***
- Что? Но это… невозможно… - пробормотал Аллен, в упор глядя на довольного португальца. - Но это так. У тебя очень хорошие друзья. Уолкер запустил пальцы в волосы и еще раз пробежался по тексту. Кто мог так опрометчиво поступить? У него же нет знакомых такого круга. Тогда, может, это Фрой? Мужчине, видимо, на словах было не достаточно выразить свою признательность, вот он и решил так сделать… Только вот одна маленькая, но очень весомая, проблема – отец Канды ни слухом, ни духом про его долги. Значит, этот вариант полностью отпадает. - Это какая-то ошибка, - Аллен, наконец, отошел от шока и потянулся к стакану с водой. Сделав пару глотков, мальчик прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла, полностью расслабляясь. – Перепроверь еще раз, пожалуйста. Микк возвел глаза к потолку и затянулся сигаретой. Этот ребенок… не видит то, что ему впервые за последние полгода улыбнулась удача. Пианист бежит от нее прочь, не оборачиваясь и всячески отнекиваясь. Кто-то протянул ему руку помощи, а он… глупый, наивный сопляк, который верит только в то, что всего добьется сам и без посторонней помощи. - Уже, Аллен, - португалец облокотился на уголок стола и обвел взглядом комнату. – Но банк упорно не хочет раскрывать личность неизвестного, что так щедро пожертвовал свои деньги на выплату твоих долгов. - Вот как… Седоволосый закусил губу. И что теперь делать? Довериться тому незнакомцу и вырваться, наконец, из оков Компании или же отказаться от столь щедрого подарка? Мальчик не знал, что ему делать. Нужен совет, только вот кто бы дал его… Спрашивать Тики как-то не хотелось, Линали… видеть в глазах лучшей подруги тень жалости и сожаления мальчик до сих пор не мог. Но больше ему некого спросить. Ведь не расскажешь же все Канде… поэтому остается только Ли. - Ладно, - он поднялся. – Во всяком случае, спасибо, Тики. Я, пожалуй, пойду, если у тебя все. Португалец рассеянно кивнул, не сводя глаз с какого-то журнала. Он даже не заметил, как бесшумно закрылась дверь за Уолкером, и в кабинете мужчина остался абсолютно один.***
Аллен вернулся домой где-то за полночь. По дороге он заехал в супермаркет и купил себе большое ведерко с мороженым. А еще он позвонил Лине и предложил встретится. Заодно и поговорят, без лишних ушей. Канда же все равно будет занят в своей мастерской. Оставшись довольным собой, пианист прошелся по всей квартире, надеясь найти Юу и вновь заставить художника сделать невозможное – съесть очередное нелюбимое лакомство. Канда нашелся в своей комнате. Японец тихо слушал музыку и что-то опять рисовал. Аллен, стараясь двигаться как можно тише, прошелся в комнату и уселся на пол. Не часто ему удавалось видеть то, как художник рисует. Поэтому не стоило сейчас дать себя обнаружить. Хочется же посмотреть на полностью поглощенного процессом Канду, навсегда запомнить, какой бывает в такие моменты японец. Аллен не шевелился, и, казалось, не дышал. Он думал, что если сделает хотя бы один вдох – волшебство открываемой картины пропадет. Канда… Юу выглядел просто невероятно. Красивое лицо полностью сосредоточенно, тонкие брови сошлись на переносице, бледные губы поджаты. Он даже выпустил кончик языка от усердия. Руки его порхали над холстом, кисть невесомо касалась красок и карандашных набросков, вырисовывая причудливые узоры и делая рисунок живым, наполняя его чувствами. А звучащая музыка охотно помогала незрячему художнику в своем нелегком деле. Плавно и не спеша проникала в сознание, крала душу и вытаскивала ее на свет. Душа трепетала, подобно бабочке, пойманной в ладонях, но не сопротивлялась – тоже хотела помочь своему обладателю. Ведь нужно окрасить холодный холст новыми красками, показать окружающим, что картина тоже может жить своей собственной жизнью, что она тоже способна чувствовать все то, что доступно человеку. И юному пианисту казалось, что каждый раз Канда практически достигает того совершенства, той цели, к которой так стремится его душа. Но вот японец резко отложил кисть в сторону и вытер руки. Он отбросил темную челку со лба и, вздохнув, сел на кровать. - Не могу сосредоточиться, когда ты тут, - недовольно проговорил азиат. - Как ты…узнал, что я тут? – Аллен захлопал глазами, отставляя ведерко с мороженым в сторону. – Я же старался… - Старался, да вот не вышло! Ты костями гремишь так, что тебя даже глухонемой заметит. Седоволосый прикусил губу, стараясь не рассмеяться. Канда… такой забавный. С растрепанными волосами, слегка румяными щеками и такими милыми ямочками, появляющимися при скупой улыбке. - Чего приперся? – азиат скрестил руки на груди и высокомерно поднял нос вверх, от чего стал похожим на надутого павлина. Пианист склонил голову набок и подпер рукой подбородок, задумавшись на секунду. - Да вот, дай, думаю, зайду, тебя в мороженом искупаю… - равнодушный вздох. – Но ты, видимо, моего энтузиазма не оценишь. - Пф. Ненавижу сладкое. - Ага, я помню, - Аллен причмокивает, с толикой грусти смотря на мороженое. Кажется, безумную идею придется отложить. – А еще ты терпеть не можешь апельсины, надоедливых личностей и когда тебе достают, да? Хотя нет, - Он почесал затылок. – Ты еще меня терпеть не можешь. Канда цыкнул. - Тут вынужден с тобой согласиться. – Юу резко развернулся. – Что с тобой? Подросток нервно сглотнул. «Так, не паникуй, все отлично. Ведь все и, правда, отлично, разве нет?» - мысленно дал себе указания пианист. Канда не должен знать о случившемся. Аллен не сможет вынести ни одной из предполагаемой реакции азиата – слишком она уж могла быть убийственной для его понимания. - Да ничего не случилось, - на его лице появилась улыбка. Юу поморщился. От Шпенделя просто за километр сейчас веяло лживостью и притворством. Бесит. Как же раздражает его эта идиотская привычка. - Шпендель, не прикидывайся. И прекрати так лыбиться – зубы все выбью. Бесишь. Выкладывай, давай уже, что там произошло. - Да говорю же – отлично все. У тебя паранойя. Ну, - мальчик пожимает плечами, - или мания величия. - Ты совсем идиот, да? Или только прикидываешься? – злобно шепчет азиат, недовольно пофыркивая. – Говоришь или выметаешься отсюда! Уолкер вздрогнул. «- Я не просил, чтобы ты бегал вокруг меня собачкой!» - вспомнил он слова брюнета. Так если ему все равно, что он рядом с ним, тогда… почему так больно и щемит в области сердца? Почему сейчас Канда полностью себе противоречит. Ему никогда не понять художника: то он сначала отталкивает, не позволяя приблизиться ни на миллиметр, то притягивает к себе подобно магниту – не оторваться и не убежать. - Зачем тебе это? – Аллен добела сжал кулаки, стараясь не выдать своего волнения от ожидания ответа. Художник как-то горько усмехнулся, опустив голову на грудь, и едва слышно произнес: - Потому что ты важен для меня. Аллен резко поднялся с пола и оказался прямо перед Кандой. В следующую секунду рука мальчика приподняла подбородок юноши, откидывая упавшую челку со лба. -Ты… Эти шесть слов… японец просто не представляет, что они значат для Аллена. Его голос охрип. Говорить было трудно. Из легких будто бы выкачали весь кислород, грудь сдавили сильные тиски, перед глазами все расплывалось. В мыслях у него – Канда. Имя на его губах только одно единственное – Канда. На кончиках пальцев ощущалось приятное покалывание, приносящее неимоверный экстаз; запах, витающий в воздухе – примесь аромата его одеколона и свежих красок – немного экзотичен, будто смесь пикантности и сладости, а между этими двумя вкусами – медовая горечь; внутри у него все горит огнем, кровь пульсирует и несется по сосудам, доводя до мелкой дрожи; на кончике языка, на губах, что так желают ощутить прикосновение шершавых губ, - все это Канда. Такой гордый, горячий, неудержимый и жаждущий. Из головы вылетели все слова, все мысли, что хаотичным роем метались в ней, не давая покоя. Сейчас они были не так значимы для Уолкера. На данный момент главное для него – человек, сидящий напротив. Тот, в чьих руках находится хрупкое сердце пианиста. Канда не шевелится. Просто боится сделать лишнее движение. Наверное, брюнет страшится того, что все происходящее может оказаться сном. Таким желанным, таким манящим и одурманивающим. Прикосновение чужих пальцев к своей коже подобно сладостной пытке: одновременно дарит наслаждение, и приносят непереносимую боль. Наверное, Юу мазохист, раз ему нравится нечто подобное, но остановится не в силах – это затягивает, словно болото… Хочется стать еще ближе. Обнять, коснуться жестковатых волос, ощутить, как под пальцами дрожит нежная кожа… И брюнет решается. Он осторожно, словно боится покалечить самое ценное, что у него есть, перехватывает запястье и тянет на себя. Руки его придерживают Аллена за поясницу, не решаясь спуститься ниже или же подняться вверх. Тяжесть чужого тела приятно давит. Сердце бьется где-то в висках, дыхание становится тяжелым. Он бы лежал с ним так всю вечность – не разрывая объятий, прижимая все сильнее к себе хрупкое мальчишеское тело. Уолкер нервно сглатывает. Близость японца действует на него похуже самого сильного наркотика. Он вяз в этом болоте все больше и больше. Картинка перед глазами перестает быть четкой… Дыхание азиата обжигает кожу, руки становятся влажными. Седоволосый шумно делает один единственный вдох, а затем придвигается чуть ближе, сокращая расстояние между ними до минимума. - Знаешь, - начинает пианист. Глаза его горят лихорадочным блеском. - Мне брат говорил, что солнце умеет улыбаться. Я раньше не верил, пока сам не увидел… - он облизал губы, не сводя взгляда с губ брюнета. – Но еще не знал, что солнце можно попробовать. - Мелочь, сам понял, что за хрень ты сказал? – усмехнулся Канда. - Я сейчас покажу, - седоволосый заправил прядь за ухо. Когда его губ касаются горячие мальчишеские губы, Канде кажется, что его мир резко окрасился в красный цвет. Но этот цвет быстро исчезает, на его месте быстро появляется другой, а затем и третий. Палитра будто живет своей жизнью: цвета сменяют один за другим – Юу даже не успевает узнавать их. Хотя ему вовсе неважно это сейчас. Юношу ничего не волнует – только отчаянно прижимающийся к нему мальчишка важен для него сейчас. Легким не хватает воздуха – плевать. Отстраняться от сладких губ Уолкера совершенно нет желания. Потому что если отстранишься – кажется, что умрешь. Вот на месте. Этот поцелуй подобен воздуху. Только вкус у него странный: немного горьковатый, цитрусовый. Его персональное солнце. Его персональный Ад и Рай. Счастье, оказывается, было так близко… Поддаться искушению так просто и легко. А если искушение притягивает тебя подобно магниту, противостоять этому нет никакого желания. Близко – только руку протяни. Голову кружит, если бы они стояли – тут же оказались бы на полу. Тело стало ватным, невесомым. Уверенные движения рук, накатывающее с каждым касанием возбуждение, разливающаяся нега внизу живота, - малая доля получаемого удовольствия. Преграда в виде одежды летит на пол и тут же забывается. Им не терпится стать ближе друг к другу. Соприкосновение двух разгоряченных тел – электрический разряд, пробегающий между ними. Они давно позабыли все запреты, моральные принципы и свои убеждения. Зачем сейчас такие ненужные вещи? Когда тело плавится, словно раскаленный металл, под чужими руками, разве можно думать о чем-то другом? Когда происходящее сейчас – больше, чем прихоть двух израненных сердец, так нуждающихся в любви, теплоте и ласке… Канда исследует тело мальчика неторопливо, пытаясь запомнить каждую мелочь. Проводит руками по слегка выступающим ребрам, вызывая тем самым немного нервный смешок у своего партнера, касается плоского живота, губами прокладывая из поцелуев маленькую дорожку до груди. Аллен тяжело дышит, поддается навстречу, помогая Канде в его исследовании. Томный стон срывается с припухших губ, тело выгибается дугой под нетерпеливыми руками. Мальчик наслаждался теплом, даже жаром, исходящим от чужого и, в то же время, родного тела, запахом, что пробирал его всего и ощущался даже на вкус, и нежностью, больше походившей на смесь отчаяния со страстью. Внутри него бушевала целая буря чувств, полыхая языками пламени и сжигая в пепел… А потом… потом плотина, сдерживаемая из последних сил, разрушилась. Канда, издав то ли рык, то ли стон, подмял под себя податливое тело. Седоволосый зарылся пальцами в длинные волосы Юу и вновь потянулся к влекущим губам… Ночь только началась. Тихо, неспешно вошла в свои владения, осматривая территорию, как вернувшийся издалека хозяин в пустой и одинокий дом. Будто извиняясь за свое долгое отсутствие, просматривает сначала одну, а затем вторую комнату. И вот, будто бы оставляя комнату, в которой находятся пианист и художник, напоследок, словно сравнивая с десертом, хозяйка-ночь ступает в самое сокровенное свое владение. Она медленно проходится от окна к каждому предмету интерьера, погружая его во мрак, добирается до кровати, на которой в волшебном и неудержимом танце страсти и неги сплетены два юношеских тела. Страх, стыд и волнение отступили. Осталась только решимость. - Ну же… - хриплый голос седоволосого мальчишки разрывает тишину, заставляя тень отступить. – Не бойся ничего. Просьба услышана тут же, подхвачена и исполнена. Бархатистый с хрипотцой голос, ласкающий, успокаивающий и обещающий такое банальное: «все будет хорошо». И хочется верить этому, отдаться без остатка. Аллен совершенно не стесняется своих стонов и хриплых вздохов, нетерпеливых страстных поцелуев художника, его прикосновений. Мальчик сам вжимает в себя подрагивающее от нетерпения тело, до боли впиваясь в нежную кожу, развратно разводя ноги шире. Он не боится даже тогда, когда Канда делает первые острожные толчки. Ноющая боль, которая быстро распространяется по нижней части тела, его не страшит. Это - блаженство. Это – больше, чем просто секс. Что-то сродни единству душ и единению тел, но все же выше всего этого. Они оба тяжело дышат, цепляются друг за друга изо всех сил. Горячие, немного шершавые губы прокладывают мокрую дорожку на шее – от чувствительной мочки уха до пульсирующей жилки возле ключиц. Аллен потерялся. Во времени, в пространстве, окружающих звуках, ощущениях. Различить что-либо было нереально сложно, практически невозможно. Да и особого желания не было. Седоволосый сейчас желал только одного: стать еще ближе к тому человеку, к которому с таким отчаянием и острой необходимостью первого вздоха спешило его сердце, его душа и его разум. Подросток не заметил, что боль постепенно стала утихать, освобождая место другому чувству. Удовольствие накатывало на него с каждым новым толчком, таким сильным, глубоким и чувственным. Тело прошибает нескончаемый поток страсти, распространяясь по венам, окутывая их с ног до головы. Перед глазами стоит нечеткая картинка, которая постепенно наполняется новыми радужными бликами. Они сходят с ума только от одного прикосновения, хриплого, едва сдерживаемого стона. Канда проводит языком по припухшим губам, вызывая тем самым у своего партнера едва слышный всхлип. Рука художника накрывает возбужденную плоть мальчика, и он начинает двигать ей в такт своим движениям. Уолкер выгибается, нетерпеливо двигается сам, стараясь получить как можно больше наслаждения. Простых и размеренных движений им становится мало. Темп постепенно нарастает, воздух в легких заканчивается с катастрофической быстротой и пик наслаждения так близок… Канда делает несколько резких и глубоких толчков, от которых у Аллена замирает сердце, попуская несколько ударов, затем волна экстаза накрывает его легким, невесомым пледом удовольствия. Японец затихает следом, опираясь руками о подушки. Тишина, нарушаемая только тяжелым и рваным дыханием. Говорить сейчас что-либо просто бессмысленно. Ночь, понимая, что в этом помещении она явно лишняя, накидывает последнее темное одеяло и покидает покои двух влюбленных. Оставляет ее обитателей, чтобы с гордостью встретить рассвет и новый день.***
Аллен проснулся от настойчивого звонка. Резко подскочив на кровати, подросток недовольно поморщился от неприятного ощущения в нижней части тела и бросил взгляд на часы. - Какого? – его глаза неверяще уставились на циферблат. – Блин, проспал! Уолкер, путаясь в простынях и тихо охая от каждого движения, свалился с кровати. Грохот, наверное, стоял просто ужасный. - Черт, черт, черт, - повторял он, натягивая штаны. – Линали меня убьет. Звонок повторился вновь. Аллен мысленно застонал. Хотя… стоп, подождите-ка… это не его комната. И он так громко не стонет. Тогда что это? Мальчик медленно повернулся к кровати и тихо охнул. - Быть не может… - он хлопал светлыми ресницами, глядя на мирно спящего брюнета. Перед глазами тут же промелькнули сцены прошедшей ночи. Лицо мгновенно приобрело багровый оттенок, а воздух в легких кончился. – Не сон значит… Паника маленькими ручками начинала осторожно забираться по лесенке, ведущий в его сознание. Мысли в голове разбросались в хаотичном порядке и становиться в ровный строй, похоже, не собирались. Если бы не Лина… Блин, и почему у него все так не вовремя? «Господи, пусть Канда пока не просыпается…» - молился Аллен, направляясь в прихожую.***
- Сколько там нужно кусочков, Лин? - Четыре кусочка банана, три дольки апельсина и один кусочек ананаса, Аллен, - Линали оторвалась от чтения какого-то новомодного журнала. – Когда же ты запомнишь рецепт любимого десерта? Канда изогнул губы в чем-то напоминающем улыбку и громко хмыкнул. Для того чтобы что-то Уолкер смог запомнить, простого желания девушки было не достаточно. Аллен вымучено закатил глаза и вновь принялся нарезать фрукты. - Когда-нибудь точно запомню, - озорная и счастливая улыбка появилась на лице Аллена. – Не переживай. - Да ладно тебе, Шпендель, - Канда потянулся к стакану с соком. – Эта информация занимает слишком много терабайтов, а у тебя и так без этого пару мегабайтов памяти. Линали звонко рассмеялась. Смех девушки напоминал колокольчик: точно такой же громкий, переливистый, чистый. Он подобен маленькому роднику, что тихо журчит в горных массивах. Глаза пианиста расширились. «Чего это он там сказал?» - казалось, его возмущению не было предела. - Знаешь, БаКанда, - он нарочито медленно повернулся к своему сожителю. – А ты растешь. Уже вполне прилично разговариваешь с окружающими. Слушай, неужели, на великого тебя снизошло озарение? - Мояши, тебе что, не спокойно спится? – ехидно поинтересовался японец. - А… - залепетал мальчишка, закусив губу. Краска нашла на его щеки. Ему казалось, что он горит. Перед глазами тут же промелькнули сцены прошлой ночи: яркие, обжигающие, пробуждающие скрытые желания, они были подобны урагану, что быстро разрастается и сметает на своем пути. Уолкер нервно сглотнул, глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться на своем занятии. Думать о таких, казалось бы, невинных словах брюнета или же отвечать на них не хотелось. Будто бы этим самым он мог нарушить то негласное обещание, что дали они друг другу. Эта ночь останется для всех тайной, бережно охраняемой и неприступной, о которой они сами никогда не забудут – просто не смогут поступить иначе. Ведь этой ночью произошло что-то волшебное и мистическое… - Аллен, все в порядке? – раздался обеспокоенный голос Ли. - Ась? – мальчик невинно хлопал глазами, пытаясь сделать вид, что ничего не произошло. Да, в принципе, ничего не случилось. Слова как слова. Только вот подтекст у них самый что ни на есть компрометирующий и смущающий. - Я просто задумался, - он вновь улыбнулся китаянке. Девушка посмотрела на Уолкера долгим взглядом, а потом, улыбнувшись в ответ, вернулась к чтению. Канда откинулся на спинку стула и вздохнул. На душе у него было так легко и спокойно. Слушая тихий разговор двух друзей, он незаметно погрузился в состояние легкой полудремы. Это совсем на него не похоже – вот так спокойно сидеть с кем-то и обсуждать различные и глупые, как он раньше считал, вещи. Негромкий, нежный голосок Ли, ее звонкий смех, шутливый тон Мелкого, его ответы на те или иные вопросы девушки, шум работающей техники, монотонные и едва слышные звуки соприкосновения ножа с разделочной доской, - это все приносило в его новый мир толику домашнего уюта. Того, которого ему так не хватало всю жизнь. И отказываться от него не хотелось совершенно. Это было бы глупо, неправильно и немыслимо. Особенно сейчас, когда ему, наконец, стало казаться, что он разобрался с тем желтым цветом. Когда художник приблизился к разгадке мучавшей его тайны. Поэтому отступать сейчас – проявление слабости. Той, от которой избавиться было так сложно. Тем более нужно учитывать то, что этот цвет и Шпендель каким-то образом связаны. Эту нить, тонкую, на первый взгляд такую хрупкую, но в тоже время такую нерушимую, он увидел не сразу. Сначала ему показалось, что вышла ошибка. Ведь такого просто быть не может, так как у Уолкера есть уже свой собственный цвет в палитре японца. Но вчера… вчера его сомнения развеялись и испарились. Эта нить снова показалась. Только вот она уже тугим кольцом оплела хрупкое мальчишеское тело, сливаясь с чистым и непорочным белым цветом юного пианиста. Цветом, который вчера приобрел новый для себя оттенок, который прекрасно гармонировал со всеми цветами, что находились у азиата в палитре. Это был цвет безудержного счастья. Такого робкого, милого, необыкновенного и нежного. Подобный цвет Канда еще нигде не встречал. Но если подумать, то он и не знал, как может выглядеть абсолютное Счастье, и какой цвет оно имеет. Разве у него есть оттенки? Может, Счастье состоит из нескольких цветов, таких разных и непохожих на себя. Возможно, оно разное, подобно людям на всей планете. А может быть, оно такое незаметное и увидеть его очень сложно, ибо его цвет сливается с окружающими красками. Как же тогда распознать то, о чем читал только в книжках, но ощутил вчера? Прикоснулся, но так и не запомнил нужный оттенок. Ему не нужно спешить: когда захочется вновь испытать то блаженство, граничащее с кучей других положительных эмоций, он обязательно не упустит свой шанс. А пока ему и хватит этого… - Ну вот, остались только сливки. Из раздумий и состояния легкой полудремы брюнета вывел громкий голос Линали. Девушка, гремя посудой, суетилась теперь рядом с Алленом, помогая тому раскладывать получившееся лакомство по формам. Аллен бросил мимолетный взгляд на притихшего японца и слегка улыбнулся. Но эта улыбка отличалась от той, что мальчик дарил своей подруге. Эта была наполнена каким-то иным теплом, предназначенному только слепому художнику. Глядя сейчас на немного хмурое и сосредоточенное лицо Канды, в голове у Аллена возникла совершенно безумная идея, за которую Юу его потом по голове не погладит. Вряд ли он вообще посчитает ее милой и невинной детской шалостью. Скорее всего, он, как обычно, начнет ворчать, как столетний старик. «Он вообще когда-нибудь может позволить себе улыбаться?» - пронеслась мимолетная мысль в голове у Уолкера. Не то чтобы Аллен жаловался на поведение своего… а кто они теперь друг другу? После вчерашнего, после всего, что произошло… Назвать Канду другом было просто немыслимо, ведь они теперь нечто большее друг для друга. Тогда, возможно, любовники? Хотя это слово… оно грубое, подобно ругательству, что так нелепо слетает с губ. Это слово бьет по всему сознанию, оставляя мерзкий и неприятный след за собой. Оно больше похоже на змею, огромную и скользкую, отвратительную, которая старается ужалить в самое больное место, причинить тем самым такую боль, что стерпеть порой бывает так сложно. Они ведь так и не поговорили. Линали нарушила своим приходом то, что, возможно, могло бы сейчас помочь разобраться в их отношениях. Но девушка ведь в этом не виновата, она же не знала… Тяжело вздохнув и поправив воротник рубашки, Аллен вновь повернулся к большой миске с приготовленным в ней лакомством. Задумчиво перемешивая получившуюся смесь, подросток все никак не мог найти ответа на свой вопрос. Вот ведь, глупый мальчишка… Теперь, когда он всерьез задумался о том, как дальше вести себя с Кандой, то реальность обрушилась на него чаном ледяной воды. Ему стало страшно. Страх медленно, неторопливо, будто прощупывал почву у себя под ногами, заполонял его тело, погружая в вязкую и холодную трясину отчаяния. Парализовано все, вплоть до каждой клеточки. «А вдруг он отвернется? Вдруг это и вовсе сон?» - мысли, отсутствующие до сего момента, вдруг резким потоком заполонили всю его голову. И плевать теперь, что рядом стоит Линали, глаз у которой наметан на необычное поведение своих близких. Плевать на все – страх полностью овладел мальчиком. Страшно остаться наедине с художником, потому что может произойти все, что угодно жестокой судьбе. Глупо, наверное, он сейчас выглядит, но… ему не кажется это таким уж и нелепым. А ведь… когда пришла Ли, он чувствовал себя так, будто и ничего не произошло. Эффект самосохранения уже тогда сработал, или же Уолкеру казалось все сном? Таким несбыточным, нереальным, тайным, желанным. Ведь он… сам этого хотел. Будто увядающий цветок на пустыре, который изо всех своих сил тянется к свету, влаге и теплу, что излучает солнце. Или утопающий за спасительную соломинку, или же паук, плетущий долгожданный мост, дабы перебраться на другой берег через горную, неуправляемую реку. Выходит, он соблазнил Канду? Получается, что он принудил Юу к половому акту, ведь вряд ли японец желал такого исхода их отношений. Но тогда почему Канда не оттолкнул его, а позволил обнимать себя, трогать в интимных местах, целовать, пока не закончится воздух в легких? Выходит, что брюнет и не был-то особо против. Господи, как же он запутался… Аллен тряхнул головой, отгоняя все ненужные сейчас мысли прочь. Нельзя сейчас думать о таком. Его вид может чем-то насторожить Линали. Он подумает об этом завтра. Ну, или… вечером, когда придется предстать перед высшим правосудием – своей совестью и Кандой. А что страшнее из двух, Аллену даже и знать не хотелось. Стараясь, наконец, отвлечься, подросток потянулся за взбитыми сливками. Все-таки не нужно забывать о том, что они готовили. Мальчик взял баллончик и потряс его, готовясь нанеси последний штрих к получившемуся шедевру из фруктов и мороженного. - Ай, Аллен! – Линали покачнулась на стуле. Чтобы не упасть, девушка ухватилась за локоть подростка, сжав и впившись длинными ноготками в нежную кожу пианиста. - Атата… – зашипел Уолкер, слегка наклоняя руку в сторону. - Прости, прости! - Да ничего. - Мелочь, мать твою, ты совсем офигел? – Канда, резко выпрямившись на стуле, гневно сопел, пытаясь дотянуться до полотенца. Не спеша, как в замедленной съемке, Ли и пианист повернулись на голос весьма недовольного японца и замерли. А потом синхронно согнулись пополам от едва сдерживаемого смеха. А посмеяться было над чем… Канда с прической «аля я у мамы вместо швабры», насупившийся, излучал такую смешную ауру недовольства, что просто сил сдерживать не было. И виной всему взбитые сливки, что так по-хозяйски разместились на носу у слепого художника. - Что, драндулет вас дери, я сказал такого смешного? – бурчал Юу, недовольно постукивая указательным пальцем по сгибу локтя. – Я вам, что клоун? - Да нет… просто… - ничего внятного от седоволосого мальчишки вряд ли можно было добиться. – Ты такой… забавный, - Уолкер уже похрюкивал от смеха, останавливаться который так и не собирался. - Не понял. - Канда, извини, - к Ли способность говорить и нормально воспринимать окружающий мир вернулась первой. – Мы не хотели тебя обидеть. - Тч. А сливок Юу по-прежнему не замечал. Наконец, отсмеявшись, Аллен подошел к Канде, предусмотрительно взяв салфетку со стола. Глядя сейчас на нос брюнета, его вновь посетила та безумная идея. А чего он, собственно, теряет? Видимо, ничего. Все что мог потерять – потерял, все что мог или же хотел приобрести – практически приобрел. Так что… ничего страшного не произойдет, если он осуществит одно из своих желаний. Поэтому он, поддавшись чуть вперед, оперся на плечи японца и зажмурился. А в следующую секунду слизнул взбитые сливки с носа Юу. Тишина. Линали тихо ойкнула, узрев действия своего товарища. Канда был до подозрения тих. А Аллен глубоко дышал, как после стометровки, что пришлось пробежать за три секунды. - Шпендель, что ты только что сделал? – нарочито медленно спросил азиат. Аллен облизнулся. В его серых глазах отражалось непонимающее лицо художника и маленькие искорки веселья и азарта. - Вкусно. - Шальной блеск и до жути довольная улыбка. – Лин, - мальчик отстранился и направился заниматься прерванным делом. – Мороженое растает. «Мелочь, ты у меня получишь…»