Блеск темных клавиш на белом холсте.

- Тебе завтра снимут повязку. Канда никак это не прокомментировал. Он вообще старался молчать, когда к нему кто-то приходил из знакомых. Зачем говорить с людьми, если все равно не видишь их лиц? Глупо, вот он и не разговаривал, изредка только отвечая на те или иные вопросы. Только вот что было странно: японец совершенно не хотя отвечал на реплики своих посетителей, желая того, чтобы они по скорее убрались от него, но вот на вопросы одного представителя мелких недоразумений давал ответы с большим энтузиазмом. Словно ему было намного лучше в компании мальчишки. С ним не нужно было притворяться, делая вид, что все отлично, - Уолкеру это не нужно было. Аллену можно было показать слабость, ему позволялось видеть разбитого, немощного человека, а не уверенного в себе юношу, который не лишился зрения, а всего лишь повредил ногу. А почему так было, Канда не знал. - Юу, очнись! – вновь прогремел у него над ухом звонкий голос посетителя. – Ты вообще в нашем мире? Японец поджал губы, пытаясь не показать своего раздражения. Ну, зачем, зачем они снова приперлись? Разве они не понимают? Ему от этого только хуже. - Тихо, Лави, - второй голос был спокойным и тихим. – Юу, ты помнишь? Завтра тебя переведут. Ты не рад? - Прекрасно, я счастлив по самые уши, - равнодушно и с нотками язвительности пробормотал Юу. Почему он не мог выносить прихода родственников? Потому что начинал понимать, что больше уже ничего не будет так, как раньше. Это, наверное, самая весомая причина. А с Алленом не так. Мелкий заставляет почувствовать себя живым, как никогда. А из-за чего? Его чистый и звонкий голос, немного грустный и радостный одновременно, тепло от его прикосновений, чувство, возникающее внутри при его появлении, - вот она жизнь. Бьет ключом. А тут… с приемным отцом все не так. С ним – тоска, боль, обреченность. А он хочет жить, хочет радоваться, черт побери! С него хватит физической тьмы, ему нужен свет. Душевный, добрый и любящий. Свет души этого пацаненка. - Не вижу радости в голосе, сынок, - на плечо легка тяжелая ладонь. Вот так всегда: отец старается поддержать из самых лучших побуждений, а выходит все наоборот. - Тебе кажется. – Он слегка отодвинулся, пытаясь сбросить с себя чужую руку. - Кстати, Бак передавал тебе, чтобы ты не смел загибаться тут, - рыжий парень улыбнулся, невольно бросая взгляд на прикроватную тумбочку. – О, апельсин? – в голосе нотки удивления. Что, он совсем не ожидал? А вот фиг тебе. – Но ты же…ты же терпеть не можешь фрукты! Чертов придурковатый Кроль! Он идиот? Азиат с силой сжал простынь. «Уебок, съебись.» Мысли в голове смешались, он злился. А почему? Просто потому что кто-то взял апельсин? Притронулся к той вещи, к которой прикасался Шпендель? Брюнету стало отвратительно. От хранившего молчание отца, от надоедливости единственного друга, от окружающей обстановки, - от всего того, что окружало. Грязно. Вокруг столько грязи – не отодрать. Не нужно пачкать то единственное чистое и светлое – знак того, что этот мир прогнил не до конца. - Фрой, - зашипел Канда. Он никогда не называл своего отца по имени – просто не мог. Старик понял его без слов. Он тихо поднялся и, потрепав за щеку, как в детстве, словно Юу был для него тем девятилетним усыновленным ребенком, направился к выходу. - Лави, думаю, нам пора, – мужчина бросил многозначительный взгляд на замершего юношу. – Канде нужно отдохнуть. Правильно. Отдохнуть. В первую очередь от всех тех, кто окружал его раньше. От себя самого – во вторую. Внутри так пусто. С тех самых пор внутри всегда пустота. Смерть Алмы лишила его опоры под ногами. А упасть не давал надоедливый Стручок. Он зарылся руками в волосы, закусил губу в немом крике. Опять эта тишина давит. Снова он один, в пустой палате, с подступающими ненавистными мыслями, давящей тишиной и привкусом горечи во рту. На волю. Убежать. Спастись. Как же хочется покинуть эти давящие стены, вдохнуть полной грудью воздух, услышать пение птиц, шум листвы, голоса людей. Образы, ощущения, чувства смешались в его голове. Разум постепенно стал очищаться от лишних и ненужных ему мыслей. Канда глубоко вздохнул и, приподнимаясь, потянулся вперед, на ощупь определяя место расположение тех или иных предметов. Японец чертыхался, проклинал все на свете, пытаясь, наконец, добраться до нужных ему вещей. - Ну же… ты не рохлядь! – прорычал брюнет, упорно продолжая рыскать вокруг себя и создавая характерные звуки. Он должен сам справиться с этим. У него больше никого нет, кроме себя самого. Родственники, друзья, даже этот Мояши, - они не помогут ему, ибо Канда единственный, кто может заставить себя жить так, как раньше. И слыша характерное шуршание сминаемой бумаги, Юу в первый раз за все двадцать лет своей жизни улыбнется. Искренне, счастливо и победно. *** - Аллен, нам пора. - Да, сейчас, Линали. Уолкер придирчиво осмотрел себя в зеркале. М-да уж… хорошо выглядит. Новый имидж ему определено идет. Придает даже какую-то изюминку. - Уолкер, ты – псих. – Пробурчал седоволосый, надевая на голову шапку. - Глупый ученик! – громкий бас его опекуна раздался на всю квартиру. – Еще минута твоей медлительности и считай – покойник! Устало вздохнув и посмотрев в зеркало, подросток вышел из комнаты. И вот чего расшумелись-то? Ну, подумаешь, опоздают. Делов-то! Как будто ему это было нужно. Не хочет он продолжать свою карьеру пианиста и точка. Все хватит, баста. Мечта канула в небытие, испарилась, оставив после себя только болезненные воспоминания. Без брата все не так, не так правильно, не так гармонично. Почему они не поймут? Почему они упорно продолжают улыбаться, говоря о его возвращении в творческую деятельность? Разве они не понимают, что ему больно вновь вспоминать об этом? Это предательство. Предательство по отношению к брату, к его Неа. Один он все равно ничего не сможет, просто не хватит силы воли. «Иди только вперед». Мана, извини, но, кажется, придется ему забыть эти слова. Аллен больше не хочет. Выйдя на улицу, подросток поежился. Сильный ветер кружил в воздухе белые пушистые хлопья снега, проникал внутрь через верхнюю одежду и морозя по самые косточки. Погода в этом году была явно не по меркам английского климата. Наверное, природа ему сочувствовала, раз вела себя совершенно иначе. Может, она тоже хотела заморозить время, жителей, чтобы не дать чувствам взять верх над разумом. Пока они ехали до офиса, Уолкер не произнес ни слова. Он бездумным взглядом смотрел в окно, совершенно не замечая окружающей обстановки, хотя раньше все было по-другому. Окружающий мир теперь для него ничто, весь его кругозор сосредоточен теперь только внутри себя, и одинокой палаты на девятом этаже с озлобленным обитателем. Канда… они общаются уже больше месяца с тех самых пор, когда он в первый раз переступил порог его палаты. Только он мог понять его, потому что сам Юу испытывал те же самые чувства, что и Уолкер: боль, потеря, безысходность, пустота, разочарование, не желание жить и двигаться дальше. Только с Кандой Аллен мог быть настоящим, не притворятся, что все хорошо. Японец не требовал той фальши, что ждали от него другие, - ему она просто не нужна. Поэтому седоволосый мальчишка был с азиатом самим собой: иногда тихим, иногда веселым, иногда молчаливым задумчивым. Он не знал, отчего у него на губах возникает совершенно нормальная улыбка и желание помочь. Просто Канда… Канда выглядел так одиноко в пустой комнате, так потеряно и обреченно. И Аллен помогал, улыбаясь, даже не обращая внимания на то, что его улыбку брюнет никогда не увидит. Да и не важно это. Канда ведь был ему благодарен не за нее, а за что-то большее. Пускай не говорил этого вслух, но действия иногда говорят больше слов. Верно ведь? - …лен! Аллен! Пианист непонимающе уставился на девушку. - Мы приехали, - коротко пояснила она. Подросток молча вышел из машины и направился в здание. Поднимаясь на четвертый этаж, он совершенно не обращал внимания на удивленные и сочувствующие взгляды окружающих. Кто-то даже пытался остановить его, дабы выразить сочувствие, но мальчишка продолжал идти к своей цели, полностью погрузившись в свои мысли. Зачем ему чье-то очередное показное сочувствие? Его это уже достало, хватит с него персонала больницы и знакомых, которым, в принципе, тоже было все равно. Маленький узкий коридор на четвертом этаже здания был пуст. Глухие шаги раздавались по всему помещению, оповещая работников о новом посетителе. Дойдя до единственной двери в конце коридора, Уолкер без стука вошел в кабинет. В глаза сразу же бросились два главных цвета интерьера: серый и черный. Какая насмешка судьбы… эти цвета сейчас лучше всего характеризую его душу. - О, Малыш… Не ожидал, что им все же удастся тебя уговорить. Пианист поднял взгляд и как-то не по-доброму посмотрел на хозяина сего помещения. - Я тоже, Тикки, я тоже… - горько усмехнулся он, усаживаясь в кресло. – Но, как видишь, я тут. И не называй меня так, пожалуйста. - Ну, рожа твоя испанская, говори чего хотел. – Приказным тоном сообщил Мариан, проходя внутрь и нагло устраиваясь на место мужчины. - Мариан, я не испанец, - Тикки скептически наблюдал за действиями Кросса. – И, будь добр, убери ноги со стола. Это не прилично. - Ближе к делу, я говорю. Ох, уж этот учитель… манер ему не занимать. Всегда груб, невежлив, хотя от свих подопечных требовал совершенно других действий. Седоволосый вздрогнул, вспомнив, как ему порой доставалось за ту или иную промашку в уроках хорошего тона. «Н-да уж… - невесело подумал он, - в этом я с вами согласен – быстрее, и я пойду.» Его щеки что-то невесомо коснулось. Подросток вздрогнул и обернулся. Рядом с ним, ободряюще улыбаясь и держа его за руку, стояла Линали. Милая, нежная, добрая Линали. Что бы он без нее делал все это время? Она никогда не выражает ему свое недовольство его поведением – понимает, видимо, что ему и так не просто. Аллен попытался улыбнуться ей в ответ, но вышло плохо и совершенно не похоже на улыбку. Скорее уж гримаса, напоминающая больше оскал раненного зверя. - Все в порядке, Лин, - он сжал ее пальцы и вновь повернулся к Микку. – Так зачем ты нас сюда позвал? Португалец задумчиво покрутил миниатюрную статуэтку ангела в руках и шумно выдохнул. Уолкер с интересом наблюдал за действиями Тикки – не каждый день увидишь, что уверенный в себе Микк будет мяться, как робкая барышня перед объектом своего воздыхания. - В общем, тут такое дело…. – он, наконец, оставил в покое несчастную копию божественного создания и посмотрел на присутствующих. – Аллен, корпорация не желает того, чтобы ты покидал сцену. Что ж… подросток, в принципе, этого и ожидал. Всем чего-то нужно от него. А его самого никто не хочет спросить, что, в свою очередь, нужно ему? Как же раздражает подобное отношение. - Нет. - Но Аллен… Тебя можно понять, но ведь не следует губить свой талант на корню. Ты должен продолжить это дело. - Это не обсуждается. Я не намерен возвращаться на сцену. - Подумай о своем будущем, Аллен! - Микк подошел к подростку вплотную. – Что тебя ждет, брось ты все? Тебе некуда идти – корпорация оплачивает все, вплоть до твоего лечения! - Что?- мальчишка непонимающе хлопал серыми глазами. – Учитель, – он посмотрел на молчащего Кросса. – Как это понимать? Мариан промолчал. Шатен тихо рассмеялся, чем вызвал недоуменный взгляд у Линали. - Что Аллен сказал такого смешного? – поинтересовалась она. - Ты ему не сказал? – проигнорировал он девушку. - Времени не было… - недовольный ответ. – Я все собирался…. - О чем вы? – Уолкеру казалось, что его держат за дурака. А может, и не держат вовсе? - Малыш, у тебя ничего нет. - Что?! *** - Ты опоздал. – Недовольно пробурчал Канда, слыша знакомые шаги. - Прости, пробки на дорогах. – Глухо отозвался подросток. Аллен прошел в палату, присаживаясь на край его койки. Приблизившись к азиату, он уткнулся ему в район шеи, слегка приобнимая. Канда замер. Что это с ним? - Мелкий? – осторожно позвал его Юу. Аллен в ответ что-то помычал, сильнее прижимаясь к теплому телу. – Что с тобой? - Канда… - совершенно безжизненный голос поразил японца куда больше, нежели если бы мальчика станцевал тут перед ним сальсу или же запел фальцетом. – Вот скажи… Почему люди такие жестокие? Брюнет шумно выдохнул. Вот как ответить на этот вопрос, если сам не знаешь на него ответа? Поэтому Юу не нашел ничего лучше, как просто обнять прижавшееся тело. Ясное дело – у него что-то произошло. Но он не собирается докапываться, лезть под кожу, заставляя вспоминать то, что Мояши, скорее всего, хочет забыть. Его уже итак ранили по самое не хочу. Если Мояши захочет – сам ему все расскажет. Терять близкого человека, когда только обрел его, совершенно не хотелось. Доверие – хрупкая штука, его сложно получить, но так легко разбить. Поэтому лучше подождать, когда Аллен сам решится на признание. Вдруг подросток резко отстранился и отвернулся, громко шмыгнув носом. Черт, и ведь помочь то ничем нельзя! - Тебе… плохо? – Канда все-таки решился задать мучавший его вопрос. - Нет, не просто плохо, БаКанда… мне хреново. Я выть хочу. – Аллен закусил губу, размазывая по лицу слезы. – Извини, я сейчас не особо могу скрасить твое одиночество. Лучше я пойду… - Уолкер поднялся, но тут же его обратно притянули к себе сильные руки. – Ты…что творишь? - Глупый Шпендель…- японец зарылся в его седые волосы и шумно выдохнул. – Не знаю, что там у тебя случилось, но уверен, что реветь – не самый лучший выход из ситуации. Пианист грустно улыбнулся. Что это нашло на Канду? Он же никогда себя так не вел. За все время, что знал его Уолкер, Канда сам никогда не прикасался к нему. Так что же теперь изменилось? Думать и искать ответы совершенно не хотелось. Да и нужны ли они ему сейчас? Когда к нему доверчиво прижимается тот, кто совершенно недавно был против каких либо проявления чувств. Разве важны сейчас какие-то глупые предположения? Седоволосому они явно не требовались. Он доверчиво прижался к Канде, неосознанно проведя носом по его щеке. Нежная кожа, совсем не шершавая и такая теплая. Вдохнув, подросток очертил линию скул, осторожно касаясь горячей кожи губами. Он… живой, настоящий. И он понимает. Понимает без слов. Уолкеру стало так хорошо, словно и не было ничего. Словно рядом снова брат, они опять дурачатся или просто обнимают друг друга, когда им плохо. Живые люди – самое лучшее лекарство от невзгод. Но только они должны быть близкими. Иначе вся магия лечения пропадет, испарится, как вода под палящим солнцем. - Спасибо, - Аллен все же нашел в себе силы отстраниться от друга. Канда издал звук, смутно напоминающий смешок и одобряюще сжал его руку. - Не думай, что можешь считать меня подушкой для своих соплей, - ворчливо проговорил юноша. - Ну вот, а я только поверил, что ты не задница, - счастливая улыбка озарила лицо седоволосого мальчишки. – А ты опять кактус… - Тч. – Юу демонстративно оттянул ворот своей рубашки. – Всего изсопливил, глупый Шпендель. Взгляд пианиста уперся в оголившуюся шею. Аллен невольно сглотнул, смущенно отводя взгляд. И зачем? Юу все равно же не видит. Только вот мальчику казалось, что японец все равно знает о нем все. Словно Канда и не слеп вовсе. - Мозги вытекли у Мояши, - Канда стукнул подростка в бок. – Не выпадай из реальности. - Аллен я, тупая твоя башка! – он шутливо толкнул его на кровать и сам был утянут туда же. Уолкер посмотрел в лицо японцу и мысленно чертыхнулся. Канда улыбался так коварно и хитро, словно задумал какую-то пакость. Не нравилось это Аллену, очень не нравилось. Он шестым чувством ощущал, что нельзя вот так находиться с азиатом – слишком опасно. Невольно задержав взгляд на губах брюнета, мальчишка машинально облизнулся, словно увидел любимое лакомство. А когда видишь любимую еду, тебя тянет попробовать ее. Она манит и забирается в самые потайные местечки разума и не вылезает оттуда, пока ты не попробуешь это. До тех пор, пока не сорвешься. Вот седоволосый и не сдержался. Он уверенно сократил расстояние между собой и Юу, и смело коснулся его губ. Это было так просто, как воды попить, как посчитать в уме однозначные числа. А что самое главное – правильно. Только вот он совсем не ожидал, что ему ответят. И ответят сначала неуверенно, а затем все более решительно и яростно. А если так происходит, то это совсем не похоже на искушение любимой едой. Это похоже на что-то другое. Вот только на что?