Дары служения

            …и так весь Израиль спасётся, как написано:             «придёт от Сиона Избавитель,             и отвратит нечестие от Иакова.             И сей завет им от Меня, когда сниму с них грехи их».             В отношении к благовестию, они враги ради вас;             а в отношении к избранию —             возлюбленные Божии ради отцов.             Ибо дары и призвание Божие непреложны.             Послание к Римлянам, 11 глава       Закат сегодня удивительно прекрасен. Пушистые облака отливают нежно-розовым и золотистым оттенками, напоминая сладкую вату. Мягкий летний бриз обдувает лицо и легонько колышет волосы. Неспешно прогуливаясь вдоль пляжа Плайя Сан Себастиа, Уилл на минуту останавливается и вдыхает морской воздух всей грудью. Запах соли и абсолютной свободы. Запах счастья. Ну, почти.       Уилл открывает глаза и лениво осматривается по сторонам. Людей осталось совсем мало, многие уже собираются и уходят. Вдалеке лает собака, слышится заливистый смех детей. Уилл щурится и видит силуэты четырёх человек: двоих взрослых и двоих детей, плескающихся на берегу с радостно гавкающим золотистым ретривером. Семья. Шумный вздох. Это зависть или боль? Нет, ни то, ни другое. Просто ностальгия.       Краем глаза заметив движение внизу, Уилл опускает взгляд. У подножия бетонной набережной на песке лежит девушка с оголённой грудью. На пляжах Барселоны нудисты — не редкость. Со временем к этому начинаешь привыкать, воспринимать как нечто обыденное. Девушка, по всей видимости, спала, согретая лучами заходящего солнца, разморённая томной жарой и влажным воздухом. Теперь она сладко потягивается, и Уилл любуется. Любуется её красивым загорелым телом, аккуратной грудью, выточенным лицом. Девушка открывает глаза и сонно улыбается ему, нисколько не стесняясь своей наготы. Застигнутый врасплох, Уилл собирается по привычке отвести взгляд, но понимает, что это всего лишь отголоски прошлого, того, кем он был раньше. Сейчас ему не нужно притворяться. Он улыбается в ответ, и шрам на скуле натягивается. Он обязательно вернётся сюда позже, в другой день или вечер. Возможно, пробудет здесь всю ночь и встретит рассвет, запуская босые ступни в мелкий тёплый песок. А теперь нужно идти.       В руках шуршит пакет с двумя позвякивающими бутылками Батар Монтраше и свежими трюфелями. Память упрямо подсовывает ненужные воспоминания, заставляя представлять себя новой Лидией Фелл, будто идея с покупкой и не его вовсе. Он ничего не может с собой поделать. Это как давить на рану снова и снова, отковыривать корочку, едва лишь рана затягивается, и не давать ей зажить полностью. Иногда кажется, что эта кровоточащая рана помогает чувствовать себя живым.       Он идёт по шумной улице вдоль милых семейных ресторанчиков и брендовых магазинов одежды. Взгляд блуждает по головам людей и останавливается на газетном киоске. Ганнибал как-то рассказывал, что первый киоск появился в Барселоне ещё в начале девятнадцатого столетия, после чего эти магазинчики стали неотъемлемой частью и символом города. Надо бы взять газету и проверить, пишут ли что-нибудь о них в криминальных сводках.       — Buenas noches, señor! Qué vas a complacer? — спрашивает седовласый старичок, убирающий газеты и журналы с рекламных стоек.       — Оу, простите! — Уилл виновато пожимает плечами. — No entiendo español.       Дедуля бодро разворачивается к нему и улыбается. В нижнем ряду зубов поблёскивает золотая коронка.       — Ничего страшного. Я говорю по-английски, притом довольно бегло, — хвалится дед. Акцент у него совсем лёгкий, почти незаметный. — Интересуетесь газетами или журналами?       — Эм… Я вижу, вы уже закрываетесь. Не хотел бы вам мешать…       — No-no-no! — машет тот руками. — Для печатного бизнеса настали сложные времена. Каждый покупатель на вес золота.       Уилл зеркалит его обезоруживающую улыбку. Хоть пожилой продавец и тараторит без умолку, но его добродушная открытость располагает к себе, будто болтаешь со старым знакомым. Чего-то такого Уиллу как раз и не хватало долгое время.       — Тогда я буду рад стать вашим последним покупателем на сегодня, сеньор… — отвечает он и вспоминает, что не знает имени.       — Зовите меня Хауме. Хауме Боррас, — спохватывается тот, протягивая ладонь.       — Роман Диммонд, — представляется Уилл, и они жмут друг другу руки. — Можно просто Роман.       — Знаете, Роман… Я перенял газетное дело от своего деда, — с ностальгией вздыхает Хауме, продолжая свой рассказ. — Он открыл киоск ещё в двадцатых годах прошлого столетия — до того, как в тридцать третьем году рядом построили станцию метро. Однако, теперь чтение газет постепенно превращается в пережиток прошлого…       — Да-а-а, теперь все переходят на цифровые СМИ, — подхватывает Уилл и вспоминает Фредди Лаундс с её желтушным детищем «Tattle Crime», пока старичок продолжает сетовать на судьбу. Мысль о том, чтобы снова зайти на этот сайт и проверить новостные сводки, претит Уиллу, и он берёт первую попавшуюся газету с черно-белой фотографией улыбающегося мальчика. — Хм. Тут всё на испанском.       Хауме сразу оживляется, и в его серых глазах блестит интерес.       — Могу поискать аналог в англоязычных изданиях, — говорит он, заходя за стойку. — Вы, наверное, здесь недавно, раз ещё не успели выучить испанский?       — Э-э… Пару месяцев. Путешествую по работе.       — А, здорово, здорово! — понимающе кивает Хауме и лукаво оглядывает Уилла. — Я уж было подумал, что вы испанец. Яркая внешность, густая шевелюра…       Уилл смущённо посмеивается и опускает глаза. Надев очки, дедуля решает оставить его в покое и забирает газету.       — О, так это ж наша местная газета, «El Periodico»! — восклицает Хауме и начинает вслух зачитывать заголовки с первой полосы, периодически цокая языком. — В Барселоне поймали спрыгнувшего на полицейских из окна вора. В Бадалоне более двадцати лет остаются нераскрытыми пропажи детей. Житель Мадрида нашёл жену у подруги, убил её мужа и совершил суицид… А я всем говорю, что эти мадридцы — больные на голову!       Театрально сплюнув через плечо, Хауме идёт за уже сложенной стопкой газет и вдруг поворачивается к Уиллу.       — Роман, а как насчёт журналов? Зачем вам эта ужасная криминальщина? Вы же молодой, красивый — вся жизнь впереди. Рановато такими вещами интересоваться.       Даже удивлённая усмешка Уилла не останавливает поток стариковского ворчания, но это почему-то не раздражает, а умиляет.       — Хауме, — зовёт он, привлекая к себе внимание пожилого продавца. — Вы совершенно правы, но такая уж у меня работа. Я — журналист. Однако воспользуюсь вашим советом и возьму также последний выпуск «Esquire». И-и-и… какой-нибудь элитный журнал по психиатрии.       Старичок выглядит безумно довольным тем, что к его мнению прислушались. Молодёжь обычно любит поспорить. После оплаты покупок они ещё болтают некоторое время, пока Уилл помогает ему убрать весь товар с полок и закрыть киоск. Даже жалко прощаться с этим милым дедулей. Хауме чем-то напоминает ему отца, если бы тот дожил до такого возраста. Пожелав друг другу «Buenas noches», они расходятся в разные стороны, не переставая улыбаться.       В очередной раз никаких новостей насчёт без вести пропавших «мужей-убийц» в газете не наблюдается. Уже больше полугода абсолютная тишина. Она кажется гнетущей, затишьем перед бурей, и непонятно, откуда ждать опасности.       Придя домой, Уилл слышит аппетитные запахи, доносящиеся с кухни, и в душе медленно разливается тепло, как тот приглушённый свет, что падает из столовой в коридор. Его ждут. Его всегда будут ждать.       — Ты опаздываешь, — голос из кухни звучит скорее констатирующе, чем укоризненно. — Впрочем, я уже накрыл на стол.       Уилл проходит на кухню и со стуком опускает пакет на столешницу.       — А я с дарами.       Достав из духовки дымящееся блюдо, Ганнибал ставит противень на плиту и разворачивается, с интересом поглядывая на пакет.       — Бойтесь данайцев, дары приносящих, — иронично замечает он, освобождая содержимое. Его брови удивлённо приподняты, и Уилл знает, что он знает. Тонкий намёк. А может, и не такой тонкий. — Мы ещё нескоро сможем вернуться в Штаты, Уилл.       Выпустив тихий смешок, Уилл облокачивается на барную стойку. Понятное дело — Ганнибал шутит, выдавая его безобидную подколку за желание навестить бывшую миссис Фелл с явно неблаговидными целями. Уилл хоть и не переваривает Беделию, но переварить её в буквальном смысле не горит желанием. Хочется немного поиграть после простодушной болтовни со старым продавцом газет.       — Не-е-ет. Это скорее… — подбирает слова. — Дары служения.       Голос его негромкий, расслабленный. Как тогда, четыре года назад в кабинете доктора Лектера. Низкий. Ему нравится, как звучит его голос, как вибрирует в горле и груди, и как трепетно Ганнибал внимает ему. Карие глаза чуть прикрыты, а уголок рта тянется вверх. Прошли те времена, когда Уилл был человеком, неуверенным в собственном рассудке, человеком, отвернувшимся от всего мира. Теперь всё будет по-другому.       Они перемещаются в столовую, садятся напротив друг друга. Стол как всегда прекрасен. Серебряные блюда с экзотическими фруктами, цветочная композиция в середине и зажжённые свечи. Пробка с лёгким хлопком выпрыгивает из бутылки, и золотистое вино льётся в бокалы на высоких ножках. Его красиво взбалтывают, давая насытиться кислородом и раскрыть свой непревзойдённый аромат.       Поднеся бокал к носу, Ганнибал прикрывает глаза и делает один маленький глоток. Адамово яблоко скользит вверх-вниз, приковывая к себе взгляд единственного зрителя.       — Если бы я знал, что ты готовишь свинину, принёс бы красное, — Уилл отрезает кусочек сочного мяса и отправляет в рот.       Ганнибал распахивает глаза. Смотрит мягко, с едва заметной улыбкой.       — Ничего страшного, свинина отлично сочетается с шардоне. Это мясо податливо к любым винам в принципе.       Вкус божественен. Нежное мясо, фаршированное беконом, в сочетании с яблоками и орехами просто тает во рту, оставляя чуть сладковатый, необычный привкус. Уилл почти уверен, что эта свинья прежде не умела разговаривать и не ходила на двух ногах, хотя, по большому счёту, это и неважно. Важен сам момент. Таинство.       — Дары служения… — вдруг говорит Ганнибал и даёт паузе сгуститься, прежде чем начинает цитировать библию. — И поставил Он одних Апостолами, других пророками, иных Евангелистами, а иных пастырями и учителями — к совершению святого, на дело служения и созидания Тела Христова. Доколе все придём в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова… Для этого требуется истинное призвание, Уилл.       Отложив приборы и глотнув вина, Уилл задумывается. Удачной ли вообще была идея привести такую метафору, нужную лишь для смены темы разговора? Но отступать уже поздно. Тем более время позволяет им вести беседы о чём угодно. По крайней мере, пока.       — А как узнать, призван ли ты? — подыгрывает он.       Ответ следует сразу, будто только и пребывал в ожидании вопроса.       — Церковь считает, в первую очередь призванный будет ощущать на себе бремя определённых областей жизни. Это гораздо больше, чем просто видеть нужду, — отвечает Ганнибал и понижает тон голоса, чуть прищурив глаза. — Это голод, приходящий от Бога, который заставляет человека исполнять определённое служение. Если это призвание действительно от Бога, то человек не может быть удовлетворён до тех пор, пока не начнёт исполнять своё призвание.       Уилл вздыхает и расправляет плечи, ощущая внутри зарождающийся трепет. Забавно, насколько близко библия может быть к ним, насколько сильно она отражает их сущность. Любое изречение можно интерпретировать по-разному, даже в угоду себе, и Ганнибал в этом профи. Слова — оружие, которым он пользуется настолько умело, что это завораживает. Слова будто прикасаются к Уиллу, ласкают слух и почему-то заставляют краснеть. Интересно, чувствует ли голод Ганнибал? Ещё бы. А сам Уилл?       — То есть… это не имеет ничего общего с тем, когда человека назначает на служение другой человек.       — Верно. Призвание исходит от Бога, — Ганнибал кивает и медленно прожёвывает мясо. Отрезает ещё. Длинные пальцы изящно направляют столовые приборы, смачивая мясо в соусе. Ни одна капелька не будет пролита зря с такими чёткими и плавными движениями.       — А во вторую очередь? — спрашивает Уилл, заинтригованный этими руками напротив и тем, как ловко его собственная метафора раскрывается в них, словно конфета.       — Во-вторых, человек, призванный Богом, обязательно заметит в себе способность для исполнения данного служения. Оно несёт в себе сверхъестественное помазание, дающее человеку способность исполнять то, к чему он призван. Помазание приходит вместе с призванием, — говорит Ганнибал, и Уилл невольно вспоминает Красного Дракона, их первую совместную охоту. Можно ли считать это помазанием? — В-третьих, такой человек увидит, что Бог открывает двери и даёт возможность применять на практике данные ему дары. Таким образом проверяется верность человека, и впоследствии ему могут быть вверены ещё большие дары и ответственность и открыты ещё большие возможности.       Наивно было полагать, что после всего, через что они прошли, Ганнибал не будет ожидать от него доказательств верности, хотя прошло уже больше года. В медовых глазах сверкают огоньки от пламени свечей, и Уилл гадает, с кем Ганнибал ассоциирует себя — с Богом или Дьяволом? В глубине души он знает — с обоими. Что-то божественное и дьявольское есть в каждом. Нельзя сказать определённо, ты — частичка вселенной, или вселенная — частичка тебя.       Убрав со стола, они вместе моют посуду. Ганнибал передаёт чистые тарелки и бокалы, а Уилл протирает их. Плечом к плечу. Безмолвная домашняя идиллия кажется настолько уютной и спокойной, что хочется растаять, расплыться лужицей на полу и остаться тут навсегда. В груди распускаются первые зачатки счастья, точно набухшие почки деревьев по весне.       — Знаешь… я решил заняться починкой яхт и лодок в порту, — говорит он, и Ганнибал позабавленно хмыкает. — Сегодня я совершенно случайно нашёл себе потенциального клиента.       — Это очень похвально, Уилл, но у нас достаточно накоплений, чтобы пока обходиться без подработок.       Глубокий вздох. Главное не поссориться по такой мелочи. Разве он ребёнок, выпрашивающий у родителя новую игрушку?!       У нас. Звучит так, будто они действительно семья. Что ж, злиться на такое никак не выходит.       — Мне нужно чем-то занять руки, — признаётся Уилл. — Иначе я вскоре покроюсь плесенью, буду валяться на диване с бутылкой пива и разговаривать с телевизором.       Ганнибал усмехается. Видимо, он представил себе эту картину, и она не кажется соблазнительной.       — Тогда считаю твоё решение абсолютно верным, Уилл. Тем более при такой неофициальной подработке риск того, что тебя узнают, будет минимальным, — он выдерживает паузу и продолжает. — Мне бы тоже стоило найти себе какое-то занятие по душе.       — Да, конечно… Мозг — как мышца. Без постоянной нагрузки может атрофироваться.       Интересно, какое дело привлечёт доктора Лектера на этот раз?       Закинув полотенце себе на плечо, Уилл отступает на шаг и наблюдает, как Ганнибал вычищает противень. Мышцы на широкой спине перекатываются под тканью белой рубашки в голубую полоску, а засученные рукава открывают сильные, чуть волосатые предплечья. Уилл не сразу замечает, что его губы растягиваются в легкомысленной улыбке. Внезапно ему хочется поделиться своими чувствами, этой маленькой толикой счастья с самым близким человеком. Шумно вздохнув, Уилл мягко опускает ладонь на спину Ганнибала, ровно посередине, и тот замирает на месте.       — Спасибо, — полушёпотом произносит Уилл, и сам не знает, то ли за ужин, то ли за поддержку, то ли вообще. Слова не нужны. Это благодарность и признательность. Они ведь так редко позволяют себе высказаться, не кидаясь метафорами и философскими теориями.       В этот раз ему не отвечают. Ладонь горит от прикосновения. Ганнибал тёплый, словно кот, даже немного горячий, но Уилла будто обдаёт холодной водой. Он нехотя убирает руку с его спины и хмурится, пытаясь понять свои ощущения, разложить по полочкам и проследить их логику, как обычно делает с уликами. Не выходит.       Он приходит в себя, лишь когда вода перестаёт шуметь. Ганнибал привычно желает ему «Спокойной ночи» и уходит в свои покои, оставляя наедине с собственными мыслями.