Мертвая невеста

С лица Бориса исчезли краски, которые еще недавно украшали его исцеляющиеся тело. Внутри будто что-то резко ухнуло вниз. Сердце больно забылось о грудную клетку, а разум отказывался верить. Ведь не так давно граф казался таким живым и настоящим, да и теперь перед глазами легко представал его образ в франтоватом костюме, поэтому новость походила на шутку. Поверженный в забытье собственной болезни, Борис вовсе не замечал окружающий его мир, кроме той самой крохотной его части, что называлась домом. Казалось, что все остальное застыло красивым, но блеклым пейзажем в углу богато украшенной комнаты. С первого взгляда и не заметишь. Центр его мира был здесь, в спальне, хотя иногда и выходил за её пределы. Обычно центр его мира был там, где находился Родя. И вдруг за одно мгновенье мир стал пугающе большим и чужим. Серость реальности обрушилась больно и ударила в самое сердце. Туда, где не успела зажить ещё душевная рана от лично совершенного предательства чужих чувств. Вполне заслуженно было бы указать барину на некую неискренность его скорби. Соседа он знал недолго, встречался с ним нечасто, почитал его за человека хорошего и веселого, но особой сердечной привязанности не питал. Однако внутренний ужас, вызванный этой смертью, был неподдельно искренен. Заботился Борис в большей степени о том, как смерть отца примет Кристина Витальевна. Её чувства волновали его мягкую натуру, ведь в самых страшных кошмарах он боялся представить, как девушка перенесёт ещё один удар судьбы. Конечно, он не мог опираться на свои наблюдения о её состоянии теперь, ведь видел её в последний раз лишь в утро дуэли. Но по собственным ощущениям понимал, что залечить душевные раны сложнее, чем телесные. Однако душа неотрывно связана с плотью, отражает всю переживаемую боль. И Борис боялся увидеть отражение умирающего сердца в облике графини. Он уже видел крохи её боли на балу у Кукушкина, теперь же его нутро сжималось лишь от мысли о том, что предстоит увидеть сегодня. Без промедлений Борис поспешил подняться с кровати. В теле чувствовалась небывалая легкость, грудь и вовсе не давала о себе знать искрами боли. Барин направился к шкафу, по пути одергивая притихшего Родиона. — Родя, отведи посыльного к Никитичне, пускай уплатит ему сколько посчитает нужным. И пускай седлают лошадей. Эта просьба, до обидного простая, уязвила гордость Роди. Он будто чувствовал, словно Барин опять видит в нем прислужника, не равного себе. Но Родя поспешил задушить в себе недовольство отношением барина. Сейчас его заботило другое. — Боря, какие лошади?! — с ужасом воскликнул он. — Ты едва можешь ходить! Езда верхом откроет кровотечение! — В экипаже ехать долго и по дороге, верхом можно добраться быстро и напрямую. — не сдерживал раздражения Борис. Эмоции бурлили в нем, застилая чувство разума. — Он уже мёртв. Куда ты спешишь? — недоумевал Совенок. Но спустя мгновенье и в нем проснулось осознание. — Ты едешь к ней. Пожалеть её. То, как Родион произнёс эти слова, неприятно отозвалась в груди у барина. Родион не злился, не обвинял его. Он был печален. Он видел в поспешности Бориса ещё не исчезнувшие чувства к графине. Борис неожиданно понял, как больно делал Роде, даже просто упоминаю графиню в разговоре, просто устремляя свой взгляд на неё. Он вдруг почувствовал всю уязвленность чувств его дорого мальчика, когда сам согласился на дуэль, когда сломя голову поспешил ей на помощь. Он увидел все так, как видел Родя. Барину стало тошно от себя, но огорчить Родиона казалось не так пагубно, как графиню. Удовлетворить желания обоих он не мог. Но графиня казалась более хрупкой, увядающей, и Борис не мог ей не помочь. Только сейчас он понял, в какую клетку попал. Теперь вся задача его существования сводилась к тому, чтобы поддерживать равенство между Родей и Кристиной Витальевной. Он представлял себя большими весами, когда, уделяя внимание кому-то одному, он нарушал равновесие. И сейчас, действуя по ощущению, что чаша графини перевесила, он остановился и бросил ком из галстуков обратно в шкаф. — Ты прав. Нам некуда спешить. — отозвался он на Родину печаль. — Прости. Прости меня, пожалуйста. Борис сгорблено сел на кровать. Родион пристально следил за каждым действием возлюбленного. — Я знаю, что в твоих глазах поступаю совершенно неправильно. Я вижу, что в моем поведении ты читаешь скрытые чувства к графине. Но, прошу тебя, посмотри мне в глаза и послушай, что я скажу. Родион молча опустился на колени прямо перед барином, устраивать подбородком на его колене. Внутри Совенка все трепетало. Барин аккуратно положил руку на макушку Роди, проходясь тонкими пальцами по светлым прядям. — Я последний мерзавец. Прошу не читай в этих словах гордыню, или желание утвердится. Пожалуй, все, что я делал за последний год, — это думал о себе и своих чувствах. Не считаясь с мыслями других людей, я решал за них. Родион встрепенулся, хотел что-то сказать, но Борис остановил его. — Выслушай меня до конца, будь добр. Родион затих, опустив подбородок обратно на колено Бориса. Его чистые голубые глаза по-детски открыто всматривались в ореховые глаза напротив. Он видел — Борис не врал и был предельно серьёзен. Родя практически забыл о нервном возбуждении, которым пылал буквально несколько минут ранее. Борис отказался от поездки верхом, и уже за это Родя его готов был стиснуть в объятиях. — Стараясь всем угодить, я угождал лишь себе и своей слабости в принятии решений. Но сейчас я особенно чувствую вину перед тобой. Я не думал о тебе, когда принимал решения касательно твоей жизни, не уважал твои желания, обманул твои ожидания. Да я буквально соблазнил тебя, дал надежду и бросил. Благо, твоё сердце настолько велико, а дух настолько крепок, что каждый раз ты находишь в себе мужество меня простить. Более того — продолжать меня любить. Моё ранение дало мне понять всю ценность жизни и важность тебя в ней. Я люблю тебя, просто обожаю, не представляю себя без тебя. Со временем, осознавая свои ошибки, я убеждаюсь в том, как я благодарен тебе, твоей любви. Родя, я больше не могу без тебя жить. Графиня — это моя совесть, честь. Ничего, кроме уважения и братских чувств, я к ней не испытываю. Чувство к тебе всепоглощающе, оно больше, чем я. Я люблю… — барин потянул Родю на себя, обнимая, покрывая беспорядочными поцелуями подбородок, щеки и губы. — люблю… — поцелуи сползли на шею. — люблю тебя. Слушая Бориса, Родион чувствовал, будто внутри него распускаются сады. Он был опьянен, он задыхался от чувств. После Родя лишь медленно и довольно подставлял лицо, шею и плечи под нежные поцелуи. Тепло разливалось по телу, он растекался по рукам барина как мед. — Я тоже… тоже тебя люблю. — лишь смог вымолвить Родион. Он уже давно потерял самообладание. Минуты проходят в нежных ласках. Но вот Родион сам отстраняется, вглядывается в затуманенные опьяненные глаза Бориса. — Полагаю, нам нужно ехать. — внутренне Родя противился этим словам, но прекрасно понимал, что так будет будет правильнее. Не прошло и часа, как они оказались у порога графского поместья. Пара вышла из экипажа. Борис выглядел совсем нетипично для себя. Укутанный в меха, с песцовой шапкой на голове и тростью в руке, он напоминал своего отца как никогда прежде. Объёмная шуба скрывала болезненную худобу, трость помогала передвигаться неокрепшему телу. Всё эти вещи раньше действительно принадлежали его отцу, а не ему, поэтому и сходство читалось так явно. На пальцах блестели перстни — единственное, что осталось от привычного образа Бориса. Но сейчас они блестели иначе, резче и дороже, чем обычно. У Родиона при виде такого барина шли мурашки по спине. И это был отнюдь не добрый знак. Над входом в дом пылали жёлтым светом два окна — хозяйская спальня, как нетрудно было догадаться. Они приковывали взгляд своим тревожным светом и заставляли остановиться ненадолго, перед тем, как войти. На входе их встретил старый безучастный дворецкий. Он проводил барина и его спутника наверх, в нужные комнаты и тихо удалился, оставив их перед закрытой дверью. Здесь обоих настигло странное оцепенение. Внутри у Бориса кружился ворох мыслей, внутри у Родиона — пугающая пустота. Оба понимали: открытая дверь многое поменяет в их жизни. Будто именно она была точкой невозврата. Будто именно с моментом поворота её петель все, что представлялось, окажется явью. И так томительно долго не хотелось её отворять. Но, тяжело вздохнув, Барин опустил ладонь на медную ручку и легко подтолкнул дверь. Неровный свет лампы и свечей окрашивал комнату в неприятный желтый оттенок, который не добавлял привлекательности ни интерьеру, ни собравшимся людям. В кровати лежало уже остывшее тело старика. Впалые щеки, синюшная кожа и застывшая грудь выдавали в нем покойника. Кристина Витальевна, не отличавшаяся здоровым цветом кожи, как и ее почивший отец, сидела, склонившись над его телом. Не было той безупречной осанки, сложной прически и изящного наряда. Не было и того слегка тщеславного выражения лица, которое было свойственно ей в минуты раздумий. Теперь ее тонкое тельце стягивало непривычно закрытое черное платье, волосы лежали в обычной косе, а лицо пугало своей мертвостью. Глаза графини были широко распахнуты, обкусаные губы краснели ранками, а скула то и дело неконтролируемо дергалась. Похоже, это был нервный тик. Казалось, она уже смирилась, казалось, она давно понимала, что отец умрет и поэтому была спокойна и строга. Однако к такому невозможно быть готовым, и она не была. Теперь же и корила себя за прежнюю бесчувственность и смирение. От них не осталось и следа. Ее пальцы нервно сжимали пальцы покойного, будто это последнее, что их связывало, будто, отпустив, она потеряет его навсегда. Борис застыл на пороге, совершенно не понимая как реагировать. Кристина Витальевна не была из тех барышень, что громко переживают боль. Таких барин видел в столице предостаточно, и вполне знал, что с такими делать, как высушить слезы с их щек. Хотела ли графиня поддержки или готова была пережить горе одна? Хотела ли она слов сочувствия или простого молчаливого присутствия? Борис не знал и от того чувствовал тяжесть в сердце. — Священник. — тихо произнесла графиня. — Зря позвали. Он не успел. Слова ее были так чужеродны и произнесены были с такой эмоцией на лице, что становилось не по себе. — Я пошлю за Женей. Врач здесь явно не помешает. — шепнул Родион, обращаясь скорее к Борису, чем к Кристине Витальевне. Тот лишь кивнул. Совенок не ожидал, что видеть мертвого графа и поникшую графиню ему будет настолько невыносимо. Конечно, это далеко не первый мертвец на его жизненном пути, но он жестоко напоминал о предыдущих. О матери, отце, старом барине, и Боре, чудом выкарабкавшемся. Роде хотелось сбежать от неприятных воспоминаний, что он и сделал, отыскав подходящий предлог. Тревожный по своей натуре, он отстранялся от всего, что выводило бы его из мнимого равновесия. Были вещи, которые его волновали, захватывали разум, он их принимал лишь в том случае, когда они не делали больно. Как только Родя покинул комнату, Борис почувствовал, что нужно что-то делать. Он нервно стянул с себя верхнюю одежду и широкими шагами направился к застывшей графине. Он мягко положил руку ей на плечо, то ли опираясь на него, то ли желая таким образом поддержать. — Кристина Витальевна, — наконец он подал голос. — что я могу для вас сделать? Графиня подняла голову, молча смерила барина нечитаемым взглядом и вдруг заплакала. От этого Борису почему-то стало немного легче. Он обхватил ее плечи мягким жестом, осторожно утягивая за собой, будто чем дальше они находились от мертвеца, тем меньше боли чувствовали. Они опустились на мягкую кушетку у кровати и Борис позволил себе заключить графиню в объятия. Та безвольно упала в них, уперевшись острым подбородком в чужое плечо. По стремительно мокнувшей одежде Борис понимал, что пара слез превратилась в настоящий истеричный плач. Кристина Витальевна тихо всхипывала, но все еще оставалась безмолвна. Позже она уткнулась лицо Борису в грудь и начала успокаиваться. — Прошу, обними меня крепче. Так, как обнимаешь его. — Прошептала она ему в грудь. Внутри барина что-то оборвалось. — Я сделаю только хуже. Графиня подняла голову, взгянула своими заплаканными изумрудными глазами в глаза Бориса. Ее взгляд был умтремлен прямо в душу, старательно выискивая в ней все тайны и доставая их на поверхность. Барин почувствовал комок в горле. — Поцелуй меня так, как целуешь его. — глаза ее будто стали еще больше, грудь взводнованно вздымалась. Но Борис не мог разделить ее порыва. Трясущейся рукой он по-отечески погладил ее по голове, прижав к себе ближе, будто девочку-подростка. На него навалилось осознание: это действительно так. Между ними была пропасть в виде возраста. И нет, выражалась она вовсе не в годах или днях. Жизнь Бориса была яркой, он мог на нее повлиять. Он был в столице, был и заграницей, стрелялся на дуэлях, влюблялся, был в отчаянии и в состоянии полного восторга. До этого момента он был уверен, что жизнь его — нечто предопределенное, но теперь понимал — он уже давно сам вершит свою судьбу. Судьбу Кристины Витальевны вершили другие люди, и, что самое страшное, она не могла этому воспротивиться. Все ее выборы были мнимыми, а как только она решила сама взять судьбу за хвост, ее мечты были грубо разрушены невзаимностью чувств Бориса. Потому лишь, что за нее все решали, как за ребенка, она им и осталась. И теперь, выброшенная судьбой в жестокий мир, она была ужасно одинока. Родион старался не дышать и не двигаться. Он аккуратно заглядывал в щель в дверном проеме. Сердце его трепетало и злилось от слов Кристины Витальевны. Где-то в глубине души он хотел, чтобы она встретилась с Борисом именно так, наедине. Родя хотел увидеть подтверждение верности барина, его чувств. Он ожидал, что на просьбы графини Борис возмутится и отпрянет, а не выдавит тихое: «Я сделаю только хуже». Но уже то, что он не обнял ее крепче и не поцеловал, успокоило его ревность.

***

Вот уже три дня они не отходили от графини ни на шаг. Борис умело отдавал распоряжения насчет похорон, будто делал это не раз, а Родя от скуки вызвался одним из посыльных. Впервые за долгое время он подумал о том, как ужасен он в глазах Кристины Витальевны, как она видит его источником всех своих несчастий. А гнетущее настроение внутри поместья будто подначивало самому начать верить в свою виновность. Ведь графине теперь не на кого опереться. Не осталось ни одного человека, который бы искренне любил ее. Поэтому Родя ходил хмурый и неразговорчивый. Ему выдали графьевскую кобылку и на ней он успел обскакать все окрестности, сообщая о смерти графа. В Петербург и Москву послания были отправлены почтой, но смысла особого не имели: вряд ли кто-то бы успел преодолеть такое большое расстояние за такой короткий срок. Однако Барин решил не обременять Кристину Витальевну этими посланиями и писал их сам от лица некого местного управляющего. Теперь же настал самый тяжелый момент для всех — сами похороны. Стоял яркий и чистый полдень. Солнце отражалось от снега и больно резало глаза от непривычки. Копали промерзлую землю для могилы долго и муторно, хоть и делали это заранее. Вокруг чернеющего на фоне белого снега прямоугольника могильной ямы собралась разношерстная толпа народа. В основном это были друзья покойного. По крайней мере те, кто не попал под царскую опалу. Эти мужчины были удивительно разными по статусу. Кто-то пришел чуть ли не в крестьянском тулупе, а кто-то приехал в соболиной шубе. Будь то профессор, доктор или адвокат, все они были чужеземцами на старом деревенском кладбище. От них веяло большими городами и большими богатствами. Была там и задумчивая морщинистая дама, усыпанная драгоценными камнями, которые только заостряли внимание на ее обвисшей шее и щеках. Несмотря на возраст, держалась она прямо и гордо, ухватив под руку поникшую Кристину Витальевну. Одета она была слегка старомодно, но очень изыскано. Почтенная дама приехала только сегодня и посчитала своим долгом отчитать всех вокруг. Кристину Витальевну за неискренность ее горя (ведь она почти не плакала, не падала в обморок, и не вздыхала), Бориса за вмешательство в сугубо семейные дела, Родиона за нерасторопность, Евгения за неподобающую врачу простодушность. Дама приходилась то ли тетушкой, то ли бабушкой, то ли снохой покойного — никто особо не хотел в этом разбираться. Отличительными ее чертами были чванливость, брезгливость и отсутствие наследников. Но она и не спешила их искать. Собрались у гроба и соседи, в том числе и похудевший Кукушкин. Его невысокую фигуру облачала дорогая шуба, на голове покоилась отороченая мехом шапка. Вещи казались ему большими, поэтому старательно кутавшийся в них купец походил на нахохлившегося воробья. Как только священник закончил свое заунывное пение-молитву и первые комья земли в перемешку со снегом ударились о крышку гроба, в дело вступили плакальщицы. Сморщенные как изюм крестьянки стояли ближе всего к яме, ведь исполняли важную работу — плакали. Истерично, протяжно, вырывая на себе волосы, кряхтя, вздыхая и охая. Все это казалось невероятно абсурдным и неестественным. Твердо держась за свою компаньонку, Кристина Витальевна стойко переживала происходящее. Голова кружилась, хотелось опустошить и так пустой желудок. Громкое и капризное пение-плач резало по ушам, опошляло всю процессию. Могилу окружали незнакомцы (если не считать соседей), что порождало мысли о том, что Кристина Витальевна совсем не знала своего отца, его прошлого. Есть ли в этом ее вина или отец так защищал ее от тайн и жестокости этого самого прошлого? Ответов она, увы, уже не получит. Хотелось верить, что все эти люди для ее отца ничего не значили, и пришли лишь из вежливости, тогда создавалось ощущение контроля и посвященности в его дела. Похороны казались завершающим аккордом всего произведения. Кульминация уже прошла, наполнив горем без остатка. Дальше потянутся лишь хмурые дни в одиночестве — звенящая тишина после концерта. Бесконечная, холодящая пропасть дней и ночей. Но, пожалуй, графине было уже все равно. Батраки принялись закапывать могилу, а траурная процессия тут же раскололась. До кладбища они шли пешком, сейчас же все разбрелись по подоспевшим вовремя экипажам. Покрасневшие от слез барыни тянули за собой молоденьких бледных барышень, усаживали их в крытые повозки. Серьезные господа вели беседы, далекие от происходящего, и, судя по всему, предпочли не ехать на поминки. Графиня покинула кладбище одной из первых. Ей не хотелось быть здесь ни секундой дольше. Будто место само по себе служило напоминанием о ничтожности ее жизни теперь. Почтенная дама — известная в узких кругах баронесса Берг — гордо вышагивала по протоптанному снегу рядом с графиней. Для себя бывшая столичная львица уже решила — она обязана взять под крыло малютку-графиню. В экипаже они некоторое время ехали молча, но баронесса, привыкшая к светским беседам, не могла терпеть повисшей в воздухе тишины. — Ну что же, милочка, пора вам искать себе подходящую партию. — деловито заметила она. — Ваш безвременно почивший отец явно не проявлял должной заботы об этом вопросе. Кристину, оцепенело приковавшую свой взгляд к узорчатому окну, эти слова вывели из раздумий. — Я уже была помолвлена, госпожа. — безучастно ответила она. Графине уже было совсем плевать на беспардонное любопытство собеседницы. — Ах, и что же сталось с женитьбой? — в словах баронессы сквозила напущенная озабоченность. — Он предпочел остаться с другим человеком и разорвать помолвку. — Женщину, разорвавшую чужую помолвку, я бы с трудом назвала человеком. — недовольно протянула баронесса Берг, тяжелые серьги в ее ушах качнулись и рассыпались бликами по всему экипажу. — То была не женщина. — отозвалась графиня и повернулась обратно к окну, всем своим видом показывая, что продолжать разговор не хочет. Но Баронесса иногда плевать хотела на приличия и такт, особенно тогда, когда ввязывалась в очередную сводническую авантюру. — Quelle vulgarité! Какой дворянин способен выбрать бесчестие в противовес чести? — Вы знакомы с ранее упомянутым дворянином. — не отрываясь от окна отвечала Кристина Витальевна. — Неужели этот мерзавец посмел заявиться на похороны? — фальшивый ужас заставил голос баронессы подпрыгнуть на октаву выше. — Господин Майский — вот, кто объект вашего негодования, и, если я утолила ваше любопытство, прошу далее ехать в тишине. Баронесса пропустила эту просьбу мимо ушей. — Ах, этот жалкий помещичьий сынок! Да он не смыслит в жизни ничего, дорогая моя! Да, вы не красавица, но вы симпатичны и имеете хорошее приданое, только полный le sot откажет вам в этом захолустье. — Он защищал мою честь перед куда более безобразным человеком, чем он сам. Поэтому, прошу, забудем о прошлом, я его прощаю. Экипаж подъехал к парадному входу, и Кристина Витальевна с облегчением отметила, что разговор закончен. Не самая далекая прогулка до кладбища выбила из нее все силы, виски сдавила боль, захотелось спать. Начались затяжные поминки. Кухарки сновали по залу, разнося ароматную кутью и первое с водкой. Во главу стола села Кристина Витальевна, рядом с ней умостилась баронесса, видимо, желавшая продолжить диалог, начавшийся в пути. Борис и Родион сидели в самом конце, потому что не приходились ни родственниками, ни сослуживцами. Евгений сел чуть ближе, ведь дружил с графом дольше, да и приходился ему, помимо друга, еще и врачом. Его жена и дети на похороны не явились, что не мудрено — обремененным женщинам нечего делать в столь печальном обществе. Сначала все сидели в тихом неуютном оцепенении. Изредка слышался казавшийся неуместным шепот, который тут же затихал под давлением общего недовольства. Все гости съели по ложке сладкого проса и принялись за другие блюда. Лишь Кристина Витальевна не притронулась к еде, и все бы увидели в этом неуважение к традиции и памяти собственного отца, но были слишком увлечены едой и вином. Бокал уходил за бокалом и вскоре зал наполнился шумом причитаний, вздохов и слезливых сожалений. Баронесса склонилась к застывшей Кристине Витальевне, которая будто не слышала всех слов сочувствия, обращенных к ней. — Милочка, ну неужели здесь нет достойных кандидатов в мужья? — изо рта баронессы Берг пахнуло вином, от чего графине стало противно. — Они годятся мне в отцы. — Так и что же теперь? Ну уж если вы так избирательны, то пожалуйста. Вот чем плох молодой врач вашего papà? Хоть и врач, но все же князь. — У него жена и дети. — сухо отозвалась Кристина Витальевна. — Ах, как я могла забыть! Ну а чем вам не угодил длинноволосый блондин в конце стола? Он даже младше вас выглядит. Одет по моде, но, как по мне, глуповат. Такие мужья не плохи сами по себе. — Он крестьянин, одетый в барскую шубку. Что-то вроде питомца Бориса Григорьевича. — бесцветно отозвалась графиня. — А что же вот этот богатый невысокий мужчина? Пусть красотой его природа обделила, зато состояние у него приличное, судя по костюму. — Он мне противен. — Ну уж нет, милочка, это уже не годится. Чем же он так плох? — Он из нуворишей, ни титула, ни имени. Только деньги и гадкая душонка. — Так разве это изъян? Титул ему дашь ты, а как переберетесь в Петербург, я представлю вас обществу. У меня есть в знакомствах одна из фрейлин ее высочества, достопочтенная… Что баронесса говорила дальше, графиня предпочла не слушать и бездумно уставилась в пустую тарелку. Борис с Родионом сидели в тяжелом молчании. За последние пару дней они лишь перекинулись несколькими фразами, касавшимися похорон. Все забылось под натиском ответственности и тревоги. Аппетита не было, а поддерживать беседу с гостями казалось невозможным: они не были представлены. А, может, это был лишь предлог, ведь, пусть они и были в доме графа не раз, теперь он казался чужим. Столовая всегда была светлой и богатой: шелк на стенах, лепнина на потолке, буфеты, заполненные императорским фарфором. А на специально отведенном столике в клетке сидела канарейка. Сейчас же ее убрали, зеркала завесили черными полотнами, а дневной свет, казалось, не проникал через длинные скругленные к верху окна. Вскоре зажгли свечи и стало невыносимо душно. Борис мягко схватил Родиона за руку под столом, стремясь сделать это как можно незаметнее. — Поехали домой. — произнес он одними губами и получил в ответ кивок.