Блеск темных клавиш на белом холсте.

Тремя днями ранее. - Что ты тут забыл? – на плечо легла морщинистая ладонь. Канда устало вздохнул. Он разве о многом просит? Ему просто нужно побыть одному. А тут… даже в самом укромном уголке больницы ему не дают покоя. - Юу, - рука сжала плечо. – Как ты попал сюда? - Попросил медсестру, - коротко и ясно. Такой ответ устроит этого надоедливого человека? Но, видимо, отец так не считал. Фрой опустился на стоящий рядом с коляской стул и посмотрел в ту же сторону, что и его приемный сын. Алое зарево кровавой рекой расползлось на горизонте, придавая пасмурному небу слегка жутковатый вид. Глядя на лениво передвигающиеся густые облака, хотелось немедленно спрятаться от них подальше – они навевали тоску и обреченность, а в душе прорастали первые ростки меланхолии. Тидолл пару раз рассеянно моргнул, пытаясь отогнать нехорошее настроение. Мужчина бросил осторожный взгляд на Канду. Тот сидел, словно статуя – гордый, неприступный и величественно прекрасный. Темные волосы были собраны в низкий хвост, густая челка небрежно падала на закрытые глаза, на губах – едва заметная улыбка. Или же это не она вовсе… - Что сказал Бак? – наконец, тихо произнес Канда. - Он – твой менеджер, Юу, - отец вздохнул. – Он вправе уйти к другому, и ты это знаешь. И никакой контракт ему не помешает. Канда тихо чертыхнулся. Неужели, Фрой думает, что Бак Чан сможет отказаться от всего того, что он дал ему? - Ты его слишком плохо знаешь. Такие, как он, будут бегать за хозяином, словно дворовая шавка, - слишком уж они привыкли к роскоши. - Не все в этом мире держится на деньгах, мой мальчик. Японец сжал кулаки. Ногти больно впились в кожу, а губы сложились в одну линию. Как… как он не понимает, что не прав? Этот человек… вечно он так: живет в своем мире, видит только то, о чем в детстве прочитал в сказках. Его розовые очки… они до сих пор не спали с его глаз, а он уже так стар. - Ты ошибаешься. Твое видение прекрасного давно кануло в Лету, Фрой. Мужчина ничего не ответил. Возможно, Юу был прав, а может, и ошибался. Кто теперь разберет нынешнюю молодежь? Им все видится не так, как другим – новое поколение замечает только то, что хочет замечать, и только то, что им необходимо. - Когда-нибудь ты изменишь свое мнение. – Тидолл поднялся. – Тебе стоит присмотреться к людям внимательнее, вдруг заметишь то, что все эти годы старался не замечать. – Он подошел к сыну и взялся за ручки коляски. – Тебе пора на процедуры. «Не думаю, что со временем что-то изменится…» *** Когда Канда вновь вернулся в палату, часы показывали около восьми вечера. Ему сообщила об этом медсестра, что так любезно сопровождала его по всем этажам больницы. Это место казалось ему клеткой – большое, но самостоятельно он выбраться не может. Его заперли здесь ото всех, можно даже сказать, что бросили на попечение многочисленных сиделок и медперсонал. Но ему плевать. И пускай о нем никто не забыл – все это все равно не то. Не то, что ему нужно. Хотя… нужна ли ему забота других людей? Нужно ли ему понимание того, то с ним возятся только из-за того, что им за это заплатили. И чувствовать их фальшивое добродушие. Оно ему надо? Алма бы сказал, что он сошел с ума. Но ведь так и есть… азиату уже давно казалось, что из него делают душевно больного: медленно, но с особой точностью сдирают очередной слой его личности при удобном случае. - Алма… В голове тут же возникло круглое лицо черноволосого парня. Его вечная радостная улыбка… она отпечаталась у него в памяти так ярко, что забыть ее японец был не в силах. Ему казалось, что если он хоть на миг забудет о друге – его уже не спасти. Но разве его спасительной ниточкой не был этот наивный и весьма странный паренек? Аллен… - Черт, да что же это такое? – он в бессилии ударил кулаком по подушке. Легче от этого действия не стало. Кажется, он запутался. Окончательно и бесповоротно. Уже не понимал, где выход, а где вход в этот персональный маленький Ад. Чего, собственно, он хочет? Канда коснулся своих губ, задумчиво проведя по ним пальцем. Юношу до сих пор не покидало то странное ощущение, возникшее при соприкосновении его собственных уст с чужими. То, что он почувствовал тогда: сухость и шершавость, мягкость, сладость с горчинкой и легким привкусом миндаля, - это до сих пор ощущалось. И тепло. Растопившее замороженное потерей сердце, оно все больше оживляло душу, опаляя чувством полета и детского восторга. Так же было тогда, когда его целовал Алма. Только губы у Кармы не были такими мягкими и нежными. Боже… что он творит? О чем он только думает? Как он может сравнивать любимого человека с… а с кем, собственно? Этот мальчишка, в принципе, ему никто – просто знакомый. Только вот его прихода Юу ожидал намного больше, чем прихода родственников. Ему нужно перестать думать о нем. Если думаешь – привязываешься. А этого японцу не нужно. Ведь если ты привяжешься – будет больно. Ему самому, ни кому-то другому, а именно ему, Юу. Потому что Канда боится и знает, чем все может закончиться. Будет точно так же, как и с Кармой. - Почему ты не можешь оставить меня в покое? – не выдержав, Канда зажал уши руками. Брюнету казалось, что он отчетливо слышит заразительный веселый смех Алмы. – Оставь меня… Ты умер, тебя больше нет! Юу слышал, как Алма смеется. Тот словно издевался над ним, показывая, что он рядом и никуда не делся. Что для него смерть? Ничто. Маленькое препятствие, которое преодолеть совершенно не трудно. Канда не помнил, что произошло дальше. В голове у него все перемешалось: реальность спелась со сном, а сон ворвался во владения реальности. Стараясь понять, где мир грез, а где явь, юноша терзал свое тело, царапая, кусая нежную, бледную кожу. Впивался до крови, оставлял ужасные следы от ногтей на ней, а на кровати – кровавые капли. Отчего-то ему стало смешно. Японец не стал сдерживаться: смеялся громко, глухо и безумно. В ушах стоял смех друга, поэтому он старался вторить ему, пытаясь сделать свой смех хоть чуточку похожим на тот, что слышал. В сознании плясали разноцветные пятна, разрисовывая его безвкусной палитрой: красный смешивался с черным, черный сливался с синим и зеленым, а получившаяся смесь наносилась на холст его мыслей. И так продолжалось, пока весь его внутренний мир не был покрашен в этот ужасный и безвкусный цвет. Мертвый цвет. Один мазок – палитра безумца была готова. Как просто сойти с ума… даже стараться не нужно. Его нашли на полу. Медперсонал в панике метался по всему этажу, пытаясь понять, что произошло со слепым пациентом. Медсестра, все та же, что так любезно сопровождала его раньше на все процедуры, обработала его раны, стараясь не смотреть в пустые и безжизненные синие глаза. А лечащий врач, не особо долго раздумывая, пришел к выводу, что пациента нужно перевести в блок номер три, содержащий в себе душевнобольных. Так, незаметно, тьма в глазах Канды Юу приобретала новый цвет. *** Сейчас. - Как? – Аллен неверяще уставился на медсестру в холле. – Это невозможно… - Ошибки быть не может, - она сочувственно улыбнулась ему. – Я сама видела, что он сотворил с собой. Сколько здесь работаю, но столько крови я еще не видела. Уолкер обессилено опустился на стул и зарылся пальцами в волосы. Это… это невозможно! То, что она сказала… все это неправда! Наглая ложь! Канда не мог так… это же... произошла ошибка. Нужно во всем разобраться. Он докажет, что Юу абсолютно нормален. - Как попасть туда? – спросил он девушку. Та посмотрела на него, как на сумасшедшего. Точно такого же, каким ей показался тот съехавший с катушек азиат. - Тебя туда все равно не пустят. Без специального разрешения в третий блок проход закрыт. Туда могут попасть только родственники находящихся там пациентов. - Но ведь есть же способ! – Аллен воинственно поднял взгляд на медсестру. - И я тебе о нем только что сообщила. Извини, мне надо работать, - девушка взяла со стола папку с карточками и направилась к лифту. *** Но способ Аллен все-таки нашел. В холе юный пианист поймал флиртующего с какой-то медсестрой Лави. - Почему ты не сказал мне? – сразу огорошил его седоволосый мальчишка. Лави закусил губу. Рыжий друг понял все сразу – даже и объяснять ничего не нужно. - Ты не спрашивал – я не отвечал, - беззаботная улыбка появилась на его губах, а в зеленых глазах появилась серьезность – явный признак того, что Лави все-таки страшился этого вопроса. - Но ты ведь… - в бессилии подросток опустил голову. Что, собственно, он мог сказать на это? Новый друг абсолютно прав: он ведь не интересовался здоровьем Канды. - Тем более я думал, что ты знаешь. Вы же ТАК близки, - улыбка превратилась усмешку. Парень специально выделил интонацией определенное слово, что у Аллена не осталось сомнений в его словах. - Не понимаю, о чем ты…. - К чему ты притворяешься? – зеленоглазый юноша полностью переключил свое внимание на мальчика. – Я видел, как вы целовались. Уолкер побледнел. Так вот что в тот раз показалось ему странным… Отпираться не было смысла. Аллен сунул руки в карманы и нагло посмотрел в зеленый глаз. - И что с того? – в серых глазах горел вызов. – Ты что-то имеешь против этого? От такого Лави опешил. Просто не знал, что и ответить. По спине рыжего прошелся неприятный холодок – парнишка напугал его до чертиков. «Странный он… - он нервно сглотнул. – Как и Юу» - Да нет, - юноша поднял ладони в примирительном жесте. – Ваше дело… Уолкер закусил губу. Он искал Лави не для пустых разговоров, которые открывали весьма пикантные подробности дружбы японца и юного дарования. Пора бы вспомнить об этом. - Лави, я… Но рыжий, казалось, только и ждал этого. Зеленоглазый юноша, не дожидаясь пока Уолкер договорит, схватил того за руку и потащил на выход из регистратуры. - Куда мы? – стараясь поспеть за парнем, спросил Аллен. - Как куда? К Юу. Или ты, - он остановился, - не уже передумал? - Но ведь туда не пускают… - Близких пускают, так что вперед! *** Темно. Повсюду была темнота. Она искрилась пестрыми, раздражающими красками. Это… пугало. Ему было страшно. Казалось, он тут один. Хотелось выбраться обратно. На тот свет, что был раньше. Интересно, куда он подевался, этот чудный, теплый и такой родной свет? Ему чудилось, что вокруг сплошной ряд из стульев. А посередине – он. Забитый, сломленный самой судьбой и роковым случаем. Не смешно ли? Себя почему-то было не жалко. Странно. Обычно, попадающие в такое положение люди начинают жалеть себя, вызывая точно такие же эмоции и у окружающих. Но он не такой. Он сильнее всех этих слабаков. Просто… просто что? На это даже он не знал ответа – либо было слишком долго искать его, либо его и вовсе не существовало. Канду вновь охватила апатия ко всему. Не хотелось есть ту пищу, что приносили ему санитары. Они делали это так, словно он – дворовая шавка: бросали ему на стол, совершенно не заботясь о том, как нужно ухаживать за таким больным. Ну и плевать тогда. Гордость ему не позволяла сообщить о неудобстве. Да и не только она: к Юу просто не стали бы прислушиваться, считая, что выслушивать просьбы и жалобы безумца – ниже их собственного достоинства. В психушках так всегда: больных, нуждающихся в заботе и ласке или же просто понимании, не считали за людей. Животные – такое определение им давали. Сколько он находится в таком состоянии, японец не знал. Только догадывался, что не так уж и долго. Судя по разговорам нынешних надзирателей-узурпаторов – всего несколько дней. Не такой и большой срок заключения у него. Японец рассмеялся. Да уж... что есть, то есть – не отберешь. Действительно, заключение. А это место – самая настоящая тюрьма. Даже там, где к нему постоянно приходил смешной и надоедливый мальчишка, было все иначе. Там, пусть и взаперти да в четырех стенах… там была жизнь. Она била ключом, смеялась над его поведением и неуклюжестью. Там был свет. Почему-то это слово у Канды ассоциировалось со смешным черноволосым юношей. Его добродушная и по-детски наивная улыбка была как солнце, – грела, освещала и дарила радость. У брюнета возникло острое желание вновь увидеть ее. Когда его лба коснулась чуть прохладная ладонь, Юу смог вздохнуть с облегчением. Совсем невесомое прикосновение принесло невероятное блаженство. Легче стало дышать, ощущать себя и находиться в этих темных стенах. Уткнувшись в хрупкое мальчишеское тело, Канда с удовольствием вдохнул родной аромат, сжимая его одежду в своих пальцах. - Алма… - выдохнул он. – Ты пришел. Обнимающий азита человек вздрогнул, а через секунду вновь его обняли знакомые руки и со всей силы прижали к себе. - Прости, что так долго, - выдохнул ему в волосы друг. А по щеке Канды одиноко скользила чужая слеза. В этот раз палитра сознания японца приобрела светлый оттенок.