***
Следующие две недели Фонд не жил, а существовал в странном и томительном ожидании. Что-то ел, что-то делал, читал сценарии, бесился, расшвыривая листы по кабинету под двусмысленным взглядом Линды, курил, смахивая пепел на измятые бумаги, а после возвращался домой и запирался в собственном кабинете, пытаясь увлечь себе написанием нового романа. Идеи новой книги не шли, как бы он не пытался их дозваться, стирая ноги в кровь в бесконечных прогулках, а после вваливаясь в пустую «Белую хризантему», чтобы согреться за чашкой зелёного чая. Поэтому Оксфорд просиживал несколько часов перед практически пустой страницей, стараясь не думать и не представлять себе возможный исход событий, а потом проклинал всё и вся и снова возвращался в гостиную, к виски и проклятому рисунку, как назло лежащему в папке поверх всех прочих. От скуки Фонд рассмотрел и другие свои портреты, словно бы видя их впервые. Если раньше он обращал внимание только на саму картинку, то теперь смотрел в суть, где безнадёжно влюблённый мальчишка раз за разом пытался дозваться свою недосягаемую мечту. Права была Линда, и та, внешняя, наблюдающая за его регулярными «выступлениями», и внутренняя, быстро перекочевавшая из реальности поближе к внутреннему голосу. Права, говоря, что они с 2371 — два сапога пара: работают вместе и хвалят друг друга, как петух с кукушкой — та ещё странная парочка. И если с Линдой Оксфорд хотя бы отчасти был согласен, то принять правду Уэнслидейла был откровенно не готов. А если Поклонник действительно вовсе не тот милый влюблённый мальчик, каким Фонд себе его представил? А вдруг это на самом деле девушка или, что хуже, маньяк, спящий и видящий, как утащить его к себе в подвал и расчленить? Неизвестность манила и пугала, перевешивая то одной, то другой своей половиной и отвлекая на себя всё внимание. Единственное, что он всё-таки смог заставить себя сделать, так это написать вымученную ответную записку. «Дорогой 2371, Без приличий и реверансов, да, давай встретимся. В местном музее есть репродукция «Снежной бури» Тёрнера и лавочка прямо перед ней. Приходи в час дня. Чтобы доиграть эту шпионско-детективную пьесу до конца. С наилучшими пожеланиями, О. Э. Ф. P.S. И только посмей не прийти». Записку Фонд отнёс тут же, как и написал, а остаток дня провёл на всё той же лавочке перед картиной Тёрнера, чья репродукция каким-то чудом затесалась в глухой американской провинции. Больше в галерее никого не было, даже школьников, вытащенных на экскурсию. И только прождав непонятно чего почти три часа в пустом картинном зале, Оксфорд почувствовал: его наконец-то отпустило. А, значит, настала пора готовиться к выступлению в местном колледже. В конце концов, учить подрастающее поколение — это его прямая обязанность. На следующий день Фонд привычно устроился на диване в приёмной Линды: закинул ногу на ногу, встряхнул стопкой конспектов с прошлых его выступлений и крепко задумался. Каре, наблюдавшая за ним в тот момент, заметила эту перемену в настроении, но ничего не сказала: она была опытной сплетницей и знала, когда нужно было молчать. Следить за развитием «романа по переписке» для неё оказалось интереснее, чем слушать очередной радиосериал — ведь она могла даже отчасти повлиять на сюжет. — Всё-таки собрался выступать? — спросила Линда, когда они с Оксфордом решили устроить внеочередной перерыв на кофе и сбежать в недавно открывшуюся кондитерскую через два квартала. Сам кофе, правда, там был паршивый, зато пышки — просто потрясающие. — Да, почему бы и нет? — кисло улыбнулся ей Фонд, безрезультатно стараясь не морщится от отвратительного эспрессо. — В конце концов, вдруг когда-нибудь я всё-таки решусь преподавать и мне понадобится опыт? Или я решу написать что-то про какого-нибудь профессора… — И его молоденькую студентку, — Каре фыркнула. — Хотя в твоей нынешней ситуации это будет скорее молоденький студентик. Или, нет, ещё лучше, учёный-изобретатель и его друг-школьник меняют время и пространство. Окси, это будет хит, записывай, пока я не требую с тебя отчислений. — Я сохраню эту идею, возможно, попробую где-нибудь использовать. Спасибо тебе. — Спасибо в карман не положишь, милый мой, — Линда проследила, как Фонд переложил одну пышку со своей тарелки на её, и улыбнулась довольнее. — Так-то лучше. — И всё-таки, ответь мне на один вопрос, — Оксфорд подхватил ещё одну свою пышку, явно подразумевая, что она, как и предыдущая, может стать оплатой за вопрос. — Почему вы с Джеком так упорно зовёте меня «Окси»? Я же не похож на быка. — На быка ты, может быть, и не похож, но вот неуклюжим ты нам с Уэнслидейлом на глаза попадался, особенно, когда только приехал. Ходил тут неловкий и неясный, как выброшенный щеночек, но сколько гонору в тебе было, ты же «Пи-са-тель», — Каре подняла палец, изобразив надменного графомана. — Сейчас ты уже так не выглядишь, а вот прозвище осталось. — Теперь понятно, — Оксфорд кивнул и отдал пышку Линде. — Это не значит, что мне нравится это имечко, но теперь я хотя бы знаю, откуда оно взялось. — Если тебя успокоит, то мы обычно пишем в записках «Окси» через «ie», а не через «y», как будто это твоё домашнее имя. — Издательство — наш второй дом, — начал было Фонд. — Дневаем и ночуем в нём, — продолжила Линда, и они, не чокаясь, глотнули премерзского кофе. К их столику направилась было официантка, наряженная рождественским эльфом, но Фонд одним взглядом отослал её прочь. Лично он едва терпел ту фильтрованную бурду, которую подавали в каждой забегаловке, но местная отличалась особой отвратностью. Каре довольно проследила, как ряженная девочка унеслась, позвякивая бубенчиком на шапке, куда-то на кухню, и снова посмотрела на Оксфорда: — А что твой..? — Назначил мне встречу. Точнее, он назначил день, а я — место и время, — понизив голос, сказал Фонд. Всё-таки они сидели в людном месте и говорить о возможном «свидании» нужно было как можно аккуратнее. — Да ты что?! — так же тихо, но от того не менее восторженно встрепенулась Линда. — Ты же знаешь, я, — тут она несколько сбилась, чуть не выдав, что подробностей ждут ещё по крайней мере один редактор, одна сотрудница переводческого отдела и один средней руки драматург, — жажду подробностей. — Да нет пока никаких подробностей, — Оксфорд устало провёл ладонью по лицу. — Встреча тринадцатого, в музее, в час. Всё. — Да ты романтик, Окси. Тринадцатого в тринадцать, — Каре захихикала, но быстро переключилась. — Ты не думаешь, что тебе может потребоваться сопровождение? На случай, если твой Поклонник не так уж и мил? — Вы с Уэнслидейлом говорите практически одно и то же, ты знала? — Просто мы с Джеком не лишены здравого смысла, милый, — Линда покрутила в пальцах смятую салфетку и посерьёзнела. — Ты не можешь гарантировать, что ваша с ним встреча пройдёт гладко, что бы нам ты не сказал. Лучше, чтобы рядом был человек, который сможет помочь, если вдруг что-то пойдёт не по плану. Ты любишь встревать в истории, а издательство не хочет терять такого продающегося автора. — Как меня иногда раздражает эта ваша «здоровая меркантильность». — Если бы не она, мы бы никогда и не познакомились. Да и не можем же мы сказать, что просто по-человечески за тебя переживаем. Мы же всё-таки твоё непосредственное начальство. — Такое начальство, которое я уже пьяным в стельку домой провожал… — Это называется «тёплая и доверительная атмосфера в офисе», Окси, ты ничего не смыслишь в бизнесе. — Зато я кое-что смыслю в людях, — Фонд двусмысленно улыбнулся, — и могу с уверенностью сказать, что вон та прелестная леди не сводит с тебя глаз уже почти пять минут. И, о боже, мне кажется, что она поняла, что её раскрыли. Она краснеет, — Оксфорд подмигнул Линде. — А теперь медленно повернись и улыбнись ей, Линди, не будь букой. — Если ты думаешь, что я тебе это не припомню, то ты ошибаешься. — Я куплю тебе пакет пышек, и ты меня простишь. А если у вас дойдёт до свидания, можешь вычесть стоимость букета из моих авторских отчислений. — Будь уверен, солнышко, это будет сто и одна роза.***
Неделя перед лекцией пронеслась мимо Фонда ещё быстрее, чем две недели горестного ожидания, потонув в конспектах и рождественской мишуре. Он заказал билеты до Нью-Йорка, чтобы успеть на отчётный съезд книжников, забронировал отель и успел перехватить последнее место в самолёте в Калифорнию, чтобы попасть к матери до нового года. Американский «Christmas» Хелен не слишком жаловала, хотя и десятилетиями праздновала его с соседями, и Оксфорд уже давно взял себе в привычку приезжать на две недели, от 25-го до 7-го. Так он мог достаточно побыть с матерью и потешить её и своё собственное культурное самолюбие. Восьмого декабря, в последний день перед выступлением, когда Фонд уже в третий раз зачитывал свой доклад перед крайне скучающей Требюше и вяло заинтересованным Йориком, он умудрился даже поцапаться с Берри, некстати подвернувшейся под руку в невинной просьбе высказать мнение о предмете. Эрика, как верный своему отделу газетный главред, заявила, что художественная литература переоценена и его «средства художественной выразительности малых прозаических форм» не стоят и половины выеденного яйца хорошо написанной газетной статьи. Оксфорд, переписывающий этот текст пятый раз кряду, в приступе праведного гнева запустил в Берри любимый синий дырокол Требюше и даже почти попал, за что получил обещание выговора с лишением премиальных и едкий комментарий о вредности для психики метафор и пространных описаний, после чего главред вышла. Справедливости ради Фонд отметил, что дырокол остался цел, Йорик довольно подтвердил, что и сам давно мечтал так сделать, Требюше согласно кивнула, а Линда в трубке хохотала до слёз. Как водилось по правилам предзнаменований, из ситуации следовало два вывода: или выступление пройдёт хорошо, так как сам Сатана в лице Эрики Берри уже был побеждён, или всё станет ещё хуже. Однако общий рождественский дух вынуждал верить в лучшее. Около полудня следующего дня Фонд стоял перед входом в малый спортивный зал экономического колледжа и прислушивался к галдежу студентов. На него накатили воспоминания о том, как он сам, будучи на десять лет моложе и наивнее, сидел на таких лекциях, зевая в рукав и отсчитывая про себя минуты до конца. Славное было время. Жаль, что безвозвратно ушедшее. Оксфорд вздохнул и, не дав себе момента передумать, толкнул дверь спортзала. На истерический скрип несмазанных петель не обернулся, наверное, только ленивый, и неловкое, но заметное появление было обеспечено. Фонд крепче ухватился за папку с конспектом в своих руках, поправил очки и, нацепив на лицо самое радостное и уверенное в себе выражение, двинулся к трибуне. Студенты, замученные предыдущими выступлениями, смотрели на поднимающегося на сцену Оксфорда, как на человека, самостоятельно прокладывающего себе дорогу на эшафот: они не собирались хоть как-то реагировать на очередного лектора, хотя в средних рядах уже пошёл слушок, что конкретно этот — хорош собой, молод и весьма умел в постельных утехах, к чему склонен привлекать самых активных девиц. Тут же атмосфера в зале изменилась на корню: заинтересованные в «лекции» молодые машинистки и будущие работницы касс припудривали носики, банкиры и финансисты-недоучки грязно шептались, готовясь играть в тотализатор, и активно ставили на «лошадок»: рыжую Нэнси с пышными формами, милую китаянку Лили-из-Бруклина или обворожительную Санни с пухлыми губами и взглядом Бэмби. Все трое пользовались в колледже определённой популярностью и кадрили всех, кому удавалось попасться им на глаза. К радости для азартных юных предпринимателей, девушки посчитали мистера Фонда достойной кандидатурой для сегодняшней охоты и готовились к наступлению. — Молодые люди, молодые люди! — попытался привлечь внимание зала Оксфорд, но был безжалостно заглушён гомоном голодных и скучающих студентов. Отчасти он их даже понимал и после недельной работы над текстом не испытывал никакого желания зачитывать его вслух, а потому решил положиться на чутьё и отточенное за годы собственного ученичества умение выкручиваться из ситуаций: — Сто долларов тому, кто к концу лекции даст мне ответ на вопрос, когда падают свиньи! — Фонд задрал руку с зажатой купюрой к потолку и последние его слова глухо завибрировали в абсолютной тишине зала. Волшебное слово «доллары» вместе с магическим числом «сто» произвело на будущих экономистов неизгладимое впечатление. Даже «лошадки» оторвались от карманных зеркалец и подняли заинтересованные взгляды на сцену: деньги волновали их куда больше возможного «весёлого вечерка». — А теперь, когда вы все слушаете меня, молодые люди, — Оксфорд опёрся на кафедру и оглядел слушателей полным понимания взглядом, — хочу сказать, что понимаю вашу незаинтересованность в моей лекции. Скажу даже больше, я и сам в ней уже совсем не заинтересован, — и он, незаметно выруливший на центр сцены, запустил стопку своих конспектов себе за спину — листы с грациозным шуршанием осели на пол. — Так что предлагаю обсудить нечто более насущное. Ваши варианты, леди и джентльмены? — Зарплаты! Банковский сектор! Последний матч бейсбольной лиги! Обеды! — разнеслось со всех сторон. Фонд кокетливо поправил очки и обратился к самым громким студентам: — Обсуждать чужие зарплаты так же бессмысленно, как ждать у моря погоды. Банковский сектор сейчас на подъёме, спасибо, вы читали последний «Уолл-стрит джорнел»? Последний матч бейсбольной лиги? Справьтесь у той парочки, устраивающей тотализатор на последних рядах, я уверен, они точно в курсе. Обеды? Здесь разве приличная столовая? Нет? Я так и знал. О, «мистер, свободны ли вы»? — Оксфорд выдержал некоторую паузу, словно бы раздумывая над ответом. — Увы, милые леди, застёгивайте верхние пуговицы ваших обтягивающих блузок, я уже давно и счастливо женат! Фонд издевался над ними. Выводил на разговор, с кем-то спорил, отвечал на какие-то вопросы, шутил, острил и сам смеялся над чужими шутками. Когда через час довольно гудящая толпа повалила из зала прочь, Уэнслидейл выловил разгорячённого Оксфорда и в упор спросил, что тот им рассказывал, сам Оксфорд хлопнул глазами и искренне брякнул: «Ни о чём». — Мистер, мистер, — к ним подскочила кучка студентов в явном ожидании чего-то стоящего. — Ваш вопрос всё ещё в силе? — Ах, да, — Фонд драматично отцепил Уэнслидейла от рукава своего пиджака. — Я же обещал сто долларов тому, кто даст ответ на мой вопрос. Возмущенное Джековское «Фонд, ты чего удумал?!» потонуло в наперебой высказывающих свои версии голосах. — Нет, — сказал наконец Оксфорд, когда идеи у юных интеллектуалов наконец подошли к концу. — Вы все неправы. Свиньи падают не когда оступаются или спрыгивают. Свиньи вообще не падают. Как они могут падать, если не могут летать? И под разочарованное «А-а-а» Фонд с Уэнслидейлом удалились в сторону преподавательской. — Окси, как ты можешь дурить этих заучек и не испытывать мук совести? — Джек поглядывал по сторонам в жалкой попытке сориентироваться в гудящих студентами коридорах и раздражённо дёргал пальцами: ему явно хотелось достать сигарету, но в здании колледжа, в отличие от редакции, курить было нельзя. — Во-первых, они и сами рады обдуриться, был бы повод пораскинуть незаурядными умами, — Оксфорд покрутил головой и жестом попросил Уэнслидейла подождать, пока он сам приставал к какому-то преподавателю с просьбой подсказать дорогу. — А, во-вторых, — продолжил Фонд, когда путь был построен, — кто сказал, что я их дурил? Я в первую очередь лингвист, а не логик, о чём я их точно предупреждал, разве моя вина, что они этого не учли? — У тебя хотя бы была с собой эта «победная» сотня? — Думаю, со всей мелочью из моего кошелька уж на сотню я бы смог наскрести. Дверь с лаконичным названием «Кафедра статистики, учёта и аудита» уныло серела в конце коридора. Несколько преподавателей, прошедших мимо, обсуждали что-то на повышенных тонах, и до Оксфорда донеслось обрывчатое: «А я разве виноват, что они требуют столько бумаги? Разве не ты голосовала за увеличение редакторского штата?» и «На них никакого бюджета не хватит, семидесятые с их «Межпространственной цирюльней» и эти, маркетологи переехавшие, чёрт бы побрал их новый номер, устраивают на академический грант «экономический эксперимент»…». Фонд проводил их заинтересованным взглядом и переглянулся с Уэнслидейлом: в колледже происходили события похлеще биржевых торгов. — О, Джек, ты уже здесь! — из двери высунулась вихрастая мужская макушка со странно знакомым Оксфорду голосом. — Заходите, заходите, не стойте в коридоре. — Роджер, ты как обычно в своём репертуаре, — довольно проворчал Уэнслидейл, заходя в преподавательскую, и понизил голос, обращаясь к следовавшему за ним Фонду. — Мой одногруппник. Уж сколько лет прошло с нашего выпуска, а они всё никак не запомнит, что ему не двадцать. В преподавательской было несколько человек, помимо Роджера: они обедали, переговаривались вполголоса и в целом не обращали на вошедших особого внимания. Кажется, всё интересное успело уйти как раз перед их носом. — Вы ещё не взяли реванш, мистер Фонд? — спросил Роджер, чуть склонив голову. — Простите, что? — Оксфорд вздрогнул и понял, что совершенно пропустил последние несколько минут диалога. — Тогда, на пристани, вы жаловались мне, что проиграли в соревновании «Кто больше выпьет». Не помните? — Роджер неловко сцепил пальцы в замок, пока Уэнслидейл перевёл на Фонда насмешливый взгляд. — Так это были вы, мистер-отработчик, — в голове Оксфорда возникло несколько расплывчатых картинок с ночи «развода» Йорика и Требюше, но ничего больше пары вырванных из контекста фраз вспомнить не удалось, и он оставил эту идею. — Нет, реванш ещё не взял. Да и вряд ли буду, здоровье всё-таки важнее гордости. — Правильно, правильно. Вы всё верно говорите, — закивал Роджер-отработчик, а потом повернулся к Джеку. — А ты всё такой же сидящий на кофе запойный курильщик? — Если тебя это успокоит, в последнее время я стараюсь больше пить чай, всё-таки язва в нашем возрасте… — Уэнслидейл несколько переигрывал, но вполне вписывался в роль вставшего на праведный путь блудного сына. — Поэтому тебе нужно выпивать каждое утро хотя бы полстакана сока цветной капусты, Джек, не надо так себя запускать. — Роджер, у меня есть жена, которая прекрасно обо мне заботится, не надо отнимать её хлеб. Смотря на двух ворчащих не-стариков, Фонд довольно отметил про себя, что несмотря на внешние различия, крепкая дружба между ними была очевидна, как закон притяжения. — Кто-нибудь идёт после перерыва в четвёртый корпус? — в преподавательскую ворвалась молодая девушка со стопкой листов в руках. — Музыкантам из сорок-восемьдесят восемь надо отнести размноженные ноты, — и она грохнула бумаги на пустующий стол неподалёку от кофейника. — Ария, милая, я могу занести их, — Роджер наспех поправил волосы и усы и подскочил к ней, неловко потупившись. — Налить тебе кофе? Или, может, сходим пообедать, пока есть время? — Это новая библиотекарша, Ария, бывшая студентка, — шепотом пояснил Оксфорду Уэнслидейл. — Он бегает за ней уже почти год, а всё безрезультатно. И это при том, что он женат! — тут редактор повысил голос и обратился уже к Роджеру. — Друг мой, ты не забыл про нас? Сам же сказал, что хотел обсудить какие-то дела. — Ах, да, — «отработчик» смутился ещё больше и начал теребить в пальцах короткие усы-щёточку. — Джек, некоторые наши студенты хотят пройти практику в твоей редакции, нам нужно посмотреть их личные дела и вынести предварительное решение. А вы, мистер Фонд, не могли бы сходить во второй корпус, ребята из «Межпространственной цирюльни» хотели напечатать ваш сегодняшний доклад в альманахе «Неделя литературы-70». Вы же не против?.. — Нет, конечно, нет, — быстро ответил Оксфорд, чувствуя, как странно начинает колотиться сердце. — А «Цирюльня» — это?.. — Наша местная газета. Правда милое название? — Да, очень, — кисло согласился Фонд. — Не волнуйтесь, тут недалеко идти, вы быстро вернётесь. Вам нужен второй корпус, третий этаж, все комнаты с номера семьдесят. Собственно, между собой мы и зовём их семидесятыми. Там большая надпись на стене «Редакция «Межпространственной цирюльни», не потеряетесь. А там просто отдайте кому угодно текст выступления, и дело в шляпе, — Роджер улыбнулся, окинул Оксфорда отеческим взглядом и повернулся к Джеку. Кажется, разговор был окончен. Фонд встал, поправил пиджак и, подхватив портфель с бумагами, двинулся к выходу. Редакцию «Цирюльни» ещё надо было найти. «Как там сказал Роджер? Второй корпус, третий этаж… Или третий корпус, второй этаж? — проговаривал про себя Оксфорд, чтобы не забыть. — Нет, стоп, второй корпус, третий этаж, любая дверь под номером семьдесят. Два, три, семьдесят, не потеряешься». Фонд вышел из здания, поискал глазами его номер — табличка «Корпус №1» пестрела рядом со входом — кивнул сам себе и двинулся прочь. Почти все указатели были густо украшены к Рождеству, поэтому увидеть их издалека было проще простого. «Два, три, семьдесят, — повторил он про себя, прокладывая по карте студенческого городка путь до нужного здания. Второй корпус загадочно именовался «Факультет логики, прикладной электроники и вычислительных машин». — Два, три, семьдесят». И только заметив издали яркую «2» на табличке, Оксфорд сбился, отвлёкся и пробормотал себе под нос: «Двадцать три-семьдесят». Мысль догнала его шагов черед пять, когда помимо цифры Фонд, прищурившись, смог разглядеть сквозь очки заветное слово «корпус». «Двадцать три-семьдесят». А Поклонник… двадцать три-семьдесят один. «Blyat’», — пронеслось у него в голове выученной бабушкиной интонацией. Поклонник всё это время был буквально у него под носом. Оксфорд прибавил шагу, стараясь поначалу сохранять степенный и важный преподавательский вид, но чем ближе становился корпус, тем порывистей и резче становились его движения. Охрана на входе чуть было не заподозрила в нём очередного террориста, не махни он у них перед носом бумажкой с ректорской ярко-красной печатью. Редкие студенты, стоящие в атриуме, странно покосились на Фонда, но ему было уже плевать. По лестнице Оксфорд почти бежал, ударяя по ногам собственным портфелем. Сердце бухало в груди, норовя сбиться с ритма и покатиться вниз по ступеням, подскакивая и ударяясь о перила. Как перед первым свиданием, ей-богу. Фонд хмыкнул над собственной глупостью и толкнул плечом дверь третьего этажа. В коридоре, словно в клишированном фильме, не было ни души. Один шаг — один метр. Раз за разом, мерно, как маятник часов. Стук каблуков резонировал с канонадой пульса в ушах. Номера аудиторий: тридцать два, сорок шесть, пятьдесят один — поворот коридора! — пятьдесят три, пять, семь, девять… Роджер был прав: пропустить яркий транспарант «Редакция «Межпространственной цирюльни», растянутый вдоль одной из стен, было решительно невозможно. Оксфорд замедлил шаг и с трудом заставил себя успокоиться: 2371 могло не быть на месте. Или могло не быть здесь вовсе, если всё было простым лишь совпадением цифр. Вдруг, это вообще был номер дома, стоящего на перекрёстке и оттого имеющего два номера по двум разным улицам?.. Фонд поправил пиджак, пригладил растрепавшиеся волосы и поудобнее перехватил смятые листы с текстом собственного выступления — теперь он был готов появиться хоть перед самой английской королевой. Последние несколько аудиторий смазались для Оксфорда в единый поток из стен и серых дверей. Замерев на секунду перед табличкой «Комната 371. Отдел иллюстраций и фотомонтажа», он постучал. Три глухих удара разнеслись в тишине коридора громовыми раскатами, и по ту сторону тут же ответил звонкий мальчишечий голос: «Заходи, Бэтти, ты уже принесла плёнки?..». Фонд задержал дыхание, словно собираясь прыгать в ледяную воду, и толкнул дверь. Первым, что бросилось Оксфорду в глаза, был юноша, вполоборота сидящий ко входу, и что-то увлечённо черкающий в блокноте. Однако стоило ему поднять глаза, как вся беззаботность слетела вмиг. Мальчишка непонимающе хлопнул ресницами и тут же подскочил со стула. — М-мистер Фонд? — А ты — двадцать три-семьдесят один, надо полагать?