***
Кейтлин сидела на подоконнике и жевала яблоко, наблюдая, как малышка Талли играет в куклы посреди детской комнаты. Яблоко было кислым и мягким, любовные перипетии в отношениях Барбары Робертс, Кена Карсона и Лилли Бильд пошли по второму кругу, а мать в кухне заканчивала готовить ужин и скоро должна была позвать к столу — ничего не обещало по-настоящему интересного досуга, и она откровенно скучала. От полусонных воспоминаний о собственных таких же играх Кейт отвлёк тихий, но уверенный стук с другой стороны окна. Она обернулась и наигранно скривила губы: нерадивый братик, загулявший вчера с друзьями, наконец-то вернулся домой. Видок у него был так себе: лохматый, небритый и изрядно помятый Виклиф совсем не являл собой образец идеального сына-студента, которого так старалась вылепить их дорогая мамочка. Кейт прочитала по его губам: «Пожалуйста, открой окно и впусти меня» — и покачала головой с ехидной ухмылкой: она ещё была обижена, что брат не взял её на попойку со своими друзьями, хотя обещал, и была готова даже на мелкую гадость в виде жалоб маме, но Талли заметила его быстрее. — Братик! — радостно воскликнула она и, бросив полураздетую Барбару на пол, кинулась открывать окно. Кажется, сегодня Вику повезло. Или нет. — Явился наконец-то! — послышался громкий крик с кухни и по коридору застучали каблуки, отсчитывая последние секунды до начала бури. Когда мать появилась в дверях, её лицо пылало праведным гневом: — Виклиф Сейдж Тендер! — И тебе привет, мам, — он выпрямился и попытался было пригладить растрепавшиеся от бега волосы, но жёстким рыжим кудрям не могла помочь даже расчёска. — Неделю под домашним арестом, — припечатала «генерал маман», окинув сына оценивающим взглядом. — В колледж, на работу и сразу домой. И все деньги — мне на стол. Понял? — Понял я, понял, — вздохнул Вик и потупился. Кейт стало его жаль: крики и наказание — это явно не то, чего хотелось бы получить по возвращении домой после пьянки. Хотя это и было то, чего он заслуживал — не взял же её с собой. Мать вздохнула и, покачав головой в такт собственным мыслям, ушла обратно на кухню. Было слышно, как она бормочет себе под нос что-то о неразумных детях и зелёной молодости. Кейт перевела взгляд с двери на брата и склонила голову к плечу, намекая что-нибудь рассказать. Талли, немного испуганная после слов матери, прижалась к её боку и смотрела куда-то в пол. Вик потрепал малышку по волосам — та сразу повеселела и улыбнулась ему радостно и щербато: на днях у неё вывалился очередной зуб. — Учти, ты обещал, — Кейтлин кивнула и подтолкнула Талли обратно к куклам. Брат протянул ей руку для «клятвенного рукопожатия» и утопал куда-то в сторону ванной. На самом деле Вик не любил пить, потому что становился слишком сентиментальным и слишком легко встревал в разного рода авантюры, но его друзья — особенно Лили — каждый раз уговаривали его на пиво или один коктейль. И ещё на один. И ещё. Сам же Виклиф обычно не представлялся Кейт, пьющим алкоголь. Ему он как будто просто не шёл. Как рубашки-поло или та уродская кепка, которую он притащил со своей летней подработки в почтовом отделении и таскал, почти не снимая, до самой осени. Чаи, рубашки в клетку и связанная ей шапочка шли Вику куда больше. В ванной зашумела вода. Иногда для хороших историй нужен горячий душ.***
Маска тыквы, сделанная из папье-маше, безучастно смотрела на своего хозяина, натягивающего старую футболку. С её полки над рабочим столом было видно почти всю комнату и даже часть окна, не скрытую занавесками, однако ей было всё равно на то, что происходило вокруг, хоть некоторые события были для неё чуть менее безразличны, чем прочие. Например, когда солнце пригревало её бумажный бок, когда её макушку протирали от пыли мягкой и немного влажной тряпицей или когда человек, сделавший её, улыбался. Улыбался он часто, но всегда по-разному: нежно и мягко своим сёстрам или матери, натянуто и неискренне — редко приходящим друзьям и очень часто, когда сидел за бумагами. Бумаги, правда, тоже бывали разные, вместе с «сестрой» — второй маской тыквы, стоящей на полке на противоположной стене — они определили, что есть «тетради» — неприятные бумаги, над которыми их хозяева часто хмурились, а есть «не-тетради» — многочисленные листы, блокноты и книги, от которых люди смеялись и плакали, утирая слёзы рукавами. Маски-тыквы не понимали, зачем им делать то, что заставляет горевать, но не вмешивались. По их меркам люди всегда были достаточно странными существами. У хозяина той тыквы, что стояла над рабочим столом, были какие-то ещё особенные бумаги, которым она так и не смогла придумать стоящего названия. Он всегда приносил их тайком, доставал, когда в комнате не было посторонних, и читал, прикрывая покрасневшее лицо ладонью. Тыквы не понимали его поведения, но широкая глуповатая улыбка явно не могла выражать дискомфорта или печали. Хозяйка тоже так улыбалась, когда рассказывала про какого-то своего Уилла, играющего на гитаре и подмигнувшего ей на последнем выступлении. Кажется, люди называли это «влюблённостью» или что-то в этом духе. Тыква со стены напротив после таких слов обычно нахохливалась и устало прикрывала глаза: страсти своей «сестры» до наблюдения за хозяевами она не разделяла и предпочитала дремать, греясь под лучами солнца или электрической лампы. Однако тыква-над-столом любила узнавать о людях что-то новое и с удовольствием наблюдала за ними со своего насеста. Особенно, ей нравилось, когда её хозяин принимался что-то вдохновенно чертить, вырисовывать и красить, поглаживая кончиками пальцев свои «особенные» бумаги и негромко разговаривая с кем-то, в них сокрытым. Сколько бы маска не думала, ей так и не удалось разгадать личность собеседника хозяина, но она смогла догадаться, что, наверное, эти листы были чем-то вроде посланий — записанных на бумаге слов, и поэтому с ними вполне можно вести некую беседу. Правда, зачем тащить их к себе в приносящие горе «тетради» или под подушку, тыква так и не поняла. Всё-таки люди оставались для неё по-настоящему странными существами.***
Вик не опаздывал. Он припозднялся, задерживался, вынужденно тормозил и сбавлял скорость, но никак не опаздывал — а на самом же деле нёсся по улицам, проскальзывая на тонком ледке, с портфелем в руке, зажав подмышкой папку с эскизами декораций холла и бального зала, в яростной попытке не уронить зажатый зубами сэндвич с джемом. Прошлый сэндвич, с маслом, невовремя обломился в руках и шлёпнулся на рубашку, из-за чего ему пришлось отложить завтрак и устроить переворот в шкафу, чтобы найти хоть что-то нормальное: в колледж приехало много гостей из-за недели литературы, и от всех требовался надлежащий внешний вид. Даже от скромного работника отдела иллюстраций «Межпространственной цирюльни». Сам скромный работник смог отыскать только неглаженую рубашку и старый рождественский свитер сестры, потратил остатки времени на то, чтобы привести всё это в нормальное состояние, и, посчитав, что вполне успеет поесть по дороге, вылетел из дома прочь. До колледжа было почти сорок минут хода по главным улицам, но Вик петлял по проулкам и внутренне радовался тому, что в восемь утра ни одной живой душе не взбрело в голову попасться ему на пути. В редакцию он попал всего на пять минут позже обычного и под недовольным взглядом главреда, голодный и запыхавшийся, гордо удалился в свой отдел. Сэндвич с лёгким привкусом мороза никогда ещё не был таким вкусным. Разложив эскизы украшений для бального зала, Вик уселся прямо на стол и принялся задумчиво жевать, разглядывая собственные наброски. Многочисленные ели, венки и карамельные трости, лезущие со всех сторон, начинали уже изрядно подбешивать, но его весьма консервативное начальство настаивало именно на них. «Никаких экспериментов, мистер Тендер, Рождество — традиционный праздник, поэтому и украшения должны быть соответствующими» — прошамкал в мыслях голос одного из ректоров, тут же подхваченный другими, такими же старческими и скучными. Вик скривился и сунул остатки сэндвича в рот. Сейчас ему хотелось поскорее отнести работы в администрацию и заскочить к Арии, чтобы выпить кофе и, может быть, всё-таки дорисовать её портрет в блокноте, пока оставалось немного времени перед приездом гостей. Мероприятия «Недели литературы», перевернувшей весь колледж с ног на голову, обычно начинались с десяти, и у него оставалось ещё около часа до появления первых приглашённых лекторов. Потянувшись к карандашнице, чтобы исправить несколько мелких деталей в оформлении главного холла, Вик нелепо шлёпнулся животом прямо на эскизы, и напряжённо замер в неопределённой позе, отклячив худощавую задницу: помять наброски сейчас ни в коем случае было нельзя, чтобы не потерять труды всего вчерашнего дня, но и оставаться в весьма странном положении посреди собственного рабочего стола тоже было нельзя. Судорожные метания между «опереться на колени», «опереться ладонями» и «уснуть прямо так» прервала Бэт, полноватая коллега по цеху, привычно открывая дверь пинком и с порога начиная язвительную тираду — до третьей чашки чая к ней лучше было не приближаться: — Утёсик, милый, неужто я помешала тебе ждать твоего мистера на первое утреннее свидание? — она кивнула на тут же порозовевшие щёки Тендера и кинула сумочку на один из стульев. Это дурацкое прозвище она придумала в тот момент, когда нетрезвый Вик описывал такой же нетрезвой ей своего мистера, тыкал в нос какими-то рисунками и допоказывался до столь очевидной реакции, что будь Бэт чуть менее здравомыслящей, трахнула бы его, возбуждённого и распалённого, прямо там. — Мой мальчик так вырос и осмелел, только посмотри. Неужто тебя уже можно поздравить с потерей девст… — Бэтти, душа моя, — в тон ей отозвался Вик, всё-таки решив подняться и начать медленно сползать со стола, — заткнись, будь любезна. У нас с мистером сугубо деловые отношения, мы партнёры по оформлению… — …и именно поэтому кузен моего парня выуживает его письма из общей кучи, чтобы отдать тебе, а другой, уже мой, кузен привозит ему твои сопливые послания. Чтобы ты мог потешить себя, зачитывая до дыр его, весьма деловые, вот тут уж точно нечего придумывать, ответы. Это пахнет нездоровой тягой, дружочек, — Бэт пронаблюдала, как Тендер спрыгивает со столешницы, и начала помогать ему разглаживать листы. — Или полным идиотизмом. Когда ты последний раз проверял соображалку? — Я вполне вменяем. — Ты влюбился, Утёсик, ты только вдумайся, в мужика. В мужика, за которым ты сначала наблюдал исподтишка, потому что ничем другим на подработке заняться было нечем. А потом, когда он зашёл к тебе в отделение отправить телеграмму и неправильно заполнил бланк, спалив своё настоящее имя, адрес и творческий псевдоним в придачу, ты нашёл его книгу, прочитал, сколько, три раза? — Бэт махнула рукой, подчёркивая, по её мнению, ненормальность происходящего. — И понял, что влюбился ещё больше. И потом, как настоящий псих, устроил схему анонимной переписки с привлечением третьих лиц! — Она стукнула Вика по лбу несколькими листами, которые потом тут же всучила ему. — Ты явно невменяем. — Как будто, когда ты подкидывала своему парню любовные записки в шкафчик и навязывала своё общество в столовой и после уроков, это было нормально. — Мы были подростками, это же совсем другое! — Бэт встречалась со своим Брендоном ещё со средней школы, чем невероятно гордилась. — Да и потом, это же сработало. А вот что бы было, бегай ты за ним точно так же, мне трудно представить. — Он бы меня отшил, ты же понимаешь это? Если бы я пошёл в открытую. И вообще, — Тендер опустился на стул и понурился, — он женат, и кольцо на его руке — абсолютное доказательство. — А Кевин никогда не видел его жену… — Это ещё ничего не доказывает, — Вик одарил Бэт тяжёлым взглядом и снова встал. — И вообще, не говори мне ничего больше. Я и так не могу выбросить его из головы последние несколько дней — мы же условились о встрече, — он сделал некоторую паузу, поднимая с пола портфель, но заметив в глазах коллеги разгорающийся пожар язвительных комментариев: «Ах, да, ваше музейное свидание…», тут же продолжил. — И мне нужно работать. — Иди-иди, мой милый Виклиф, но ты в любом случае вернёшься ко мне. Да и от себя не убежишь, — пропела она, кокетливо помахав на прощание скрывшемуся за дверью Вику. Про их «отношения» с загадочным мистером Бэт знала давно. Ещё с прошлого мая, когда весь колледж ходил одурённый приближающимися экзаменами, а Виклиф, тихий ирландский мальчик с забавными кудрями, был просто её молчаливым коллегой, с которым и поговорить-то было не о чем, пока однажды он, на излёте месяца, весь красный от смущения, не попросил её помочь подкинуть одному автору его иллюстрации в обход издательства. Тогда эта авантюра показалась ей странной, но она ради интереса согласилась, и ни разу потом не пожалела. Наблюдать за драмой одного придурка, безнадёжно сохнущего по недосягаемому мужику, было крайне увлекательно. Знай её папа-военный в отставке, с кем умница-дочь путалась после занятий в колледже, запер бы дома и выдал бы замуж за первого встречного лейтенантика, чтобы неповадно было. Но папа не знал, и Бэт продолжала участвовать в шоу одного голубоватого актёра. Шоу, которое через несколько дней должно было представить свой заключительный номер. А там уже или выйдет на бис, либо провалится с треском. Или загадочный мистер, в чьи непонимающие руки Вик так отчаянно пытался вложить всего себя, сможет наконец проявить себя. Бэт всегда любила истории с неожиданным концом.***
Вик выскочил из второго корпуса без пальто и понёсся, подгоняемый холодом и собственным раздражением, к первому, административному, корпусу. Бэт довольно часто выводила его — это была одна из её регулярных забав, но привыкнуть к этому было решительно невозможно. Когда он открылся ей, рассказав про мистера, то не надеялся даже на понимание, разве что на отвращение и брезгливость, но мог ли Вик тогда подумать, что в какой-то момент забота его милой коллеги перерастёт в по-семейному язвительные комментарии? «Хотя, — подумалось ему, — лучше уж пусть язвит и смеётся, чем морщит нос и распространяет грязные слухи». В колледже никто, кроме, пожалуй, Арии и одного слащавого сокурсника, больше и не догадывался, что под шкуркой среднего по всем пунктам Виклифа скрывался большой голубой секрет, достойный опасного извращенца. Нет, он не приставал к детям или случайным парням на улице, но чувствовал, как внутри щекочет и пузыриться неправильный интерес, когда в раздевалке перед глазами мелькали оголённые тела одногруппников или когда какой-нибудь симпатичный журналист из внештатников приносил ему плёнки и задерживался поболтать. Вик о таком молчал в тряпочку, копил внутри, а потом сбегал куда-нибудь в пустынную часть парка, где рисовал до перенапряжённых пальцев и собственной возбуждённой трясучки — а когда эмоции схлынывали, и мысли прояснялись, он сжигал порочные картинки, провожая взглядом остатки пепла, и возвращался в привычный мир. Где средний по всем меркам Виклиф был слишком занят учёбой и подработкой, чтобы найти себе девушку. Мистера он увидел случайно. Он тогда готовился пересдавать высшую математику и целыми днями, даже на работе, сидел за книгами. Даром, что днём по их переулку мало кто проходил, и его редко отвлекали. А потом, в один из редких перерывов, когда болящие от постоянного чтения глаза потребовали отдыха, Вик разглядывал ставшие привычными дома напротив: кафе «Белая хризантема», где он покупал лимонад, да два каких-то вечно пустующих офиса — и увидел его. Высокий, хорошо одетый, с футляром печатной машинки в руках — этот мистер просто не мог не зацепить его. Сначала Виклиф не обратил на него внимания, думая, что тот лишь раз зашёл в «Хризантему» выпить кофе и поработать, но потом, когда на следующий день мистер объявился снова, а потом и вовсе начал мелькать перед глазами так же привычно, как и работяги, возвращающиеся по вечерам домой, Вик понял, что начинает за ним наблюдать. Разглядывать мистера Писателя, как он окрестил его в голове, было по-настоящему интересно: как он напряжённо печатал что-то, а потом хмурился, перечитывая, рвал листы или довольно откладывал в сторону, шутил с барменом или хозяином, Танакой-саном… Вик бездумно черкал на бланках чужой острый профиль в бликах лимонадного света, забыв и про математику, и про работу. Внутри снова закручивался, бурлил и шипел интерес, уже не абстрактный, а вполне конкретный и потому ещё более запретный — его болезнь прогрессировала, но так незаметно и сладко, что противиться Виклиф просто не мог. А потом мистер Писатель заметил его взгляд. И улыбнулся. Тут-то Вик и понял, что попал окончательно и бесповоротно. Имя мистера он узнал случайно. В один из последних майских дней, когда матрицы из занудной книжки убаюкали его больше обычного и Вик потерял привычную бдительность, мужчина зашёл отправить несколько заказных писем. В его лице не мелькнуло ни капли узнавания, только вышколенная вежливость — он явно даже не замечал, что за ним наблюдали. Вик старался не подавать виду, хотя трясущиеся руки и несвойственная нервозность выдали бы его с головой, придай мистер этому хоть какое-то значение. Однако оформление трёх накладных завладело всем его вниманием, и дальше бланков и собственной записной книжки он не смотрел. Зато Вик глядел на него во все глаза, впитывая, как губка, чужую мимику и мелкие детали внешнего вида: родинки на лице, резковатую манеру писать, запах сигарет от одежды… Из своеобразного транса его выдернуло чужое покашливание, и боль от прикушенной губы совсем привела в чувство. Мистер стоял перед стойкой, готовый оформлять свои письма. Виклиф тогда включил внутреннего профессионала, привычными движениями заполняя пустующие строки, пока мистер — Оксфорд Энтити Фонд, если верить записи в бланке — не выдернул один из листов прямо у него из рук и тут же порвал. «Извините, — сказал мужчина, глядя прямо, но несколько виновато, и, если бы Вик стоял, коленки у него бы точно подкосились. — Там очень грубая ошибка в имени. Я не заметил сразу». Когда он ушёл, Виклиф украдкой достал из мусорки обрывки чужого бланка и обомлел: на листе в графе «Отправитель» был указан не мистер О. Э. Фонд, как на тех бумагах, что он оформил. «Стаффорд Кэннон Пьюпорт» — было выведено таким же резким почерком, как и всё остальное. Про «Организацию Стаффорда Кэннона Пьюпорта» в редакции не судачил только самый ленивый. Вик не мог поверить тому, что держал в собственных руках. Вот, кто будоражил умы его коллег своей загадочной книгой. Вот, кто бередил его, Виклифа, фантазию вот уже несколько дней подряд. «Мистер Фонд», — перекатил на языке Вик, когда шёл по пустой улице домой — ощущение чужого имени ему понравилось. Он не сдержал по-детски глупой улыбки, и прокусил многострадальную губу, теперь уже до крови. В голове начал вырисовываться наглый и вместе с тем едва ли не единственно-верный план действий. Загадочному мистеру Писателю нравилось сохранять анонимность? Тогда Вик ему в этом поможет. И никто ничего не узнает.