Мертвая невеста

Сумерки окружили печальные деревенские дома. Черные низкие срубы прорезал свет лучин из окон. Полосы построек пробегали одна за одной, словоно они скользили на санях, а не колесах. Родиона занимала деревенская жизнь. Она стала основой его бытия, подарила ему детство, но все чаще он стал понимать, что теряет ту сокровенную связь, что привило ему молоко матери-крестьянки. Пусть детство и отрочество его были сиротскими, часто бесхлебными, но это была часть его души, даже он сам, его естество. Но годы в барском поместье не проходят мимо. Хотя и ноги его все еще могли ходить по холодной иглице и речь, порой, была до ужаса проста, однако не мог он уже представить себя в поле или на конюшне. Давно уже не видел он в зеркале чересчур загорелого лица и белых выгоревших бровей и волос, не видел он мазолей на ладонях и грязи под ногтями. Руки и ноги его ослабли, не наливались силой и жаром, стали изящней. Нет, Родя не испытывал отвращения к этим переменам в себе. Он любил ноги за их бег, голову за способность учиться, руки за то, что те могли писать, а глаза за то, что те могли читать. И не было любви проще и естественнее, чем эта. Но был ли это он на самом деле? Логичны ли были эти изменения, или он стал лицедеем и самозванцем, хорошо вжившимся в свою роль? Пожалуй, здесь только он мог дать себе отчет. Возможно, Кристина Витальевна была права? Он все еще крестьянин, не человек, а инструмент. Часто он отгонял от себя подобные мысли, но сегодня они нависли над ним сильнее обычного. Борис, сидевший напротив в карете, был на удивление спокоен и легок. Будто, закрыв лицо покойного, спрятав его за саваном, закопав в земле, он снизвел его до нуля, стер из собственной памяти и памяти всех окружающих. Да и, казалось, у Бориса не было причин печалиться: он ехал домой с Родей, где его ждал вкусный ужин и теплая постель. И мир снова сузился до небольших размеров поместья. То ли усталость взяла верх, то ли запас печали в нем иссяк, однако тяжелая усыпляющая нега наполняла с головы до ног. А он все смотрел и смотрел на печального задумчивого Родю и замечал лишь его красоту. Вскоре экипаж остановился, замерзший кучер спрыгнул с кибитки и принялся открывать господам дверь. На пороге встречала взволнованная Никитична. — Борис Григорьич! — жалобно протянула женщина. — Ну кто ж так уезжает не попередивши! Я ж места себе не нахожу! — Авдотьюшка, не причитай. Виноваты, знаем. Но кому как не нам помогать бедной Кристине Витальевне? Елейные речи барина, вполне обычные, нужно сказать, вызвали в Родионе непонятное отвращение. Стараясь преодолеть его, Совенок все списывал на то, что Борис выпил немного вина. — А что же люди подумают, батюшка? Не должно так незамужней девушке помогать тебе. — Полноте, Авдотья. Я ей брат, друг, товарищ, называй как хочешь. Но в женихи меня никто не прочит. — отмахнулся Борис. Авдотья обижено замолчала, а Борис проскользнул в дверной проем. — Роденька, к тебе гость пожаловал. — обратилась она к своему младшему воспитаннику, надеясь найти поддержку в нем. Борис замер посреди передней. Не тот ли это гость, что принес кольцо с красным камнем? Не тот ли гость, что прознал все про графиню? Барин мало что о нем знал (как и кто бы то ни был другой) видел всего один раз, но человек этот вызывал в нем смешанные чувства. Даже обрывочный рассказ Роди о Федоре давал понять: он приходит лишь в минуты горя и отчаяния, помогает и тут же исчезает в ночи. И, если сегодня он здесь, значит такая минута настала. Расслабленность и спокойствие покинули мыли Бориса. — Как он представился? — спросил Родион. — Федором. — Я хочу с ним увидеться. — произнес Борис, обернувшись. Ускорив шаг, Борис зашел в гостиную, следом за ним проскользнул Родя. Столь недосягаемый знакомец сидел на диване около камина, вытянув замерзшие ноги. В кресле покоился овечий полушубок, скрученый в лежанку. Оттуда виднелась белоснежная шерсть какого-то зверька. — А, здравствуй барин! — обернулся перс. Борис не придал значения внешнему виду Федора, но Родя застыл в немом удивлении. Смуглое лицо исполосовали морщины, прятавшиеся то в уголках глаз, то у рта, в иссиня-черные волосы пробрались серебристые нити, да и сама фигура стала острее, болезненнее. — Далида, иди сюда. — позвал он, хлопнув рукой по дивану рядом с собой и аккуратно освобождая кресло от своей одежды. Белая кошка послушно скользнула к хозяину. Ее зеленые глаза с интересом скользнули по комнате, но мгновенно его растеряли, как только рука Федора опустилась ей на холку. Борис замер, разглядывая кошку и ее хозяина, что-то потусторонне знакомое было в этом животном. Родя молча прошел и сел в кресло, Федор же указал борису на место рядом с собой. Барина этот жест ни капли не обидел, будто не он был хозяином дома. — Почему Далида? — подал голос Родя. — Потому что почти Далила. — развел руки в стороны перс. — Не сочтите за грубость, но зачем вы пришли? — осторожно спросил Борис. — Дорогуша, давай ты перестанешь раскидываться пышными словами? Я Федор, это — Родя. И не надо сложностей. Борис кивнул. Хоть и вел себя Федор по-прежнему на грани развязности, Родион заметил потухший взгляд и неискренность улыбки. — Пришел я чтобы заставить вас отсюда уехать. — его спокойствию можно было позавидовать. — Карты видят грядущую бурю, от которой я бы предпочел уберечься в другом месте. Чего и вам советую. — Но что за бред? Какая буря? Да, бывали времена и лучше, но все же хорошо. — последние слова Бориса были пропитаны надеждой. — Графиня позабыла о женитьбе. — Я и не говорил, что речь идет о женитьбе. Нас ждет что-то темное, неправильное, что-то на равне с твоим предсмертием. — мрачно произнес Федор. — Что за предсмертие? — Быстро же ты позабыл о пуле, кольце и кошке. — с разочарованием произнес перс. — Ты о дуэли? — подал голос Родя, у которого из головы не выходил образ молодого Федора. Ну не могут же люди стареть в одночасье? Не могла и кошка умереть в постели Бориса. Неужели старость Федора и жизнь кошки — плата за молодость Бори? — Именно о ней, и о кольце, которое твой барчук так и не снял. А я по глупости и забыл сказать, чтобы снял. — Оно мне не нужно, можешь забрать. — уязвленно произнес Борис и потянулся к руке. Резким движением Федор остановил его. — Теперь уж не смей снимать! Дождись утра и брось в колодец. Далиде ты уже не навредишь и не поможешь, а мне этим службу сослужишь. — Но что нам делать? Куда ехать? Это бессмыслица какая-то! — Дьявол! Да слышишь ты меня или вовсе нет? Езжайте хоть куда. В прошлый раз я помог, но теперь вряд ли смогу. Нет ни сил, ни желания, господа. Горе — вещь неизбежная и необратимая, но, чем дальше ты от него, тем легче его пережить. Так что бегите. Бегите, пока можете. Федор встал, подхватив кошку и полушубок. — Мое дело — предупредить, ваше — решать ослушаться или нет. — перс направился к выходу. — Я провожу. — в волнении вскочил Борис. — Не стоит. — ответил Федор, одним взглядом усадив барина обратно в кресло. Родя не мог избавиться от неприятного чувства после этого разговора. Как только послышался хлопок двери, барин заговорил: — Что ты об этом думаешь? — Он никогда мне не врал. — Недоговаривать — тоже своего рода ложь. — приподнял бровь Борис. — Нам стоит подумать над его словами. Не стоит рубить с плеча. — устало заметил Родя. — А, для начала, стоит поспать. Борис кивнул и проводил глазами уходящего в спальню Родю. Он чувствовал, как от Совенка начало веять холодом, но совершенно не понимал почему. Когда он успел оступиться?

***

Поминальное торжество продолжалось во всей свой пышности, а уход двух не самых важных гостей вовсе не заметили. Собравшееся общество поражало пестростью своих эмоций. Из одного угла слышался неестественный плач и вздохи согласия и поддержки, из другого угла слышались зазывания на карточную партию. Игорные столы не вынесли, как того предписывал протокол мероприятия, однако нашлись нахалы, готовые играть за обедом. Кристина Витальевна уже не могла понять, сколько она терпела происходящий хаос. Мимо сновали размытые черные фигуры, ей то и дело сожалели, периодически сбоку слышался трескот баронессы Берг. Вино в бокале будто по волшебству доливалось, но графиня его вовсе не пила, поэтому оно норовило выскочить за края. Тем не менее, земля под ногами была будто ватной, а в какой-то момент, графиня потеряла ощущение контроля над телом. Она то подносила, то отводила руку от лица, затуманено вглядываясь в каждый сосуд. Ее бдение прервала чужая рука, опустившаяся на плечо. — Дорогая Кристина Витальевна, спешу выразить вам свои соболезнования. Кончина вашего отца — большая утрата для здешнего общества. Боюсь, вам придется тяжело без опоры. То был Кукушкин с выражением величайшей печали на осунувшемся лице. Ранение явно потрепало его. — Спасибо, господин Кукушкин, вы так добры. — механически проговорила графиня свои первые учтивые слова в его адрес. Эти слова она говорила каждому, кто выражал соболезнование или сожаление, говорила заученно и совершенно бессердечно. — Раз вы так расположены ко мне сегодня, ваше превосходительство, я вынужден снова попытать удачи. Захмелелая баронесса, все это время кокетничавшая с мужчиной напротив, резко встрепенулась и прислушалась. Со святой уверенностью, что она имеет нюх на хорошую женитьбу, мадам Берг предвкушала следующие слова Кукушкина. — Принимая во внимание сложившуюся ситуацию и ваше горе, я прошу простить мне мою поспешность и настойчивость. — расшаркивался Кукушкин. — Мое сердце и разум негодуют от несправедливости судьбы к столь молодой и прекрасной девушке. Моя симпатия явно не была вами незамечена, однако в первый раз вы отвергли мое предложение, руководствуясь неким девичьим кокетством. Я повторю свой вопрос. Графиня, не станите ли вы моей? Весь лепет Кукушкина Кристина Витальевна пропустила мимо ушей, заострив свое внимание лишь на последним вопросе. Теперь он не вызывал злость, скорее раздражение и усталость. — Игнатий Всеволодович, я ответила вам раз и думала, что нужды повторять не возникнет. Я не выйду за вас замуж. — холодно ответила Кристина Витальевна. Баронесса Берг, все это время сидевшая с открытым ртом, вдруг его закрыла и захлопала ресницами, глядя то на Кукушкина, то на Разумовскую. У нее в голове не укладывался жесткий ответ графини. Купец заметно взмок и помрачнел, челюсть его сжалась в жесте сдерживаемой злости. — Ах, Игнатий Всеволодович, не расстраивайтесь, мы с графиней отойдем ненадолго. — усмехнулась она так доброжелательно, что у любого другого уже заболели бы щеки. Утянув за собой безвольное тельце графини, она исчезла в одной из многочисленных комнат. Лишь внутри она разжала хватку с девичьего запястья. — Милочка, ты что творишь?! — ужаснулась Берг. — Как ты посмела ему отказать?! Кристина Витальевна отошла к дорогому дубовому столу, опираясь о него из последних сил. — Дорогая баронесса, спешу напомнить, что не просила ни ваших советов, ни упреков. Держите себя в руках и обращайтесь ко мне подобающе. — голос Кристины Витальевны сквозил нескрываемой угрозой. — Я не милочка, не душечка и не кто бы то ни было еще. Лицо баронессы побагровело. — Как вы не понимаете?! Вам выпадает такой шанс! — Кукушкин — последний из мерзавцев. Мне не нужен муж, который собственных детей продал в чужие семьи. — горько произнесла графиня. — Да, он богат, но это не порок! Я бы с радостью представила вас кавказским князьям в Петербурге, ваша наружность пришлась бы им по вкусу, да и сами они красивы, молоды и умны. Но с вашим бунтарским происхождением не возможны такие знакомства. Вмиг графиня побледнела еще больше прежнего. — О чем вы говорите? — ужасом прошептала она. — Я хорошо знаю вашего отца, и прекрасно осведомлена о том, что дочерей у него нет. Ваш настоящий отец — грязный каторжник. Кристина Витальевна тяжело задышала, положив руку на грудь. — Не смейте так говорить! — надрывно ответила она. Она столько лет оберегала свою тайну, молчала, закрывала ее на множество ключей в самых темных углах своей памяти. Казалось, она уже и не помнила себя «до», было лишь только «после». Не помнила жизнь с матерью и ее смерть, не помнила родной речи. И пусть приехала она сюда не многим больше шести лет назад, ее разум отказывался открывать замки на покрытых пылью воспоминаниях. Она переделала себя, переписала заново. Теперь же тайна была вовсе не такой недоступной для других. То, что хранилось под строжайшим запретом, вдруг открылось любому любопытствующему. Ее вера пошатнулась тогда, когда Борис каким-то дьявольским способом узнал ее происхождение. Теперь же она утвердилась — пока она жива, этот факт будет оставаться рычагом влияния. Самую большую несправедливость она видела в том, что даже не знала своего отца, не могла судить о его поступках. Всю жизнь она видела лишь один взгляд на произошедшее, восставшим не дали шанса оправдать себя. А она так отчаянно этого хотела. Ведь, не сделав за свою жизнь ничего дурного, она ощущала тяжесть наследства отца. — Вон! Вон отсюда! — закричала графиня в отчаянии взмахнув руками. Баронесса оскорбленно подхватила юбки и покинула комнату, хлопнув дверью. Кристина Витальевна сползла на пол и залилась горькими слезами. Еще днем ей казалось, что ее душу полностью объяло горе. Теперь же она поняла, что настоящую боль не чувствовала до сего момента. Сердце разрывалось на кусочки от обиды на жизнь, воздух толчками выходил из легких. Она задыхалась. Трясущиеся руки потянулись к тугому воротнику, чуть ли не разрывая бархатные ленты на шее. Корсаж сдавливал грудь, из которой непрерывно вырывался кашель. Видимо, она забылась. Но тут же получила отрезвляющую пощечину. Пожалуй, слишком жестокую.