонями и тихо заскулил. У Федора появилось неприятное ощущение, что он сказал какую-то глупость, только он пока еще не понял какую. Все же перс поднялся и положил руку на плечо Роди. — Я не уверен, что когда-нибудь смогу тебя понять, Родя, но я точно знаю, что сейчас самое время для того, чтобы быть сильным. Не ради себя, а ради него.       Родя взглянул на Федора снизу вверх, и в глазах его загорелся огонек надежды. Совенок лихорадочно обхватил ладонями руку Федора, сжимая в нетерпении. — Слушай, ты же… ты же колдун? — вдруг произнес Совенок. — Ты же можешь помочь?       Детская наивность звучала в голосе Роди, но он цеплялся за эту соломинку изо всей силы.       Федор нахмурил брови. — Здесь я, увы, не помощник. Людей с того света вытягивать никто не умеет. Да и не должен уметь. — перс устремил взгляд вперед, будто во что-то вглядывался. — В такие моменты лишь от тебя зависит твое будущее. Судьба уступает тебе свое кресло. — Федор опустил взгляд на Родю и натянуто улыбнулся. Эта эмоция казалась такой чужой на его лице сейчас.       Вдруг на Федора накатила необъяснимая волна злости, он схватился за подлокотник и крепко его сжал. — Какого черта ты тут делаешь? Будь с ним, пока еще не поздно! — Федор топнул ногой и по комнате прошелся звук хлюпающей воды. Снег на ногах расстаял и стекся в лужицу. Родион на упреки Федора промолчал, вздохнул и устало взглянул на перса, только сейчас понимая, что тот промок до последней нитки. Совенок поднялся и лишь бросил на ходу: — Идем.       Проведя Федора многочисленными коридорами, он остановился у дверей гостиной и смело их распахнул. В камине горел огонь, с подлокотника свисал пушистый плед, а на кофейном столике расположился толстобокий графин с каким-то ягодным напитком. От вида этого теплого и сухого помещения у Федора внутри затрепетало. Он и сам не заметил, что от холода уже начинали болеть кости, а липкая одежда ощущалась хуже любой самой гнилой тряпки.       Родион же был рад отвлечься от нарастающего ужаса и беспокойства. Он боялся смерти, хоть и встречал ее часто. Она всегда приходила за дорогими ему людьми и делала так, что Совенок начинал жалеть, что появился на свет. В момент смерти близких он был рядом, он видел и холодел от страха. Теперь же он не хотел видеть. Он боялся, что, потеряв Борю, потеряет и себя, уйдет за ним в пучину. Сейчас же он бежал от того, что его страшило: от неизбежного. Душа болела. Борис не может умереть, ведь Совенок его любит. Если бы его любовь была хоть вполовину так сильна, как тяжела могильная плита…       Опомнившись от размышлений, Родион прошел поближе к камину и присел на диван. Федор молча последовал за ним. — Можешь оставаться тут. Сейчас вся прислуга у барина хлопочет, тебя никто не потревожит. Я распоряжусь принести еду и одежу. — сухо сказал Родион и вышел из комнаты.       Федор присел на дорогой диван, оббитый дорогой тканью с цветочным рисунком, зная, что рискует испортить мебель. Парень устало вытянул ноги и пятками почти доставал до тлеющих углей. Из камина на него пыхнул приятный жар, а в пальцах рук и ног закололо. Поставив, наконец, свою кожаную сумку на пол, он вызволил Далилу. Черная кошка недовольно фыркнула, потянулась и уселась на коврик у огня, приковав к нему свой любопытный взгляд.       Из дверей юркнула маленькая темноволосая девочка, которую Федор заприметил еще на кухне. Только теперь от грязи на сарафанчике не осталось и следа, а на личике больше не было сажи. Девочка боязливо несла аккуратную стопку чистой одежды и чем ближе она подходила к Федору, тем явственнее чувствовался ее страх. Она осторожно положила одежду на диван, подальше от перса, и торопливо шагнула назад. Подняв глаза на парня, она произнесла: — Вам велено в баню идти.       Федор, все это время смотревший на огонь, повернулся к девочке и молча кивнул, не желая пугать невинное создание.       Вернувшись в гостиную через полчаса, умытый, побритый и сухо одетый, Федор застал все ту же девочку. Она накрывала на стол и при его появлении вздрогнула. Кофейный столик был низкий, так что парень решил усесться на ковер. Взяв пустое блюдце со стола, он отщипнул кусочек мяса и опустил его на пол, пододвинув мисочку к кошке. Та благодарно замурчала и принялась есть.       Девочка несмело застыла у стола и уставилась на кусок запеченой свинины. Но страх пересилил голод и она отступила в тень. Федор, заметив это, решил попытаться наладить дружбу. — Дорогая, не стой столбом, садись ешь. — сказал он. В голове это звучало не так резко.       Девочка помедлила, будто сомневалась в том, что обратились к ней. Федор поставил перед ней блюдо и осторожно отрезал кусочек мяса. — Как звать тебя, голубушка? — выдавив из себя всю нежность, на которую способен, пролепетал перс. — Анька. — девочка посмотрела на него исподлобья. — Кушай, Аннушка, я не кусаюсь.       Плечи девочки расслабились и опустились, она присела на коленки и придвинулась ближе к столу. В комнате повисло молчание, изредко прерываемое столовыми приборами Федора. Девочка ела руками.       К концу этого небольшого ужина Федор приподнялся и сел на диван, похлопал рядом с собой, приглашая девочку присоединиться. Та помедлила но все же села поближе к краю и свесила ноги. — Аннушка, а ты знаешь что с барином вашим? — заговорщицки прошептал Федор. Девочка кивнула и впервые за все время ответила не одним словом. — Барин поссорился с плохим человеком, и тот его ранил. — А почему они поссорились, знаешь? — Потому что плохой человек обидел барыню. Разумовскую. — девочка говорила так, будто происходящее ее ни капли не интересовало.       Разговор не шел на лад, но Федор старался его продолжить. — А ты сама чейная будешь? — А я ничейная. Кухонная. — девочка пожала плечами. — Как это «кухонная»? — в изумлении спросил Федор. — Живу и работаю на кухне. Авдотье помогаю, служанкам и кухаркам. — в этот момент Аня впервые заглянула Федору в глаза. Парень долго не мог назвать их цвет. В них переливался серый и золотой. — И где ж твои родители? — перс наклонился пониже, чтобы быть с девочкой на одном уровне. — А мне по чем знать? — девочка вздохнула грустно.       Вдруг из тени выскочила Далила и, потоптавшись, уселась около девочки, сладко замурчав. Аннушка улыбнулась и осторожно погладила кошку по черной как ночь шерсти.

***

      Родион застыл у высокой рассохшейся двери. Около часа назад оттуда высыпали все слуги и разошлись по своим углам. Теперь там остался лишь князь, и Родион не был уверен, злится ли тот на него. Страх сковал все тело Роди, он не хотел входить, не хотел увидеть отпечаток смерти на красивом лице Бориса. Но что-то внутри него лопнуло и он, не постучав, нажал на дверную ручку.       Комната, сделанная в нежных персиковых тонах, которая так подходила Борису, вдруг стала серой. Единственный островок цвета теплился рядом с бледным лицом барина. Он лежал в немом спокойствии, отросшие кудри рассыпались по подушке, на белом лице и груди проступали капельки пота, ребра покрывала хлопковая повязка, пропитанная кровью. При взгляде на нее Родя вздрогнул.       Князь Дикий стдел на краю постели и задумчиво смотрел на своего пациента. Когда Родя вошел, он повернулся, теперь лицо князя не было злым или добрым, скорее спокойным. Он жестом указал Совенку присесть в удобное кресло. В голове Роди витало множество вопросов, которые он не осмеливался задать, парень с опаской смотрел на Бориса и тут же отводил взгляд. Казалось, его боль отпечатывалась у Роди в душе. — Он стабилен. Все не так плохо. — Дикий повернулся к Роде и ободряюще улыбнулся. — Прошу, не надо меня успокаивать, я же знаю, что все плохо. — Родя смотрел на свои колени и нервно сжимал их руками, не в силах выдержать честного взгляда князя. — Повезло, что пуля прошла насквозь. Пришлось бы доставать. Сделали бы хуже. — Евгений пытался успокоить и себя, и Родю. — Ага, зато теперь в нем две дырки, а не одна. — мрачно ответил Родион. — В любом случае, хирургическое вмешательство в данном случае не желательно, и нам удалось его избежать.       На некоторое время они замолчали. Родя смотрел в потолок, смаргивая подступившие слезы, князь сохранял самообладание и смотрел на Бориса, стараясь заметить малейшие изменения его состояния. — Скажи честно, есть шанс, что он поправится? — задал Совенок самый страшный вопрос. — Конечно есть. Шанс всегда есть, Родя. Помощь была оказана быстро, крови он потерял достаточно, но не критично, пуля не задела сердце и ребра. Он счастливчик. В таких случаях половина выживает. — князь говорил отстраненно и безэмоционально, будто заученный текст. — Половина? — шепотом переспросил Родя. — Буду честен, барин слаб здоровьем, в его случае вероятность уменьшается.       Родя побагровел и дрожащими руками закрыл лицо, зарываясь пальцами в волосы.       Евгений, казалось, на секунду пожалел о том, что поделился своими соображениями. Подумал, что стоило соврать, обнадежить. Но чем больше надежды, тем больнее они разбиваются о скалы реальности. Поэтому, сморгнув, он принялся вытирать вспотевший лоб Борису.       Минуты медленно текли в молчании, тиканье часов набатом звучало в голове, а стены давили своей тяжестью. Казалось, комната вот-вот схлопнется. Родион не смог терпеть и молча покинул барские комнаты, не просидев и часа у его постели.       Накинув бараний тулуп на плечи, он выбежал из дома, вдохнул свежий морозный воздух и, обнаружив в карманах рукавицы, натянул их на слишком маленькие пальцы. Подняв воротник повыше, чтобы закрыть уши, он, как нахохлившийся воробей, пошел прочь из приусадебного сада. Солнце приближалось к горизонту и постепенно окрашивалось в ярко-оранжевый цвет. Минуя сугробы и скользкие замерзшие ручейки, Родя вышел к просеке с которой начинался лес. Ступив на одному ему ведомую тропу, он затерялся в чаще.       Лес будто очищал Совенка. Голова стала легкой и думать стало не о чем, морозец коснулся щек, а легкие наполнились жгучей свежестью. И стало так хорошо, что захотелось плакать…