Мертвая невеста

Ее похоронили быстро, без пышности. Будто люди совсем устали от витающего в воздухе горя и плача. Все, что можно было взять с похорон ее отца, было взято и для ее последнего пути. Еще один наскоро сколоченный гроб, одни и те же гости, одни и те же плакальщицы. То же кладбище, но уже в другом месте. Граф был похоронен рядом со своей вечно молодой женой и родной дочерью. Кристине Витальевне не нашлось места рядом, ее отец не смел и подумать о ее скорой смерти. Предназначавшаяся ей яма была на самом краю погоста, вдалеке от барских фамилий. На границе с лесом земля была золистой, отдавала рыжиной. Ее комья рассыпались фейерверками, ударяясь о нетронутый снег. На этот раз похоронами занималась баронесса Берг. Полезного она ничего не сделала, дельных распоряжений не давала, но вздыхала, то и дело прижимала кружевной платок к сухим глазам и принимала соболезнования. Картинная скорбь выходила у нее как нельзя лучше: не слишком эмоционально, но и не слишком черство, одним словом — прилично. Никто бы не счел такое поведение пошлым или предосудительным. Возможно, где-то в глубине души баронесса еще была способна на сопереживание и доброту. Но в обществе такие черты не приветствуются. Лучше быть бойкой кокеткой, не имея ничего за красивым личиком, чем наивной простушкой с огромным сердцем. Конечно, будет неверным сказать, что баронесса не была добродетельной. Но за годы светской жизни доброта ее исказилась, приобрела назидательный характер. Госпожа Берг всегда знала как правильней и лучше, и добротой считала исполнение своего видения порядка. Борис и Родион стояли у самого края могилы и завороженно смотрели на белое лицо графини. Родион смотрел с жалостью. Фантомную вину он заглушил злостью и обидой на Бориса. Ведь тот не послушал Федора, не послушал и самого Родю в ночном припадке. Тогда они еще могли сбежать, уехать. Новость о смерти графини догнала бы их много позже, притупилась бы временем и расстоянием. Так думал Родион. Борис же был уверен, что уехать той ночью было бы фатальной ошибкой. Расстояние и время не притупили бы горе, а только бы увеличили груз на плечах. Они бы бросили ее. Оставили один на один с тоской захолустной деревни, в которой от скуки боль усиливается троекратно. Графиня была как снег — белые кожа и губы, ресницы в инее и белое подвенечное платье. По традиции ее хоронили невестой. Барин готов был поклясться, что платье она готовила для свадьбы с ним. Теперь же это ее похоронный наряд. В горле застыл ком. Иногда, на малейшие мгновения, он задумывался, что случилось бы, согласись он на свадьбу. Грудная клетка не саднила бы так, вспоминая пулю. Не было бы сейчас этих нелепых похорон. Платье Кристина надела бы в церковь, на венчание, а не отпевание. Сейчас он сидел бы дома с беременной женой и читал английские газеты. Тряхнув головой, он откинул эти мысли прочь. Нет, все было бы не так. Дни его были бы бесцветными братьями-близнецами. Графиня бы мучалась в браке без любви, а он бы старался отдалиться от нее как можно сильнее. Закрывался в своем кабинете, ссылаясь на дела, уезжал на охоты (похоже, поэтому его отец так их любил), избегал домашнего очага и ее общества. Ни один из сложившихся вариантов не прельщал Бориса, но выбрал он тот, что вел к его личному благополучию, как ему казалось. Священник закончил свою молитву, а к гробу поспешила баронесса. Нужно было поцеловать графиню в лоб. Родиону захотелось уйти. Просить Бориса он не хотел, но с каждой секундой видел свое положение все более дурацким. Он для графини — источник несчастий, она для него — головная боль на долгие годы вперед. Его присутствие — верх лицемерия и фальши. Поцелуй — акт насилия над ее душой. Волнение захлестнуло Бориса. Приближалась его очередь прощаться с покойной. До сего момента он, казалось, держался холодно и отстраненно. Когда он увидел тело графини впервые, ни один мускул не дрогнул на его лице, но он все же поспешил покинуть комнату. Смотреть в глаза своей ошибке он не хотел. Сон покинул его, отчего глаза были сухими и красными, а взгляд колючим. Он не имел право на эмоции, ведь он для нее никто. Сосед, приятель отца. Борис не мог показать больше, чем вежливая печаль. Вина и горе раздирали его изнутри, но он укрощал их, не говорил лишний раз, не пересекался ни с кем взглядом. С той ночи Родион покинул его спальню и барину стало даже легче. Совенок вряд ли бы понял его боль и самобичевание. Вот уже и князь Дикий склонился над ней и легко коснулся губами. Евгений был глубоко опечален смертью графини, она казалась ему последним человеком, который достоин смерти. Но в то же время он замечал перемены в Борисе и Родионе. Они будто отстранились друг от друга, будто были не знакомы. Он не был удивлен разладом, но это не умаляло его беспокойства. Сердце Бориса зашлось бешенным стуком. Тело будто одеревенело, стало ему неподвластно. Каждый новый шаг к гробу давался ему тяжелее предыдущего. Душа болела, а разум понимал — это их последняя встреча. Прощальный поцелуй. Замерзшие пальцы обхватили края гроба, сердце ухнуло вниз. Губами он точно коснулся камня. Рука его скользнула к ее сложенным ладоням, сжав их в еле заметном жесте — все, что он мог себе позволить. Отпрянув, он развернулся и стремительно скрылся в толпе. Дикий тревожно проследил за ним взглядом. Утопая в снегу, Борис бросился в карету. Простывшая конструкция не держала тепла, кучер куда-то ушел. Хлопнув дверью, он зарылся руками в отросшие волосы. Он не выдержал. Слезы заструились по щекам горячими ручьями. Барин плакал горько, взахлеб. Все то, что он держал в себе с ночи ее смерти, хлынуло обжигающей волной. Хотелось кричать от бессилия, но он лишь сжимал кулаки. Теперь ничтожность и паршивость его души измерялась в человеческих жизнях. Его трусость и переменчивость убили человека! Его жалкая прихоть повела его по дороге к прогнившей душе. Домой ехали молча, весь день прошел как в бреду. А ночью барину стало хуже. Борис метался по кровати в поту, отросшие кудри прилипали ко лбу и шее, а губы двигались в беззвучном монологе. Барин сгорал от жара и боли в грудной клетке, но не в силах был разорвать оковы сна. В любое иное время он счел бы его обыденностью или игрой уставшего сознания. Но теперь любое упоминание даже ее имени становилось его личным кошмаром. Он стоял посреди заснеженного поля. Небо почти сливалось с горизонтом, превращаясь в бескрайнее полотно, и только на юге виднелась чернеющая кромка леса. Серое небо не предвещало снега и навевало тревогу. Вдруг в далеке, там, где начинался лес, Борис заметил темную фигуру. Сложно было сказать, удаляется она или приближается, но она совершенно точно двигалась. Неведомая сила потянула Бориса к лесу, и, не смея сопротивляться, он побежал к нему. Тело было неожиданно легким, ноги отталкивались от снега, словно от камня. Но эта легкость не заботила барина, сердце в груди ускоряло свой ход с каждым шагом. Силуэт все приближался, и уже можно было различить в нем каштановую копну волос, простое мещанское платье и шерстяной платок. Она словно топталась на месте, но, заметив Бориса, бросилась прочь. Ноги девушки утопали в снегу, она поднимала юбки, оголяя ноги. Она падала, застревала, но продолжала двигаться в сторону леса. Порой из ее уст вырывался мокрый кашель, а волосы рассыпались по спине темными блестящими волнами. Борису не нужно было видеть ее лица, чтобы понять — это Она. Он кричал ей, молил остановиться, но слова не облекались в звук. Теперь уже и он сам начал тонуть в сугробах, каждый шаг давался труднее предыдущего, его будто затягивало трясиной. Холод начал сковывать движения, в лицо пахнул морозный ветер. Внутри была уверенность — остановить графиню просто необходимо. Вот он уже по пояс в снегу, в груди забередила рана, а графиня все больше отдалялась. Из глаз готовы были брызнуть слезы, но, собрав все оставшиеся силы, он выкрикнул, полный отчаяния: — Кристина! — и звук впервые разрезал воздух. Девушка обернулась, но, крепче подхватив юбки, продолжила бежать. Теперь уже оглядываясь время от времени. Отпечаток ужаса на лице графини заставлял сердце барина сжиматься еще сильнее. Она была уже у самой границы леса, как вдруг будто что-то ее подкосило и она рухнула в сугроб с резким вскриком. Ужас волной накрыл Бориса. Мышцы налились силой и он бросился в догонку, снег словно его отпустил. Графиня лежала и немигающим взглядом смотрела в небо. Волосы и ноги ее присыпало снегом, юбка легла мокрым тканевым облаком вокруг краснеющих конечностей. Губы ее расползлись в полубезумной улыбке, показывая ряд зубов. Борис рухнул рядом с ней на колени, взял за холодные руки, в надежде отогреть. Она не обращала внимания и лишь смеялась. И смех ее периодически смешивался с кашлем. Борис самозабвенно растирал ее руки, стряхивал снег. Тут она словно что-то почувствовала, перевела на него взгляд, не теряя улыбки на лице, и сама руками потянулась к его грудной клетке. Тепло от ее ладоней он почувствовал через одежду. Отняв руки от него, она приложила их к себе. Под ладонями растекалось бурое пятно. Только сейчас Борис заметил, что из ее рта не шел пар. Боль пронзила левую часть туловища, Борис опустил на нее взгляд. На белой рубахе росло багровое пятно. Очередная вспышка боли пронзила тело, в глазах почернело и он упал в снег. Он был не холодным, а шершавым и мокрым. Барин лежал вовсе не в снегу. Первое, что он увидел, был потолок спальни. Тихо шли часы на каминной полке. В кресле кто-то сопел, но Борис не в силах был повернуть голову. Мир, как и прежде, казался спокойным и тихим, размеренным. Все шло своим чередом. Вот он в кровати, под теплым одеялом. За окном валит снег, а рядом кто-то спит. Может, Родя? Казалось, мир вокруг совсем ничего не потерял. Ни красок, ни запахов, ни чувств. Только вот это все совершенно неправильно. Разве, потеряв человека, мы не теряем отдельный мир внутри него? Неужели мирок внутри не связан с тем, что снаружи? Борис повернул голову. В кресле спал Дикий. Он обнимал какую-то старую книгу и улыбался во сне. Рядом с ним на полу лежал неизменный докторский чемоданчик. Борис не захотел его будить и, попытавшись перевернуться на бок, понял, что на его груди очередная повязка. Значит, рана опять закровоточила. Со вздохом боли и досады, он остался в прежнем положении. Но даже такого вздоха хватило, чтобы Дикий проснулся и протер глаза. — Доброе утро. Как ты себя чувствуешь? — спросил он полушепотом. — Сносно. — А по виду так не скажешь. — вздохул Дикий. — У тебя открылось кровотечение. Если будешь и дальше так над собой издеваться, то я лечить тебя отказываюсь. — он произнес это как наставление, а не угрозу. — Где Родя? — Спит, наверное. Авдотья Никитична только-только на кухне начала горшками греметь. Так что, по моим подсчетам, сейчас около шести. Достав из нагрудного кармана часы, Дикий взглянул на них и кивнул сам себе. — Без пятнадцати шесть. — Долго я спал? — устало спросил Борис. — Около двух суток. Точно сказать не могу. Когда меня вызвали, тебя уже лихорадило. Князь поднялся с кресла и стал нащупывать пульс. — Жар спал, кровотечение остановилось. Пойду-ка я прикажу, чтобы тебе принесли завтрак. — А что же похороны? Кто-нибудь заметил мой ранний уезд? — Лежи и поправляйся, остального тебе знать пока не нужно. — закончил Дикий безаппеляционным тоном и покинул комнату. За дверью в нервном нетерпении его ждал Родя. Обида все еще сидела в его сердце, но волнение пересиливало взыгравшую гордость. — Ну как он? — Родя, ну что тебе мешает спросить у него самого? — устало спросил Дикий. — Ты знаешь причину. — Все хорошо, ему полегчало. Если не будет волноваться и соблюдать постельный режим, то через неделю встанет на ноги. — сдался князь. — Спасибо. — Ах, вот еще что. Не говори ему об аукционе, пока можешь. Не нужно ему об этом пока думать. В парадной зале графского поместья собралось множество серьезного вида людей. Все они пришли за одним — приобрести себе что-нибудь эдакое из коллекции почившего графа. Видно было, что это был очередной шанс собраться для скупого сельского общества и все наслаждались им, пусть и старались накинуть маски омраченности смертью. Все пространство, предназначенное для танцев, было заставлено стульями из разных гарнитуров. И, казалось, они единственные остались из прошлого убранства дома. Все остальное, что имело хоть какую-то ценность, было свалено в боковых комнатках. Зала опустела, стала будто голой. Бархатные занавеси смотрелись глупо без золотистых шнуров и кисточек, которые их украшали раньше. Толпа людей жужжала, смеялась и что-то обсуждала. Кукушкин вертелся в углу перед старыми помещиками, рассказывая им свежий анекдот. Борис поспешил отвести от него взгляд. Вскоре официанты принялись разносить шампанское. Борису стало неуютно и больно. Ведь еще неделю назад этот дом был жив. Теперь он мертв, как и его хозяева. Из боковой двери выскользнул невысокий человек с длинным носом и зализанными волосами. Он три раза звонко хлопнул в ладоши, привлекая внимание присутствующих. — Дамы и Господа, рад приветствовать вас на нашем скромном аукционе. Прошу вас занять места, и после этого мы начнем. С гулом толпа расселась, и мужчина продолжил: — Наш аукцион посвящен памяти бывших владельцев этого дома. — с отрепетированной грустью в голосе произнес он. — Древний графский род Разумовских насчитывает многовековую историю, в течение которой он расцветал и копил свои богатсва. Сегодня обладать частичкой этого богатства сможет каждый! На нашем торжестве будут представлены различные наборы кухонной утвари, мебель из редких пород дерева, коллекция турецкого и отечественного оружия, золотые и серебрянные драгоценности и много многое другое. Финальным лотом станет само поместье и участок на котором оно расположено. Бориса передернуло. Торжество. Они называют это «торжеством». Разорение древнего графского рода они осмелились назвать торжеством. Барин подозвал официанта и схватил с подноса бокал. Евгений запретил ему пить, но терпеть это безобразие полностью трезвым он не мог. Борис рассмотрел толпу в поисках собеседников. Мысль о том, что теперь ему не с кем переброситься и словечком, неприятно уколола в сердце. Здешнее общество отягощало. Родиона он не брал, ведь тот избегал барина уже добрую неделю, да и аукцион бы ему сильно наскучил. К тому же, Борис стал все чаще замечать, что к Родиону относились как к украшению, живой кукле или обученной собаке. Диковинка, да и, пожалуй, все. Приведи он Совенка на аукцион не в качестве носильщика, а в качестве светской зверушки, все сочли бы это вульгарностью. И все же барин заметил в толпе одно примечательное лицо. Седовласый мужчина, одетый достаточно сдержанно, но дорого, стоял в углу и раздавал указания. Проигнорировав начало аукциона, барин поднялся и поспешил к незнакомцу. — Добрый день. К сожалению, лишен удовольствия быть вам представленным. Борис Григорьевич Майский. — Ах, здравствуйте, наслышан. Денис Петрович Крюков, поверенный покойного графа. — Так это вы все здесь организовали? Очень недурно. — Борис решил попрактиковаться в светской беседе. — Приятно знать, господин Майский. А вы пришли за чем-то конкретным, или совершаете покупки спонтанно? — отзеркалил вежливость Крюков. — Я намерен выкупить поместье, но и спонтанными поступками грешен. — Ну что же, удачи вам, господин Майский. — последовала короткая пауза. — Знаете ли, по завещанию старого графа, вам полагается выплатить тысячу рублей, я хотел бы непременно с вами рассчитаться. — Неужели завещание уже огласили? — Конечно-с. К сожалению, проку от него мало. Главная наследница трагически погибла, как мы все знаем. Основной капитал переходил ей. Теперь же, как видите, распродаем. — Не было ничего, что покойный сказал насчет моей доли в тысячу рублей? — Только приписка: «За мимолетное счастье». Не знаю, что бы это значило. Но прошу вас присоединиться к аукциону, выставляют первый лот. Евгений опоздал, он пришел лишь во второй половине аукциона и незаметно сел рядом с Борисом. Тот к тому моменту успел приобрести коллекцию столового серебра, старый дубовый буфет и женское украшение с зелеными камнями. Барин с грустью осознавал, что суммы, которые озвучивали покупатели, зачастую не покрывали и половины стоимости представленных на аукционе вещей. Все они уходили по дешевке просто потому, что местное общество не располагало большими деньгами. Либо сам Барин, либо Кукушкин сразу забирали вещи, которые имели действительную ценность. Остальные же разбирали императорский фарфор (который стоял в буфетах по всей империи), те самые стулья, на которых все сидели, и всяческую мелочевку. Внутренне Борис обрадовался, когда, ненароком подслушав чужой разговор, узнал, что крепостных продавать не будут, а отдадут, как и все оставшиеся земли, в государственное владение. Переживая несчастье внутри, он не хотел его видеть вокруг себя. Он иногда бывал на торгах крепостными, все они оставили отпечаток безысходности на сердце. Напуганных и растерянных людей выводили по одному, расписывали их силу и плодовитость, словно говорили о быке или телке, а потом отдавали новому владельцу. А в глазах у этих людей, особенно у детей или девушек, отражался непередаваемый ужас и страх неизвестности. Никогда в жизни Борис не видел таких молящих о божественном чуде глаз. Оторвавшись от размышлений, барин заметил, как опустел зал. Многие, купив две или три вещицы ради приличия, покидали «торжество». Шампанское закончилось, столов для игры в карты не было, а посплетничать можно было и в гостях у соседей. В воздухе чувствовалось всеобщее разочарование. — Дорогие друзья, прошу внимания! Наш последний и самый главный лот. Поместье графа Разумовского и пять десятин в придачу! Начальная цена десять тысяч рублей. Кукушкин вскинул в воздух табличку. — Одиннадцать тысяч. Бориса захлестнуло волнение. Он прекрасно знал, что Кукушкин захочет себе поместье, но не готов был уступать. — Двенадцать тысяч. — Господа, а у нас появился конкурент! — задорно восклицал ведущий. — Двенадцать тысяч раз. Евгений обеспокоенно взглянул на Бориса. Он не подозревал о намерениях своего пациента и предпочел бы, чтобы Борис и вовсе не узнал об аукционе. Но новости разносятся быстро, да и Борис получил личное приглашение. — Ты ведь не всерьез? — шепотом спросил Дикий. — Кукушкин богаче нас двоих вместе взятых. Чего стоит только одна Мадонна в его доме! — Я предельно серьезен. — ответил Борис, не обращая внимания на слова князя. Барин увидел в этом доме свое искупление. Ему не нужно было поместье, ему не нужно было и столовое серебро, которое он купил. Ему нужна была память. Графиня ему никто, и останется от нее ничего, но вера в светлую память о ней жила в нем. Борис не хотел оставлять только мысли о ней и чувство вины. Он хотел осязать ее. В ее вещах, ее доме. — Пятнадцать тысяч! — крикнул Кукушкин. — Семнадцать! — тут же выпалил Майский. — Двадцать тысяч рублей! — эти слова прозвучали для барина как гром. — Евгений! Прошу, помоги мне! — Борис повернулся к князю с мольбой. — Друг мой, не нужно. Это поместье не сделает тебя счастливей. — Двадцать тысяч раз! — прогремел голос аукциониста. Борис затрепетал. — Нет же, прошу тебя. Сегодня я смог достать только двадцать тысяч, но к весне будет больше, обещаю! Я продам псарни, поимею с этого приличное количество денег. — Борис, ты этим ничего не добьешься! — Двадцать тысяч два! — Я отдам все до единой копейки! — самозабвенно твердил Борис. — Не ищи искупление деньгами. — Двадцать тысяч три! Продано! Продано господину Кукушкину! Борис опустил голову и зарылся руками в волосы. Даже сейчас он ничего сделать не смог. — Прости, Борис. Мне не жаль денег, мне жаль тебя. — тихо проговорил Евгений, опуская руку на чужое плечо. — Я попробую поговорить с ним. Я предложу ему что-то взамен! Пускай забирает все: деревни, поля, людей! Я прошу лишь оставить поместье как единственную память о ней. — Борис вскочил и пошел вслед удаляющемуся Кукушкину. Он нагнал его на лестнице. — Игнатий Всеволодович! Постойте! — А, это вы, господин Майский. Как поживаете? Как ваша рана? Я вот, знаете ли, чувствую себя неважно. — елейно произнес Кукушкин. — Прошу вас, продайте мне поместье. — тяжело дыша, произнес Борис. — Неужели вы-с предлагаете мне продать его за цену, меньше которой я его только что купил? — высокомерно усмехнулся он. — Я могу предложить не только деньги. — Что же, я с радостью уступлю вам этот дом, милый господин, если вы предложите за него что-то столь же блистательное. — Но даже мое собственное поместье не стоит и половины графского особняка. Что вы можете счесть блистательным в моем имуществе? — Сам по себе ваш дом, пожалуй, действительно мне не нужен. Вы вовсе не граф и даже не барон, в вашем поместье мало величия. — высокомерно приценивался Кукушкин. Весь его вид говорил о том, что он делает Борису одолжение. Внутри барина взревела гордость, но он не успел ничего сказать, Кукушкин продолжил: — Вы располагаете чудесными псарнями, которые преступно простаивают. Две ваши псарни, ваш дом и ваш холоп Родион — вот моя цена. Недовольство, удивление и ужас овладели Борисом. — Что, простите? Родион? — холдный пот проступил на спине Бориса. — Да, вы не ослышались. Он, знаете ли, большая редкость. Талантливый крепостной, барской грамоте научен. Да и красив как черт! — Нет-нет-нет. Я не могу этого сделать! Родион не продается. Он вольный. — Тогда отчего он у вас как птичка в клетке? Вольный бы да с такими умениями давно бы разбогател. По себе сужу. — и без того маленькие глаза Кукушкина сузились до двух щелей. — Не дурачьте меня, господин, он крепостной. — Да нет же! Кукушкин продолжил свой путь, лишь кинув Борису вслед: — Я назвал свои условия, вам решать: выполнять их или нет.