Мертвая невеста

      Бесконечная тряска, прерывавшаяся лишь кратковременными остановками на станциях, нестерпимо раздражала Родиона. Такие огромные расстояния он ни разу не преодолевал за свою короткую жизнь. Почтовые лошади казались ему старыми и дряхлыми, он не испытывал к ним никакого сожаления. Сами станции вызывали у него еще больше отторжения. Засыпанные снегом домишки чахли на глазах, особенно вдали от крупных деревень. Печальные и одинокие смотрители, а порой и смотрительницы, были людьми медлительными и излишне говорливыми. Они не умолкали ни на секунду, повествуя о себе, своих посетителях и их нелегких судьбах. Все истории как одна напоминали дешевый французский роман, приправленный газетными каламбурами и местными безобидными ругательствами. Каких Родя только не слышал! Больше всего ему понравилось «квашня зеленая», вставляемая в конце каждого предложения. Автором этого замечательного оборота был бывший солдат, отшельником живший на одной из самых отдаленных от селений станций. Он до сих пор жил войной: крепко ругался и пил, говорил громко и по делу, не терпел сентиментальностей и фальши. Наверное, этот мужчина был единственным из пестрой толпы служителей дороги, который запал Родиону в память.       Предложение поехать в Петербург свалилось на Родиона как снег на голову. Он не видел смысла убегать от того, что уже произошло, но прозябать в одиночестве в деревне ему не хотелось. Никитична восприняла новости об отъезде со всей возможной стойкостью, на которую способно материнское сердце. Она старательно упаковывала еду, распоряжалась о сборе багажа, а тайком по вечерам роняла на подушку одинокую слезинку. Ефимка вертелся как в колесе, исполнял любые приказания еще до того, как они были озвучены. В глубине души он желал поехать с барином и Родей, но понимал, что места ему в столице не найдется. Он стал хорошим распорядителем и работником, на котором держалось все в усадьбе. Ефим оставил надежды и старался гордиться тем, что его опять оставили во главе всего хозяйства.       Князь Дикий воспринял поездку в основном положительно, но выражал большие беспокойства по поводу здоровья Бориса и того, как он перенесет дорогу. Его так же тревожило изменение привычного уклада жизни, но Борис был непреклонен, да и сам князь видел в этом путешествии некоторые благоприятные вещи. Родя не хотел прощаться с князем, но получил в ответ заверения о скорой встрече — Дикий не отрицал возможности своей поездки — и не стал сопротивляться переменам. Борис же все для себя решил, быстро уладил дела, сухо спросил Родиона о его согласии, и на следующий день они уже тряслись по ухабам на санях.       Холодное молчание, царившее внутри экипажа, навевало еще большую тоску. Если позволяла погода, Борис читал книгу или раскладывал пасьянсы, но в большинстве случаев спал или, по крайней мере, дремал. Дорога выматывала его слабое тело. Он выглядел спокойным и отрешенным, ничто не могло поколебать его невозмутимость. Весь вид его показывал меланхолию и привычность к такого рода поездкам. Пейзаж за окном не вызывал в нем эмоций, он смотрел в окно лишь потому, что это было самым занимательным делом. Для себя барин решил не приближаться к Родиону, дать ему время. Он не хотел давить и заставлять, не хотел исполнения только своих желаний. Стремясь к этому в прошлом, он пришел к неутешительным результатам. Для Бориса это стало неким жестом уважения к возлюбленному, он дал ему выбор и свободу действий. Обида Роди отравляла его существование, он хотел поскорее избавиться от неловкого молчания, тайком брошенных взглядов и общей неуютности происходящего. Но в этот раз он дал Роде шанс самому отмерять сроки их мучения.       Родион же не понимал внезапной холодности Бориса. Его обида была сильна, но сильна была и его уверенность в том, что, потеплей Борис хоть на толику, он бы простил его тут же. Каждый раз они незримо бродили вокруг одного и того же недопонимания. Менялись обстоятельства и декорации, но суть всегда была одной — прошлое Бориса и графини. Их будто притягивало друг другу каждый раз, когда они мимолетно встречались. Графиня всегда превращалась в жертву (хотела она того или нет), а Борис — в доблестного рыцаря, рвавшегося в бой. Даже после смерти Кристина Витальевна умудрялась сеять раздор между Борисом и Родей. И, казалось, барин выбрал своего Совенка, но помолвка с графиней не покидала их отношения никогда. Родион бы соврал, если бы не признал, что смерть этой несчастной во всех смыслах девушки, в глубине души вызвала у него облегчение и болезненную радость. Он чувствовал всю несправедливость по отношению к ней, и в других обстоятельствах он бы сделал все возможное, чтобы облегчить ее страдания. Но ей не повезло полюбить Бориса, и Родя не собирался с этим мириться. Ведь они так похожи, но так друг от друга далеки. Смесь сопереживания и болезненной радости жили внутри Родиона, и он не понимал, что с ними делать. Стал ли он ужасным человеком, тайно возрадовавшись чужой кончине?       А за окном проплывали теперь казавшиеся нарядными деревни. Настали долгожданные святки. Закутанный в шерстяные платки кучер недовольно качал головой. Ехать куда-то в святой праздник — сплошное богохульство. На Рождество должно быть дома с семьей или в гостях у кума, свата. Мужичку хотелось выпить и послушать колядки, но он прозябал у вожжей, наблюдая за весельем в пролетающих мимо деревнях. По домам ходили ряженые медведи и козы, пели и танцевали. Родион тоже смотрел на это с интересом и желанием присоединиться, лишь Борис мысленно недоумевал — Рождество для него совсем не походило на ряженный хоровод. Для него это был праздничный ужин и елка, подарки от отца и матери. В столице он иногда работал учителем у маленьких гимназистов. Их семьи обычно устраивали два бала и называли их «маленький и большой карнавал». На «маленький» приезжали дети, танцевали у елки и дарили друг другу подарки. К девяти часам все расходились и начинался «большой карнавал». По сути, это был просто рождественский бал. Борис в ни разу в них не участвовал, но не раз слушал восторженные рассказы своих учеников о молодых барышнях и их кавалерах.       В Санкт-Петербург они прибыли рано утром, солнце еще не поднялось над землей и ее освещали масляные фонари и разожжённые повсюду костры. Родион подивился свету среди ночи, но показывать этого не стал. Высокие каменные дома, выходившие плоской отвесной стеной на дорогу, плотно обступали ее, что казалось Роде странным и некрасивым. Несмотря на то, что солнце еще не встало, на обочинах копошились горожане — грязные и уставшие. Чем-то Петербург напоминал Кострому — грязью под ногами, на домах и на одежде прохожих. Верхушки богато украшенных домов уходили в небо и Родиону думалось о том, как мало из-за этого солнца попадает в окна. С первых секунд здесь Совенку стало неуютно. Слишком много людей и камня, но так мало деревьев и чистого воздуха. Будто услышав Родины мысли, в окне показалась речка-приток, окруженная каменной набережной, а за ней высились деревья за кованной оградой. Они проехали странного вида красный замок с одинокой узкой башней и завернули в сторону от деревьев и воды. Дорога стала темнее и уже, обочина опустела. Все, что мог видеть Родион — это вывески лавок и окна домов. Проехав квартал, стало заметно, что дома стали богаче, стояли друг от друга дальше и этажей в них было меньше.       Борис же наоборот оживился еще на подъезде к городу. Он смотрел на редкие усадьбы, попадавшиеся по дороге, и что-то бормотал себе под нос. Как только экипаж пересек черту города, он завертелся еще больше, всматриваясь в строительные леса новых кварталов. Он прожил здесь не один год, и душа его полнилась вдохновением от встречи с городом. Знакомые переулки навевали воспоминания о счастье первой свободы. Не вспоминались ему ни голодные дни, ни трудности с деньгами, ни изнурительные часы учебы.       Карета подъехала к двухэтажному особняку с огромными окнами. Дом был построен на углу и походил на половину квадрата, если разрезать его по диагонали. Первый этаж был выложен неровным коричневым булыжником, второй был выкрашен в нежный бежевый цвет и был богато украшен женскими телами и сатирами, которые поддерживали балконы, карнизы и отливы. Угол так называемого полуквадрата венчал небольшой четырехугольный купол. Внутри уже горел свет, но шторы кое-где были задернуты. — Здесь живет старый приятель моего отца — барон Алексей Алексеевич Савин. — подал голос Борис. — Когда-то он помогал мне устроиться учителем.       Родион кивнул и продолжил завороженно смотреть в окно, пока они заезжали во внутренний двор. На пороге их встретил старик дворецкий. Безэмоционально приняв из рук визитку Бориса, он изменился в лице, прочитав ее. — Мы вас ожидаем уже с неделю, господа. Прошу за мной.       Преодолев двойные резные двери, они оказались в холле. Восторг захлестнул Родю с головой. Прямо перед ними уходила наверх двухпролетная мраморная лестница, укрытая красным ковром. Прямо над ними находилась массивная арка, обрамленная листьями растений, свисавшими со второго этажа. Арка обрывалась и потолок уходил ввысь. Стены украшала лепнина с лицами херувимов, каменная лоза расползалась по ним и уходила на потолок, обрамляя самый его центр, где находилась картина на религиозную тематику. Родион еще ни разу в жизни не видел роспись потолков и такое обилие позолоты, ему многого стоило держать рот закрытым. Коридоры со стрельчатыми потолками уходили направо и налево, но обращать внимание на них было бы преступно глупо. Борис тайком следил за Родиным восхищением. Тот старался сдержать его, но взгляд его голубых глаз выдавал все с потрохами. Майский довольно улыбнулся такому детскому восторгу, с которым и сам порой смотрел на вещи. Борис всем сердцем желал, чтобы Родиону понравилось в столице.       Тем временем по лестнице сбежал невысокий седой мужчина. Он был правильно сложен, удивительно подвижен для своего возраста и почти что кукольно красив. Одежда его представляла собой нательную рубашку, шелковый халат и тапочки, что давало знать о том, что привлекательный голубоглазый господин проснулся совершенно недавно и они застали его посреди утреннего туалета. Раскинув руки для объятий, он приветствовал Бориса. — Ах, мой дорогой мальчик! Бесконечно рад тебя видеть! Как твое самочувствие? Как дорога? — его белая улыбка озарила помещение. Сперва Родион счел его поведение граничащим с фальшью, но вскоре понял, что господин Савин показушничал лишь среди широкой публики, а по отношению к Борису действительно испытывал некую теплоту. — Алексей Алексеич! Прости за столь ранний визит, но я обещался приехать к тебе сразу же. — Сконфуженно игнорируя все вопросы. Борис подошел к мужчине и склонился для объятий. — Ну что же мы стоим! Завтрак! Андрюша, накрывай скорее на стол! — крикнул хозяин влево, туда, где виднелась невысокий проход на лестницу для прислуги. — Ты так изменился, мой мальчик. Отросшие волосы тебе как нельзя к лицу.       Тут же взгляд Алексея Алексеевича нашел Родиона, прошелся по нему и как-то подозрительно задержался. Кивнув будто сам себе, он обратился к Борису. — Милый мой, похоже, вдали от Петербурга ты растерял все свои манеры. Кто этот замечательный молодой человек, что приехал с тобой?       Борис сконфузился еще больше, но не подал виду. — Прошу прощения. Это мой друг и помощник — Родион Михайлович Татищев. — Родя насторожился от такой официальности его имени. — Очень приятно, барон Алексей Алексеевич Савин. — мужчина протянул руку для пожатия. — Чем же вы занимаетесь в жизни, Родион Михайлович? — тут же последовал вопрос. — Я предпочел бы называться Родионом, господин Савин. Не к лицу мне длинные имена. — Родя пожал руку и ответил.       Савин рассмеялся, да так красиво и правильно, что Совенок стал сомневаться в реальности существования настолько идеальных людей. Савин был добр, дружелюбен и обаятелен, но все это выражалось в меру, без излишеств и пошлости. — Родион, значит? Тогда уж зовите и меня без многословий. Просто Алексей. — галантно отозвался он, не настаивая на ответе на свой вопрос. Барон будто сам понял, кто такой Родя и кем он Борису приходится. — Раз уж мы знакомы, прошу пройти в столовую и подождать меня до завтрака. Обещаю не задерживаться. — Савин в очередной раз улыбнулся во весь рот. — Борис, я думаю, ты помнишь расположение комнат.       Барин кивнул и увлек за собой Родиона на второй этаж. Столовая представляла собой круглую белую комнату, усыпанную позолотой сверху до низу. По строению потолка можно было понять, что они находятся под тем самым куполом, который хорошо видно снаружи здания. На улицу выходило три окна, прикрытых красными гардинами на английский манер. Родион заметил общую стилистическую строгость по всему дому, да и сам хозяин на входе требовал визитки, словно почтенный английский лорд. Рядом с крайним окном висело походящее на него по форме зеркало над камином, которое создавало ощущение дополнительного источника дневного света. С самого центра купола свисала огромная люстра, больше которой Родион в своей жизни не видел. Среди тонких восковых свеч прятались позолоченные птицы и распускались цветы. На каминной полке стояли золотые часы с механической лисицей, державшей в руках щит с монограммой семейства Савиных. Мраморный пол представлял собой круг из шахматной доски, окаймленный кольцом с природными мотивами. Красный мебельный гарнитур заполнял почти всю комнату. Прямо под нависающей люстрой стоял лакированный стол, вокруг которого сейчас копошились слуги. Заметив гостей, они стали работать усердней. Борис сразу же направился к определенному месту за столом, уверенно занимая его. Видно было, что сидел он за ним часто. Родион же помедлил, оценил общую расстановку стульев, отметил, где сидит хозяин, и сел напротив Бориса. По его соображениям, это место должно было пустовать и занять его было логично.       Спустя полчаса в столовой появился хозяин во всей своей красе. В носках лакированных туфлей отражались свечи, о накрахмаленный воротник можно было порезаться. Он благоухал, сиял как начищенный пятак. Алексей Алексеевич грациозно уселся во главе стола, улыбчиво кивнул Совенку и Борису, положил салфетку на колени и произнес: «Приятного аппетита!» Ложки и вилки заскрипели, сталкиваясь с дорогим фарфором. Вскоре хозяину подали его обыденную газету и кофе, но он отложил их и предпочел расспросить своих гостей. — Борис, ты писал о том, что нашел себе жилье здесь. Неужели хочешь приобрести дом? — деловито начал он. — Да, дом я действительно нашел. Помнится, кто-то да и сдавал тут неподалеку прекрасный особняк в аренду, —произнес Борис отхлебнув из своей чашки так любимый им когда-то кофе. — Сдавал в аренду? — неприятно удивился Савин. — Нет, дружочек, подожди. Неужели ты согласен тратить свои деньги на здешнюю баснословную аренду? За год таких платежей можно дом построить на те же средства! — Я не уверен, что мы здесь надолго, Алексей Алексеевич. Проку не будет в столичной квартире, если ты в ней не живешь. — Сделал бы из него доходный дом, жил бы безбедно. — Строительство обойдется дорого, а доходы с полей не дают уверенности в завтрашнем дне. Я могу прогореть, если выпадет неурожайный год. — Прокормиться с доходного дома — это, прости меня, раз плюнуть. — со знающим видом ответил Савин. — Год на постройку, год на простойку и еще месяцы на обустройство и первый доход. Я пока не готов на такие авантюры. — отрезал Борис.       Савин молчаливо отступил. — Я не могу позволить, чтобы дорогой мне человек, сын моего товарища жил в чужом доме! Я настаиваю на том, чтобы ты стал моим гостем. — Алексей Алексеевич, это лишнее. — мягко отказал барин. — Это не обсуждается, мой милый.       Савин громко поставил чашку на блюдце, сложил салфетку и встал из-за стола. — Я распоряжусь о комнатах для тебя и твоего друга. — Не хотелось бы тебя стеснять. — шепотом ответил Борис, внезапно переходя на «ты». — Вы ни в коем разе этого не делаете. Я одинокий человек с огромным штатом прислуги в новом полупустом доме. Понятие тесноты для меня похоже на шутку, дорогой. — Позволь обсудить это с тобой наедине. — Тогда извольте пройти за мной. — опять улыбнулся Савин. — Родион, предлагаю тебе пока изучить дом. Все комнаты в твоем распоряжении. Пожалуй, кроме моего гардероба. — мужчина задорно хохотнул собственной шутке и исчез с Борисом в проеме.       Совенок вышел из столовой на лестницу и задумчиво побрел прямо по коридору. Сейчас убранство дома его волновало меньше всего. Он не мог понять своего отношения к барону Савину. Алексей был человеком во всех отношениях приятным, честным и напыщенно правильным. Но что-то в его отношении к Борису не давало Роде покоя. Присутствовала между ними какая-то излишняя фамильярность (которая исходила от барона по большей степени). К тому же Борис вообще не рассказывал о своей жизни в Петербурге, а это не много, не мало, а пять лет. Барин будто всячески холодел к хозяину, тот же — наоборот — тянулся к нему всем своим существом. Родион видел: между ними явно пробежала кошка в прошлом. Борис, очевидно, был частым гостем дома у барона, знал свое место за столом, расположение комнат, однако все еще стремился держать расстояние.       Кабинет барона Борис посещал уже множество раз при разных обстоятельствах. Зачастую здесь он получал от Савина деньги в долг, когда дела его шли совсем худо. Долги он возвращал редко. — Боря, что же ты так пылко хочешь обсудить? Я не потерплю отказа, так и знай. — с порога заявил Савин. — Я не вижу смысла отказывать тебе, лишь хочу попросить оставить все наши недоразумения в прошлом. Я больше не бедный студент под твоим крылом. — сказал Борис, усевшись в мягкое зеленое кресло. — Я прекрасно осознаю, кто ты такой, мой милый. Ты же знаешь, я против любой неловкости и моветона. — Спасибо. — кивнул Борис. — И у меня еще одна просьба, если тебя это не затруднит. — Я к твоим услугам, Боря. — Возможно ли найти художника, который за умеренную цену нарисует мне портрет?       Савин добродушно улыбнулся и хохотнул. — Ну разумеется можно. Хочешь нарисовать свой портрет? Они уже совсем скоро выйдут из моды, если быть предельно честным с тобой. Слышал ли ты о светописи, мой друг? Прорыв в науке! Возможность запечатлеть мгновение в черно-белом изображении. Это ли не чудо! — Боюсь, светопись мне не поможет. Человек, чье изображение я хочу заполучить, покинул мир живых. К сожалению, прижизненных изображений нет. — Тогда это задача посложнее. Не всякий возьмется рисовать образ из твоей головы. Неужели даже карандашного наброска не осталось? — Нет. — Есть у меня на примете пара человек, которые взялись бы за такую работу, но это повышает цену. Готов платить больше? — Савин принялся писать заметку на верхнем листе пергамента в стопке. — Любая сумма в пределах разумного. — Все еще достаточно размыто, но такой ответ меня устроит. — барон отодвинул ящик стола и достал из него трубку, подошел к табакерке и принялся начинять ее. — А теперь расскажи о своих злоключениях в деревне.

***

      Дом на Моховой был переполнен суматохой: хозяин собирался на званный ужин. Обычно это не вызывало такого оживления в доме, однако теперь необходимо было собраться не только Савину, но и его гостям. На ужин звал ранее неизвестный Борису господин Малютин. Конечно, барин не был знатоком светской жизни, он выбирался на столичные балы только в сопровождении Савина. И скорее это было исключением, чем правилом. Простые деревенские балы не вызывали у него тревог, ведь были привычны и просты, всякий раз они начинались и заканчивались одним и тем же, там были одни и те же люди, одни и те же темы для обсуждений.       В груди поселилась уверенность в том, что он совершенно не в курсе столичной моды. Ну а если ты одет не подобающе, то чувствовать ты себя будешь так же. Одетый в легкие штаны в клетку и однотонный сюртук, он повязал на шею платок и вышел из предоставленной ему комнаты. Кинув короткий взгляд на часы, он понял, что барона придется ждать, и принял решение спуститься на первый этаж. Там он встретил Родиона, одетого в похожий костюм с зализанными назад волосами. Он сидел в кресле и увлеченно читал светскую хронику. Наличие подобной колонки в газете его удивляло и даже вызывало некоторое отторжение. Какое кому дело до чужой личной жизни? Молчание между ними затягивалось и медленно, но верно становилось привычным и нераздражающим чувств.       Барон спустился спустя некоторое время, на ходу натягивая белоснежные бальные перчатки. Они уже начинали опаздывать. — Прошу прощения, что заставил ждать.       И в этот раз Савин лучезарно улыбнулся, схватил трость, хранившуюся в подставке для зонтов, и поспешил к дверям. К крыльцу подали модные нынче открытые сани, которые совсем не защищали от непогоды. Это особенно чувствовалось, когда они выехали к узкой реке, больше напоминавшей канал. Всю дорогу они ехали вдоль набережной, и родя завороженно ее рассматривал. Ему хотелось задать множество вопросов, но что-то сдерживало его в этом порыве. Борис и Алексей перекидывались ленивыми фразами. В основном барин справлялся о чьем-то здоровье, а Савин отвечал, вплетая в рассказ последние новости. Вскоре их сани подъехали к ярко освещенному богато украшенному дому. В рыжем свете фонаря было сложно определить точный цвет здания, но вид у него был величественный. Три этажа украшали гранитные венки из цветов, на улицу выходили балкончики, а помпезность парадного входа поражала любого прохожего. Над дверями нависала крыша, покрытая витиеватыми узорами, ее поддерживали толстые белые колонны, а перила лестницы были увиты кованой виноградной лозой. — Вы уверены, что на такой вечер можно приехать без приглашения? — неуверенно спросил Борис. И внутренне он, конечно, знал, что ответит ему Савин, но тревога не покидала его. — Борис, я уверен, никто не будет против вашей компании. В списках ваше имя не обязательно. Главное, чтобы там было мое. — мужчина легко поднялся, и приказал следовать за ним.       Перед их глазами открылась шикарная передняя. Ее белые стены словно расширяли пространство, в горшках на подставках росли экзотические растения, а в арочных углублениях в стене можно было заметить гипсовые фигуры героев эпоса. Холл был заполнен разнообразной публикой. Тут были и грузные седовласые офицеры в парадной форме, и тонкие задиристые щеголи, и почтенные мамаши с курносыми дочерями. В воздухе стоял гул и смесь запахов духов и одеколонов. Савин уверено протянул их сквозь толпу наверх, в главный зал. Там уже звучала легкая музыка и молодежь собиралась в группки. Появление новых лиц не прошло бесследно, и некоторые скопления людей зашелестели громче. Некоторых господ Борис узнал, но количество их было настолько мизерно, что и говорить не стоит.       Савин тут же потянул их в свой кружок по интересам, тут же перезнакомив со всеми. В глаза бросался излишне худой и высокий мужчина с редкими длинными волосами, собранными в хвост. Он бросал странные взгляды исподлобья поочередно на Бориса и Родиона, но практически ничего не говорил. Неряшливость его одежды выделялась на фоне присутствующих. И почему-то Савин явно любил и уважал его больше других. Загадочного мужчину звали Карл Евгеньевич, и по диалогу Борис понял, что сфера деятельности у него достаточно туманная. Он зарабатывал на скачках, перепродаже недвижимости и драгоценностей. Карл Евгеньевич вскоре разговорился и начал задавать вопросы напрямую Борису или Роде. И, казалось, все его обращения были в рамках приличий, но от них становилось не по себе. Он интересовался Родиными трудами в сфере ботаники, спрашивал про особенности выращивания псов. Но все это было так дотошно и детально, что Борис отвечал односложно или вовсе кивками, чтобы скорее прекратить этот допрос. Родион отвечал на удивление охотно, похоже, никто еще так подробно не интересовался его работой.       Почтенные господа согласно кивали, потом справились об их здоровье и семьях. Покончив с условностями, они перешли на обыденные для себя темы и дали Роде с Борисом шанс покинуть их общество. Грянула мазурка, но они не спешили искать пару. Родион вовсе предпочитал не танцевать и стоять в стороне, а Борис высматривал ту, которая не станет строить на его счет романтических фантазий. Барин молча наблюдал за ходом вечера, находил негласных авторитетов в обществе, общепринятых красавиц и общепринятых дурнушек. Легко было вычленить во всей массе хозяина вечера. Он общался со всеми и одновременно ни с кем, плавно передвигаясь по залу и изредка раздавая указания.       Малютин был семейным человеком лет сорока, дородным и с явными признаками раннего облысения. По его движениям и лицу можно было понять, что он человек простой и излишне мягкий, что жена его (которая непременно кружила рядом) вертела им как того желала. То была большая женщина с карими глазами, тонкими подведенными бровями и накладной мушкой. Строгая, волевая и постоянно занятая, она то и дело давала своему несчастному мужу наставления.       К Борису незаметно подкрался Савин с бокалом аперитива. Заметив, как майский пристально осматривает толпу, он тихо сказал: — Ах, мой милый, а старые привычки твои никуда не делись. — будто разоблачая. — Неужели я так предсказуем? — безразлично ответил барин. — Для меня, увы, да. Могу помочь тебе в твоих изысканиях, если пожелаешь. Твоя молчаливость и отрешенность от общества выглядят неприлично. Хочется ускорить теоретическую часть и приблизить практическую, если я могу так выразиться. — Ну что же, попробуй. — Стайка девчонок в углу явно не по тебе: молодые и ветренные. Вот тот напыщенный господин — подскажу тебе его имя — Головкин — тебя раздражает. Он слишком похотливо рассматривает ранее упомянутую группу барышень. Угадал? — Это слишком очевидные наблюдения. — отмахнулся Борис. — Я еще не закончил, мой милый. — улыбнулся Савин и продолжил: — Ты сочувствуешь милой девушке, которая стоит рядом с маменькой у камина. Тебе явно понятны деспотичная натура родительницы и ее методы воспитания. А мадмуазель — ее имя Наталья — к тому же хороша собой. — Ваши замечания граничат с вульгарностью, Алексей Алексеевич. — Отнюдь. Я копаюсь в вашей голове, Борис, а не в своей. — Похоже, ваше представление о моих мыслях уж слишком мрачное. — Я достаточно хорошо осведомлен о ваших мыслях. Поэтому предположу, что вы засмотрелись на дрожайшую Анну Францевну. Скажу лишь, что этот орешек вам не по зубам. Рядом с прекрасной Аннет сидит грозный коршун — ее муж.       Савин продолжил окидывать взглядом толпу и изрекать выводы, исходя из внешности и сплетен, окружавших собравшихся господ. Борис же погрузился в размышления об особе, которую упомянул барон. Он ошибся, барин еще не успел обратить свое внимание на нее. Анна Францевна была женщиной лет двадцати пяти. Ее окружала назойливая толпа молодых людей, которым она, судя по всему, что-то увлеченно повествовала. Она была высокой и достаточно худой, ее острые плечи обрамляло модное нынче платье с V-образным вырезом. Одежда выдавала в ней женщину, не обремененную тяготами бедности. Платье сложного кроя с драпировкой из дорогой ткани, живые цветы в прическе (в конце декабря это говорило о наличии собственной оранжереи или богатого кавалера, который преподнес бы ей это украшение), обилие кружева. В обществе она сошла бы за дурнушку в богатом облачении, если бы не ее осанка и лицо. Тонкая талия и изящные запястья добавляли ей хрупкости, но округлостей в ней явно не хватало. Лицо же было во всех смыслах прекрасным: тонкий заостренный подбородок, большие трогательные глаза в обрамлении пышных ресниц и густых бровей, тонкий прямой нос, большие алые губы и легкий румянец на щеках. Анна Францевна очаровательно смеялась, показывая острые клыки, постоянно пытаясь прикрыть рот ладонью. Волнистые каштановые волосы ее были будто в беспорядке, но он казался таким правильным и подходящим ее чертам. Рядом с ней можно было заметить и «коршуна». То был среднего роста мужчина лет под пятьдесят. Он был вполне симпатичен и статен, седина добавляла ему благородства и таинственности. Лед голубых глаз безмолвно взирал на окружающих и, действительно, из-за крупного носа он напоминал коршуна.       Жена будто была самой жизнью, а муж — холодной смертью. Он не смеялся, лишь стоял рядом, словно хранитель ее молодости и легкости.       Негласно утвердив Анну Францевну самой интересной особой этого вечера, Борис отогнал свои мысли о ней подальше и вновь вернулся к словам Савина. — А еще, спешу отметить, что вам не понравился Карл Евгеньевич, что меня печалит. — на лице Савина впервые за все время появилась неподдельная печаль. — Вы поразительно наблюдательны, сдаюсь. Больше половины ваших заметок оказались правдивы. — признался Борис. — Так что же вы скажете об Карле Евгеньевиче? — Я не стал бы ему доверять, слишком закрыты его намерения и мотивы. Да и в уме никак не приложу, что он забыл на столь блистательном вечере. — барин был предельно честен с Савиным. Он не видел в нем ни угрозы, ни союзника. Важность Алексея в его жизни близилась к ничтожным значениям. — Ты слишком строг к нему, мой мальчик. Я уверен, тебе представиться возможность узнать его получше совсем скоро. — Неужели это твой новый протеже? — последнее слово Борис произнес с издевкой. — Не берусь утверждать. — легкомысленно ответил Савин.