Фонд сидел в старом пабе одного британца на окраине Чикаго, уткнувшись взглядом в пол, и, будучи пьяным в хлам, упрямо вспоминал молодость. Круглый коврик, пестреющий турецким огурцом, уводил фантазию всё дальше в потоке времени, пока на фоне одинокий скрипач уныло выводил бесконечную «Кумпарситу».
Оксфорда выдернул на встречу выпускников его старый приятель Грегор. Они были знакомы ещё с выпускного класса, где вместе ходили на дополнительные по литературе, а потом, почти год спустя, снова встретились всё на тех же дополнительных, правда, уже в колледже. Там же к ним приклеился третий — Жорж Жуан, моментально ставший Донжуаном, а потом уже образовался кружок «Выдумок дядюшки Примуса». Фонд любил вспоминать те годы. Сам Жорж уже был женат, ждал второго ребёнка и выглядел весьма довольным жизнью. Он работал где-то на Уолл-стрит и, судя по округлившимся щекам, дела у него шли весьма неплохо. Грегор, напротив, был холост, худ и задумчив. В отличие от Фонда, всегда державшегося особняком, у него за четыре года учёбы по крайней мере три раза поменялись девушки, и Оксфорд был уверен, что уж одна-то смогла окольцевать незадачливого студента. Как выяснилось, он ошибался.
— Я смотрю, Алый сводник смог найти себе спутницу жизни? — кивнул Грегор на кольцо, когда они, ещё весьма трезвые, сидели на столиком. Мимо них проскользнула чета О’Конноров, стремясь на танцпол, и Фонд не без удовлетворения заметил, что супруги всё ещё весьма близки. Сара, поймав его взгляд, подмигнула и коротко помахала. Оксфорд ответил и повернулся к Грегору.
— Нет, не смог, — усмехнулся он и снял кольцо с пальца. — Это всего лишь обманка, чтобы ко мне не лезли незамужние барышни и их мамашки.
— Ты всегда был волком-одиночкой, так что я даже не удивлён… — вздохнул Грегор и отсалютовал бокалом виски. — Я тоже холост и, как водится, разочарован в отношениях.
Они выпили не чокаясь, сменили одну тему, потом другую — пока не допились до той кондиции, когда в зюзю пьяный Грегор не прорыдался Фонду в воротник, пока они курили на летней веранде, что холост он, не потому что не может найти себе девушку, а потому что даже нашёл, провстречался с ней почти четыре года, и буквально за несколько дней до их годовщины её не стало. Потому что зазноба была, оказывается, не совсем девушкой, а их сокурсником Францем — Францишеком — Мнишеком, очаровательным юношей из группы историков, который очень любил ходить на парады. На одном из которых его и подстрелил уродливый толстый мужик с громким воплем: «Ненавижу вас, петухов!».
В кармане Грегора лежало кольцо. Францишек умер ещё до приезда скорой.
Через три месяца было бы два года.
Фонд баюкал приятеля как мог, тормошил и убалтывал, пока Грегор наконец не уснул, залив горькими слезами чужое плечо. И только позже, уже сгрузив его на какой-то диван и устроившись в кресле по соседству, до Оксфорда наконец дошло. Несмотря на все выступления и заявления о толерантности, о единстве нации и принятии близких в сути своей всё осталось по-прежнему. Охота на ведьм, сначала на коммунистических, теперь на «таких» никуда не делась. Прямое доказательство совсем недавно ещё вытирало сопли о его пиджак. На душе стало погано.
Разглядывая коврик под ногами, Фонд вспомнил и Мнишека, доброго парня с аккуратным почерком, и Джереми, безответно влюблённого в Сару, и самого себя в жалких попытках завести знакомства чуть дольше, чем на один вечер. Почему при почти одинаковых вводных одни получают всё, как те же О’Конноры, а другие, казалось бы, точно такие же — пулю и поток отчаянной брани. Оксфорд прикрыл глаза — думать об этом ему было практически больно. Потому что в кругах чуть более высших, куда он уже мог заглянуть, это проблемой не было. Деньги и связи решали всё. «Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку», как любил повторять преподаватель античности. Фонд усмехнулся.
Некстати вспомнился Поклонник с его непредвзятой и вместе с тем абсолютно субъективной позицией обожателя. Мальчишка, а Оксфорд был почти уверен, что это мальчишка, вырос и оперился совсем недавно, в «сексуальную революцию», как повторяли газетчики, и явно считал нормальным то, что испытывал. «Занимайтесь любовью, а не войной!», о, Фонд помнил эти лозунги, помнил и себя под ними, когда всё той же компанией, с Грегором и Жоржем, они прогуливали занятия, чтобы поучаствовать в большом сборище. Наверное, Мнишек тоже там был… Сейчас же Оксфорд не понимал, что именно он испытывает, читая невинные попытки флирта 2371. Он привык считать себя самодостаточным одиночкой, и чувствовать над собой власть, раньше принадлежавшую лишь его матери, было странно, непривычно и почему-то весьма волнительно.
Письмо, прочитанное почти перед самым отъездом, сиротливо осталось дома на пустом письменном столе.
«Дорогой мистер Фонд,
Как вы каждый раз можете вызывать во мне столько эмоций всего несколькими строками? Сериал об Организации, полностью выкупленный тираж, ваши… благодарности! Мне кажется, мой сосед скоро привыкнет просыпаться от криков.
Вы просили накинуть вам несколько идей для сценария… Но у меня их так много! Воистину, нет лучше персонажа, чем 507, чтобы раскрыть Организацию для посторонних людей. Пожалуй, у меня есть только одна… просьба? Не убивайте, пожалуйста, Улыбающегося человека. Он этого не заслужил. Всё-таки он спас 507-го, пусть у него хоть в сериале всё будет хорошо.
Что же о ваших благодарностях. Мне было более чем достаточно лишь самого факта, что вы увидите мои работы, но стать героем любимой книги — это высшая для меня награда, хотя я несколько смущён неожиданной известностью. Но мне всё равно было очень приятно. Не говоря уже о подписанном экземпляре и обо всех тех словах, который вы написали в подпитии. Надеюсь, это именно вино говорило в вас, потому что представить столь… бурное выражение эмоций у вас мне весьма трудно. Как и то, что именно я являюсь вашей музой, а не наоборот. Всё-таки именно ваши тексты ведут мою фантазию, ох, знали бы вы, как мало из этого попадает на бумагу!
Как вы провели Хеллоуин? Мне не удалось собрать так же много сладостей, как и в прошлом году, и это меня удручает. Надеюсь, что вам повезло больше.
С наилучшими пожеланиями,
Объект 2371»
В конверте рисунков было по-настоящему много: всё-таки прошло уже почти три недели с последнего письма. Вполне ожидаемые 507 и Улыбающийся человек (Фонд довольно хмыкнул: стоило только закинуть Поклоннику идею, как он тут же загорался на её исполнение), Братья Твист и Домосед из раздела «Международная классификация», шуточный 1126 «Агент Пальмер» с ярко-зелёными акварельными листьями и даже небольшая подборка «Маленьких господ доктора Развлечудова»: господа Рыба, Хамелеон и Забывчивый и госпожа Сладость.
Оксфорд рассмотрел все картинки и не смог сдержать восхищенного вздоха. Внутри колотилось и горело — он всё никак не мог привыкнуть видеть свои тексты, воплощённые в рисунках. Самого себя он тоже нашёл — последним в стопке, не то спрятанного, не то специально оставленного напоследок в качестве «контрольного выстрела». Плотный бумажный лист был заполнен весь, не оставляя ни инча белого цвета: травы, драгоценные минералы, книги и искры от свечей, а в центре — юный ещё Фонд, всё ещё в образе исследователя, но не научного — мистического, близкого магии и алхимии. Густой венок из колосьев и полевых цветов венчал его вихрастую макушку, пламя играло в зрачках и на золотом значке Организации на расшитом жилете — Оксфорд скользил взглядом от предмета к предмету, краем глаза заметил призрачную фигуру на заднем плане и только потом охватил картинку целиком. Блестящая надпись, словно бы тоже золочёная, замыкала эффект: «Самайн — ночь, когда магия властвует над наукой».
Сзади тонкими скачущими линиями, явно в порыве вдохновения, было выведено:
«В культуре моей страны этот праздник значит куда больше, чем Хеллоуин, да и колдовство мне всегда нравилось куда больше мишуры с призраками и картонными вампирами. Меня не отпускает мысль, что было бы, пойди Организация по пути оккультизма. Самайн явно бы стал важной датой в проведении ритуалов. На днях меня позвали варить любовное зелье, вы бы знали, как это трудно! Целая наука, хоть я в неё и не верю. И всё же найдите себе какой-нибудь оберег, вдруг кто-то решит на вас покуситься. Барвинок, папоротник или живокость (дельфиниум) подойдёт».
«Так ты ирландец», — довольно улыбнулся сам себе Фонд, поглаживая пальцем схематичные изображения указанных растений. Незначительная, казалось бы, деталь удачно вписалась в образ почитателя, окрасив его типичной рыжиной и зелёным лепреконовым золотом. Дельфиниум из бутоньерки снова вернулся в свой стакан — не чтобы Оксфорд на самом деле верил во все эти колдовские практики, но если его юному почитателю так будет спокойнее — пусть. В цветочное совпадение он не верил тоже: живокостью были усажены почти все клумбы у издательства, да и в парке, где на днях он искал маленькую Талли, её тоже было достаточно — дельфиниум оказался невероятно популярным цветком.
Сейчас же Фонд оторвал взгляд от коврика, выныривая из размышлений, ещё раз проверил спящего рядом Грегора и медленно поднялся из кресла — хватит ему на сегодня буйствовать. Днём его ждёт отбытие обратно, нужно быть хоть сколько-то свежим. «Отпусти его, Грег. Франц бы не хотел видеть тебя таким печальным», — одними губами пробормотал Оксфорд и, отдав официанту мятую двадцатку, вышел из паба прочь. Над низенькими домами спальных кварталов занимался пыльный рассвет ноября.
***
Попадать с корабля на бал Фонду было не впервой. Ещё в школе ему приходилось выкручиваться после опозданий или прогулов, придумывая на ходу разнообразные небылицы. Иногда работало, иногда нет. Всё как у всех.
Сейчас же он разглядывал аккуратную открытку, на которой коротко и ясно значилось:
«Дорогому Оксфорду Э. Фонду.
Ты, наверное, не поверишь мне, но я развожусь! Всё так быстро закрутилось, что я и глазом моргнуть не успел. Разошлись полюбовно, поэтому не вижу смысла не отпраздновать. Извещаю. Мальчишник в среду, 18-го, чтобы до Дня благодарения точно успеть протрезветь. Подарки, если не деньги или не виски, можешь не приносить. Встречаемся в баре Уиллиса, в восемь вечера.
Твой друг,
Джек — Бедный Йорик — Докинз»
Фонд перечитал текст дважды, прежде чем понял, что именно казалось в нём нелепым: Йорик всё это время был женат. Вопреки всем слухам и догадкам, Докинз, о котором ходила тысяча и одна сальная сплетня, всё это время состоял в браке. А теперь разводился. Оксфорд лениво подумал, что стоит ему на три дня отлучиться из города на вечеринку выпускников, как, естественно, происходит что-то интересное — и тут же отбросил эту мысль. Вечеринка назначалась на следующую неделю, а, значит, он ещё ничего не пропустил.
Издательство встретило Фонда шумом, суетой подготовки рождественских открыток и новой пачкой листов, пришедших из киностудии. Вычитывать сценарий не давали никому, кроме него самого — это было указано в контракте — и Оксфорд мог часами сидеть и просматривать бесконечные вереницы диалогов и описаний, давя в себе желание бросить эту гиблую затею на волю киношников или, что реже, придушить писаку, выдавшего очередную глупость.
Линда Каре, наблюдавшая за ним из-за своего стола, устало бросила в ответ на услышанное в сотый раз со стороны диванчика тихое «Идиот тот, кто это писал, и идиот я, который давал на это согласие»:
— Поезжал бы ты к ним на студию, да и писал вместе с этими «идиотами», а не сидел здесь и плевался ядом, — она щёлкнула зажигалкой и прикурила тонкую дамскую сигарету. Обычные, горькие она любила больше, но образу «барышни на проводе» надо было соответствовать. С Оксфордом она была на «ты» с того момента, как они вместе рассаживали по машинам такси пьяных вусмерть Уэнслидейла и Берри.
— А кто же тогда будет составлять вам с Джоном компанию на скучных собраниях? — хмыкнул Фонд и отложил листы в сторону. — Да и потом, впереди ещё рождественский слёт в Нью-Йорке, я думал, мы поедем все вместе.
—
Мы, — Линда сделала паузу, явно подразумевая редакцию, — точно поедем, в конце концов, все макушки должны присутствовать. А вот что насчёт тебя, загадочный господин Пьюпорт, я не знаю. Хочешь — езжай как автор, только заполни форму: у нас ещё остались квоты. Не хочешь — никто от тебя не требует. К наградам тебя не представляют, а всю статистику Джон тебе и так пришлёт. Лучше бы с концами уехал уже на студию, а то они разорятся присылать тебе каждую неделю эти стопки заказными письмами.
— Я уеду под рождество, — через некоторое время вздохнул Оксфорд. — Сначала с вами до Нью-Йорка, потом к матери на недельку-другую, а потом уже на студию. Потому что до конца съёмок они меня скорее всего не выпустят, — он сделал притворно-грустный вид. — Ты хотя бы будешь по мне скучать?
— Буду ли я скучать по главной занозе последнего полугодия? — Линда саркастически подняла бровь. — Конечно буду, ты же сделал нам выручку за квартал!
— «Люди гибнут за металл», — на манер оперного певца протянул Фонд и, услышав довольное фырканье в ответ, собрал бумаги и почти вышел из кабинета, как тормознул на самом пороге и вновь повернулся к Линде. — Кстати, ты слышала: Йорик разводится!
— Йорик? — Каре неверяще уставилась на него. — Разводится?! С кем?
— Ещё б я знал!
— Держи меня в курсе, — Линда хлопнула в ладоши и подняла телефонную трубку. — Газетчики сожрут меня с потрохами за такие вести, если до этого меня не расчленят пигалицы из отдела кадров. Скажи моей рыбке, что я люблю её! — на другом конце провода раздался чужой голос, Каре прижала телефон к плечу и защебетала: «Алло, Китти, ты сейчас умрёшь. Потрясающая новость!..» — а руками замахала на Оксфорда, выдворяя его прочь. Фонд усмехнулся, приподнял невидимую шляпу в прощальном жесте и вышел из кабинета.
***
В письме, которое Фонд час спустя опустил в ящик на углу Морнинг-стрит и Эпл-авеню, значилось:
«Дорогой 2371,
Спасибо за твои новые рисунки. Это настоящий клад! Я даже решил, что заведу для них отдельную коробку, потому что в папку для бумаг они уже не помещаются. Или, может, купить альбом для них? Кажется, я становлюсь старомодным, раз думаю о подобном… Но это приятные мысли. Что думаешь, может, стоит выпустить отдельный альбом с дополнительными материалами? Многие из твоих работ не попали во второй том, но я бы очень хотел поделиться ими с миром.
Хэллоуин у меня прошёл хорошо, конфет, правда, я тоже не получил. Зато стал героем истории о потерявшемся (и нашедшемся) ребёнке, нагулялся, хоть посмотрел на район, где живу. Оказывается, не так далеко всё это время был симпатичный парк… Так что помимо всего прочего понял, как полезно иногда вылезать из дома.
Съездил на днях на встречу выпускников, повидался со старыми приятелями, понял, что столько лет прошло… Кажется, я действительно старею, раз начинаю думать о всяком. И искать, и, хуже того, на самом деле находить у себя седые волосы. Как думаешь, мне пойдёт проседь или нужно уже сейчас приучать себя её закрашивать? Или лучше купить шляпу? Хотя, нет, лучше быть седым, чем в шляпе. Я же буду совсем как старпёр. Боже, 2371, посмейся со мной.
А теперь о важном. Как бы мне не нравилась наша переписка, после рождества её придётся прервать. Киностудия требует моего непосредственного участия в съёмках, мне нужно будет уехать, боюсь, как бы это не затянулось на месяцы. И, так как я всё ещё надеюсь встретиться с тобой, мой друг, я призываю тебя решаться и наконец-то приоткрыть завесу тайны. Мне кажется, что я мог бы предложить тебе работу, от которой грех было бы отказываться. Но рассказать об этом буду готов только лично. Мужайся, Тайный поклонник, в конце концов именно характер определяет судьбу. А если ты дашь мне шанс, то уж я его не упущу.
С наилучшими пожеланиями,
Надеющийся, что заинтриговал, О. Э. Ф.
P.S. Мой приятель со звоном разводится, а я даже знал, что он женат. Повод развода — «прелюбодеяние по предварительному сговору», очаровательная афера! Но важно другое. Придёшь ли ты ловить меня в следующую среду на пристань, если он ещё и сообщит пьяному мне, что у него были дети? Хотя, нет, не приходи, говорят, пьяный я хуже трезвого. А впечатление портить бы не хотелось.
P.P.S. Твой «Самайн» вызвал во мне такой живой интерес, что я изучил его вдоль и поперёк. И очень хочу сказать: твои рисунки действительно помогли мне написать не одну статью. Например, доктор Брайт полностью на твоей «совести», я и не знал, что про него думать, пока не увидел портрет. Так что, мой друг, прекратите уже смущаться тому, что кто-то влюблён в ваши картины. Ещё немного и их станет куда больше, чем даже возможно представить – наш второй том не даст соврать – летом я буду высматривать ряженых в костюмы по твоим эскизам на фестивале в Сан-Диего. Да я и сам уже использовал их для костюма, чего уж скрывать».
В конце концов, кому-то нужно было делать первый шаг навстречу. Даже под влиянием обстоятельств.
